Педагогика для всех 7 страница

Четырехлетняя девочка плачет, выговаривает маме:

- Ну если вы с папой знали, что разведетесь, то зачем же вы меня родили? Ну скажи, зачем? За-чем?!

Единственный ребенок, да еще без отца, совершенно не тот человек, что вырастал среди семи братьев и сестер. Это неверно, будто он обязательно хуже, чем дети из больших семей, что он непременно будет эгоистом, индивидуалистом, избалованным и тому подобное, нет, отчего же? Мы все видали прекрасных людей, выросших без братьев и сестер, и у них немало преимуществ: они бывают более ответственными, они более чутки к родителям, они более развиты - им много давали, у них здоровее психика - в детстве их не обижали в семье старшие дети, не отнимали у них ничего, они и слова-то "мое", как уже говорилось, не знали. Единственный ребенок может быть не хуже других детей при том единственном условии, что его родители понимают: одного нельзя воспитывать точно так же, как пятерых или семерых; надо как-то по-другому.

Мальчик-одиночка, да еще без отца, да еще в окружении таких же мальчиков-одиночек без отцов, - как воспитывать таких детей?

Да еще ведь это дети эпохи телевидения - кто знает, что в голове у ребенка, три-четыре часа в день сидящего у телевизора? Хватающего разрозненные, случайные, многообразные впечатления в огромном количестве? Сейчас речь не о вреде или о пользе телевидения, о другом: кто знает, что творится в детской голове?

Заглянув в детскую голову, заметим попутно, что она забита теперь вещами. Наша педагогическая вера идет от прабабушек, живших в нужде. Гувернантка-невидимка по имени Нужда одних ломала, других выпрямляла, но она была! Работала! Воспитывала! На ней-то вера и держалась! А теперь все больше домов с достатком, и дети живут в мире красивых, дорогих, модных и к тому же трудно добываемых, дефицитных вещей. Как бы мы ни сердились, сколько бы ни повторяли: "Я в твои годы...", дело не меняется.

Лично я в "его годы" носил одну только гимнастерку, доставшуюся мне от мамы, военного фармацевта. Мне и сейчас почти все равно, что носить. Но нечего гордиться, в этом нет моей заслуги: меня и не соблазняли.

Нынешний ребенок живет в мире соблазнов, каких прежде люди не знали. Все соблазн: и одежды подруги, и машина, на которой друга привозят в школу, и возможность уйти из деревни в город - ее не было, этой возможности, прежде. Паспорт не давали.

Соблазны! Да еще какие... Мальчик идет из школы домой, заглядывается на витрины радиомагазина и видит системы стоимостью в десять, двадцать отцовских зарплат. Кто их покупает? Почему не мы? Разговаривая с таким мальчиком, приходится прибегать к доводам, которых не знали еще десять - двадцать лет назад. А мы их знаем, эти доводы? Мы их ищем? Или повторяем: "Я в твои годы..."?

Воспитание в нужде - одно, в достатке - другое, среди всеобщего достатка - третье. А еще чаще бывает теперь, что родители росли в ужасной нужде, нищете, можно сказать, а детей им приходится воспитывать чуть ли не в роскоши. Педагогическая катастрофа! Воспитание в этом случае возможно лишь тогда, когда к материальной роскоши прибавляется и духовная, но это бывает очень редко. Обычно заботы по достижению достатка вытесняют заботы духовного ряда. Но родителям духовность заменяет их энергия, их успех, их стремление к успеху - какие-никакие, а люди. На долю же детей их не остается ничего - ни духа, ни энергии, ни собственного успеха, и они погибают душой.

При росте, при перемене благосостояния надо быть очень бдительными - как отразится эта перемена на детях?

Не лучше сейчас, не хуже, а по-другому. На каждые условия должно быть свое воспитание. Но у многих из нас нет даже идеи о том, что воспитание может быть разным, что оно должно меняться.

