Лет из 47

Новизны

Таким образом, Алексей Михайлович прочно держался православной старины и при том совершенно не чурался иноземных новшеств. Среди его собственных детских игрушек были конь немецкой работы и детские латы, сделанные для царевича немецким мастером. В отрочестве его одевали в немецкое платье. Своим детям он дал в учителя западнорусского ученого монаха, который учил царевичей латинскому и польскому языкам. Царь ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную «комедийную» потеху.

Все это было ново, и все это были признаки обновления – грядущего и неизбежного. Но западная новизна хлынет на Русь при Петре, а в эпоху Алексея Михайловича все это выглядело лишь как доказательство гибкости русского мира и ничуть не портило избранного им имиджа.

Царь едет в немецкой карете? Батюшке‑царю охота почудить.

Алексей Михайлович вел себя так, будто не был всего лишь вторым представителем новой династии. Этот русский монарх тоже мог про себя сказать, как один французский король: «Государство – это я». Он настолько естественно ощущал себя на троне московских государей, что ни у кого и мысли не могло родиться о том, что в принципе могло быть как‑то иначе. И что бы ни творилось в стране, народ знал: в Москве есть царь.

Алексей Михайлович был важнейшим стабилизатором русской жизни XVII столетия. Он оставался ориентиром, который не позволял стране ни при каких обстоятельствах свалиться в пучину новой кровавой смуты. Его автопиар служил всему народу. Его имидж спасало государство.

Тишайший... Это был трейд‑марк. «Лучше слезами, усердием и смирением перед Богом промысел чинить, чем силой и славой», – писал он одному из своих воевод. Но своих целей русский самодержец добивался жестко, не оставляя шансов.

Вот, скажем, воссоединение Украины с Россией... В разное время и в разных местах это воссоединение восхвалялось, проклиналось, героизировалось и демонизировалось – в любом случае всегда оценивалось эмоционально. Тогда, в XVII столетии, оно было произведено Москвой как будто через силу. Вроде как и не очень хотелось, и боязно было. Алексей Михайлович взял причитающееся России, ее историческую часть, из своей царской милости. Мог и не брать.

«Подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..» О ком эти предсмертные духоподъемные слова Тараса Бульбы, прославленные в фильме Владимира Бортко?

Прибитый злодеями к дереву, сжигаемый поляками Бульба, вроде должен кричать им о Михаиле Романове, обретенном царе Русской земли. Но слаб Миша, слаб. По смыслу, конечно, ближе Алексей Михайлович – ему уже покоряются разные мировые силы. Ужо задаст он вам, ляхи!

Хотя нет, не разбирался козак Тарас Бульба в таких тонкостях. Просто в свой смертный час искал и черпал старый козак силу в грядущем величии Русской земли.

А Гоголь, я думаю, под русским царем имел в виду всю династию Романовых – и современного ему Николая I в том числе. Повесть не привязана к конкретному историческому периоду – там есть реалии и XVI, и начала XVII столетия, и даже XV. Гоголь так сделал сознательно. Для нашего классика всего важнее было создать образ героического восхождения русской земли Украины к подлинному величию, воплощенному в многонациональной Российской Империи.

Сам писатель к этому пришел не сразу. В первой редакции повести, опубликованной в сборнике «Миргород» и сразу ставшей знаменитой, никакого царя не было. Последние слава Бульбы там были такие:

«"Прощайте, паны‑браты, товарищи! – говорил он им сверху. – Вспоминайте иной час обо мне! Об участи же моей не заботьтесь! Я знаю свою участь: я знаю, что меня заживо разнимут по кускам, и что кусочка моего тела не оставят на земле – да то уже мое дело... Будьте здоровы, паны‑браты, товарищи! Да глядите, прибывайте на следующее лето опять, да погуляйте, хорошенько!.." Удар обухом по голове пресек его речи». (1835)

Нет царя. А во второй редакции (вообще‑то Гоголь переписывал повесть 9 раз – от руки), которая и стала «канонической», последние слова Тараса Бульбы, те, что прославлены вновь в 2009 году Владимиром Бортко и Богданом Ступкой, такие:

«– Прощайте, товарищи! – кричал он им сверху. – Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что‑нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» (1842)

Мятежный гетман Богдан Хмельницкий, взволновав Украину, просился под крыло царя. Но в Москве медлили, выжидали. Как подданный Хмельницкий был менее удобен, чем как негласный союзник, но и выдать врагам православную Украину было нельзя. А Хмельницкий грозил, мол, не поддержите, так задружусь с крымскими татарами, а то и с поляками – и приду на Москву. Алексей Михайлович, видимо, был хорошо информирован: спокойно ждал, пока дела у Хмельницкого пойдут не так хорошо... Вскоре союзники Хмельницкого, крымские татары, ушли к себе и казаки стали проигрывать полякам сражение за сражением. Тогда Алексей Михайлович предложил Богданову войску переселиться на пустовавшие русские земли по рекам Донцу и Медведице, на что они уж и согласились, а потом – взял и забрал себе всю Малороссию.

Конечно, тут же с Польшей началась война, которой не преминула воспользоваться Швеция, и когда Речь Посполита не смогла сражаться на два фронта и оказалась на краю гибели, с ней было заключено перемирие. По его условиям, царь Алексей Михайлович должен был быть избран польским королем после смерти польского короля.

Вот вам и Тишайший – и Украину забрал, и к Польше прицелился. После всех бедствий и кризисов его тридцатилетнего царствования, к концу его, страна простиралась от Днепра до Тихого океана. И Бог знает, какой бы она стала, проживи Алексей Михайлович столько же, как Леонид Ильич. Но он умер в 47 лет. Вероятно, нелегко это давалось – быть добрым батюшкой‑царем.

То, что в русских народных сказках царь всегда пожилой, – это дань народа мудрости Алексея Михайловича.

А ведь письмо боярину Ордину‑Нащокину писал всего лишь молодой 31‑летний человек.

Дата добавления: 2015-05-08