Этапы жизни и творческой деятельности

Жизненный и творческий путь Ногмова можно разделить при­мерно на четыре этапа или периода. Первый' (1794—1815)— домашние занятия над изучением азбуки арабского языка и учеба в Эндерийском медресе в Дагестане, где он изучил арабский и персидский языки, служившие для него основой знаний восточной литературы. К этому периоду относится непродолжительная его работа в качестве сельского муллы. Второй период охватывает промежуток времени его отказа от сана муллы и до отъезда в Петербург (1815—1830). В это время он изучает русский язык, выполняет разные поручения военной администрации, работает писарем 1-го Волжского полка, затем в Нальчике учителем в аманатской школе.

Третий период жиз­ни и творческой деятельности Ногмова относится ко времени его пребывания в Петербурге (1830—1835 гг.). Здесь он ближе знако­мится с русской культурой, получает серьезную культурную и научную закалку, послужившую основой для формирования его просветительских, философско-этических и научных взглядов, на­шедших наглядное отражение в его историко-филологических тру­дах, завершенных на последнем, четвертом периоде жизни и твор­ческой деятельности (1835—1844 гг.), характеризуемом большим творческим подъемом [5,23].

Шора Ногмов, по одной из версий, родился в 1800 г. в ауле, расположенном на речке Джицу, неподалеку от Пятигорска. Это соответствует послужному списку Ногмова, составленному началь­ником Центра Кавказской линии генерал-майором Пирятннским в Нальчике 30 апреля 1840 г., где сказано, что поручику Ногмову к этому времени «от роду» шел 41-й год. Но есть еще другой документ—«Алфавитный список о роде кабардинского узденя Шоры Бекмурзы Ногмова, составленный им 22 декабря 1821 г., где сказано, что тогда ему было 27 лет. Отсюда вытекает, что Ногмов родился не в 1800-м, а в 1794 г.

В. К. Гарданов предложил другую дату—1796-й. Новые мате­риалы, опубликованные Р. У. Тугановым[6,90], в основном соот­ветствуют «Алфавиту» 1821 г. и дают некоторые основаниям тому, чтобы принять годом рождения Ногмова— 1794 г. Но это не озна­чает, что послужные списки 1832-го и 1840 гг. не имеют ценности. Возникает вопрос, чем объяснить противоречия, имеющиеся в ал­фавитном списке Ногмова 1821 г. и послужном— 1832-го и 1840 гг. Нам кажется, что оно произошло, видимо, от того, что в то время у кабардинцев не практиковалась регистрация о рождении. Быть может, при поступлении на службу в 1832 г. он хотел предста­вить себя в более молодом возрасте, чем был на самом деле. Если принять за дату рождения Ногмова 1794 г., то в момент поступления на службу ему было 36 лет, что также вызывает вопрос. Но мы склоняемся к 1794 г.

В 1815 г. Ногмов оставляет сан муллы и сближается с кав­казской военной администрацией. С этого времени начинается новый период его жизни.

По свидетельству С. Д. Нечаева, непосредственно знавшего Ногмова, он уже знал пять языков — арабский, тюркский-, абазинский, персидский и русский[5,89]. С. Д. Нечаев называл, его молодым, способным и одаренным человеком, который «успел выучиться — сколько можно в здешнем крае—пяти языкам, кроме природного». Живое общение с русскими военными людьми и приезжими иност­ранцами способствовало тому, что Ш. Б. Ногмов не только освоил русский язык, но и расширил свои духовные, ителлектуальные и научно-просветительские интересы, что ускорило процесс формиро­вания его мировоззрений. Как говорит С. Д. Нечаев, «известный всем приезжим Шора» был желанным собеседником для гостей края и всегда непременно производил на них благоприятное впечат­ление.

Английский путешественник Роберт Лайэлл, назвав Ногмова способным и умным человеком, отметил, что он был поражен его знаниями и «способностью к аргументации»[6,89].Другой английский миссионер — Гендерсон, посетивший дом Ногмова 26 сентября 1821 г., писал: «Пока мои друзья были заняты некоторыми дела­ми по колонии, я отправился верхом в селение Хаджи-Кабак, находящееся от колонии на расстоянии около двух верст, чтобы навестить кабардинского узденя по имени Шора, с которым я по­знакомился в Карасе... Я был немедленно введен в дом и сер­дечно принят его тещей. Его (Шоры) молодой новобрачной нигде не было видно и, как мне сообщила ее собственная мать,- так будет вплоть до рождения ею первого ребенка...»[7,12].

