Сокровища Валькирии. Птичий путь 2 страница

Смущало и обескураживало единственное: если она Дева, то почему замужем? Почему живет в одной квартире с этим странным аллергиком? Или все‑таки ее лишили памяти, оставив космы?..

В тот же миг у него созрела шальная мысль проверить свои выводы. Дождавшись, когда со двора стартует автомобиль ее мужа, Сколот достал золотой гребень, прикрытый окислившимся во влажной среде монетным томпаком, решительно поднялся и позвонил в дверь верхних соседей. Роксана открыла почти сразу и словно ждала его: тот же халатик, тапочки и лишь волосы собраны в пучок.

– Я хотела только показать репродукции картин Константина Васильева, – виновато призналась она, – и посмотреть на твое чародейство… когда приходила ночью.

Сколот молча увенчал ее голову, не касаясь волос, и отступил за порог, намереваясь закрыть за собой дверь, однако Роксана его задержала:

– Погоди, Алеша! Что это? – Осторожно вынула гребень. – Какой красивый… Это же золото?

– Китайская безделушка, – заверил он и попятился на лестничную площадку.

Она взяла его за руку, ввела в прихожую и затворила дверь на внутреннюю задвижку.

– Ты не уйдешь! – опахнула манящим запахом дыхания. – Я хочу, чтобы ты этим гребнем расчесал мои волосы. Ты не узнал меня?..

Это была она!

В последние года полтора Сторчака преследовало ощущение усталости. От всего – от бесконечных заседаний, на которых его присутствие было обязательным, от официальных и официозных лиц, которые тасовались перед глазами, словно карты в руках шулера, от приемов по случаю и без, наградных церемоний, пошлых фуршетов с шоу‑звездами, разговоров о будущем, которое, еще не наступив, уже воняло нафталином. Сторчак хоть и возглавлял атомную энергетику, но по инерции еще исполнял роль знаковой фигуры, присутствовал, заседал, посещал, резал ленточки и даже говорил, отчетливо понимая, что это ему уже не нужно. Его всё еще считали продвинутым, эффективным менеджером, еще по привычке и всерьез называли великим реформатором, университеты стояли в очереди, приглашая хотя бы для одной лекции по новейшим проблемам экономики; где‑то в глубинке неизбалованные и заискивающие ректоры объявляли Сторчака почетным профессором, полагая, что ему это будет приятно. Вокруг еще колготилась некая суета, но кроме пыли, уже ничего не поднимала, даже настроения, и он в пятьдесят лет чувствовал себя старым генералом, которому не светят маршальские звезды, впрочем, как и блистательные победы, рождающие славу героя и всенародную любовь.

Он знал, отчего приходит столь ранняя усталость: начинался некий застой крови, он терял азарт, который еще лет десять назад выплескивался через край, побуждая возглавлять новорожденные, но недоношенные, быстро умирающие демократические партии, невзирая на всеобщую к нему, Сторчаку, ненависть, раздавать длинные интервью, более напоминавшие монологи, соглашаться на участие в самых скандальных идеологических передачах, хотя он отлично знал, что телезрители, едва завидев его, плевались и тут же переключали каналы. В принципе Сторчаку были безразличны ненависть и ярость толпы – такое отношение к себе он предугадывал и все равно брался за проведение непопулярных реформ, за всякое грязное дело, не позволяющее остаться чистым и непорочным. Сам он сравнивал свою долю с долей золотаря, который с утра до вечера выгребает дерьмо из туалетов и ночью пахнет не парфюмом, а тем же дерьмом, ибо его запах хоть и отпаривается в бане, но остается на тонком уровне, как радиация. И те, кто был тогда рядом, а сейчас выше его, тоже испытывали к нему нелюбовь, однако терпели и готовы были терпеть и дальше, поскольку понимали, что сами так не могут.

