Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Думай о калеках 2 страница




Первым потрясением становится разговор с Ашоком.

– Никакие мы не школьники, – усмехается наш новый тринадцатилетний друг с изуродованной рукой. – Мы побирушки. Выпрашиваем подаяние в пригородных поездах. А некоторые и по карманам шарят.

– И куда вы деваете заработанное?

– Отдаем хозяину за еду и кров.

– Хочешь сказать, Маман – гангстер?

– А вы думали, ангел с крылышками? Да мне все равно, лишь бы прилично кормил по два раза в день.

Мои надежды разбиты. Но Салим упорно продолжает верить в лучшее. Для него человек изначально добр, и все тут.

 

Перед сном удается потолковать с десятилетним слепцом Раджу.

– Почему ты сегодня наказан?

– Заработал мало.

– И сколько вы должны отдавать каждый день?

– Все, что получим. Но не меньше ста рупий, иначе не видать ужина.

– А что тогда?

– Спишь голодным. В животе как будто крысы грызутся.

– На, возьми чапати. Мы для тебя оставили.

 

А вот Радхея, одиннадцатилетнего мальчишку без ноги, никогда не наказывают.

– Как у тебя получается всегда хорошо зарабатывать?

– Тсс!.. Это секрет.

– Не бойся. Мы никому ни словечка.

– Ладно, так и быть. Но вы обещайте молчать! Понимаете, в Джуху Виле Парле[46]живет одна актриса. Квартира двадцать четыре. Если рупий не хватает, я иду к ней. Она и покормит, и деньжат подбросит, сколько нужно.

– Как ее имя?

– Неелима Кумари. Раньше, говорят, была настоящей звездой.

– Красивая?

– В молодости, наверное, головы кружила. Ну а теперь стареет. Знаете, ей ведь нужна прислуга в доме. Если бы не моя нога, убежал бы отсюда и стал работать на актрису.

Ночью во сне я прихожу на Джуху Виле Парле, квартира двадцать четыре. Нажимаю кнопку звонка и жду. Открывает высокая женщина в белом сари. Воющий ветер путает ее длинные черные волосы, отбрасывает пряди на лицо, скрывая его черты. Я собираюсь что‑то сказать, но дама странно смотрит куда‑то вниз. Опускаю глаза – и с ужасом вижу, что у меня больше нет ног.

Я просыпаюсь в холодном поту.

 

Вскоре мы знакомимся с Мулаем, тринадцатилетним парнем без руки.

– Опостылела такая жизнь, – сетует он.

– Тогда почему ты не сбежишь?

– Куда? Мумбаи не моя родная деревня. Город огромный, а голову негде приклонить. Даже в канаву спать не пустят, если нет связей. И кто меня защитит от уличных шаек?

– Шаек?

– Ну да. В прошлом месяце двое отсюда удрали, так через три дня кушать захотели – сами вернулись. Банда Бхику нипочем не позволит зарабатывать на своей территории. А здесь нам дают хотя бы еду и кров, и прочие шайки нас не беспокоят.

– Нет, мы не хотим связываться ни с какими бандитами, – серьезно говорю я, припомнив старую доху: «Кабир пришел на рынок, он всем добра желает. Ни дружбы, ни вражды ни с кем он не желает».

 

В общей столовой царит возбуждение. Прибыл новенький из Пакистана. Мустафа вводит его, восторженно цокая языком и хлопая себя по бедрам.

– Сегодня утром вот такого привезли! От самого Шакила Рана.

Мы окружаем новичка и недоверчиво прикасаемся к нему, точно к лесному хищнику, запертому в клетке. Правда, двенадцатилетний мальчишка мало походит на зверя. Скорее на инопланетянина из рекламы британского печенья, которую крутят по телевизору. Голова у парня овальная, заостренная кверху, глаза как у китайца, мясистый нос и тонкие губы.

– Откуда он? – спрашивает Пунноозе.

– Говорят, из святилища Шаха Даула[47]в пакистанском Пенджабе, – охотно поясняет товарищ. – Там этих пацанов зовут крысятами.