За короткий период работы учителем. Шора Бекмурзович за­служил любовь и уважение со стороны воспитанников. Даже администрация сочла необходимым отметить, что он отличается «примерным усердием» и «во все сие время успел преподать ма­лолетним детям хорошее познание в чтении азбук на русском и турецком языках». Дом Тавлиновых в Нальчике, против сквера Свободы, где размещалась тогда аманатская школа, стал, по су­ществу, первым опорным пунктом светского образования в Кабарде. Здесь по вечерам и до поздней ночи при свете лучины можно было часто увидеть Ногмова, сидящего за чтением книг.

В 1830 г. Ногмов уезжает в Петербург. Обстоятельства отъез­да раскрывает его прошение на имя командующего Кавказской армией Емануэля от ноября 1829 г. Как сообщается в документе, осенью 1829 г. из Петербурга в Кабарду вернулись гвардейцы Айдемиров и Тугагов с поручением отобрать несколько княжеских и дворянских детей и привезти их в центр для обучения. Видимо, «они и передали Ногмову приглашение командира полуэскадрона.

Как было сказано выше, прерывание в Петербурге составляет третий период жизни и творчества Ш. Б. Ногмова (1830—1835 гг.).

Этот период имеет ряд особенностей. Ногмов в эти годы вступает в более зрелый возраст. Это шестилетие, по существу, явилось ре­шающим в формировании у Ногмова идейно-теоретических, фило­софских и научно-просветительских взглядов. Пробужденные во время его пребывания на Северном Кавказе основы его умствен­ных и общественно-социальных взглядов под влиянием идейно-нравственной и культурной жизни Петербурга углубляются, от­шлифовываются, получают дальнейшее развитие и совершенство. Они в конечном итоге становятся убеждениями, превратившими Ногмова в видного ученого-просветителя.

Отправляясь в Петербург, Ногмов прежде всего имел в виду «пополнить свои знания путем углубленного и систематического изу­чения разных наук. Он глубоко понимал, что без серьезных познаний в области филологии и истории создание грамматики родного языка невозможно. А приобретенные на Кавказе знания в области научной филологии Ногмов рассматривал как первоначальные этапы и далеко не достаточные для написания грамматики кабар­динского языка, которая была его давнишней мечтой. Отличавшийся скромностью Ногмов, по существу, начинает заново изучать ос­новы русского языка.

Ногмов посещал занятия Грацилевского, составившего черкесский[5,25] алфавит на русской графической основе и обучавшего оруженосцев и офице­ров Горского полуэскадрона русскому языку.

С присвоением Ногмову в декабре 1832 г. первого офицерско­го чина — корнет он получает более благоприятные условия для жизни и самообразования. Как офицер, он оставляет казарму и нанимает квартиру и тихом и отдаленном тогда от центра районе Петербурга, в так называемо!- Ротах, на берегу реки Фонтанки, где он живет до возвращения на Кавказ.

В 1840 г. Ногмов заканчивает «Начальные правила адыгской грамматики» и посылает рукопись Шёгрену в надежде, что тот одобрит ее в печать. Однако «верный Шора» получает от своего верного друга весьма строгий отзыв на его грамматику. Шёгрен посоветовал Ногмову изменить графическую основу. Это был не совсем справедливый совет со стороны крупного ученого. Сейчас трудно установить мотивы, побудившие Шёгрена изменить рус­скую графику ногмовской «Грамматики» на арабскую.

Спустя три года, в 1843 г., Шора Ногмов завершает новый вариант «Начальных правил кабардинской грамматики». В новой редакции по совету Шёгрена Ногмов меняет русскую графическую основу на арабскую. Однако рядом с текстом в арабской графике в скобках везде он дал параллельный текст в русской графике[5,31,]. Этот вариант Ногмов Повез в Петербург.

Работая над грамматикой, Ногмов проявил себя как талантливый и одержимый исследователь, как поэт и собиратель фольклора[5, 32]..