Сторчак давно ушел бы в глухую оппозицию – не по убеждениям, по психологическим причинам полного неприятия застоя, который выдавался за стабильность, но сейчас уже было не с кем: получив свои пайки из его рук, вчерашние товарищи разбежались по углам, чтоб не отобрали пищу, и жрали в одиночку, жадно, торопливо, а что уже не влезало и вываливалось, подбирали и опять пихали в рот.

Он мог бы отойти от дел, чтобы не смотреть на все это, отправиться на покой, но понимал: стоит спрыгнуть с круга, как его тотчас порвут на куски. И из страны уехать не мог, ибо являлся гарантом стабильного движения преобразованной России, и это было не его личное мнение. За глаза, не только в узких кругах и не только в стране, его давно уже звали на бандитский манер – Смотрящим, или на английский – Супервизором, о чем Сторчак тоже знал и не очень‑то переживал по поводу своего прозвища. Напротив, старался ему соответствовать, пока и от этого не притомился.

И вот тогда заговорили, мол, или сдавать стал великий реформатор, или его сдают: на экране теперь появляется редко, да и то в качестве статиста или унылой говорящей головы, чаще всего за что‑нибудь оправдывающейся, – почему‑то перестали снимать в полный рост. Этот ропот особенно усилился, когда на одной из атомных станций произошла несанкционированная и пустяковая утечка радиоактивной воды и у самого ленивого появилась возможность пнуть Сторчака. Он и сам чувствовал: надо как‑то выходить, выруливать из пробки, вновь напомнить о себе, а то скоро и анекдотов сочинять не будут.

Сторчаку были известны десятки способов, как это сделать, еще больше знали его советники, но сейчас почему‑то ни один не срабатывал. Запущенный им слух, будто под самого́ Супервизора роет прокуратура и вот‑вот возбудит уголовное дело, прозвучал как глас вопиющего в пустыне. Ну слегка порадовались ярые ненавистники, постояли с плакатами жиденькой толпой, ну сам он дал парочку интервью, как в былые времена, подчеркивая собственную неуязвимость, ну еще премьер в кулуарах поклялся, что, пока он у власти, никто не посмеет тронуть Смотрящего. И политическая тектоника была едва заметной дрожью, а не землетрясением, хотя проявили интерес на сей раз сразу две крайние партии. Правые попросту вдруг вспомнили о нем, в очередной раз оставшись без вождя, на роль которого им подходил мученик, а хитрые левые вздумали таким образом опорочить Сторчака перед соперниками, настойчиво предлагая лидерство и намекая на раскаяние и смену его убеждений. И все вместе ждали, когда он взойдет на Голгофу, но поскольку он так и не взошел, все опять заглохло, захирело, покрываясь липучей, намагниченной пылью. Требовался же качественный прорыв, дабы вновь разгорячить, разогнать кровь и смыть потом усталость, как золотарь смывает вонь своей профессии.

Вторую акцию Смотрящий поручил провести Корсакову, бывшему тогда начальником его личной охраны. Взорвали бомбу мощностью четыреста граммов в тротиловом эквиваленте, обстреляли из автоматического оружия, к месту происшествия слетелась стая журналистов, поднялась волна шума и пыли, нашлись и подозреваемые из числа особо ярых ненавистников, и даже закрытый суд состоялся, но результат оказался прямо противоположным. И хоть враги сожалели, что террористы промахнулись, что в бомбу заложили мало пластида, редкие единомышленники поздравляли, назначив ему вторую дату рождения, а пресса резвилась на высокоэмоциональном уровне – его личная температура не повысилась ни на градус и утраченного азарта не вернула. К тому же «злодеев» оправдали за недоказанностью и отпустили, чуть ли не сотворив из них народных кумиров. В выигрыше остался лишь туповатый владелец элитного автосалона, который торговал бронированными «мерседесами» и по недомыслию пытался всучить Смотрящему деньги – оплатить рекламную кампанию.

