Век невинности 5 страница

Когда после обеда мужчины присоединились к дамам, князь сразу же направился к графине Оленской. Они уселись вдвоем в уголке и между ними почти тотчас же завязалась оживленная беседа. Казалось, князю было невдомек, что первым делом ему надлежало обменяться любезностями с миссис Ловелл Мингот и миссис Хедли Чиверс; а графине пришлось прервать разговор с дружелюбно настроенным ипохондриком, мистером Урбаном Дедженитом с площади Вашингтона, который, ради того, чтобы с ней познакомиться, нарушил свое золотое правило не выезжать с января по апрель.

Князь с графиней непринужденно болтали не меньше двадцати минут. Потом графиня поднялась и, пройдя через всю гостиную, села рядом с Ньюлэндом Ачером.

Нью‑Йорк не припомнил случая, чтобы леди вот так, запросто оставляла одного джентльмена ради того, чтобы пообщаться с другим. Правила этикета требовали, чтобы дама сидела неподвижно (как идол) и ждала, пока джентльмен, желающий переговорить с ней, не подойдет и не сядет рядом. Но графиня, судя по всему, и не подозревала, что нарушает правила этикета. Она с непринужденной грацией сидела на софе в углу, рядом с Ачером, и смотрела на него добрыми глазами.

«Давайте с вами поговорим о Мэй», – предложила она.

Вместо ответа он спросил ее:

«Вы были знакомы с князем раньше?»

«О, да! Мы почти каждую зиму встречались с ним в Ницце. Он – настоящий бретер, этот князь! Его частенько видели в игорном доме». Она говорила это так просто и естественно, как если бы речь шла о том, что князь без ума от полевых цветов. После короткой паузы она добавила: «Такого зануды, как этот князь, мне еще не приходилось встречать!»

Это настолько воодушевило ее собеседника, что он позабыл о том, как она шокировала его в начале разговора. Это замечательно, что рядом с ним сидит молодая женщина, считающая князя Ван‑дер‑Лайденов скучнейшим человеком и отважно высказывающая свое мнение вслух.

Ему не терпелось расспросить ее о той жизни, которую она вела раньше. Он мог судить о ней лишь по беззаботным словам графини, сказанным ранее. Тогда она всего лишь приоткрыла завесу, а он боялся будоражить ее своими вопросами, поскольку воспоминания были не из приятных. Но прежде, чем он успел открыть рот, чтобы, в конце концов, поговорить с ней начистоту, она вернулась к интересовавшему ее предмету разговора.

«Мэй просто замечательная, не правда ли? Ни одна девушка в Нью‑Йорке не сможет затмить ее ни красотой, ни умом. Вы очень ее любите?»

Ньюлэнд Ачер покраснел и рассмеялся: «Мужчина не может любить сильнее!»

Графиня продолжала в задумчивости разглядывать его. Казалось, она боялась упустить нечто важное из их разговора.

«Не думаете ли вы, что все же есть какой‑то… предел?»

«Моему чувству? Если он и есть, то я его не вижу!» – насмешливо ответил молодой человек.

Она взглянула на него с возрастающей симпатией и покраснела.

«О, так у вас настоящий роман?» – живо спросила она.

«Самый романтичный из всех романов!»

«Как чудесно! Так значит, вы сами нашли друг друга? Я думала, что вас сосватали!»

Ачер окинул ее слегка презрительным взглядом.

«Не забывайте, – сказал он с тонкой улыбкой, – что в нашей стране все знакомятся сами!»

Яркий румянец залил ее щеки, и Ачер вдруг устыдился своих слов.

«Да, – ответила она, – я и забыла. Вы должны простить мне, если я временами допускаю кое‑какие ошибки. Я не всегда помню, что здесь все хорошо по сравнению… по сравнению с теми местами, откуда я прибыла».

Она опустила глаза и стала рассматривать свой венецианский веер из орлиных перьев, лежавший у нее на коленях. Ачер заметил, как дрогнули ее губы.

