ПРАКТИКАНТ 8 страница

Валерий тихо подошел. Аня вскинула на него испуганный взгляд и закрыла руками заправленный в машинку лист бумаги. Все же Валерий успел прочесть: «Директору Ин-та физики моря т. Андреевой. Заявние».

— Ты написала «заявние» вместо «заявление», — сказал он.

— А тебе какое дело? — Аня мельком взглянула на бумагу. — Сейчас же уходи.

— Ты пишешь заявление об уходе?

— Да, — сказала она, с вызовом тряхнув головой. — Надоело! Видеть всех вас не могу…

Под глазами у нее было черно от краски, размытой слезами. Аня отвернулась, всем видом выказывая, что ждет ухода Валерия. Он посмотрел на ее нежный затылок в легких белокурых завитках, потом потянулся к машинке и быстро написал несколько слов.

— Не смей! — Аня оттолкнула его руку.

Но Валерий успел дописать и молча вышел. Он шел по коридору, глядя себе под ноги, старый паркет скрипел под шагами. Он почти дошел до поворота, как вдруг услышал Анин голос и оглянулся. Аня выглядывала из-за двери своей комнаты.

— Подожди меня у выхода! — крикнула она.

Спешно она привела в порядок лицо. Потом выдернула из машинки лист, на котором после слова «Заявние» было напечатано «ялюблютебя», и, сложив, спрятала в сумочку.

Валерий ожидал ее у выхода. Аня взяла его под руку, и они пошли вниз по залитой солнцем улице.

— Это правда? — спросила Аня. — То, что ты написал?

— Да, — ответил он, поглядывая на ее белые туфельки.

Помолчали немного. Потом Аня спросила:

— Почему ты мне раньше никогда не говорил?

— А зачем? Сама должна была понять…

— Какие-то вы все… как дети… — сказала Аня. — Почему я должна догадываться сама? Почему ваши ухаживания, ваша трепотня должны меня к чему-то обязывать? Какие-то вы все собственники… Стоит мне пойти в кино или… или поехать на пляж, как ты напускаешь на себя оскорбленный вид. А потом появляется прямо из воды твой друг и грозится набить морду — спасибо еще, что не мне…

— Не сердись на Рустама. Он разозлился на Ура и… счел своим долгом передо мной, хотя я его не просил…

— Вот-вот. Все вы ужасно благородные друг перед другом. Прямо рыцари. Один считает долгом заступиться. Другой, узнав, что поехал на пляж с «чужой», — она подчеркнула это слово интонацией, — девушкой, приходит на следующий день и заявляет: «Аня, ты извини, я не знал, что ты принадлежишь Валерию, больше я с тобой не буду ездить»…

— Гос-споди! — простонал Валерий. — Так и сказал?

— Дурак такой, где он только воспитывался? — сердито сказала Аня, отпустив руку Валерия. — «Принадлежишь»!

— Действительно, глупо получилось…

Он хотел добавить, что сам-то он нисколько не виноват, потому что не подстрекал Ура к такому заявлению, но осекся. Разве он не дал понять Уру, чтобы тот держался от Ани подальше? И разве, зная идиотскую прямолинейность Ура, трудно было предвидеть, что он может выкинуть подобный номер?

— Он немножко неотесанный, — сказал Валерий, — со странностями. Но могу поручиться, что он не хотел тебя обидеть.

— Какая разница — хотел или не хотел? Как можно вообще сказать такое девушке? Тоже мне пришелец несчастный…

— Пришелец? — Валерий остановился, изумленно глядя на Аню. — С чего ты взяла, что он пришелец?

— А ты не слышал? Говорят, он прилетел не из Румынии, а с Луны, с Марса, — в общем, не знаю откуда. Он припадочный.

— Припадочный? — еще более поразился Валерий.

— Нинка рассказывала, какой он припадок закатил у директорши в кабинете. Ненормальный, в общем.

Аня снова взяла его под руку и осторожно пошла по свежевырытой земле: тут вдоль тротуара копали траншею. Несколько женщин в курточках апельсинового цвета, опершись на лопаты, оживленно переговаривались. Группка прохожих, загородив проход, обсуждала какое-то уличное происшествие.

— Он ему грубость сказал, — слышались голоса, — а тот не стерпел…

— Ка-ак швырнет его, он в воздухе распластался…

— Ничего он не швырял. Сам подпрыгнул, зацепился за что-то, а потом плюхнулся на песок…

— Ни за что он не зацепился, я сам видел: повис в воздухе и руками размахивает, будто плавает…

— Ну что это такое? — сказала Аня. — Граждане, дайте пройти.

Она подошла к маленькому промтоварному магазину. Обычно продавец стоял у входа: в самом магазинчике, узком, как шкаф, ему было тесно. Но сейчас продавец не стоял на улице, не покуривал возле пестрого прилавка. Он сидел в магазине на табурете — сквозь раскрытую дверь было видно его бледное лицо с безумно выкаченными, остановившимися глазами. Почему-то он был без своей неизменной огромной кепки. Двое молодых людей — как видно, дружки продавца — хлопотали возле него, поили водой. Один из них тихо сказал Ане, сунувшейся было в магазин:

— Нельзя, девушка, закрыто.