Неожиданный выход предложил ветеран теневой экономики Церковер, который из‑за преклонных лет никак не мог вписаться в стремительно убегающее время, однако бесконечно и настойчиво делал такие попытки, испрашивая советы у Смотрящего. Ему не удавалось наладить сырьевой бизнес – не подпускали ни к нефти, ни к газу, ни к трубам и прочим транспортным системам, а Сторчак уже ничем помочь не мог. Неугомонный Церковер по случаю сначала прикупил несколько скважин, но конкуренты устроили пожар и вынудили продать их по дешевке. Старый теневик умел держать и не такие удары. Он приобрел два ржавых танкера и судно для перевозки сжиженного газа в Японию, а когда вчерашний его приятель Чингиз Алпатов по прозвищу Хан и это отнял, причем дерзко и нагло, Церковер пришел к Смотрящему. И долго, со стариковским кряхтением, но азартным блеском в глазах размышлял над новой теорией противников добычи углеводородного сырья из земных недр. Согласно его изложению, нефть являлась кровью земли, газ – легкими, а угольные бассейны – не чем иным, как подушками безопасности, обеспечивающими равномерное вращение планеты. Сама же Земля – живой организм. Бурить скважины и бить шахты в ее коре – все равно что человеку каждый день сверлить череп и выкачивать, например, мозговую жидкость. Безумие обеспечено. А это землетрясения, цунами, извержения вулканов и прочие катастрофы вплоть до «ядерной зимы».

Было странно видеть в бывшем цеховике патриота‑теоретика, однако Сторчак его терпеливо выслушал, посоветовал возглавить движение неистовых экологов и создать партию «зеленых». Церковер не обиделся, но философствовать прекратил и спросил прямо:

– Миша, зачем вы пустили «голодных» до нефти и газу? Татары, кавказцы, евреи и даже великороссы – все стали жидами! Моисей их сорок лет водил по пустыне и не смог накормить манной небесной. Я извиняюсь, Миша, но подозреваю, что вы скрытый антисемит! И забыли, что вашу бабушку звали Сарра Губер. Я отниму у вас израильский паспорт. Вы недостойны носить его в своих широких штанинах.

Израильский паспорт у Сторчака на самом деле был, однако о нем знал только один человек – покойный ныне премьер‑министр Израиля, который когда‑то этот документ и выдал, чтобы в случае чего защитить известного менеджера: проводить реформы в России было делом рискованным. Откуда знал о паспорте Церковер, Сторчак догадывался, ибо сам хорошо когда‑то изучил личность этого предпринимателя.

Еще будучи вице‑премьером, Супервизор по сути определил направление его бизнеса, позволив открывать банки, рынки и торговые центры вокруг Москвы. После того как Церковер не без помощи Сторчака выкупил четыреста гектаров земли у разорившегося НИИ зерновых и бобовых культур, расположенного сразу за Московской кольцевой дорогой, его стали называть Оскол – по населенному пункту Осколково, где располагался сам институт. Зачем ему потребовалось столько зарастающих опытных полей с перелесками, побитых стеклянных теплиц и малопригодных, ветшающих железобетонных корпусов, никто не знал, строительным бизнесом Церковер не занимался, впрочем как и сельским хозяйством, однако землю не продавал, а вкладывал деньги, воздвигая высокий железный забор по периметру, содержал многочисленную охрану, и это невзирая на значительные налоги. Губернатор области пытался сначала выкупить весь участок, потом несколько лет судился – земли относились к фонду сельхозназначения и не обрабатывались, – однако Оскол нещадно тратился на адвокатов и не отдавал ни клочка, доказывая, что эта территория принадлежала раньше науке. А чтобы пустыри не мозолили завидущие глаза, он распахивал поля и сеял то, что было дешево, – кукурузу, початки которой бережно снимал усовершенствованным комбайном, и землю вновь запахивал.