– Как у них получаются такие головы?

– Да вроде бы их с рождения стягивают железными обручами, чтобы не росли. Отсюда и неповторимая форма. Здорово, правда?

– Думаю, мальчишка далеко пойдет. Маман будет доволен.

– Да уж, – кивает Мустафа. – Чрезвычайно ценный экземпляр.

Я слышу их разговор, и мне почему‑то вспоминается медведь, которого мы с отцом Тимоти видели на площади Коннаут. На шее у зверя был тугой ошейник, а морду закрывала черная маска. Хозяин колол его острой пачкой, и бывший хищник вскидывался на задние лапы, потешая публику. Люди вокруг смеялись, бросали монеты. Владелец животного быстро собрал деньги и тронулся дальше давать очередное представление. Меня поразили глаза того зверя. В них было столько тоски, что я невольно спросил отца Тимоти, умеют ли медведи плакать.

 

Случайно натыкаюсь на Джиту, который прячется в туалете.

В руках у мальчишки целлофановый пакет, наполненный чем‑то желтовато‑белым. Парень раскрывает его и шумно втягивает воздух носом и ртом, прижимая прозрачную пленку к лицу. Одежда его пахнет краской и растворителем. Под ноздрями красная сыпь. Губы покрыты липким потом. После вдоха полуприкрытые глаза стекленеют, а руки принимаются дрожать.

– Джиту!.. Джиту!.. – Я трясу его за плечи. – Что ты делаешь?

– Плаваю в небе, – вяло звучит в ответ. – Сплю на облаках. Не трогай меня.

Растерявшись, я бью его по щекам. Парень кашляет черной слизью.

– Просто я нюхаю клей, – объясняет он позже. – Покупаю у сапожника, втянулся уже. Клей убивает голод и боль. И перед глазами такие яркие картинки… Даже маму иногда вижу.

Я тоже хочу попробовать. Джиту охотно делится. После вдоха голова начинает кружиться, пол под моими ногами качается и плывет. Вижу высокую женщину, облаченную в белое сари, с ребенком на руках. Ветер с воем треплет ее волосы, затеняя лицо. Но вот малыш протягивает крохотную ручку и нежно отводит в сторону черные пряди. Перед ним изможденные, провалившиеся глаза, крючковатый нос, острые зубы в блестящих каплях крови, и жирные белые личинки копошатся в старческих складках дряблой кожи под челюстью. Младенец визжит от ужаса, бросается прочь…

С этого дня я зарекаюсь нюхать клей.

 

Тем временем уроки музыки подходят к концу. Мастер‑джи необыкновенно доволен успехами Салима.

– Ты действительно постиг искусство пения, мой мальчик. Осталось освоить последнее…

– И что же?

– Творения Сурдаса.[48]

– А кто это – Сурдас?

– Известнейший исполнитель бхакти, сложивший во славу Кришны тысячи песен. Однажды он свалился в заброшенный колодец, а вылезти не смог. Так и сидел там почти неделю, продолжая молиться. И вот на седьмой день послышался детский голос, который предлагал ему спасение. С помощью незнакомого ребенка Сурдас выбрался на волю, однако таинственный избавитель исчез. Ибо это был не кто иной, как сам Кришна. И благодарный поэт посвятил свою жизнь сочинению песнопений в его честь. Играя на однострунной эктаре,[49]он описывал в стихах детство Кришны… – И мастер‑джи запевает: – «Мои глаза жаждут твоего присутствия…»

– Как это: глаза – и жаждут? – удивляюсь я.

– А разве я не сказал? Он ведь был совершенно слепым.

 

Нынче последний день занятий, и мастер‑джи осыпает Салима похвалами. Я же совершенно не в себе и постоянно отвлекаюсь – наверное, обезумел от общения с юными калеками. Конечно, в каком‑то смысле мы все бедолаги, но дети из «школы» Мамана кажутся мне самыми обездоленными на свете.

Пунноозе заходит в класс, негромко толкует с учителем, потом достает кошелек и отсчитывает деньги. Мастер‑джи с благодарным видом убирает солидную пачку в передний карман своей курта. Мужчины уходят, оставив меня с товарищем и фисгармонией.