Еще в 20-х годах XIX в. Ногмов собрал определенное коли­чество песен и сказаний. Все это было предварительной работой, По-настоящему вопросы фольклора стали его занимать, очевидно, после возвращения из Петербурга в Кабарду. В особых тетрадях Ногмов записывал предания, песни и сказания, которые одновре­менно обрабатывал и классифицировал. Став секретарем суда в Нальчике, он получил доступ к разным записям обычного права кабардинцев, осуществленных Я. Шардановым и другими. Эти записи служили в определенной степени базой для творческого размышления Ногмова над актуальными проблемами истории, обычного права и фольклора родного народа, над которыми он так заинтересованно и любовно трудился в течение всей своей жизни.

Почти половину первого тома «Филологических трудов» Ш. Б. Ногмова составляет фольклорный материал, использованный им при написании своей «Истории». В этом томе помещены также черновые материалы для «кабардинско-русского словаря».

В новом ра­порте Нейдгардта от 31 декабря 1843 г. уже конкретно ставится вопрос об организации издания трудов Ногмова. Наместник считал

целесообразным отправить Ногмова в Петербург в составе деле­гации от Кабарды, которая готовилась к поездке, и до напечатания грамматики кабардинского языка и народных преданий» Прикомандировать его к лейб-гвардии Кавказско-горского полу­эскадрона. Находясь там, по мысли наместника, Ногмов мог подготовить издания своих трудов «в одной из столичных типогра­фий». Наместник заметил, что «напечатанное под его руководством сочинение останется собственностью правительства»[5,32]. Казалось бы, вопрос об издании трудов Ногмова почти получил благоприятное решение. Но военный министр 19 января 1844 г. сообщил намест­нику Нейдгардту, что вопросы, связанные с изданием работ Ног­мова, могут быть решены «только по прибытии» Ш. Ногмова в Петербург и «по рассмотрении его книги»[5,32,]. Ногмов получил разрешение поехать в Петербург не в составе делегации, которая отправилась туда в январе 1844 г., как предполагал наместник, а самостоятельно.

Спустя несколько месяцев после отбытия делегации 14 (26 мая 1844 г. Шора Ногмов вместе со своим «служителем» Клычем (Клыш) Какагажевым, преодолев долгий трудный путь, прибыл в Петербург и поселился в помещении лейб-гвардии горского полу­эскадрона, куда он был прикомандирован «впредь до рассмотрения его трудов». Отправился Ногмов в столицу с недугами, утомительный путь и сырой климат Петербурга, видимо, обострили болезнь. В начале июня его здоровье ухудшилось. А 10 (22) июня он скон­чался вдали от родины и семьи, не сделав «насчет своих бумаг никакого распоряжения»[5,33]. Предполагают, что похоронили его в Пе­тербурге, на мусульманском (татарском) кладбище, что за Волковой деревней.

Семье Ш. Б. Ногмова, состоящей из 5 человек (жена Салимат, дочь Кульандам и сыновья ^л— Ерустан, Эриван и Иришид), была назначена пенсия в размере 282 руб. 25 коп. в год.

Все материалы, оставшиеся после смерти Ногмова, были от­правлены Шёгрену на заключение. В своем рапорте на имя воен­ного министра 23 мая 1845 г. он писал, что «Предания черкесского народа» могут быть напечатаны в каком-либо журнале или отдельной книгой, а грамматика не готова к печати[5,33].

Прав был Шёгрен, рекомендовав рукопись «Истории» Ногмова в печать.

«История» Ногмова в самом деле является не только самостоя­тельным исследованием, основанным главным образом 'на мате­риале кабардинского фольклора, но и литературным памятником и ценным историческим источником. В этом ее особенность. Ее пре­имущество перед другими трудами XIX в., посвященными адыгам, состоит именно в том, что она сохранила для потомства

такие фольклорные и другие источники, которые дают возможность изучить процесс развития общественно-политической мысли адыгов, нюансы материальной жизни и народной идеологии в истори­ческом плане. Некоторые авторы, на основании того, что «История» Ногмова базируется на фольклорном материале, пытаются прини­зить ее значение.

Таким образом, тот факт, что «Исто­рия» Ногмова написана в основном на фольклорном материале, не снижает, а, наоборот, возвышает ее историко-литературное значе­ние, делая ее бесценным памятником и источником для изучения материальной и духовной жизни адыгских народов на протяжении многих веков.

Дата добавления: 2015-03-29