Сторчак давно и хорошо знал Оскола, считал его прагматичным, успешным предпринимателем, достаточно прижимистым, даже скупым, и объяснить его столь нерачительное поведение было невозможно. В ту пору Смотрящий создал целую школу капиталистов, куда набирал предприимчивых, но «голодных» людей, еще не подозревая, что пережитый голод – болезнь неизлечимая. И многие, кого он выкормил с руки, потом норовили ее укусить. Церковер же пришел туда «сытым», и его будущий конкурент Чингиз Алпатов, тогда еще без своего громкого прозвища Хан, скромный, даже застенчивый начальник нефтепромыслов из Сибири, взирал на известного цеховика с уважением и в рот ему смотрел. А перед Сторчаком и вовсе трепетал, как дева на выданье, не смея глаз поднять. И вот поди ж ты, осмелел, ханскую силу почуял и отнял баржи у своего однокашника пиратским образом – остановил в море, захватил вместе с нефтью и командами, поднял другие флаги, да и угнал в неизвестном направлении.

Стареющий Церковер к числу «голодных» не принадлежал, поскольку еще при коммунистах два срока отсидел за подпольные цеха на обувных фабриках, незаконные операции с золотом и был еще тогда завербован госбезопасностью в качестве платного секретного сотрудника. Подбирая кадры в свою школу капиталистического труда, Сторчак тогда еще интуитивно запрашивал досье на каждого в самых разных, даже сверхзакрытых инстанциях и, на удивление, получал их – в начале девяностых и это было возможно. Зато потом все его ученики, за редким исключением, становились ручными и управляемыми. В послужном списке Церковера он ничего особенного не вычитал – у иных будущих олигархов автобиография была куда цветистее, – однако отметил то, что искал: Оскол был инициативным, исполнительным и вполне управляемым агентом, все его доносы на товарищей по подпольному золотому рынку не имели мотивов зависти и желчной злобы. Он вообще был веселым, неунывающим человеком и однажды признался, что в юности, подражая Аркадию Райкину, писал юмористические рассказики, интермедии и обожал составлять ребусы.

Теперь Церковер жил по понятиям, добро помнил, ценил, был благодарен и, несмотря на восьмой десяток, оставался все тем же бодрячком, однако уже склонным к старческой философии, мистике и неожиданным экспериментам. Но даже при всем этом Сторчак относился к нему серьезно и с уважением, ибо запомнил его науку – случайно или с умыслом, но однажды Церковер проронил фразу, которой руководствовался сам всю свою жизнь и которая стала ключевой для будущей карьеры Смотрящего: «Запомните, Миша: кто владеет информацией, тот обладает реальной властью. Суть менеджмента заключается в умении создавать золотой запас информации и сколько угодно потом печатать бумажную валюту. Все остальное – сор, который можно выносить из избы».

Сторчак тогда не особенно‑то проникся таким витиеватым философским заключением старшего товарища, но всякий раз вспоминал его, когда остро ощущал, как власть уходит из рук. И чтобы вернуть ее, он не боролся ни на ковре, ни под ковром, не плел интриг, никого не подсиживал и ничего ни у кого не просил. Он тихо и молча собирал информацию из самых разных источников, добывал ее, как старатель золото, и когда масса знаний набирала критический вес, она, власть, сама падала в руки.

Однажды Сторчак спросил Церковера про земли Осколкова и бесполезную для общества кукурузу – областной губернатор доставал, полагая, что через Смотрящего можно надавить на упрямого бизнесмена.

«Миша, идите за мной, – попросил тот. – Идите и не пожалеете. Я открою вам тайну кукурузного семени!»

Любитель ребусов привел его на стоянку автомобилей, поставил возле выхлопной трубы и велел своему водителю запустить мотор.

«Понюхайте, Миша, и скажите – чем пахнет?»