– Зачем я только уехал из Дели, – вздыхаю я. – Ты‑то, Салим, хотя бы петь научился, а мне от этого переезда ни жарко, ни холодно.

И вдруг… Что это? На полу лежит бумажка в сотню рупий. Первое побуждение – прикарманить нежданный подарок судьбы, однако Салим вырывает у меня находку, принимается горячо убеждать, и вот мы идем по коридору возвращать находку. Пунноозе уже в кабинете Мамана. Тот как раз произносит за дверью:

– Дороговато нам обходится этот учитель. Он хоть что‑нибудь обещает?

– Ну, старший, по его словам, полная бездарность, зато у младшего настоящий талант. Мастер говорит, такой ученик ему попался впервые в жизни.

– Полагаешь, можно рассчитывать на три сотни?

– Какое там три! Парень поет, как бог. А личико! Кто перед ним устоит? Я бы сказал: четыре‑пять сотен, если не больше. Нам повезло, мы срубили джек‑пот, Маман.

– А тот, другой?

– Неинтересен. Пусть зарабатывает сотню, как все, или протянет ноги.

– Хорошо. На следующей неделе посылаем обоих на дело. Разберемся с ними сегодня же. После ужина.

 

При этих словах мороз бежит у меня по коже. Хватаю Салима за руку и чуть ли не силой волоку в нашу комнату. Мой друг немного встревожен подслушанным разговором, особенно его смутили непонятные цифры. Но в моей голове части картинки уже сложились в одно целое.

– Салим, нам надо бежать отсюда. Прямо сейчас.

– С какой стати?

– Вечером после ужина случится что‑то ужасное.

– Не понимаю.

– А вот я все понял. Знаешь, почему нас учили песням Сурдаса?

– Потому что он был великим поэтом?

– Нет, потому что он был слепым. И нас ослепят этой же ночью, чтобы могли просить подаяния в пригородных поездах. Теперь‑то я убежден: здешние ребята нарочно изуродованы руками Мамана и его банды.

Мой друг отказывается верить в подобную бесчеловечность.

– Хочешь, беги один, – упирается он.

– Я без тебя не могу.

– Почему?

– Да потому, что я твой ангел‑хранитель. Мы с тобой – два в одном.

Салим обнимает меня.

– Послушай. – Я достаю из кармана счастливую рупию. – Ты веришь в судьбу, правда? Орел – делаем ноги, решка – остаемся. Согласен?

Друг молча кивает. Бросаю монетку. Выпадает орел. Салим почти готов бежать из разбойничьего логова, и все же его терзают сомнения.

– Куда мы пойдем? И что будем делать? Мы здесь никого не знаем.

– Я знаю. Помнишь актрису, о которой рассказывал Радхей? Неелиму Кумари? Ей нужен слуга. Я вызубрил адрес наизусть. И выяснил, каким поездом до нее добраться.

– А может, лучше в полицию?

– Рехнулся? Неужели тебя жизнь ничему не учит? Вспомни, что нам рассказывали в Дели. Как бы ни обернулось дело, никогда, никогда не ходи в полицию. И точка.

 

Мы прячемся в ванной комнате в подвале. Из крана мерно каплет вода. Друг забрался мне на плечи, пытается ножиком разболтать шурупы, на которых держится стальная оконная решетка.

– Скорее! – умоляю я сквозь стиснутые зубы.

А наверху головорезы Мамана топают по нашей комнате, распахивают шкафы и чуланчики. Слышатся крики, брань. С грохотом разбивается бутылка. Наши и без того взвинченные нервы готовы лопнуть. Бедный Салим перепуган до смерти, дышит быстро‑быстро. В моих ушах отдается стук сердца. Шаги приближаются.

– Всего один остался, – шепчет мой друг. – Но кажется, его застопорило. Боюсь, не выйдет.

– Пожалуйста… Постарайся! – взываю я. – Тебе, что ли, жить надоело?