«Мне так жаль! – воскликнул он импульсивно. – Но… не забывайте, что здесь вы среди друзей!»

«О, я знаю, знаю! Куда бы я ни направлялась, меня не покидает это ощущение. Потому‑то я и вернулась домой. Я хочу перечеркнуть прошлое и снова стать настоящей американкой как Минготы, и Велланды, и вы с вашей замечательной матушкой, и все те люди, с которыми мы встретились сегодня. А вот и Мэй! Что ж, летите к ней на крыльях ветра, встречайте!» – добавила она, но сама осталась неподвижно сидеть на кушетке. Оторвав взгляд от двери, она снова воззрилась на молодого человека. Гостиные начали заполняться новоприбывшими гостями, и Ачер, взглянув туда, куда до этого смотрела мадам Оленская, увидел Мэй Велланд, вошедшую в комнату вместе со своей матерью. В белом с серебристой вышивкой платье, с посеребренной веточкой в волосах статная девушка напоминала Диану, только что возвратившуюся с охоты.

«О, – прошептал Ачер, – у меня столько соперников! Смотрите, они уже ее окружили! А вот и князя ей представили!»

«Тогда побудьте со мною еще чуть‑чуть», – тихо прошептала мадам Оленская, слегка касаясь его колена своим пышным веером. Прикосновение это было едва ощутимым, но он воспринял его, как ласку, и слегка вздрогнул.

«Да, пожалуй, мне лучше остаться», – пробормотал он так же тихо, не слыша звука собственного голоса. Но в тот момент появился мистер Ван‑дер‑Лайден в сопровождении старого мистера Урбана Дедженита. Мадам Оленская приветствовала их сдержанной улыбкой, и Ачер, чувствуя на себе взгляд хозяина, поднялся, освобождая ему место возле графини.

Мадам Оленская протянула ему руку на прощание, словно уже настало время расставаться, и сказала:

«Завтра, после пяти, буду ждать вас у себя!»

С этими словами она поднялась и вышла, освободив место для мистера Дедженита.

«Завтра..». – машинально повторил Ачер. Странно, но ведь они не условились о предстоящей встрече заранее; более того, во время разговора графиня и словом не обмолвилась о том, что хочет его видеть.

В дверях он столкнулся с Лоренсом Лефертсом, высоким и интересным, прибывшим вместе со своей супругой, которую хотел представить собравшимся. Ачер слышал, как Гертруда, улыбнувшись графине своей широкой, добродушной улыбкой, заметила:

«Но мне кажется, мы с вами вместе брали уроки танцев, когда еще были детьми…»

За спиной мадам Оленской толпились пары, отказавшиеся прибыть на прием в ее честь к миссис Ловелл Мингот. Теперь они униженно ждали своей очереди быть ей представленными. Как сказала миссис Ачер: «Когда Ван‑дер‑Лайдены пожелают, они знают, как преподать урок!»

К сожалению, это случалось не так уж часто!

Молодой человек ощутил, как его слегка тронули за руку, и увидел миссис Ван‑дер‑Лайден, смотревшую на него сверху вниз. На фоне черного бархатного платья, как звезды в ночи, горели крупные алмазы – фамильные драгоценности.

«Как мило, Ньюлэнд, что вы столько времени провели в обществе мадам Оленской! Я даже попросила вашего кузена Генри прийти к вам на выручку».

Ачер рассеянно улыбнулся, и она добавила, стараясь подбодрить его, так как считала его от природы застенчивым:

«Мэй просто расцвела! Князь считает, что она – самая красивая девушка в этой комнате».

Глава девятая

Графиня Оленская сказала: «после пяти». Ровно в половине шестого Ньюлэнд Ачер позвонил в дверной колокольчик дома, покрытого потрескавшейся, как старые фрески, штукатуркой. Маленький балкон с затейливой чугунной решеткой был весь увит глицинией. Графиня купила этот небольшой домик у Медоры, которая вновь отправилась в странствие. Он находился на Двадцать третьей улице, в одном из отдаленных районов Нью‑Йорка в западной его части.