«Горелым маслом, – понюхал и заключил Сторчак. – Странный запах…»

«Вы пессимист, Миша! – развеселился Церковер. – Так пахнут жареные пирожки! Когда вы в последний раз ели пирожки? Знаете, когда жарят прямо на улице, на большом противне, где много кипящего масла? Да, там много канцерогенов, сплошной холестерин, но как это вкусно, Миша! В вологодской пересылке я слышал этот аромат сквозь решетчатое окно и мечтал хоть чуть‑чуть отравиться вредными веществами. Там жарили пирожки на улице Энгельса…»

Если опустить его лирические отступления о своем мрачном прошлом, получалось, что Оскол из кукурузного зерна получает масло и заправляет его в бак автомобиля, для чего приобрел в Штатах технологическую линию.

И тогда впервые Сторчак услышал от него сочетание двух слов – «альтернативное топливо»…

«Что мне делать, Миша, когда не пускают на нефтяной рынок?» – декларативно вопросил Церковер.

Его новое предложение новизной не отличалось. Начальная его суть отдавала соответствующим топливным запахом, смешанным с ароматами иррациональности, алхимии и неожиданной утопичностью. Впрочем, как и теория о живой Земле.

– Миша, давайте вместе подумаем, как противостоять мутации, – сказал Оскол. – Голодные жиды скупают по всему миру самые роскошные дворцы, яхты, газеты и футбольные клубы. И этим навлекают на наши головы зависть и гнев. Нам нельзя забывать Веймарскую республику.

Сторчак от его душеспасительных разговоров и неугомонности уставал особенно, поскольку ничем уже старику помочь не мог.

– Я поговорю с Ханом, – пообещал Смотрящий. – Он вернет вам баржи.

– Не нужно говорить с Ханом, – как‑то весело и самоуверенно заявил Церковер. – И эти старые калоши теперь мне не нужны. Все равно скоро потонут. А когда потонут где‑нибудь возле европейских берегов, пусть Чингиз собирает нефть с поверхности моря, судится с властями, воюет с «зелеными».

– Вам удалось наладить массовое производство кукурузного бензина?

– К сожалению, это тупиковый путь. Путь крайнего отчаяния. Хотя улицы у нас очень вкусно пахли бы жареными пирожками…

– И что же вы предлагаете заливать в баки? – хмуро спросил Сторчак. И услышал то, чего ожидал:

– По‑прежнему искать альтернативу углеводородам.

– Кто ее потерял, чтобы искать?

– Мне решительно не нравится ваше настроение, Миша! Пессимизм влияет на работу желудка и печени.

– Я не доверяю современным ученым. В стране остались прохиндеи, ловкачи и бездари. Живут старым жиром. Все талантливые уехали. Кому искать?

– Тут мы с вами полные единомышленники, – согласился Оскол. – Взрастим свою научную элиту, из молодежи. Не пожалеем средств и создадим фабрику гениев. А они сотворят нам будущее.

Благотворительностью он не увлекался, и если бы не история с НИИ зернобобовых, можно было подумать, что этот человек впадает в детство или вздумал покончить с собой.

– Они вам сорок лет будут искать альтернативу и водить за нос, – попробовал отговорить его Смотрящий. – Потом убьют. Как Моисея. Бессрочная перспектива и напрасная трата денег.

Церковер помедлил, примерился, словно перед стартом, и сделал знак своему начальнику службы безопасности, который всюду следовал за шефом. Этот плоский, невзрачный и какой‑то безликий человек напоминал птицу, вырезанную из картона, носил соответствующую фамилию Филин, и даже голос у него оказался таким же шуршащим и скрипучим. Внешне Филин был настолько неприятен Сторчаку, что притягивал к себе взгляд, как притягивает все некрасивое и уродливое, однако Церковер его ценил за деловые качества и однажды признался, что на самом деле бывший генерал ГРУ возглавляет у него разведслужбу и что лучшего специалиста в области экономического шпионажа не сыскать. Скорее всего, он и был у Оскола главным сборщиком и хранителем информации.

