В ДОЛЖНОСТИ 1 страница

Если само вступление в должность Магистра, казалось, принесло с собой больше убыли, чем прибыли, поглотив все силы, всю личную жизнь, заставив покончить с прежними привычками и любимыми занятиями, оставив в сердце холодную тишину, а в голове – легкое помрачение, то теперь пришло время осмыслить новые привычки и дать им утвердиться, да и себе позволить роздых, а затем приступить к новым наблюдениям, к новым свершениям. Самым крупным из них, после успешно выигранного сражения, оказалась дружеская, основанная на взаимном доверии работа с элитой. Беседуя со своей «тенью», трудясь вместе с Фрицем Тегуляриусом, на пробу взятым им в помощники для ведения корреспонденции, изучая, проверяя и дополняя отзывы.об учениках и сотрудниках, оставленные его предшественником, Кнехт быстро сживался с элитой, которую, как ему прежде казалось, он уже знал досконально, но сама суть которой, равно как и своеобразие Селения Игры, и его роль в жизни Касталии во всей своей реальности открылись ему только теперь. Правда, он многие годы был членом элиты, одним из репетиторов, жителем этого столь же аристократического, сколь и честолюбивого Селения в Вальдцеле и всецело ощущал себя его частицей. Однако теперь он был не просто одной из частиц, не просто жил в серддечной дружбе с этой маленькой общиной, теперь он чувствовал себя мозгом, сознанием и совестью ее, не только переживая все ее движения и судьбу, но и отвечая за нее, руководя ею. В торжественный час по случаю окончания курсов учителей для начинающих адептов Игры он выразил это следующими словами: «Касталия являет собой маленькое самодовлеющее государство, а наше Селение Игры – государство в этом государстве, маленькая, но древняя и гордая республика, равная своим сестрам в достоинстве и правах, однако поднятая и возвеличенная в своем самосознании благодаря мусическому и в некотором смысле сакральному характеру своей функции. Ибо задача наша и в то же время высокое отличие – беречь и охранять святыню Касталии, единственную в своем роде тайну, единственный символ ее – нашу Игру. Касталия воспитывает превосходных музыкантов, историков искусства, филологов, математиков и других ученых. Каждое касталийское учреждение, каждый касталиец должны знать только две цели, два идеала: в своей области достигать совершенного и сохранять живость и эластичность своей дисциплины, да и самого себя, благодаря постоянному сознанию ее тесной, дружеской и сокровенной связи со всеми другими дисциплинами. Этот второй идеал – мысль о внутреннем единстве всех духовных усилий человека, мысль об универсальности – нашел самое полное свое выражение в высочайшей нашей Игре. Быть может, для физика, историка музыки или для другого какого-нибудь ученого аскетическое отметание всего, что не относится к его специальности, отказ от мысли об универсальности на какое-то время и способствует быстрому достижению успеха в узких рамках одной дисциплины, но мы, адепты Игры, не имеем права устанавливать для себя подобные ограничения и предаваться самоуспокоенности, ибо наша задача – пестовать идею universitas litterarum и наивысшее ее выражение – благородную Игру, спасти ее от тенденции отдельных дисциплин к самоуспокоенности. Но разве мы можем спасти то, что само не желает быть спасенным? Разве мы можем заставить археолога, педагога, астронома и т.п. отказаться от самодовольной ограниченности своей специальности и неустанно распахивать окна в другие дисциплины? Всякими предписаниями и преподаванием Игры как обязательной дисциплины в школах мы не добьемся этого, не помогут и напоминания о том, какие цели преследовали наши предшественники этой Игрой. Необходимость нашей Игры, да и нас самих, мы можем доказать только в том случае, если будем поддерживать ее на своем высоком уровне, чутко подхватывать каждый новый успех, каждое новое направление и научную проблему, если нашей универсальности, нашей благородной и вместе опасной игре с мыслью о единстве мы будем вновь и вновь придавать самый заманчивый, привлекательный и убедительный характер и будем играть в нашу Игру так, что и серьезнейший исследователь, и прилежнейший специалист не смогут уклониться от ее призыва, от ее пленительного зова. Представим на минуту, что мы, адепты Игры, трудились бы с меньшим рвением, курсы Игры для начинающих стали бы скучными и поверхностными, в играх для продвинувшихся ученые специалисты уже не смогли бы обнаружить биения жизни, высокой духовной актуальности и интереса, две или три наши ежегодные Игры подряд гостям показались бы старомодной, безжизненной церемонией, пустым пережитком прошлого – много ли понадобилось бы времени, чтобы Игра, а вместе с нею и мы, погибли? И сейчас уже наша Игра в бисер не на той блистательной вершине, на какой она находилась поколение тому назад, когда наше ежегодное торжество длилось не одну или две, а три и даже четыре недели и было главным событием года не только для Касталии, по и для всей страны. Правда, и ныне наш праздник время от времени посещают представители правительства, но как правило – это скучающие гости. Присылают своих посланцев и некоторые города и сословия, но по окончании торжественного акта эти представители мирских властей уже не раз вежливо давали нам понять, что длительность празднества ие позволяет многим городам послать своих послов, и не пора ли значительно сократить торжество, или же в будущем назначать его только раз в два или три года? Что ж, такой ход вещей, вернее, такой упадок мы не в силал остановить. И вполне возможно, что очень скоро там, аа пределами Касталии, никто уже не будет понимать нашей Игры, а ежегодное торжество наше 6удет отмечаться раз в пять или десять лет, а то и вовсе никто не вспомнит о нем. Но чему мы в состоянии и