Одна из главных перемен - в трудовой атмосфере. Наша педагогическая вера сложилась в ту пору, когда детей не приходилось призывать к труду - они сызмала трудились рядом с родителями. Они видели родителей-тружеников и вместе с ними работали. Трудолюбивый и лентяй были на виду. Теперь отец уходит куда-то по утрам - но что он там делает на заводе? Как он работает? Говорят: рассказывайте детям о том, как вы трудитесь. Конечно, рассказывайте! Но рассказ о работе и сама работа - не одно и то же. Отец-кузнец, отец-пахарь и отец-телезритель - разные воспитатели, и разная у них воспитательная сила. В доме-хозяйстве к дисциплине приучало само хозяйство. Отец требовал порядка не для себя, а для дела. Слово "надо" висело над семьей, и не приходилось объяснять, зачем "надо". Надо подоить корову - безусловно, надо; а надо ли садиться за алгебру - это еще как сказать, тут есть о чем поговорить и поспорить. Педагогическая сила двух этих "надо" совершенно разная.

Дети в хозяйственной семье приучались к труду без специальных воспитательных мероприятий. Мы вынуждены думать о том, как научить их трудиться. Но думать мы обычно не хотим, мы говорим как в старину - надо" и удивляемся, отчего раньше "надо" действовало, а теперь вроде потеряло силу. Удивляемся и обижаемся на детей.

Другими были цели воспитания - другими и возможности родителей.

В прошлые века родители вообще не занимались воспитанием детей в том смысле, в каком мы сейчас понимаем это слово. В обеспеченных семьях были няньки, бонны, гувернантки и гувернеры, мадам и мосье - по пушкинскому "Евгению Онегину". В простых семьях было много детей, и старшие воспитывали младших, нянчили их, ходили за ними. А главное - бабушки, дедушки! Жили-были дед да баба - они-то и поднимали детишек. Ладушки, ладушки, где были? - у бабушки. Всей семьей репку тянули, до мышки включительно, но батюшку и матушку даже и не звали, словно их нет. В лирике Пушкина кто только не упоминается - и друзья, и враги, и товарищи, и любимые, и книгопродавцы, но отца с матерью как не бывало. Есть няня, Арина Родионовна.

Но ведь у мамы одна педагогика, у няни - другая, у сестры - третья, у гувернантки - четвертая. А нынешняя мама - и мама, и няня, и мадам, и кухарка, и фельдшерица, и прачка, и служанка, да еще она, между прочим, работает на заводе. Может ли она воспитывать точно так же, как ее прапрабабка, у которой было сто помощников? Или хотя бы одна помощница? Няня вытирает нос ребенку, гувернантка говорит: "Фу, как не стыдно". Для воспитания нужно и то и другое, но как совместить эти два подхода?

Совсем недавно, в начале нынешнего века, Лев Николаевич Толстой, узнав, что в близкой ему семье родители собираются сами воспитывать детей, без прислуги, отнесся к этой затее весьма неодобрительно и назвал ее опасным экспериментом, хотя он, как известно, призывал людей обходиться собственным трудом. Опасный эксперимент! А ведь они не работали, эти родители...

То, что недавно казалось экспериментом, да еще опасным, то стало повсеместным. Но есть ведь разница - воспитывать с прислугой или без нее?

Родители прошлых времен не купали детей, не кормили их, не гуляли с ними часами. На бульварах сидели няньки, а не мамы. Легко было говорить: любовь, любовь, главное - материнская любовь! Но любовь родителей не знала испытаний бытом. Много пишут о том, как распадаются семьи из-за быта, уходит любовь между мужем и женой. Но ведь любовь к детям тоже не из стали сделана и не из железобетона. Укладывая спать несносного мальчишку, можно и возненавидеть его. Чеховская девочка-нянька из рассказа "Спать хочется" задушила хозяйского ребенка и тут же заснула, но это все-таки нянька, а нынешняя мама кричит: "Убью! Задушу своими руками!" - своему ребенку... Для ребенка далеко не все равно, кто кричит "Убью!" - нянька или мама.

Да и мамы были другие! Женщина видела цель жизни в материнстве, другой цели у большинства не было. Теперь женщины работают (и не только у нас, во всем мире число работающих женщин быстро увеличивается); у женщины другие интересы, другой внутренний мир. Дети уходят из центра ее сознания, иногда - на дальние окраины, и детей мама воспитывает между прочим. Мама, у которой в голове цех, машины, бригады, план, норма, зарплата, премия, профсоюзная работа, может воспитывать детей, это доказано жизнью, но она не может делать это точно так же, как мама, в голове которой были одни лишь дети да хозяйство. Женщина, родившая Пушкина, рожала восемь раз; пять детей умерли в младенчестве, трое выжили, и среди них Пушкин. Восемь родов! Пять детских смертей! Это же совершенно другой человек, нежели нынешняя мама, рожавшая один-два раза. Не может быть их искусство воспитания одинаковым.