Этот скрипучий профиль всюду носил с собой старый, мятый портфель – «ядерный чемоданчик» Церковера, где и в самом деле, кроме документов, были спутниковый телефон, заряженный пистолет‑пулемет, степлер и еще много чего на все случаи жизни. «Если бы, Миша, вы видели его послужной список! – шепотом восхищался Церковер. – Но я вам никогда его не покажу. Боюсь, отни́мите и заберете себе в штат!»

Филин повозился с замком портфеля, без единого слова извлек папку с нужными документами, сел, уставившись в одну точку, и превратился в прямую линию с оттопыренными ушами. А Церковер, подглядывая в бумажки, за десять минут вывалил если не все, что знал об альтернативах углеводородам, то значительную часть мирового опыта, включая сведения о проводимых секретных работах в экономически развитых странах. Супервизор ему доверял, хотя Оскол, кроме своего начальника разведслужбы, никого из многочисленной агентуры не показывал, не выдавал источников своей информированности, но его данные можно было не проверять. И оставалось гадать, какой же штат состоит на службе у фанерной птицы.

Будучи куратором атомной энергетики, Сторчак не сомневался, что знает все о видах энергии и способах ее получения. Но оказывается, в одной из закрытых лабораторий Китая уже идет отработка технологии добычи нового, безопасного и высокоэнергетического вида топлива, которое получают буквально из солнца, воздуха и воды. В это никто не хочет верить, никто не воспринимает серьезно, и напрасно: Поднебесная сейчас на взлете, там все получится. По сведениям Церковера, еще год‑два, и проворные китайцы начнут массовое производство уникального топлива, причем в невероятных масштабах, поскольку, имея специальное оборудование, извлекать его можно в любом гараже, подвале, а лучше под навесом из рисовой соломы. Сырье, исходный материал – вокруг нас, и запасы его неисчерпаемы! Однако коммунистические власти наложили на это свою лапу и хотят сделать государственную монополию, а что такое монополия в Китае, известно: за всякую утечку расстрел.

– Так что займемся еще и промышленным шпионажем, – деловито заключил Церковер. – То есть разведкой. И это я готов финансировать безотлагательно и в полном объеме.

Сторчак покосился на неприятный птичий профиль Филина.

– Если в Китае госмонополия, не поможет даже ваш мастер экономического шпионажа.

Церковер усмехнулся и отер усталое лицо – не спал ночь, мешки под глазами…

– Миша, а знаете ли вы, откуда высокие технологии пришли в Поднебесную?

Смотрящий равнодушно пожал плечами:

– Из поднебесья, если высокие. То есть откуда‑нибудь с Гималаев, с Тибета. Там кудесники обитают…

– Из России. И совсем недавно.

Филин развернулся анфас и покивал, хотя на его желтом, бумажном лице ни один мускул не дрогнул.

Тут Сторчак не поверил даже Осколу, информацию коего ценил очень высоко.

– Прошу прощения, – язвительно вымолвил он, – как говорят наши простые граждане – кто же это втюхал им фуфло?

– По моим сведениям, китайцы получили практически готовое универсальное топливо. – Церковер влюбленно посмотрел на своего начальника разведслужбы. – Правда, только опытные образцы. И у них пока не клеится производство. Но они создадут промышленное оборудование и запустят. Мы вполне можем их опередить.

Филин опять покивал круглой, ушастой головой. А вдохновленный Оскол добавил:

– Гений живет в нашей стране. Как всегда, непонятый, неоцененный, никому не нужный. Может, по соседству с нами. И его можно найти!

Уставший от всего Сторчак еще внутренне противился и одновременно уже почувствовал некий бодрящий, освежающий сквозняк. Но перед Церковером лучше было этого не показывать.

– Если он гений, зачем ему фабрика? – проворчал он. – Гении – всегда одиночки. Это рок.