обязаны воспрепятствовать – так это дискредитации и обесцениванию Игры на ее родине, в нашей Педагогической провинции. Здесь борьба наша имеет смысл и приводит все к новым и новым Победам. Каждый день мы видим, как юные ученики элиты, прежде без особого энтузиазма ходатайствовавшие о приеме на курсы Игры и закончившие их вполне прилично, однако без должного вдохновения, внезапно бывают захвачены самим духом Игры, ее интеллектуальными возможностями, ее благородными традициями, ее потрясающей душу силой и становятся страстными нашими поборниками и приверженцами. Во время Ludus sollemnis мы видим у себя именитых ученых, которые, как нам язвестно, в течение всего года погружены в труды и заботы и смотрят на нас, адептов Игры, свысока, посылая нашему институту далеко не лучшие пожелания, но торжественный яраздник наш, волшебство нашего искусства приносят им душевное облегчение, даруют новую молодость, возвышают их; укрепив свой дух, взволнованные и окрыленные в сердце своем, они покидают нас со словами почти пристыженной благодарности. Присмотримся на минуту и к средствам, имеющимся в нашем распоряжении, к мы увидим прежде всего богатейший и отличнейший аппарат, средоточием и сердцем которого является Архив Игры; последний благодарно используется нами всеми чуть ли не ежечасно, и мы, от Магистра и Архивариуса до последнего помощника, обязаны служить ему. Самое же дорогое и самое животворное, что у нас есть, – это исконный касталийский принцив отбора наилучших – элиты. Школы Касталии отбирают лучших учеников по всей стране и воспитывают их. И в Селении Игры мы также стремимся отобрать наилучших из способных к Игре, Привязать их it себе и обучить с предельным совершенством. Наши курсы и семинары начинают посещать сотни учащихся, и многие расстаются с ними, не доучившись, но из лучших мы готовим подлинных адептов, мастеров своего дела; и каждый из вас знает, что в нашем искусстве, как и во всяком другом, нет предела для роста и что каждый из нас, войдя однажды в элиту, всю жизнь будет трудиться над дальнейшим развитием, совершенствованием, углублением себя самого и нашего искусства, не считаясь с тем, входит он в состав нашего аппарата должностных лиц или нет. Частенько мы слышим голоса, утверждающие, будто элита – роскошь, а посему, мол, не следует воспитывать большее число элитных мастеров, чем нужно для замещения должностей. На это заметим, что наши должностные лица существуют не ради самих себя, и далеко не всякий может быть чиновником, как, например, далеко не всякий хороший филолог может быть хорошим педагогом. Во всяком случае, мы, должностные лица, знаем и чувствуем очень хорошо, что репетиторы не просто наш резерв одаренных и опытных игроков, иэ числа которых мы пополняем свои ряды и получаем своих преемников. Я бы даже сказал, что это – побочная функция нашей элиты, хотя перед людьми несведущими мы эту функцию подчеркиваем, коль скоро речь заходит о смысле и праве на существование всего нашего института. Нет, мы вовсе не смотрим на репетиторов только как на будущих Магистров, руководителей курсов, служителей Архива, – они есть самоцель, их небольшой отряд и есть подлинная родина и будущность Игры; именно в них, в этих нескольких десятках голов и сердец, проигрываются ходы, варианты, взлеты Игры и ее диалоги с духом времени и обособившимися науками. Только здесь наша Игра играется полноценно и правильно, с полной отдачей сил, только здесь, в нашей элите, она самоцель и священное служение, только здесь она свободна от дилетантства, от ученого верхоглядства, от важничанья, а равно и от суеверия. Вам, вальдцельским репетиторам, вверено будущее нашей Игры. И если она – сердце, сокровеннейшая суть Касталии, то вы – самое сокровенное и живое в нашем Селении Игры, вы – соль Педагогической провинции, ее дух и ее вечная тревога. Не приходится опасаться, что число ваше будет чрезмерно велико, ваше рвение чрезмерно сильно, а страсть к великолепной Игре чересчур горяча; множьте их, нагнетайте их! Как для вас, так и для всех касталийцев существует по сути лишь одна-единственная опасность, перед которой мы все ежедневно, ежечасно должны быть начеку. Идея нашей Провинции и нашего Ордена зиждется на двух принципах: на объективности, правдолюбии в изысканиях и на пестовании медитативной мудрости и гармонии. Держать оба принципа в равновесии означает для нас быть мудрыми и достойными нашего Ордена. Мы любим науки, каждый свою, и все же знаем, что преданность науке не всегда способна уберечь человека от корысти, порочности и суеты, история знает немало тому примеров, и образ доктора Фауста не что иное, как литературная популяризация указанной опасности. В иные века искали спасения в слиянии интеллекта и религии, исследования и аскезы, их universitas litterarum управлялась теологией. Для нас медитация, многосложная йогическая практика есть то орудие, посредством которого мы стремимся заклясть зверя в нас самих и притаившегося в каждой науке дьявола. Но вы не хуже моего знаете, что и наша Игра имеет своего дьявола и что он способен толкнуть нас к бездушной виртуозности, к самодовольству, к артистическому тщеславию, к честолюбию, к стремлению захватить власть над другими и тем самым к злоупотреблению этой властью. Вот почему мы нуждаемся еще и в другом воспитании, помимо интеллектуального, вот почему мы подчинили себя морали Ордена; вовсе не ради того, чтобы нашу активную духовную жизнь превратить в мечтательную, душевно вегетативную, напротив, чтобы сохранить способность к высшим духовным взлетам. Нам не следует стремиться к бегству из vita activa в vita contemplativa[100], но мы должны пребывать в бесконечных странствиях между ними и чувствовать себя дома одновременно и тут и там, должны жить в каждой из них».