Поселиться в таком странном месте? Зачем? По соседству с ней жили портнихи, птицеловы и пишущая братия. Пройдя дальше по этой замызганной улице, Ачер увидел полуразрушенное деревянное строение, стоявшее в глубине тротуара, в котором ютился писатель и журналист по имени Винсент, – Ньюлэнд время от времени встречался с ним в клубе. Винсент не приглашал к себе, но как‑то раз, когда они вместе с Ачером бродили по ночному городу, он показал ему свой дом и, когда они миновали его, вопросил, поежившись при этом, живут ли в таких дырах человеческие существа в других столицах.

Дом, который принадлежал теперь мадам Оленской, немногим отличался по своему внешнему виду от того строения, – разве что с оконных рам его еще не успела сойти краска. И когда Ачер осматривал жалкий фасад, он подумал, что польский граф разрушил не только будущее этой девушки, но и ее иллюзии.

Молодой человек неудачно провел день. Обедал он у Велландов в надежде, что потом ему позволят увести Мэй на прогулку в парк. Он хотел всецело завладеть ее вниманием, сказать, как очаровательна она была накануне вечером, и как он гордится ею, и… поторопить со свадьбой. Но миссис Велланд решительно запротестовала, напомнив ему, что они нанесли визиты меньше чем половине родственников; когда же он намекнул на то, что неплохо было бы назначить день бракосочетания, она приподняла свои строгие брови и многозначительно вздохнула: «Двенадцать дюжин всякой всячины в приданое… Вышивка ручной работы!»

Втиснувшись в семейное ландо, они объезжали родных Мэй, останавливаясь то у одного подъезда, то у другого. В полдень, когда этот «круг почета» был завершен, Ачер расстался со своей возлюбленной. Молодого человека не покидало ощущение, что его показывали, как трофей, как дикое животное, попавшееся в сети ловкого охотника. Он полагал, что это чтение учебника антропологии навеяло ему столь странные образы: все это было вполне естественным проявлением родственного чувства со стороны людей, с которыми ему предстояло связать свою судьбу. Но когда он вспомнил, что Велланды отложили свадьбу до осени, и подумал, каким сплошным кошмаром будет его жизнь до тех пор, пока они с Мэй не поженятся, настроение его окончательно испортилось.

«А завтра, – крикнула ему вдогонку миссис Велланд, – мы посетим Далласов и Демпсонов!»

Тут молодого человека осенило, что они объезжают всех по списку, составленному миссис Велланд в алфавитном порядке, и что они находятся в самом его начале.

Он решил ничего не говорить о просьбе (правильнее было бы сказать приказании!) графини Оленской навестить ее в этот день. Но в те быстротечные минуты, когда они с Мэй оставались наедине, он несколько раз порывался это сделать, и не сделал. Не стоит об этом даже упоминать, думал он. Мэй определенно хочет, чтобы он был особенно внимателен с ее кузиной. Ведь именно это ее желание побудило их раньше назначенного срока объявить о помолвке. Ачера посетила странная мысль, что если бы не прибытие графини, он, скорее всего, так бы и остался если не холостяком, то, по крайней мере, свободным человеком. Но Мэй так этого хотелось, что он (как ни странно, с некоторым облегчением) чувствовал себя обязанным и в дальнейшем оказывать всяческую поддержку графине. В то же время, он считал вполне допустимым, наносить графине визиты без ведома своей невесты.

Когда он стоял у дверей дома мадам Оленской, любопытство победило в нем все остальные чувства. Его озадачил повелительный тон, которым она высказала свою настойчивую просьбу. Он пришел к выводу, что эта женщина только производит впечатление простой и наивной, но на самом деле таковой не является.