– Миша, я вас не узнаю́! – воскликнул жизнерадостный Оскол. – Фабрика нужна в любом случае, даже если скромный автор открытия будет сидеть перед нами. Китайцы уже столкнулись с проблемой не только производства топлива. Острая нехватка мозгов, нет ученых, мыслящих на уровне высоких технологий. Все новое начинает диктовать свои условия. Нужны совсем иные энергетические установки, электростанции, металлургия. Это не мазут и не газ, его в котле не сожжешь, в домну не засыпешь. Потребуются кардинальные перемены, технологический взлет, и тут одним гением не обойдешься. Их надо сотни, мозгов много не бывает. А кто еще может возглавить революцию гениев, Миша, если не вы?

– Как хоть выглядит это топливо? – спросил Сторчак.

– А его никто еще не видел своими глазами, – честно признался Церковер. – Даже мой Филин.

– Лучше бы нефтяники пустили вас на свой рынок, – с ухмылкой посожалел Супервизор. – И зачем Чингиз отнял у вас баржи?.. Рассказать, почему происходят технологические революции в России, – не поверят…

– Последний да будет первым! – мстительно и клятвенно произнес Оскол.

– Вы, разумеется, вложите свои капиталы. И станете считать дивиденды?

– Я готов отдать всё. Вы думаете, зачем старый человек купил Осколково? Чтобы над ним смеялись? Нет, там взаперти и под охраной давно работает моя аналитическая группа. Моя личная шарашка. Это большие, но очень голодные ученые. Голод в этом случае весьма полезен: кровь приливает к голове, а не к желудку. Мы возьмем таких же голодных и молодых, дадим немного пищи, слегка насытим их, а они принесут нам новейшие технологии.

– Ну и флаг вам в руки!

– Миша! Молодые очень много едят, у них нет чувства сытости. Я кажусь себе нищим и несчастным, как подумаю, сколько нужно манны небесной! Идите к Братьям Холикам, они вам поверят и не откажут. У них нет новых идей, а выборы не за горами… и много сдобного хлеба. Фабрика гениев им понравится, это изюм без косточек.

Филин взял из рук шефа папку и положил перед Сторчаком, исполняя молчаливое желание шефа.

Президент и премьер почти одновременно начали увлекаться хоккеем, и когда играли в товарищеских матчах в одной команде, отличить их в доспехах было почти невозможно. Возмужавший на блестящем хоккее семидесятых, Церковер однажды удачно назвал их Братьями Холиками, вспомнив знаменитых чехословацких спортсменов, и это прозвище для внутреннего пользования к ним приклеилось.

Оскол вручил ему подробную пояснительную записку к проекту и ушел вместе с Филиным, оставив Сторчака в некотором замешательстве. Читать сочинение бывшего и обиженного цеховика Сторчак не собирался, ну если так только, полистать, но все же выполнил обещание – позвонил Чингизу Алпатову и порекомендовал вернуть отнятое.

– А пусть он вернет куст на Иргульском месторождении! – бесцеремонно выставил тот свое условие. – Это мои скважины!

В последнее время Смотрящего часто призывали как третейского судью, но разбираться сейчас, кто и что у кого отнял, он не собирался. К тому же его возмутил тон бывшего скромняги‑парня. Иногда олигархи в его присутствии теряли самоуверенность и вели себя как дети, предъявляя друг другу невразумительные претензии. Или поочередно бегали и наушничали, поливая грязью своих же товарищей и партнеров.

– Ты ограбил старого, уважаемого человека, – однако терпеливо пожурил Смотрящий. – Надо отдать ему баржи и еще извиниться.

– Сторчак, я не звал тебя, не жаловался, когда Оскол залез в мою вотчину! – возмутился Алпатов. – Без тебя разберусь! Я – Чингиз, понимаешь, да?

Когда сильно волновался, Хан начинал говорить с акцентом, однако некоторые утверждали, что это своеобразный психологический прием, способ давления на собеседника – подчеркнуть свое нерусское происхождение и будто бы крикнуть, дескать, обижают малые народы!

Смотрящий от возмущения на минуту ошалел и продолжать беседу не стал. Бросил телефон и, придя в себя, взялся за сочинение Церковера.