Мы привели здесь слова Кнехта, записанные и сохраненные его учениками, ибо слова эти необыкновенно ярко выражают его взгляды на свою службу, во всяком случае в первые годы его магистерства. О выдающихся педагогических способностях Кнехта, которым он вначале сам поражался, говорит, между прочим, большое число дошедших до нас записей его лекций и выступлений. Высокий пост принес ему неожиданное и большое открытие: учить было чрезвычайно легко и доставляло ему огромную радость. Поистине это было неожиданно, до сих пор он никогда не мечтал о педагогическом поприще. Впрочем, как всем членам элиты, и ему в последние годы студенчества поручали чтение лекций; замещая кого-нибудь, он вел курсы Игры различных ступеней, чаще, правда, он играл для участников подобных курсов роль ассистента, но в ту пору свобода изысканий и предельная сосредоточенность на предмете его занятий были ему столь дороги и важны, что он, хотя и тогда уже был хорошим и любимым педагогом, смотрел на подобные поручения скорее как на нежелательную помеху. И наконец, в бенедиктинской обители он тоже вел курсы, имевшие, правда, сами по себе малое значение и' еще меньшее для него самого: учение у отца Иакова[101], знакомство с ним оттеснили тогда все остальное. Больше всего ему хотелось в то время быть хорошим учеником, воспринимать и впитывать в себя все преподносимое ему. Теперь же ученик сам превратился в учителя и, как таковой, справился с огромной задачей, вставшей перед ним сразу же после вступления на высокий пост: в борьбе за свой авторитет, за тождество личности и должности он победил.