Двери отворила смуглая служанка, судя по всему, иностранка. Ачер почему‑то решил, что она с Сицилии, глядя на ее цветастую шаль, которой она прикрывала пышную грудь. Она поприветствовала его своей белозубой улыбкой и, отвечая на все вопросы отрицательным покачиванием головы, из чего следовало, что она не понимает ни слова, провела его через маленький холл в гостиную с зажженным камином. В комнате никого не было, и служанка оставила его в ней надолго одного гадать, отправилась ли она доложить своей хозяйке о его приходе, или вообще не поняла, зачем он здесь. Он подумал, что неплохо было бы подвести стрелки часов в доме. По крайней мере часы, висевшие в гостиной, чудовищно отставали. Ачер слышал, что в южных странах люди общаются между собой большей частью на языке мимики и жеста. И он ломал себе голову над тем, какой смысл вкладывала эта служанка в свои улыбки, и что она хотела сказать ему, когда пожимала своими круглыми плечами. Он был подавлен тем, что совершенно ничего не понимал. Наконец она вернулась, держа в руке лампу. К тому времени Ачер уже успел сложить из итальянских слов, почерпнутых из бессмертных произведений Данте и Петрарки, вполне законченную фразу. В ответ он услышал:

«La signora e fiori; ma verra subito»; и решил, что это означает: «Синьоры нет дома, но она скоро будет».

То, что предстало его взору при тусклом свете лампы, было совершенно не похоже на те интерьеры гостиных, которые он привык видеть. Он был наслышан о том, что графиня Оленская привезла с собой часть своей домашней коллекции. Все, что ей удалось вывезти, она называла «обломками кораблекрушения». К ним причислялись: изящный столик из черного дерева, греческая бронзовая статуэтка (само очарование!), и красный персидский ковер, прибитый гвоздями к стене, оклеенной выцветшими обоями. По обе стороны от него висели две итальянские картины в старинных рамах.

Ньюлэнд Ачер гордился своими познаниями в области итальянского искусства. Еще в детстве он зачитывался Раскиным и перечитал почти все книги Джона Эддингтона, Симонда, «Эйфорию» Вернона Ли, эссе П. Г. Гамертона и замечательный трактат Вальтера Патера «Ренессанс». Он мог часами говорить о творчестве Боттичелли, и вскользь – о работах Фра Анджелико.

Но эти картины были для него загадкой, ибо не походили ни на одно из полотен, которые ему довелось увидеть во время путешествия по Италии. Возможно, такому восприятию способствовала непривычная обстановка, в которой он находился. Он был один, не считая служанки, в этом странном пустом доме, где никто, по‑видимому, его не ждал. Он уже начал сожалеть о том, что так и не сказал Мэй Велланд о приглашении, которое получил от графини Оленской. А что, если его невеста решит проведать свою кузину? Что она подумала бы, увидев его сидящим в интимном полумраке у домашнего очага другой женщины?

Но раз уж он пришел, то нужно ждать. Ачер поглубже уселся в кресло и вытянул ноги поближе к огню.

В высшей степени странно: приглашает человека таким повелительным тоном и забывает о том, что сама назначила встречу! Если бы Ачера не одолевало любопытство, он был бы, пожалуй, уязвлен. Но сама атмосфера, царившая в этой комнате, была настолько необычайной, что в нем проснулся дух авантюризма; ему хотелось узнать, что произойдет дальше, и когда на фоне этих декораций начнет разворачиваться действие. Ему и раньше приходилось бывать в гостиных с персидскими коврами и итальянскими картинами на стенах; но его поразило то, что обшарпанный дом Медоры Мэнсон, с жалким палисадничком за окнами, засеянным пампасовой травой, и статуэтками пастушек на каминной полке, одним мановением руки был преображен в такое вот уютное гнездышко (с иностранным налетом). Потребовалось лишь со вкусом подобрать несколько предметов обстановки и разместить их так, чтобы в комнате создалась романтическая и даже сентиментальная атмосфера. Ачер силился понять, в чем тут секрет, и находил разгадку этой тайны в особом расположении стульев и столов; в том, что в высокой вазе, стоявшей на столике, рядом с его локтем, красовалось всего две красных розы (а не дюжина, как это было принято здесь, в Нью‑Йорке); в слабом аромате, не духов, которыми стремятся надушить носовые платки, а той сладкой смеси запахов, что витает над восточными базарами (в ней можно было различить запах турецкого кофе, амбры и засушенных роз).