Обычно думают, будто прежде воспитание было индивидуальным, а теперь стало общественным. Ничего подобного, дело обстоит прямо противоположным образом: было общественным, стало индивидуальным. Прежде ребенка поднимали всем селом или всем двором, он рос на виду у всех, на виду множества соседей - все знали, чей он, и каждый останавливал его, если он дурно вел себя, да и он не мог дерзить взрослым, потому что сталкивался не со взрослыми вообще, а со знакомыми людьми. Ребенок знал, что его все знают, у него было представление о чести семьи, и каждое слово отца подкреплялось не только его, отцовским авторитетом, но и общественным мнением: все отцы говорили своим детям одно и то же. Даже в моем детстве двор, в котором я рос, считался плохим двором - он был проходным. В проходном дворе, считалось, детей воспитывать труднее. Он опаснее для детей, чем обычный двор.

Что же сказать про города без дворов, про микрорайоны, в которых бегают неизвестно чьи дети-анонимы? Общество взрослых никак не влияет на них. Пространство между корпусами полно чужих людей, и все дети - чужие. Да и в коммунальной квартире - не хочу ее хвалить - были свои педагогические достоинства: с соседями не очень-то покапризничаешь. Многие важные требования выставляли соседи, а родители были заступниками - это большая разница. Школьник приходил домой с пятеркой, и мама хвалила его, сосед восхищался, другой сосед посмеивался, а третий говорил, что в детстве он стрелял в отличников из рогатки, - все эти разговоры весьма и весьма полезны. В отдельной квартире, в особой детской комнате жить куда лучше, чем в коммуналке и в одной комнате на восьмерых, но и воспитание должно измениться. То полезное, что давали соседи по квартире и по двору, теперь должны давать мы.

И, наконец, последнее: знаете ли вы, сколько времени общаются теперь родители с детьми?

По некоторым данным - двенадцать минут в день! Но это такая цифра, что и верить в нее не хочется. Пусть будет втрое больше - тридцать минут. Полчаса. Полчаса проводит мама с ребенком, да и то она в это время скорее всего готовит ужин.

Воспитание в полчаса! Воспитание между прочим!

Включите телевизор, откройте газеты, возьмите в библиотеке педагогические книги - всюду говорят и пишут, каким должен быть отец, и как играть с детьми, и как развивать их эстетически, и как...

Да кто, кто будет все это делать? Какое там еще эстетическое воспитание в полчаса?

Учительница пожимает плечами:

- Семейное воспитание? Это очень просто! Надо, чтобы детей было много, чтобы родители показывали хороший пример и чтобы они занимались детьми двадцать четыре часа в сутки.

Правильно! Но в половине семей Российской Федерации один ребенок. И не двадцать четыре часа на него у родителей, а тридцать минут... Что толку говорить? Что вздыхать о прошлом?

Надо научиться воспитывать в полчаса, если другого выхода нет; надо отказаться от представлений, созданных в других условиях, и использовать преимущества нового времени.

Все трудно. Но откуда-то берутся же хорошие дети и хорошие люди в наши дни - вон их сколько!

Секрет в том, что педагогическая ситуация не ухудшилась, а изменилась к лучшему. Мама не может смотреть за дочкой весь день, зато работающая и продвигающаяся по службе женщина может показать детям такой пример творческого деятельного отношения к жизни, по сравнению с которым прошловековой круглосуточный надзор ничего не стоит. Отец приходит с работы усталый и не склонен вдаваться в проблемы сына, но то обстоятельство, что понятие "рабочий", "трудящийся" приобрело - по сравнению с прошлым веком - совершенно новый смысл, неизмеримо усиливает педагогическое значение каждого отцовского слова.

Изменился взгляд людей на самих себя, он приблизился к правде. Появилась свобода в поведении, в выборе профессии. Люди стали чувствовать себя личностями, и даже трехлетняя девочка-глупышка, кому-то подражая, может заявить с важностью:

- Я тоже имею право на личную жизнь!