При этом он сделал два открытия: он открыл для себя радость передавать другому интеллекту накопленные духовные богатства и при этом видеть, как последние преобразуются там в совершенно новые формы и излучения, то есть радость учить; и затем он открыл борьбу с неподатливой индивидуальностью студента или школьника, завоевание и сохранение авторитета и духовного руководства, то есть радость воспитывать. Он никогда не отделял одно от другого, и за все время своего магистерства не только подготовил большое число хороших и превосходных адептов Игры, но и личным примером, призывом, строгим своим долготерпением, обаянием своим и силой характера выявил в большеи части своих учеников и развил то лучшее, на что они бывали способны.

Позволив себе забежать вперед, мы сообщим о приобретенном им при этом весьма характерном опыте.

Вначале он имел дело только с элитой, так сказать, верхним слоем своих учеников, со студентами и репетиторами, порой одного с ним возраста, и весьма искусными адептами Игры. Завоевав элиту, он осторожно и очень постепенно, от года к году, стал все меньше и меньше уделять eй времени и сил, покамест, в конце концов, ему не удалось почти целиком препоручить ее своим доверенным сотрудникам. Процесс этот длился годы, и от года к году Кнехт переходил со своими лекциями, курсами и упражнениями ко все более юным слоям учеников, и под конец он – что является чрезвычайной редкостью для Магистра Игры – стал вести начальные курсы для самых молодых, то есть для школяров, еще не студентов. При этом он обнаружил, что чем моложе и менее подготовленные попадались ему ученики, тем большую радость доставляло ему их обучение. Переход от этих младших и самых молодых к студентам, или даже к элите, бывал ему неприятен и стоил немалых усилий. Порой он испытывал желание возвратиться еще дальше и попытать свои силы в среде еще более юных, тех, кто не знал ни курсов, ни Игры; ему хотелось бы, например, в Эшгольце или в какой-нибудь другой из подготовительных школ преподавать маленьким мальчикам латынь, пение или алгебру, а ведь там царила куда менее интеллектуальная атмосфера, чем даже на начальных курсах Игры. Зато там там имел бы дело с еще более податливыми к обучению, еще более восприимчивыми к воспитанию учениками, и преподавание и воспитание составляли бы там еще более неразрывное целое.

В последние два года своего магистерства он в письмах дважды называет себя «школьным учителем», как бы напоминая о том, что выражение «Magister Ludi», которое в ряде поколений означало в Касталии только «Магистр Игры», первоначально было попросту предикатом идеального учителя.

Об исполнении этих желаний, разумеется, не могло быть и речи, – то были мечты, подобно тому как человек л ненастный зимний день мечтает о голубом летнем небе. Для Кнехта были уже закрыты все пути, обязанности его определялись должностью, но поскольку должность в большой мере оставляла на его усмотрение, каким образом он намерен выполнять свои обязательства, то с течением лет – вначале он, пожалуй, не осознавал этого – его интерес постепенно все более устремлялся к воспитанию самых молодых из доступных ему возрастов. Чем старше он становился, тем сильней привлекала его к себе молодежь. По крайней мере, мы можем констатировать это сегодня. В то же время критическому наблюдателю стоило бы большого труда обнаружить в ведении магистерских дел что-либо от дилетантизма и произвола. К тому же сама должность вновь и вновь заставляла Магистра возвращаться к элите, даже в периоды, когда он полностью предоставлял ведение семинаров и Архива своим помощникам и «тени»; такие дела, как, например, ежегодные состязания и подготовка большой публичной Игры, всегда заставляли его поддерживать живую и повседневную связь с элитой. Шутя, он как-то сказал своему другу фрицу: «История знавала государей, всю свою жизнь страдавших от неразделеиной любви к своим подданным. Душа их рвалась к землепашцам, пастухам, ремесленникам, учителям и ученикам, но как редко они видели их, вечно вокруг вертелись министры, военные, словно стеной отделяя их от народа. Так и Магистр: он рвется к людям, а видит только коллег, ему хочется посидеть с учениками и детьми, а видит он ученых и элиту».

Однако мы и впрямь чересчур забежали вперед, а лотому вернемся к первому году магистерства Кнехта. После установления желаемых отношений с элитой ему, как доброму и все же зоркому хозяину, следовало заручиться поддержкой служителей Архива, уделить внимание канцелярии, определить ее место в общей структуре: к тому же непрерывно поступала обширнейшая корреспонденция, а заседания и циркуляры Верховной Коллегии постоянно призывали его к решению все новых задач и выполнению все новых обязанностей, понимание и правильное определение очередности которых требовало от новичка немалых усилий. Причем нередко заниматься приходилось вопросами, в решении которых были заинтересованы самые разные факультеты Педагогической провинции, склонные и завидовать друг другу, например, вопросами компетенции; и только постепенно, со все возраставшим восхищением, он познавал таинственную и могучую силу Ордена – этой живой души касталийского государства и бдительного стража его конституции.