Салим налегает на болт с удвоенной силой. Ножик скрипит от натуги. Наконец железка не выдерживает и поддается. Вытащив болты, мой друг снимает решетку. Оцениваю взглядом размер получившейся дыры: пролезть можно. Снаружи легкий ветерок покачивает пальмовые листья. Люди Мамана начинают спускаться к подвалу, когда Салим, извиваясь, пробирается на свободу. Потом хватает мою руку и помогает протиснуться. Вдвоем, задыхаясь и дрожа, мы карабкаемся вверх по холму из гравия и мусора.

Ночь тиха, и в небе светит полная луна. Жадно глотаю свежий, привольный воздух. Он пахнет кокосами.

 

Поезд несет нас от Гореагона к центру обширного метрополиса. Время позднее, и в нашем вагоне всего лишь несколько пассажиров. Читают газеты, режутся в карты, сетуют на правительство, пускают газы. Торговец напитками вносит большую сумку‑холодильник.

– Кола, «Фанта», «Лимка», «Севен‑ап»! – зычно сообщает он.

Бутылки холодные, сразу видно. На разноцветных боках и горлышках мерцают крохотные капельки влаги. Мой друг проводит языком по пересохшим губам и нежно поглаживает карман рубашки. Торговец глядит на него с надеждой. Салим решительно качает головой, и тот проходит мимо.

Вскоре за ним появляется следующий – бородатый старик с подвешенным на шее широким подносом. Чего там только нет: изъеденные ржавчиной жестянки, мутные стеклянные флаконы и щедрая россыпь крохотных пакетиков, содержащих сучковатые корни, сушеные листья, порошки, семена…

– Юсуф Фахим, бродячий Хаким![50] – представляется торговец. – Снадобья ото всех болезней, не найдете лучше и полезней! От рака до запора, от рвоты до икоты! Излечу от любой заразы, только скажите сразу.

Ему не повезло: в вагоне набрались одни здоровые, и старичок неторопливо уходит, оставив после себя едкий запах имбиря и куркумы.

Поезд проносится мимо жилых районов и спортивных площадок. В освещенных окнах мелькают люди: они работают у себя в кабинетах, смотрят телевизор, ужинают, застилают кровати. За две остановки до прибытия из дальнего конца вагона слышатся шаркающие шаги.

Ощупывая дорогу тросточкой, появляется невысокий, щуплый мальчик лет семи‑восьми в голубой жилетке и пыльных шортах с эктарой в руках. Вроде незнакомый: у Мамана мы такого не видели.

В каких‑то пятнадцати футах от нас он замирает и принимается в полный голос исполнять одно из известнейших произведений Сурдаса: «Я слышал, Кришна помогает слабым».

Стоит его мелодичному пению каскадами обрушиться на наши уши, как мы невольно вздрагиваем. Перед глазами всплывают юные калеки Мамана: Раджу и Радни, Ашок и Мули… Друг испуганно жмется ко мне, а я забиваюсь подальше, в самый угол. Однако невидящий взгляд несчастного, словно радар, поворачивается в нашу сторону, сверлит наши души. Целых пять мучительных минут мы вынуждены слушать, пока не закончится песня. Потом ребенок достает пластмассовую чашку и просит подаяния. Пассажиров осталось не так много, и никто даже не лезет за мелочью.

Парень готов удалиться ни с чем, когда Салим достает из кармана бумажку, зажимает ее в руке и виновато косится на меня. Молча киваю. Болезненно поморщившись, друг раскрывает ладонь как раз над кружкой, и смятая сотенная купюра переходит к маленькому нищему.

 

Смита невольно передергивается.

– Не могу представить, чтобы в наши дни находились люди, способные столь варварски относиться к невинным детям.

– Печально, но это правда, – киваю я. – Не убеги мы с другом той ночью – до сих пор побирались бы, распевая в пригородных поездах.

– Ну а все‑таки устроились вы на службу к той знаменитой актрисе?

– Да, я устроился.

– А как же Салим?

– Неелима Кумари сняла для него комнатушку в чоуле, в Гаткопаре.