Условия воспитания стали хуже, если его целью является послушание сначала родителям - потом жизни. Приучать ребенка к послушанию стало почти невозможно. Но условия воспитания сильно улучшились, если целью являются добрые, честные, самостоятельные, счастливые люди - и неправильно было бы не замечать этого и не ценить.

И действительно, огромное большинство людей незаметно для себя, неосознанно, перешли в другую, никем не описанную эффективную педагогическую веру. Она позволяет в новых условиях, пользуясь их преимуществом, растить хороших людей.

В который раз повторю: не может выйти ничего путного, если руководствуешься бессильной верой - верой, сложившейся, когда у родителей было много детей и помощников, когда воспитание было прилюдным, когда был круглосуточный семейный надзор за ребенком, когда ребенок рос под страхом розги и ремня, когда в руках отца была семейная хозяйственная власть, а теперь ничего этого нет.

В этой книге одно действующее лицо - вы, читатель. Вам предстоит совершить важное действие в душе и, отбросив недоуменные "как же так?", "ну как же тогда воспитывать?", "ну надо же детей воспитывать!" - недоумения, неизбежные при смене убеждений, - согласиться с фактом, против которого не возразишь: воспитание в полчаса не может быть таким же, как круглосуточное.

Этот короткий рассказ поразил меня.

Товарищ мой, прекрасный человек, так ответил на вопрос о его воспитании:

- Отец мною совсем не занимался. Но когда бы я среди ночи ни проснулся, я видел щелочку света под дверью его комнаты. Он работал... Вот эта щелочка меня и воспитывала!

Другой мой товарищ, отличавшийся замечательным трудолюбием, готовностью прийти на помощь, когда я спросил, как его воспитывали, только усмехнулся:

- А меня никто не воспитывал... Родителям было не до меня. Мама - врач, отец - адвокат, и каждую ночь будили то маму, то отца - у кого-то беда... Может, эти звонки в дверь воспитывали?

Да ведь и многие очень хорошие люди говорят, что их вовсе не воспитывали, ими не занимались, родителям было некогда, "я рос сам по себе"...

Не воспитывали, не занимались, не обращали внимания - некогда было, а результат получился прекрасным. Само по себе вышло? Нет, видимо, есть какой-то секрет. Как это получается, что щелочки света воспитывают, воспитывают звонки в дверь, фотография отца-солдата - и вовсе не было его в живых, с войны не вернулся, а воспитывал?

А может быть, существует воспитание без воспитания?

Много лет назад один юноша прислал письмо, в котором спорил со мной о смысле жизни. Не помню сейчас, в чем состоял спор, но одну строчку из письма я словно вижу перед собой. "Только не приводите примеров, - писал девятиклассник, - примерами можно доказать что угодно".

С тех пор я все читаю глазами храброго школьника и не люблю примеров, особенно в педагогической литературе, и сам стараюсь приводить лишь примеры-модели, лишь такие особые случаи, которые подводят к пониманию общего.

Таким примером-моделью, и притом, пожалуй, наиболее важным во всех размышлениях о домашнем воспитании, стал незначительный случай, произошедший с трехлетним Матвеем.

...Ранним воскресным утром я рассказывал ему на кухне сказку о репке. Честно говоря, мне больше хотелось спать, но мальчик проснулся, и если его не занять, он поднимет на ноги весь дом. Сказку он любил, слушал внимательно, и все было хорошо, пока репку тянул дед, тянула бабка, тянула внучка...

На собаке Жучке мы споткнулись.

Я заметил, что Матвей вовсе не слушает меня, а поднял локти и странно вертит ими, словно собирается взлететь.

Что такое?

И тут я понял, что сижу за столом, облокотясь и подперев голову рукой. Мальчик, подражая мне, хочет сесть таким же чудесным способом, но, увы, не достает локтями до стола, только тщится.

Понимаете? Я думаю, будто рассказываю сказку, учу доброму, а на самом деле я учу его облокачиваться, только и всего.

Снова я должен употребить слово "поразило". Это столкновение между "я думаю, что..." и "на самом деле" поразило меня. Может быть, и на каждом шагу я добиваюсь одного, а происходит что-то другое? И это ДРУГОЕ и есть подлинное воспитание?

Учу одному - а научаю другому. Не этим ли объясняется, отчего на одних и тех же сказках вырастают и хорошие, и дурные дети?