Так шли месяцы, полные трудов, и в мыслях Кнехта ни разу не нашлось места для Тегуляриуса, разве что почти неосознанно он поручал ему какую-нибудь работу, чтобы спасти от чрезмерного досуга. Фриц утратил товарища, ибо тот поднялся на недосягаемую высоту, стал начальником, к которому как к частному лицу он уже не имел доступа, по отношению к которому надо было проявлять послушание, надлежало обращаться на «вы» и «Досточтимый». Однако все поручения Магистра он воспринимал как особую заботу и знак личного внимания. Этот капризный одиночка, отчасти благодаря возвышению друга и крайне приподнятому настроению всей элиты, а отчасти из-за этих поручений заразился общим возбуждением и почувствовал, в той мере, в какой это было в его силах, необыкновенный прилив энергии; во всяком случае, он переносил изменившееся положение лучше, чем сам ожидал в тот миг, когда Кнехт в ответ на известие о его назначении отослал его прочь. К тому же у Фрица достало ума и сочувствия, чтобы понять или хотя бы догадаться, сколь невероятно было напряжение, сколь велико испытание, выпавшее на долю друга. Он видел, что тот словно объят пламенем, выгорает изнутри, и ощущал это и переживал острей, чем сам испытуемый. Не жалея сил, Тегуляриус выполнял все задания Магистра, и если он когда-нибудь всерьез и сожалел о своей собственной немощи и своей непригодности к ответственному служению, если ощущал это как недостаток, то именно теперь, когда так жаждал послужить обожаемому другу и быть ему полезным как помощник, как должностное лицо, как «тень».

Буковые леса над Вальдцелем уже начали желтеть, когда однажды, захватив с собой небольшую книжицу, Кнехт вышел в магистерский сад рядом со своим жилищем, в тот хорошенький садик, который покойный Магистр Томас так любил и, подобно Горацию, собственноручно возделывал, тот садик, который некогда, как священное место отдыха и самоуглубления Магистра, представлялся Кнехту и прочим школярам и студентам неким зачарованным островом муз, неким Тускулом[102], и где он теперь, с тех пор как сам стал Магистром и хозяином сада, так редко бывал и едва ли хоть раз насладился им в час досуга. И вот он вышел всего на четверть часа после трапезы, разрешив себе беззаботно пройтись меж кустов и клумб, где его предшественник посадил несколько вечнозеленых южных растений. Затем он перенес плетеное кресло на солнышко – в тени становилось прохладно, – опустился на него и раскрыл захваченную с собой книжку. То был «Карманный календарь Магистра Игры», составленный семь или восемь десятилетий тому назад тогдашним Магистром, Людвигом Вассермалером, и с тех пор вручаемый всем преемникам с соответствующими дополнениями, исправлениями и сокращениями. Этот календарь был задуман как vademecum[103]для Магистров, особенно для неопытных, являясь в первые годы службы наставником от недели к неделе, через весь заполненный трудами год, порой намеком, а порой и более подробно советуя, что и как делать. Кнехт отыскал страницу текущей недели и внимательно прочел ее. Не обнаружив ничего неожиданного или особенно срочного, он в самом низу натолкнулся на приписку: «Постепенно начинай сосредоточивать свои мысли на ежегодной Игре. Тебе покажется, что еще рано, чересчур рано, и все же я советую, если нет у тебя в голове готового плана, пусть с этого дня не минует ни одной недели или хотя бы месяца, чтобы ты не подумал о публичной Игре. Записывай свои наметки, используй каждые свободные полчаса, чтобы проглядеть схему какой-нибудь классической партии, не забудь прихватить ее с собой и в служебные поездки. Готовься, но не стремись насильственно выжать из себя удачную мысль. Почаще размышляй об ожидающей тебя прекрасной и праздничной задаче, ради которой ты должен собрать все свои силы и соответственно себя надстроить».