– Погоди‑ка, разве в последней истории вы жили не вместе и ты не работал в литейном цеху?

– То было после, когда я ушел от хозяйки. Точнее, когда она меня покинула.

– Как это?

– Скоро узнаешь.

Адвокат качает головой и нажимает кнопку на пульте.

 

Ведущий глядит прямо в камеру.

– А мы переходим к четвертому вопросу за десять тысяч рупий! Он, как всегда, простой и незамысловатый, если, конечно, вы разбираетесь в духовных песнопениях. Мистер Томас, по его словам, верит во все религии сразу. Посмотрим, хорошо ли ему знакомы родные бхаджаны. Готовы? – поворачивается он ко мне.

– Готов.

– Отлично. Задание номер четыре! Какому из богов поклонялся слепой поэт Сурдас? Варианты: a) Раме, b) Кришне, c) Шиве и d) Брахме?

Звучит напряженная музыка.

– «В», – говорю я. – Кришне.

– Вы совершенно, на все сто процентов уверены в ответе?

– Да.

Нарастающая дробь барабанов. Табло загорается.

– И это совершенно, на сто процентов правильно! Вы только что выиграли десять тысяч рупий! – объявляет Прем Кумар.

Зал аплодирует. Ведущий широко улыбается. Я – нет.

 

ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ РУПИЙ:

КАК РАЗГОВАРИВАТЬ ПО‑АВСТРАЛИЙСКИ

 

– Пожалуйста, назовите свое имя, пол и возраст, сэр, – произносит переписчик населения, робкий с виду парень в толстых очках с черной оправой.

Он стоит на пороге с пачкой формуляров и что‑то там царапает синим фломастером.

Полковник Тейлор выглядит крайне раздраженным, отвечая на вопросы. Кремовый костюм из парусины отлично сидит на его рослой фигуре, как и прочие костюмы, которые он носит, не снимая, зимой и летом. У мужчины густые усы с проседью, тонкие губы и пышный румянец во всю щеку. Рыжеватые волосы усердно зачесаны назад. Хозяйская семья и даже слуги собрались на парадном крыльце словно для группового снимка.

– Меня зовут Чарлз Тейлор, мужчина, сорок шесть лет. Вот моя жена, – он указывает на стройную блондинку в длинной юбке, – Ребекка Тейлор, женщина, сорок четыре года. Это наш сын Рой, мужского пола, пятнадцать.

Долговязый Рой, облаченный в фирменные линялые джинсы, футболку и кеды, возится с мобильником.

– А это наша дочь Мэгги, женского пола, семнадцать.

Мэгги не такая высокая, как ее брат, зато настоящая красавица. Круглое личико, голубые глаза, золотые волосы. И очень короткая юбка.

Хозяин выпрямляется во весь рост и прибавляет солидности собственному голосу:

– Я австралийский военный атташе. Не думаю, что мы, дипломаты, обязаны принимать участие в вашей переписи. Единственные, кого не мешало бы туда занести, – это слуги. У ворот вы видите Бхагвати, он у нас водитель и садовник, мужчина, пятьдесят два. Есть еще горничная Шанти, женского пола и, кажется, восемнадцати лет от роду, но сейчас ее нет дома. Вот Раму, наш повар, мужчина, двадцать пятый год, ну и Томас, мужского пола, пятнадцать. На этом все?

– Нет, сэр, придется задать вашим слугам несколько вопросов, сэр. Новейшие анкеты такие длинные и полны всякой всячины. Вроде того: что за телепрограммы вас интересуют, ваша любимая еда, в каких городах вы были и даже, – парень хихикает, – сколько раз в неделю занимаетесь любовью, представляете?

– Ах, Чарлз, – шепчет на ухо мужу миссис Тейлор, – неужели Раму и Томас должны тратить время на подобную чепуху? Может, избавимся от этой птицы?

Полковник извлекает на свет пачку «Мальборо».

– Слушайте, мистер Как‑вас‑там, нашим слугам некогда заполнять длинные вопросники. Примите от меня эти сигареты, и почему бы вам не перейти к следующему дому? Уверен, ваш длинный список уж как‑нибудь обойдется без четырех человек.