— Как это закрыто? — возмутилась Аня. — Еще два часа до закрытия!

— Он немножко заболел. Завтра приходи.

— Да ладно, пойдем, — сказал Валерий. — Уж если кто-то ненормальный, так этот магазинщик. Он тронулся от безделья — не видишь разве?

— Он мне обещал польскую перламутровую, девятый номер. — У Ани был очень огорченный вид. — Ах, досада какая!.. Кто ненормальный? Магазинщик? Ну уж нет, этот вполне нормальный.

Незадолго перед ними по той же улице прошли Ур и Нонна. Нонна шла танцующей походкой, широко, по-балетному разворачивая ступни. Она злилась на себя за эту легкомысленную походку, пыталась даже ее переделать, но медленно передвигать ноги, ставя их носками внутрь, оказалось настолько утомительным, что пришлось бросить и смириться. Против собственной природы, увы, не пойдешь. С улыбкой у Нонны тоже было неладно: губы у нее устроены будто нарочно для привлекательной улыбки. Ну, с губами-то Нонна справилась — ценой длительной тренировки перед зеркалом научилась держать уголки рта, рвущиеся кверху, опущенными. Это придавало ее лицу несколько высокомерное выражение — то самое, за которое и прозвали Нонну в институте ходячей статуей.

— Хочу спросить тебя, — сказал Ур, — что означает выражение «работать на дядю»?

— Ну, так говорят, когда делают работу за того, кто сам обязан ее сделать.

— Выходит, за работу, которую выполнил не он сам, Пиреев получит степень доктора наук?

— Ты удивительно догадлив.

До Ура ее ирония, однако, не дошла.

— Ты преувеличиваешь, — сказал он. — Не думаю, чтобы моя догадливость могла кого-нибудь удивить. Теперь скажи мне: будет ли вред оттого, что Пиреев защитит диссертацию и станет доктором наук?

«Вот навязался на мою голову!» — подумала Нонна.

— Для нашего отдела скорее будет не вред, а польза, — сухо сказала она. — Может, поговорим о другом?

— Давай, — согласился Ур. — Только закончим этот разговор. Значит, польза. Ты имеешь в виду океанскую экспедицию?

— Да. И вообще тему электрических токов в океанских течениях. Она не совсем в профиле нашего института, это — личная тема Веры Федоровны. Грушин против нее возражал, а Пиреев утвердил.

— Значит, вреда не будет, — удовлетворенно сказал Ур. — Ты хотела поговорить о чем-то другом?

Нонна любила логику и всегда старалась следовать ее правилам. Но приверженность Ура к строгим логическим выводам вызывала у нее раздражение. И ее вдруг охватило желание смутить безмятежность этого новоявленного моралиста.

— Тебе не доводилось читать Евангелие? — спросила она. — А я читала. Моя бабушка верила в бога, и после нее осталось Евангелие. Так вот, там есть довольно любопытные афоризмы. Например: «Не приносите в храм цены песьей».

— Цена песья, — вдумчиво повторил Ур. — Это значит — стоимость собаки?

— Это значит, что нельзя жертвовать храму средства, добытые недостойным путем.

— Нонна, я не понял, — сказал Ур, помолчав.

— Ох! — Невозмутимость Нонны подвергалась тяжкому испытанию. — В переносном смысле я имею в виду храм науки, — начала она объяснять. Нельзя вводить в этот храм недостойного, которому там не место. Если и это не понятно, то поясню: корыстные цели несовместимы с занятием наукой. Теперь понятно?

— Не совсем. Мы ведь не преследуем корыстной цели, делая за Пиреева диссертацию.

— Конечно, — сказала Нонна, чувствуя, что еще немного, и она сорвется, завизжит на всю улицу. — Мы корыстной цели не преследуем, но стараемся заручиться поддержкой Пиреева в наших делах. И давай закончим, Ур. Не очень-то приятная тема.

Ур молчал, размышляя. Впереди тротуар был разрыт. Нонна сошла на мостовую, а Ур остановился у автомата с газированной водой. Выпив залпом стакан, он без видимого усилия перепрыгнул через траншею и горку вынутого грунта и снова оказался рядом с Нонной.

— Ты здорово прыгаешь в длину, — сказала она. — Почему бы тебе не заняться всерьез? Заделался бы чемпионом.

— Чем заняться всерьез?

— Прыжками в длину.

— Как можно всерьез заниматься прыжками? — удивился Ур. — Я прыгаю, когда это нужно.

Тут он опять остановился, глядя на женщин в апельсиновых курточках, копавших траншею.

— Ур, я пойду, — сказала Нонна.

— Подожди минутку, я сейчас.

Он направился к продавцу магазина-шкафа. Толстощекий, в кепке метрового диаметра, тот, как обычно, стоял у пестрого своего прилавка и с чувством превосходства поглядывал на прохожих.