Слова эти написал примерно три поколения тому назад старый и мудрый человек, мастер своего дела, между прочим, в то время, когда Игра формально достигла своей вершины и в каждой партии можно было обнаружить множество украшений, а в исполнении – богатство орнамента, подобно тому как мы это наблюдаем, например, во времена поздней готики или рококо в архитектуре и декоративном искусстве; и именно тогда, примерно в течение двух десятилетий, в Игре появилось что-то бисерное, что-то от ненастоящего блеска стеклянных бус, какая-то бедность смыслом и пустозвонство, казалось, это всего лишь озорная, кокетливая игра причудливыми завитушками, как бы пританцовывающее, чуть ли не эквилибристическое парение самого разнообразного и утонченного ритмического рисунка. Встречались адепты Игры, рассуждавшие о стиле того времени как о давно утраченном волшебном ключе, но встречались и иные, воспринимавшие его как чисто внешний, перегруженный изысками, декадентский и немужественный стиль. Один из создателей и мастеров тогдашнего стиля и составил магистерский календарь-памятку, полный столь доброжелательных и отлично продуманных советов и напоминаний; и покамест Иозеф Кнехт пытливо читал и перечитывал календарь, в груди его родилось что-то светлое и радостное, возникло настроение, посетившее его прежде, как он думал, всего однажды, и он вспомнил, что это было во время той медитации перед самой инвеститурой, когда он представил себе чудесный хоровод Магистра музыки и Иозефа, мастера и ученика, старости и юности. Должно быть, пожилой, даже очень старый человек когда-то придумал и записал эти слова: «Пусть не минует ни одной недели…» и «не стремись насильственно выжать из себя удачную мысль». Вероятно, этот человек лет двадцать, а то и более, занимал высокий пост Магистра, несомненно, в ту охочую до Игры эпоху рококо он сражался с весьма избалованной и самоуверенной элитой и сам создал более двадцати блестящих ежегодных Игр, длившихся тогда по четыре недели, и сам руководил ими; человек очень старый, для которого ежегодная обязанность создавать большую торжественную Игру давно уже не означала высокой чести и радости, а скорее бремя, великий труд, задачу, для выполнения которой надо было настроить себя, убедить, как-то стимулировать. По отношению к этому мудрому старцу и опытному советчику Кнехт испытывал не только признательность и уважение – ведь календарь не раз служил ему хорошую службу, – но и нечто похожее на радостное, веселое, даже немного озорное чувство превосходства, превосходства молодости. Ибо среди многочисленных забот Магистра Игры, с которыми он так недавно познакомился, этой одной он не знал: как бы не забыть, как бы вовремя вспомнить о ежегодной Игре, и он не ведал также, что за эту задачу можно приняться без должной собранности и радости, что у тебя может не хватить предприимчивости или, того хуже, выдумки. Кнехт, который казался себе в последние месяцы довольно старым, в эту минуту ощутил себя сильным и молодым. У него не было возможности долго отдаваться этому прекрасному чувству, он не мог насладиться им до конца – четверть часа, отведенные для отдыха, почти истекли. Но светлое, радостное чувство это нe покинуло его срязу: краткий отдых в магистерском саду, перелистывание календаря-памятки все же чем-то обогатили его. Он почувствовал не только разрядку и минутное, радостное ощущение полноты жизни, его осенили две мысли, которые тут же приняли форму решений. Первое; когда он состарится и устанет, он сложит с себя высокие обязанности в тот самый час, как только в композиции ежегодной Игры увидит докучливую обязанность и не будет знать, что для нее придумать. Второе: он решил, не откладывая, начать подготовку к своей первой ежегодной Игре, взяв себе в товарищи и помощники Тегуляриуса, – это будет приятно и радостно другу, да и для него самого послужит своеобразным трамплином, который даст ему возможность вдохнуть новую жизнь в Парализованную дружбу. Ждать какого-то толчка идя довода от другого – нельзя, инициатива должна исходить от него, Магистра.

А для друга тут найдется немало работы! Еще со времен Мариафельса Кнехт носился с мыслью об одной Игре, которую он и решил теперь использовать для своего первого ежегодного торжества. В основу структуры и измерений этой Игры – и в этом заключалась его счастливая находка – он хотел положить старинную конфуцианскую ритуальную схему китайского дворика, ориентированного по странам света, с его воротами, стеной духов, соотношением и назначение хозяйственных и жилых построек, подчиненностью их созвездиям, календарю, семейной жизни, с его символикой и правилами закладки сада.