Переписчик жадно глядит на пачку, облизывает губы.

– Э‑э… вы так добры, сэр. Но, видите ли, я не курю, сэр. Впрочем, если у вас найдется немного виски «Блэк лейбл»… или даже «Ред лейбл», я был бы весьма благодарен, сэр. В самом деле, что такое четыре души по сравнению с тысячами? Капля в океане! – Тут он как‑то неискренне смеется.

Смерив незваного гостя презрительным взглядом, хозяин уходит в свой кабинет и возвращается с непочатой бутылкой «Джонни Уокера» марки «Ред лейбл».

– Бери и выметайся. Чтоб я тебя здесь больше не видел.

Переписчик бодро машет рукой на прощание.

– Будьте спокойны, сэр, ближайшие десять лет не появлюсь.

И он уходит, довольно насвистывая.

Миссис Тейлор довольна не меньше его.

– Ох уж эти грязные индийцы, – улыбается она. – На все готовы ради бутылки виски.

Бхагвати смеется в ответ. Он и понятия не имеет, в чем дело. Просто радуется всякий раз, когда сахиб или мэм‑сахиб[51]явно в духе. Раму тоже скалит зубы. Этому для счастья надо немного: увидеть Мэгги в короткой юбке.

И только я не улыбаюсь. Ну хорошо, мы слуги, и в доме нас не считают за полноценных людей. Но быть исключенным из переписи населения родной страны – это уже чересчур. И в конце концов, когда они перестанут величать нас «грязными индийцами»? За время работы я слышал это высокомерное выражение по меньшей мере полсотни раз. И все‑таки кровь закипает. Ну ладно, почтальон, электрик, служащий телефонной компании, констебль и теперь вот переписчик проявили слабость к виски. Но ведь не все же мои соотечественники – жалкие пропойцы. Хотелось бы при случае растолковать это миссис Тейлор. Хотя, разумеется, я ничего подобного делать не буду. Если живешь в «крутом» районе столицы, вкусно питаешься трижды в день и вдобавок зарабатываешь полторы тысячи – да‑да, полторы тысячи рупий в месяц! – поневоле научишься молча глотать обиды. И скалиться, когда веселятся сахиб и мэм‑сахиб.

Сказать по чести, Тейлоры все‑таки очень добры ко мне. Дело в том, что не каждый обрадуется, когда из Мумбаи как снег на голову свалится незнакомый юный сирота. Я все напутал. Полковник Вог, предшественник моего нынешнего хозяина, дважды переезжал с места на место. И вообще Тейлоры ходили в англиканскую церковь, а значит, не имели никакого отношения к отцу Тимоти. На мое счастье, им срочно требовался слуга. Прошлого‑то как раз выбросили на улицу.

За те пятнадцать месяцев, что я здесь работаю, выгнали еще пятерых. И все из‑за хозяина. Потому что он – Тот, Кто Все Знает. Прямо как Бог, только на земле. Ягдиш, садовник, своровал из сарая немного удобрений – уволен уже на следующий день. Горничная Шеела украла из комнаты хозяйки браслет – уволена на следующий день. Раджу, прежний повар, ночью наведался в бар и приложился к бутылке виски – побит и… да‑да, вы догадались – уволен. Аджай, его преемник, надумал ограбить дом и неосторожно упомянул о своем плане в дружеской беседе по телефону – уволен и арестован заодно с товарищем. Базанти, новая горничная, один разок примерила платье Мэгги – не сомневайтесь, уволена на следующий день. Остается полной загадкой, как мистеру Тейлору удается знать вещи, которые происходят за плотно закрытыми дверями, даже глубокой ночью, даже в самых доверительных разговорах, когда кругом ни души.