Я стал присматриваться к отношениям старших и детей.

В кабинет старого, почтенного человека вбежал при мне пятилетний внук хозяина:

- Дедушка, дедушка, посмотри, как я нарисовал!

Дедушка осадил мальчика:

- Разве ты не видишь, что мы разговариваем?

Мальчик сник и послушно вышел из комнаты.

Раньше я сказал бы про себя или вслух: "Ну зачем так грубо", теперь, после истории с "Репкой", я вижу: дедушка дал внуку не один урок, а два. Первый - урок культуры: нельзя прерывать взрослых. Второй - урок нравственного бескультурья: ничего не стоит погасить радость человека, осадить его, пользуясь старшинством, предать. Ведь если бы в комнату столь же бесцеремонно ворвался старый друг, его не осадили бы. Хозяин нашел бы способ не обидеть ни его, ни гостя. И это было бы по-человечески. С мальчиком же дедушка поступает педагогически - то есть худшим образом.

Мама с девочкой ждут троллейбус, девочка подняла руку к лицу с явным намерением поковырять в носу. Предупредительная мама говорит:

- Врезать тебе? Или сама догадаешься?

Два урока. Урок культуры - не ковыряй в носу, неприлично, и урок бескультурья - "врезать тебе?".

Восьмиклассник хорошо рисует, у него явные способности, он тихий, умный паренек. Но маму заботит, что он горбится, когда сидит за столом. К тому же он не причесывается. Сто раз говорила ему мама: "Не горбись!" - и двести раз: "Причешись!" Горбится и не причесывается. Интеллигентная мама отвела сына к врачу-психиатру: "Что с моим мальчиком? Он болен! Он горбится и не причесывается!" Психиатр прописал бром, но не сыну, а маме.

Два урока. Урок культуры - не горбись, причесывайся, и урок безжалостности. Поход к врачу, подозрение в психическом заболевании даром не пройдут.

Мама-актриса говорит своей восьмилетней дочери: "Сложи рубашку". - "Сейчас!" - "Я кому сказала?" - "Ну сейчас, сейчас!" - "Сколько раз тебе говорить? Что это такое?" - раскричалась мама и ушла в ванную комнату плакать.

Два урока. Урок культуры - надо убирать вещи! И урок бескультурья, беспомощности, нетерпения.

На каждом шагу сказка и локти, на каждом шагу не один, а два урока.

Но что же делать? Когда я тихо заметил, что не стоило обрывать мальчика, вбежавшего с рисунком, почтенный дедушка крайне удивился. У него лицо вытянулось, плечи вверх пошли, он посмотрел на меня с подозрением - в своем ли уме человек?

- Ну надо же детей воспитывать! - сказал он. - Ребенок должен знать, что дети в разговоры взрослых не вмешиваются!

Конечно, должен! И не должна девочка ковырять в носу, и не должен мальчик горбиться, и должен он причесываться, и должна девочка убирать свои вещи - надо же детей воспитывать!

Есть старинное изречение: "Кораблями управлять необходимо". Точно так же можно сказать: "Детей воспитывать необходимо", нет двух мнений.

Но спросим себя наконец:

- Что значит воспитывать?

Всматривайтесь в детей - поймете себя. Наблюдая за малышами во дворе, мы пришли к представлению о том, что такое правда. Размышляя о мальчике, который не слушает сказку, а, глядя на отца, вертит локтями, я понял, мне кажется, суть воспитания. И вы поймете, читатель, если спросите себя: а что такое эти урок ¦ 1 и урок ¦ 2, которые мы видим в каждом воспитательном событии?

Да это же цель и средства!

Воспитывать - значит учить жить, а жить - значит какими-то средствами добиваться каких-то целей. В жизни все - цели и средства, больше ничего нет. Даже любовь не что иное, как перенос своих целей на другого человека. Все, что я желаю себе, я пылко желаю другому или другим больше, чем себе, - вот что такое любовь.

Цели у всех людей относительно одинаковые, все мы в той или иной степени хотим свободы, благополучия, счастья и здоровья - стремимся если не к блаженству, то к благу.

Но средства для достижения целей бесконечно разнообразны, и все они строго и бесспорно разделяются вопросом "за чей счет?".