Когда-то давно, во время изучения комментариев к «И-Цзин», мифический порядок и значение этих правил представлялись ему как особенно привлекательное и милое его сердцу подобие космоса и места, занимаемого человеком в мироздании; он нашел также, что древнейший народный дух в этом традиционном расположении удивительно гармонично сочетается с духом спекулятивно-ученым, духом мандаринов и магистров. Он уже давно и с любовью, правда, не делая никаких записей, лелеял этот план, и в голове у него он сложился окончательно; лишь вступление на высокий пост помешало Кнехту продолжить его разработку. Сейчас, в эту минуту, он принял решение построить свою ежегодную Игру по этой идее китайцев, а Фрицу, если он окажется в состоянии проникнуться духом его замысла, он сейчас же поручит подготовку общей композиции и перевода ее на язык Игры. Но тут сразу же возникло препятствие: Тегуляриус не знал китайского языка. Выучить его в такой короткий срок было невозможно. Впрочем, если Тегуляриус будет строго придерживаться указаний Магистра и Восточно-азиатского института, то, привлекши еще и литературу, он сможет проникнуть в магическую символику китайского двора – дело ведь не в филологии.

Фрицу понадобится для этого немало времени, особенно потому, что он – человек избалованный, не способен трудиться каждый день. Необходимо немедленно дать всему ход. Приятно пораженный, Кнехт улыбнулся: а ведь и впрямь этот столь осторожный старый человек, сочинивший календарь-памятку, оказался прав со своим напоминанием.

Уже на следующий день – приемный час закончился ранее обычного – Кнехт вызвал Тегуляриуса. Тот явился, отвесил поклон с несколько подчеркнутым смирением, принятым им теперь в обращении с Кнехтом, и был немало удивлен, когда обычно столь скупой на слова Кнехт, лукаво кивнув ему, спросил:

– Ты помнишь, как мы с тобой еще в студенческие годы словно бы поспорили и мне так и не удалось склонить тебя на свою сторону? Спор шел о ценности и значении Восточноазиатского института, особенно об изучении китайского, и я все старался убедить тебя тоже заниматься в этом институте и изучить китайский язык. Ну вот, вспомнил! А теперь меня берет досада, что я не смог убедить тебя тогда. Как было бы хорошо, если бы ты знал китайский! Мы бы с тобой славно поработали.

Он еще некоторое время поддразнивал друга, доведя его любопытство до предела, и лишь после этого высказал свое предложение: он-де намерен в самом ближайшем будущем начать разработку плана ежегодной Игры, и если Фрицу это доставит удовольствие, он просит его взять на себя основной труд, как когда-то он перед состязанием выполнил основную работу для другой Игры, – Кнехт в ту пору гостил у бенедиктинцев. Фриц взглянул на него с недоверием, пораженный до глубины души; он был взволнован уже одним ласковым дружеским тоном и улыбающимся лицом Иозефа, который в последние месяцы являлся ему только повелителем и Магистром. Растроганный, обрадованный, принял он предложение Кнехта, и не только как честь и выражение доверия, – он понял и оценил все значение этого благородного жеста: то была попытка воскресить дружбу, раскрыть захлопнувшиеся было двери. Тегуляриус отмел сомнения Кнехта относительно китайского языка и тут же попросил Досточтимого полностью располагать им.

– Отлично, – резюмировал Магистр. – Рад твоему согласию. Итак, в определенные часы мы с тобой снова будем товарищами по работе и по занятиям, как в те, столь далекие теперь времена, когда мы сиживали вместе не за одной партией, и не только разрабатывали, но и боролись за наши игры. Меня это радует, Фриц. А теперь ты должен прежде всего освоиться с самой идеей, на которой я намерен построить игру. Тебе необходимо представить себе, что такое китайский дом и каковы правила, соблюдаемые при его постройке. Я немедленно дам тебе рекомендации в Восточноазиатский институт, где, уверен, тебе окажут помощь. Нет, постой, мне пришло на ум кое-что получше: попытаем счастья со Старшим Братом, отшельником из Бамбуковой рощи, о котором я тебе когда-то так много рассказывал. Быть может, он сочтет унижением своего достоинства или нежелательной помехой вступать в общение с лицом, не знающим китайского, но попытаться все-таки следует. Если он захочет, то способен и из тебя сделать настоящего китайца.

Дата добавления: 2015-05-08