Ачер задался вопросом, как бы Мэй Велланд украсила свою гостиную. Он знал, что мистер Велланд, во всем стремившийся находить красоту, уже успел присмотреть для них недавно выстроенный дом на Тридцать девятой улице в восточном районе города. Поблизости практически не было других домов, что позволило строителям «развернуться» и возвести особняк из светлого желто‑зеленого камня, который молодые архитекторы начали использовать в знак протеста против преобладания в нью‑йоркских застройках коричневого камня, напоминавшего замороженный шоколадный соус.

Что касается Ачера, то он с удовольствие отложил бы решение жилищного вопроса: ему хотелось попутешествовать вдвоем с Мэй. Но хотя Велланды и одобрили идею продолжительного свадебного путешествия (почему бы не растянуть «медовый месяц» на полгода? Можно было бы даже провести всю зиму в Египте…), все же они были тверды в своем намерении подготовить «уютное гнездышко» к возвращению молодых. Ачер чувствовал, что его судьба уже предрешена: всю оставшуюся часть своей жизни он будет подниматься по желтовато‑зеленой каменной лестнице, держась за чугунные перила; потом он будет проходить роскошный вестибюль и попадать в холл, обитый лакированными деревянными панелями. Но на пороге холла его воображение замирало. Ему не хватало фантазии, чтобы представить себе, как Мэй обставит гостиную наверху, хотя он предполагал, что из ее окон будет виден залив.

Похоже, сама Мэй склонялась к тому, чтобы обставить гостиную также, как это сделали ее родители: то есть обить стены пурпурным и желтым сатином, расставить мебель стиля «буль» и позолоченные горки с фарфоровыми сервизами. Он и не ожидал, что Мэй захочет как‑нибудь иначе украсить свой дом; он лишь надеялся, что она позволит ему обставить библиотеку по собственному усмотрению, – пожалуй, он предпочел бы настоящую истлейкскую мебель и простые книжные полки без стеклянных дверок.

Пышногрудая служанка снова вошла в гостиную, задернула занавески на окнах, подложила в камин дров и бодро сказала: «Verra‑verra».

Когда она удалилась, Ачер поднялся и начал ходить туда‑сюда по комнате. Стоит ли ему ждать дольше? И как это его угораздило попасть в такое дурацкое положение? А что если он не так понял графиню Оленскую? Может, она и не собиралась его приглашать?

Но вот раздался цокот копыт по булыжной мостовой, и вскоре у дверей дома остановился экипаж; Ачер слышал, как кто‑то открыл дверцу. Раздвинув занавески, он выглянул на улицу, над которой уже опустились голубые сумерки. Ему в лицо ударил свет уличного фонаря, и он увидел английскую двухместную карету, запряженную чалой лошадью. Она принадлежала Джулиусу Бьюфорту. Сам банкир вышел из нее и помог спуститься мадам Оленской. Бьюфорт стоял, держа шляпу в руке, и что‑то быстро говорил графине. Молодому человеку показалось, что мадам Оленская ответила ему отрицательно. Они обменялись рукопожатием, и Бьюфорт снова уселся в карету, а мадам Оленская стала подниматься по ступенькам.

Войдя в гостиную, она нисколько не удивилась, увидев в ней Ачера. Казалось, она вообще уже ничему не удивлялась.

«Ну и как вам понравился мой странный дом? – спросила она. – Я здесь – как в раю».