За ночь он прочел его дважды и всякий раз мысленно соглашался со всеми выкладками и мотивациями грандиозного проекта. Смущало единственное – сказочность альтернативного топлива, которое никто не видел, и мифичность самого́ гениального изобретателя. Оскол ссылался на результаты аналитических исследований архива совместной со шведами компании «Валькирия», которая вела розыски не менее мифического золотого хранилища на Урале и когда‑то благополучно прогорела. Смотрящий хорошо помнил эту историю начала девяностых, романтического периода, когда еще безоглядно верилось в успех самых умопомрачительных проектов, – сейчас она ничего, кроме ностальгической улыбки, не вызывала. Сам по себе архив компании был интересен как источник данных почти столетних исследований в области кладоискательства, поскольку вбирал в себя прежние наработки некогда секретного, еще советского НИИ при Министерстве финансов. Однако вся документация считалась безвозвратно утраченной – по крайней мере Сторчак помнил давнее обсуждение этого вопроса в Совбезе. И вот оказывается, архив кладоискателей всплыл и теперь был собственностью Церковера. А его аналитики тщательно изучили бумаги и пришли к выводу, что некие хранители сокровищ Урала причастны к появлению на свет этого самого неведомого топлива, у них существовала программа «Соларис», которая якобы была успешно завершена. Тем временем в Китае при одном из химических заводов возникла сверхсекретная лаборатория, где уже имеется готовый результат, полученный из России будто бы так, за здорово живешь, и китайцы уже налаживают производство, изобретают технологическое оборудование.

Скорее всего, Оскол опирался на эту смутную информацию, добытую личной разведкой, и полагал, что альтернатива нефти, газа и угля была давно найдена и технология где‑то до поры до времени хранилась. Но каким образом она попала в Поднебесную, не объяснялось, к записке прилагались не менее смутные фотографии, сделанные скрытой камерой либо мобильником будто бы в секретной лаборатории – какие‑то вогнутые круглые экраны или зеркала, обращенные вверх, блестящие конусы, пирамиды, переплетение труб, резервуары и призрачные фигурки людей в белых халатах. Возможно, скрытный, себе на уме, Церковер обладал еще какой‑то информацией, которую держал, как фокусник, в рукаве, и считал, что изложенного достаточно, дабы заинтересовать кого‑либо из Братьев Холиков.

Прагматичному Сторчаку же показалось, что этого мало или необходима экспертиза, свежий взгляд третьего лица, и такой человек у него был, но отдавать в чужие руки записку – значит самому организовать утечку. И можно представить себе, что произойдет, если в нефтегазовом комплексе узнают о ее существовании. Смотрящий не сомневался: ироды зарежут этого еще не родившегося младенца и уже не руку укусят – заложат фугас такой мощности в тротиловом эквиваленте, что не спасет «мерседес» даже в танковой броне. Судя по тому, с какой стремительностью росли цены на нефтепродукты, «голодные» только входили во вкус и приближаться к их корыту накануне выборов было опасно даже Братьям Холикам.

С такими невеселыми мыслями и подспудными сомнениями он и отправился к премьеру, который незадолго до этого публично призывал нефтяников снизить цены на заправках и грозил штрафами. А те, судя по Чингизу Алпатову, вообще потеряли страх, кивали и повышали цены, бросая вызов Братьям Холикам. Это и вселяло мерцающую надежду: предложить премьеру новый идеологический рычаг давления на «голодных» и алчных. Пусть они услышат об альтернативном топливе, пусть засуетятся, когда узнают, что правительство выделяет на исследовательские работы какие‑то деньги. И это не кукурузное или соевое масло, не ослиная моча – загадочные нанотехнологии, сконцентрированная каким‑то образом солнечная энергия, которую китайцы пытаются извлечь из воздуха, а значит, на Западе уже знают и об этом говорят. Косвенная, тщательно скрываемая дезинформация всегда работает продуктивнее, чем декларации и заявления.

Дата добавления: 2015-05-08