О целях, как и о вкусах, можно спорить, о средствах спорить нечего. За чей счет добивается человек своих целей - за свой или за чужой? Здесь граница между нравственностью и безнравственностью. И как ты хочешь добиться своих целей - вместе со всеми или один?

Все моральные заповеди, все законы, все правила поведения культурного человека сводятся, по сути, к одному: добивайся своих целей, но за свой счет, а не за счет другого. Какими бы значительными ни казались тебе твои цели, не посягай ради них на другого человека, на его жизнь, на его труд, на его покой, на его права, на его личность, на его достоинство, на его интересы, на его вкусы, на его взгляды, на его настроение, на его планы, на его время, на его отдых, на его счастье - не посягай! Не утруждай его, не используй, добивайся своих целей за свой счет, и только за свой - за счет своего труда, своего опыта, своих знаний, своих страданий, своих сил, своего времени, своего имущества, своих способностей, своего мастерства, своего здоровья, а может быть, и своей жизни.

Но и на себя не посягай! На жизнь свою и свое здоровье посягай лишь ради таких целей, которые стоят жизни и здоровья.

Все, в чем нет посягательства на человека, - нравственно. Я не сумел придумать цели, которая была бы безнравственна сама по себе. Хочешь стать владыкой мира? Пожалуйста! Я первый признаю такого владыку, если он добился владычества, не посягнув ни на одного человека. Скорее всего это будет человек из тех, кого называют "властителями умов" или "совестью мира". Что плохого?

Но самый корень нравственности, "самое-самое", как говорят дети, "самое-самое-самое" заключается в следующем: когда человек видит, что он не в состоянии добиться своей цели без того, чтобы посягнуть или излишне затруднить кого-то, то что же он делает?

Он отказывается от своей цели. Цель, связанная с посягательством на человека, для нравственного существа недостижима. Закрыта. Нет ее.

У Раскольникова была замечательная цель, он хотел доказать, что человек - это человек, а не тварь дрожащая. Но средства, средства! Средства его погубили - он выбрал безнравственное средство, переступил порог нравственности; а так как он по сути своей был высоконравственный человек, оттого он и страдал, оттого и пришел к мысли о раскаянии, о необходимости искупить вину, пострадать; и когда он пострадал, то есть стал добиваться новых своих целей (покой души) за свой счет, за счет своего страдания, он, собственно, и доказал, что человек - это человек, а не тварь дрожащая. Потому-то Достоевского так и чтят во всем мире, что он поднимается до великих высот нравственности: его герой готов отдать мировую гармонию, то есть счастье миллионов людей, за единую слезу ребенка. Он показывает, что нет мыслимой цели на земле, которая могла бы оправдать малейшее посягательство на малейшего из людей.

Давно известное этическое правило (его выдвинул Кант): человек всегда цель, человек не может быть средством. Не посягай на человека для достижения своих целей, отказывайся от них, если они связаны с посягательством.

У читателя, конечно, возникла уйма возражений. А как же, спросят, на войне, где полководец посылает на смерть тысячи людей? Но ведь в справедливой войне у полководца и солдата одна цель: солдат стремится к победе точно так же, как и полководец. А в несправедливой войне солдаты - пушечное мясо, они воюют за чуждые им цели, их кто-то использует в своих целях. Несправедливая, захватническая война безнравственна до последней степени.

Но что делать, спросят, если посягают на тебя, и притом со всех сторон?

Когда разнимаешь дерущихся мальчишек, то один из них бормочет:

- А чего он? Он первый!

- Я первый? Это ты, ты первый полез! - возмущается другой.

Со словами "он первый" дерутся мальчишки, взрослые, народы и государства.

"Что делать, если на тебя посягают?" - это неправильный вопрос, в общем виде ответа нет. Бесполезно даже и пытаться вырабатывать правила, что же делать в каждом случае, и не потому, что этих случаев бесчисленное количество, а потому, что в правилах такого рода кроется недоверие к человеку. Нравственный человек, миролюбивый и совестливый, поступит так, как велит ему совесть и миролюбие. Может быть, он первый начнет драку.

В несовершенном мире никто не огражден от посягательств, но ведь живут же люди. Одни из них добры и честны, никого не заденут, а другие по трупам пройдут, добиваясь своего. Эти другие обычно и задают вопрос: "А что же делать?"