Говоря все это, она сняла свою бархатную шапочку и, небрежно бросив ее вместе со своим длинным плащом в сторону, посмотрела на молодого человека задумчивыми глазами.

«Вы обставили его просто превосходно», – сказал он и остался весьма недоволен своим банальным ответом. Он почувствовал себя связанным по рукам и ногам собственным желанием говорить как можно проще и доступнее.

«О, это всего лишь жалкая конура! Мои родственники в ужасе бежали отсюда. Но в любом случае здесь не так тоскливо, как у Ван‑дер‑Лайденов».

Ачер стоял, как громом пораженный, ибо не нашелся еще человек, отважившийся сказать, что дома у Ван‑дер‑Лайденов тоскливо. Те немногие привилегированные особы, которые удостаивались чести быть приглашенными к высокой чете, испытывали благоговейный трепет, входя в заветный дом, и неизменно находили его «восхитительным»! Но он почему‑то был рад, что Элен не разделяла всеобщие страсти по дому Ван‑дер‑Лайденов.

«Вы все подобрали с таким вкусом», – добавил он.

«Люблю маленькие дома, – заявила она. – Но больше всего мне нравится быть дома, в родной стране и в моем родном городе. А еще я люблю одиночество…»

Говорила она так тихо, что Ачер с трудом уловил смысл ее последней фразы; и он по‑своему понял ее.

«Вам так нравится жить одной?»

«Да; но только в том случае, если мои друзья не дают мне чувствовать себя одинокой». Она устроилась в кресле рядом с камином и сказала:

«Настасья сейчас принесет нам чай», – и, пригласив его снова занять кресло, в котором он сидел до того, как она вошла, добавила: «Как я погляжу, вы успели облюбовать себе этот уголок…»

Откинувшись на спинку кресла, она положила руки под голову и смотрела на пламя в камине из‑под полуопущенных век.

«Эти вечерние часы я люблю больше всего, а вы?»

Он ответил с достоинством:

«Боюсь, что вы забыли, который сейчас час. Должно быть, в обществе Бьюфорта вы потеряли счет времени!»

Она с изумлением взглянула на него.

«Неужели я заставила вас долго ждать? Мистер Бьюфорт показывал мне несколько домов, так как, судя по всему, в этом никто не позволит мне задержаться…»

Потом она вдруг словно позабыла и о Бьюфорте, и о нем самом, и направила разговор в иное русло.

«Люди, живущие в других городах, не так настроены против того, чтобы их друзья или родственники селились в эксцентричных кварталах. Но какая разница, где жить? Мне говорили, что здесь обосновалась вполне приличная публика».

«Да, но район не престижный!»

«Престижный! Вас всех волнует престиж, а на моде вы просто помешаны. Но стоит ли гоняться за модой, когда можно самим ее создавать? Но… должно быть, я слишком долго жила независимо; теперь мне хочется делать то же самое, что и вы все. Я хочу быть в безопасности и чувствовать, что обо мне заботятся».

Он был тронут, как и накануне вечером, когда она заговорила о том, что нуждается в защите.

«Ваши друзья хотят, чтобы вы чувствовали себя за ними, как за каменной стеной. Нью‑Йорк – абсолютно безопасное место», – добавил он, и в его голосе прозвучали иронические нотки.

«О, в самом деле? Все так говорят! – воскликнула она, пропуская мимо ушей скрытую насмешку. – Быть здесь – все равно, что отдыхать на каникулах после успешно сданной сессии».