Пока что я единственный, кто еще держится. Признаюсь, порой и меня разбирает желание прикарманить монетку‑другую из мелочи, рассыпанной на столике хозяйки, или же стянуть из холодильника сладкую шведскую шоколадку. Но я не поддаюсь искушениям. Потому что полковник Тейлор Всегда Все Знает. И семья проникается ко мне настоящим доверием. Христианское имя и чистая английская речь тоже играют свою роль. Не считая Шанти, которую наняли пару месяцев назад, меня одного допускают в личные комнаты членов семьи, в качестве исключения дозволяют смотреть телевизор и время от времени поиграть с Роем в «Нинтендо». Однако даже мне ни под каким видом не разрешается входить в кабинет хозяина, прозванный в доме Берлогой. Это маленькая таинственная комната, примыкающая к господской спальне. Тяжелая деревянная дверь защищена очень толстой железной решеткой с тремя замками – двумя поменьше и одним огромным, блестящим, точно золото, с надписью: «Американский автоматический. Бронированный». Рядом на стене – белая электрическая панель. На ней – череп с костями, а еще кнопочки с цифрами от нуля до девяти, как у телефона. Хитрый замок не откроется, если не набрать нужный код. Любой, кто попытается его взломать, получит удар силой в четыреста сорок вольт и умрет на месте. Когда на панели горит красная лампочка, это значит, комната заперта. Стоит хозяину войти внутрь, огонек меняется на зеленый. А больше туда никому нельзя. Даже миссис Тейлор. Даже Мэгги с Роем.

 

Жизнь в этом доме почти залечила душевные раны, полученные в Мумбаи. Первые несколько месяцев я вздрагивал всякий раз, когда мимо проезжал джип с красной мигалкой. Со временем страх преследования начал понемногу таять. Шантарам и Неелима стали болезненными, но далекими воспоминаниями. Правда, я часто думал о Гудии: как она там? Однако нелегко помнить человека, лица которого ты никогда не видел. Мало‑помалу и этот образ растворился в дымке прошлого. А вот Салима я так и не смог забыть. Меня терзали угрызения совести. Нельзя же бросать друзей на произвол судьбы! Интересно, разносит ли он по‑прежнему домашние обеды? Увы, выходить на связь опасно: он слишком честен и может запросто выдать меня полиции.

У Тейлоров я научился готовить барбекю и делать фондю. Стал знатоком по смешиванию напитков и замерять количество виски в стакане при помощи специального гвоздика. Пробовал кенгуриные бифштексы и клецки из крокодильего мяса, доставленные прямиком из Канберры. Увлекся регби, теннисом и непонятной штукой под названием австралийский футбол,[52]которую смотрит по телику Рой. Чего я до сих пор не освоил, так это австралийский акцент. Хотя каждый вечер тренируюсь у себя в комнате. «Здорово, братан, подъезжай к восьми часам к Золотым Воротам», – произношу я, коверкая слова, и покатываюсь со смеху.

Больше всего мне по душе ходить за покупками с миссис Тейлор. В основном их еда приходит из Австралии, хотя время от времени хозяйка закупает привозные товары на Супербазаре и Хан‑маркете. Берет испанские чоризо,[53]и редкий сыр рокфор, и корнишоны в рассоле, и красные чилийские перчики в оливковом масле. А в самые прекрасные дни она отводит Роя и Мэгги в «Кидз‑март» – величайший в целом мире магазин для детей. Там есть игрушки, одежда, кассеты и даже велики. Пока брат и сестра выбирают себе футболки и джинсы, я просто брожу среди этой роскоши в свое удовольствие.

Каждый месяц Рой и Мэгги получают журнал. Его название – «Австралиан джиогрэфик». По‑моему, это лучшее издание на свете. Страницы переполнены снимками самых восхитительных мест на земле – оказывается, все они расположены в Австралии. Мили золотых песчаных пляжей. Острова, окаймленные прелестными пальмами. Океаны, полные китов и акул. Города, набитые несметными небоскребами. Вулканы, которые плюются смертоносной лавой. Укрытые снегом вершины гор над ярко‑зелеными равнинами. В свои четырнадцать лет я мечтаю лишь об одном – когда‑нибудь повидать это волшебство собственными глазами. Побывать в Куинсленде и Тасмании, посмотреть на Большой Барьерный риф, и можно умереть спокойно.