"Не посягай на человека", - учим мы детей, и они вырастают чуткими, внимательными людьми. Вырастает девочка, которая за столом не скажет: "Папа, дай, пожалуйста, хлеба". Нет, и это ей кажется грубым! Она дождется, пока отец посмотрит на нее, встретится с ней взглядом, и лишь тогда скажет: "Тебе не трудно дать мне хлеба?" - с интонацией извинения. И вовсе не потому она так просит, что боится отца, нет, ей в самом деле неловко утруждать его. Она никогда никого ни о чем не попросит, не встретившись взглядом, не установив контакт, не убедившись, что не помешает просьбой. А может быть, человек за столом думает о чем-то своем - нельзя его просить, надо подождать, пока он посмотрит на тебя. Самая простая, самая легкая из целей - кусок хлеба из хлебницы, но и ради нее нельзя механически посягать на другого, ради нее тоже надо самому потрудиться душой: подождать, установить контакт, улыбнуться, преодолеть что-то, выразить благодарность. Цель достигнута за свой счет.

Я рассказываю о девочке, которой ни разу в жизни не сказали, что нельзя вмешиваться в разговоры взрослых. Но ее ни разу не осадили, ее ни разу ни о чем не попросили, не убедившись предварительно, что просьбы ей не в тягость.

Скажут: что же это за воспитание? Это слишком деликатно, нечего так миндальничать с детьми.

Но ведь научились же мы все носить галстуки и прилично одеваться; пора научиться и деликатности, научиться миндальничать - от этого жизнь становится жизнью.

"Не посягай!", "Не затрудняй!" - и у детей появляется своего рода бдительность, появляется чувство человека: "Я никому не помешаю?", "Я никого не задену?", "Я никому не в тягость?", "Я никого не обижу?", "Я никого не расстрою?", "Я никого не утруждаю?".

"Не посягай!" - учим мы, и детям будет известно чувство неловкости, когда нечаянно заденешь кого-нибудь неуместным словом.

Если горести чужой

Вам ужасно быть виною...

- этого достаточно для хорошо воспитанного человека. Хожу и повторяю дивные пушкинские строки: "Если горести чужой вам ужасно быть виною..."

Не посягай не из трусости, не по слабости, а из глубокого уважения к человеку, из чувства правды.

"Не причиняй горести", "не посягай" - тогда дети будут и деликатны, и тверды. Тверды в целях, деликатны в средствах.

Назовем все относящееся к целям человека его духовностью, а все относящееся к средствам - нравственностью. Цели человека могут быть духовные или бездуховные, средства - нравственные или безнравственные. А мораль - это принятые в обществе правила нравственности, писаные (моральный кодекс) или неписаные (общественное мнение). Можно сказать "читает мне мораль", а сказать "читает нравственность" нельзя.

Человек, читающий мораль другим, моралист, морализатор, сам может быть безнравственным человеком, и, как правило, он таковым и является; он стоит над душой, вычитывает мораль ради каких-то своих целей. В худшем случае он получает удовольствие от сознания своей моральности. Есть люди, которые в карман не залезут, на улице не ограбят, но живут за чужой счет, за счет народа, живут, спекулируя, воруя или бездельничая на своем посту. Всякий человек, получающий заработную плату не за дело, а за то, что занимает пост и пытается сохранить его, живет за чужой счет, безнравствен, и я не знаю ни одного случая, чтобы это не сказалось на его детях. Когда человек честно работает, то для воспитания этого недостаточно. Но когда человек ведет безнравственный образ жизни, то есть получает не заработанное (хотя он, быть может, сутками сидит в своей конторе, в своем кабинете), то дети, если они вовремя не уйдут от родителей, погибают душой. Они задыхаются без щелочки света.

Человек спрашивает: "Что с моими детьми? Почему они такие бессовестные? Я тружусь, я работаю, я стараюсь, я показываю пример..." - и, признаться, не всегда хватает мужества назвать в глаза истинную причину: она в том, что в работе такого отца нет правды. Он бюрократ, если занимает должность, он бракодел, если работает у станка, он привирает в книгах, если писатель, он делает приписки, если шофер, он невнимателен к больным, если врач, - как же детям вырасти правдивыми в доме, где правда то и дело не ночует дома?

Дата добавления: 2015-03-31