Аналогия была достаточно хорошо продумана, но она не пришлась по душе Ньюлэнду. Он мог позволить себе с сарказмом говорить о Нью‑Йорке, но ему не нравилось, когда другие принимались вторить ему, при этом толком не зная нью‑йоркской жизни. Интересно, осознает ли она, что за мощный механизм – этот город? А ведь нью‑йоркская машина почти сокрушила эту хрупкую молодую женщину! Обед у Минготов, который чуть было не сорвался по причине социальных предрассудков, должен был кое‑чему научить графиню. Разве птичка еще не поняла, что попала в другую клетку? Неужели она не почувствовала, что они, Ачеры, вызволили ее из беды, или ее совсем ослепил триумф на приеме у Ван‑дер‑Лайденов? Ачер был склонен думать, что так оно на самом деле и было. Он вдруг осознал, что в ее представлении нью‑йоркское общество однородно; догадка эта потрясла его.

«Вчера вечером, – сказал он, – весь Нью‑Йорк был у ваших ног. И Ван‑дер‑Лайдены ничего не могли с этим поделать!»

«Ну что вы! Они все – такие милые! Вечер удался на славу! И, похоже, эти Ван‑дер‑Лайдены – важные персоны».

Определение было не вполне адекватно. В том же духе она могла рассказывать о чаепитии у старушек Ланнингс.

«Ван‑дер‑Лайдены, – начал Ачер несколько напыщенно, – представители самого влиятельного рода Нью‑Йорка. К сожалению, здоровье у миссис Ван‑дер‑Лайден оставляет желать лучшего, а поэтому принимают они крайне редко».

Она опустила руки на колени и все так же задумчиво посмотрела на него.

«Так в этом и есть их секрет?»

«Какой секрет?»

«Секрет их неограниченного влияния. Оказывается, они претворили в жизнь старый принцип: „Разделяй и властвуй“, и спокойно правят доброй половиной Нью‑Йорка из своего заточения!»

Ачер покраснел немного и растерянно уставился на нее. Он вдруг почувствовал, что удар достиг цели. Она дунула на карточный домик Ван‑дер‑Лайденов, и он тут же рассыпался. Эта мысль позабавила его и он, засмеявшись, без колебаний отдал на откуп Ван‑дер‑Лайденов.

Настасья принесла чай в японских чашках без ручек и неглубокие тарелки, накрытые сверху салфетками. Поднос она поставила на невысокий столик.

«Но объясните мне все тонкости, – все, что я должна знать об этом обществе, – продолжала графиня Оленская, подавшись вперед, чтобы передать ему чашку. – Да, да, именно вы и откроете мне глаза на все те вещи, которые я до сих пор не замечала».

Она раскрыла миниатюрный золотой портсигар и вытащила из него сигаретку. В камине лежала длинная лучина, с помощью которой она закурила ее.

«Мы с вами вполне могли бы помогать друг другу. Только мне ваша помощь нужна куда больше! Вы всегда говорите мне, что следует делать».

С его языка уже готово было сорваться предупреждение: «Не разъезжайте по улицам в карете Бьюфорта,» – но он уже настолько глубоко окунулся в атмосферу этой гостиной, что понял: это ни к чему не приведет. С равным успехом можно было советовать коммерсанту, заключающему договор о поставке роз из Самарканда, продавать в Нью‑Йорке зимнюю обувь. Нью‑Йорк и Самарканд – на разных концах планеты, и если они с Элен и в самом деле решат оказывать друг другу поддержку, то она должна, прежде всего, помочь ему дать объективную оценку всему происходящему в его родном городе. Если перевернуть телескоп и заглянуть в него не с того конца, – этот город покажется таким крошечным и далеким. Но если изучать его из Самарканда по всем оптическим правилам, то многое можно разглядеть.

В камине полыхали дрова, и графиня, наклонившись над огнем, вытянула свои руки, почти касаясь тонкими пальцами с овальными ногтями языков пламени. Огонь осветил ее темные локоны, выбившиеся из прически, и Ачеру показалось, что ее лицо при этом неровном свете выглядит бледнее, чем на самом деле.

«Здесь у вас будет множество других советчиков», – заметил Ачер, почему‑то начиная завидовать им.