Чем еще приятна здешняя жизнь – работы немного. В доме Неелимы я был единственным слугой, а тут нас четверо. Раму – повар, и кухня целиком на нем. Шанти стелет кровати, занимается стиркой. Мне остается лишь уборка и пылесос. Иногда случается наводить глянец на столовое серебро, складывать стопками книги в хозяйской библиотеке и помогать Бхагвати со стрижкой кустов. Комнаты прислуги примыкают к основному зданию особняка. Садовник с женой и сыном занимает большую из них, во второй, поменьше, живет Шанти, а мы с поваром делим третью. Кровать у нас двухэтажная, и мне достается спать наверху.

Раму – отличный парень, к тому же бесподобно готовит. У Тейлоров он работает четыре месяца и больше всего гордится знанием французской кухни: довелось как‑то прислуживать семье парижан. Ему по зубам и gateau de saumon,[54]и crepes suzette,[55]и мои любимые crevettes au gratin.[56]Раму хорошо сложен, да и лицо хотя и рябое, а все равно довольно приятное. Мой сосед обожает индийские фильмы. Особенно те, в которых богатая героиня сбегает с возлюбленным, не имеющим гроша в кармане. Подозреваю, что Шанти втайне увлечена статным поваром. Она так на него смотрит, а иногда и подмигивает, что поневоле призадумаешься. Однако Раму не обращает на нее внимания. Ведь он влюблен в другую. Вообще‑то я поклялся не разглашать его тайны. Могу лишь намекнуть: это очень красивая девушка с голубыми глазами и золотыми локонами.

Да, я живу в комнате для прислуги, но, если честно, временами чувствую себя чуть ли не частью семьи. Всякий раз, отправляясь в «Макдоналдс», Тейлоры покупают мне «детский завтрак». Собравшись поиграть в «Скраббл», брат и сестра непременно зовут составить им компанию. И Рой приглашает вместе смотреть крикет по телевизору – правда, потом бесится, когда австралийцы продувают. И если семья уезжает на родину, то никогда не забывает привезти мне гостинец – брелок со словами «Я люблю Сидней» или майку с шутливой надписью. От этой нежданной доброты на глаза наворачиваются слезы. Наслаждаясь ломтиком эдамского сыра или стаканом шипучки из корнеплодов, я с трудом верю, что каких‑то пять лет назад был сиротой и ел твердые почерневшие чапати в грязной столовой детдома. Порой мне действительно кажется, будто мы родные люди. Рама Мохаммед Тейлор!.. Однако достаточно полковнику обругать или выгнать очередного слугу или просто помахать указательным пальцем, приговаривая: «Грязные индийцы», – и сладкие грезы рассыпаются в прах. Нет, я всего лишь подкидыш, который подглядывает сквозь решетку окна за удивительным и бесконечно чужим миром.

Впрочем, кое‑что здесь мне все‑таки принадлежит, а именно заработанные деньги. Хотя, конечно, их еще надо увидеть и подержать в руках. После множества неудач со слугами полковник Тейлор надумал выдавать мне, как несовершеннолетнему, лишь пятьдесят рупий в месяц на карманные расходы. Остальное, по его словам, причитается получить по окончании срока найма. И то – если буду вести себя хорошо. Иначе плакала моя зарплата. В отличие от меня Раму получает каждый месяц целых две тысячи. Повар уже сколотил состояние в восемь тысяч, которое он бережно хранит под матрасом. А у меня на руках только сотня да маленький красный дневничок, где аккуратно подсчитываются обещанные накопления. На сегодня Тейлоры задолжали мне двадцать две с половиной тысячи рупий. Стоит подумать – и голова кружится. По ночам я вижу себя в чудесных местах со страниц «Австралиан джиогрэфик». А вот мечты соседа простираются гораздо дальше. Он грезит, как женится на прелестной белой девушке и проведет медовый месяц в Сиднее, после чего откроет сеть французских ресторанов, где станут подавать оленину и крем‑брюле.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-04-24; Просмотров: 297; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.082 сек.