«Вы имеете в виду моих тетушек? Или мою старенькую бабушку? – она старалась рассмотреть все возможности… – Они все немного обижены на меня за то, что я поселилась тут одна, – особенно, моя бедная бабушка! Она так хотела, чтобы я все время жила только с ней! Но мне нужна была свобода…»

Ачеру понравились те простота и теплота, с которыми она говорила о грозной Кэтрин. Он знал, почему Элен так жаждала одиночества, и сочувствовал ей. Но мысль о Бьюфорте продолжала беспокоить его.

«Я догадываюсь, какие чувства владеют вами, – молвил он. – Но все‑таки, ваши родные могли бы давать вам советы, рассказывать о местных традициях, помочь вам выбрать свой путь, в конце концов».

Графиня приподняла тонкие черные брови.

«А что, Нью‑Йорк и в самом деле напоминает лабиринт? А я‑то думала, что все улицы в нем прямые, как Пятая Авеню, и все переулки пронумерованы!»

Она почувствовала его неодобрение и добавила с тонкой улыбкой, от которой все ее лицо сразу преобразилось:

«Если б вы знали, как мне нравится смотреть на эти прямые авеню и улицы, взбирающиеся на вершину холма и сразу же сбегающие с него вниз. И я в восторге от того, что здесь буквально на всем стоят этикетки!»

Он ухватился за эту мысль и подумал: «К сожалению, такие этикетки не ставятся на людях!»

«Возможно, я все упрощаю, но вы не стесняйтесь и предупреждайте меня, если я что‑то делаю не так!» Она повернулась в его сторону и посмотрела на него.

«Здесь есть только двое людей, которые, как мне кажется, понимают меня и в состоянии все разъяснить. Это вы и мистер Бьюфорт.»

Ачер вздрогнул, когда она произнесла это имя; но потом он постарался взглянуть на вещи ее глазами и, поняв, что она имела в виду, проникся к ней жалостью и симпатией. Зло причинило ей столько горя, что она до сих пор не могла надышаться воздухом свободы.

Но стоило Ачеру начать сопереживать ей, как ему снова захотелось вывести Бьюфорта на чистую воду, – как ни противно было это делать.

Он ответил мягко: «Я понимаю вас. Но хотя бы на первых порах не отвергайте помощь своих старых друзей. Я говорю о пожилых дамах – вашей бабушке, Кэтрин Мингот, миссис Велланд, миссис Ван‑дер‑Лайден. Они любят вас и восхищаются вами и очень хотят помочь».

Она покачала головой и вздохнула: «Да, я знаю, знаю! Но они не любят, когда говорят то, что им не по вкусу. Тетя Велланд так прямо и заявила, когда я пыталась… Неужели никто не хочет знать правду, мистер Ачер? Жить среди людей, пусть даже и любезных, но которые все время варятся в собственном соку и затыкают тебе рот всякий раз, когда ты захочешь поставить их перед фактом, – все равно, что жить в пустыне».

Она вдруг закрыла лицо руками, и он увидел, как вздрагивают от рыданий ее худенькие плечи.

«Мадам Оленская! Ну, Элен, не надо так!» – воскликнул Ачер, вскакивая и склоняясь над ней.

Взяв ее руку, он начал гладить ее, как гладят маленьких детей, когда их нужно успокоить. Он шептал ей слова утешения. Но почти сразу же она освободилась и взглянула на него из‑под влажных ресниц.

«Должно быть, здесь не принято плакать? Да, в этом счастливом городе, наверное, ни у кого нет причин, чтобы плакать!» – воскликнула она с коротким смешком, поправляя выбившиеся из прически пряди волос и склоняясь над чайником.

До него только что дошло, что он назвал графиню просто по имени, причем дважды. А она как будто этого и не заметила. В свой «телескоп» он увидел крохотную фигурку Мэй Велланд в белом – в Нью‑Йорке…

Внезапно в дверях показалась голова Настасьи, и она что‑то быстро сказала на своем превосходном итальянском.

Дата добавления: 2015-03-29