— Что надо? — процедил он, взглянув на вставшего перед ним Ура.

— Надо, чтобы ты работал, — сказал Ур.

— Иди отсюда. — Продавец перевел скучающий взгляд на кучу песка, которая под взмахами лопат приближалась к носкам его двухцветных туфель.

— Нехорошо, — сказал Ур. — Женщины копают землю, им тяжело, а ты целыми днями стоишь тут и ничего не делаешь.

— Ты что привязался? — сузил глаза магазинщик. — По роже хочешь?

— Не хочу, — добросовестно ответил Ур. — Ты отдохни, — обратился он к ближайшей из работавших женщин и вытянул у нее из рук большую совковую лопату. — А ты работай. — Он протянул лопату магазинщику. — Бери, бери. Надо работать.

Женщина, у которой он отобрал лопату, разинула от изумления рот. Ее подруги перестали копать, смотрели с интересом.

— Как же, будет он тебе работать! — сказала одна из них.

Начали останавливаться прохожие. Остановился и проходивший мимо лилипут — тщательно одетый, с напомаженным аккуратным пробором, с маленьким личиком в сетке мелких морщин. Должно быть, он направлялся в цирк, находившийся неподалеку отсюда. Увидев Ура, лилипут улыбнулся ему и кивнул, но Ур его не заметил. Он все протягивал продавцу лопату.

— Издеваться? — прошипел тот сквозь зубы.

Резким движением он отбросил лопату. По-боксерски сбычившись, шагнул к Уру и с силой толкнул его в грудь. Ур удержался на ногах, только отступил шага на два. Лицо его словно окаменело, и он скрестил тяжелый взгляд со злобным взглядом продавца. Продавец замахнулся для нового удара…

Тут-то и произошло нечто поразительное, давшее пищу для толков и пересудов едва ли не всему городу, — настолько поразительное, что почти никто в это не поверил.

Но работницы в апельсиновых курточках, и несколько случайных прохожих, и лилипут-циркач, и, разумеется, Нонна видели своими глазами, как продавец вдруг оторвался от земли и повис в воздухе. Распластавшись, как гигантская лягушка, он беспомощно и судорожно махал руками, пытаясь дотянуться до балконной решетки второго этажа. Кепка свалилась с его головы, обнажив раннюю лысину.

Это продолжалось недолго — не более пяти секунд. Потом продавец рухнул ничком на кучу песка.

— Ай-яй-яй-яй! — заголосила одна из работниц. — Что это было?!

Ур повернулся и пошел прочь. Нонна пустилась догонять его. Заглянув Уру в лицо, она как бы не сразу узнала странного своего сотрудника: исчезло обычное добродушно-благожелательное выражение, губы плотно сжаты, между бровей образовалась суровая складочка. «Он будто маску сбросил», подумала Нонна с неожиданным и неприятным чувством робости.

То же чувство, а может, что-то другое, чему она не могла найти определения, подсказало ей, что не нужно сейчас тревожить Ура расспросами. И Нонна замедлила шаг, приотстала. Еще некоторое время она видела черную шапку волос удаляющегося Ура. Потом он скрылся из виду.

В троллейбусе было битком набито. Но молодой парень с тетрадкой, испещренной математическими уравнениями, поднялся и уступил Нонне место. Она поблагодарила и села. Парень стоял рядом и смотрел на нее с улыбочкой, требующей ответного внимания. Мельком взглянув на него, Нонна подумала, что парня следовало бы обрядить в костюм средневекового пажа — этакого испорченного мальчишки, дамского угодника и сердцееда.

Еще в детстве Нонна придумала себе тайную игру, со временем превратившуюся в привычку. На собраниях и совещаниях, в метро и троллейбусе она украдкой присматривалась к сидящему напротив — мужчине или женщине, старому или молодому, все равно, — и мысленно переодевала его, меняла прическу, приводя внешность в соответствие с выражением лица, с предполагаемым характером.

Кандидат географических наук Грушин — гладко причесанный на косой пробор, всегда в свежей сорочке и при галстуке, — становился как бы самим собой, когда Нонна мысленно снабжала его жидкий бородкой от уха до уха, суконным картузом с высокой тульей, желтой косовороткой, подпоясанной шнурочком с кистями, и синими штанами в белую полоску, заправленными в высокие смазные сапоги.

Таким же образом Нонна то надевала на Валерия жокейскую шапочку, то вкладывала ему в руки лук со стрелами и отправляла в Шервудский лес. Рустам почему-то представлялся ей с бородой, в цветастом халате и чалме, он полулежал в сладостной истоме на низеньком диване и посасывал кальян.

Но с Уром эта игра не выходила. В какие только одежды не обряжала его фантазия Нонны! Латы римского легионера, космический скафандр, кожаные доспехи Зверобоя — все это было не то, не то. Аня находила в Уре сходство с эффелевым Адамом. Ах нет, чепуха. Пробовала Нонна примерять к нему камзол, плоеные воротнички, даже кружева, входящие в мужскую моду. Что ж столетия два назад одетые в кружева мужчины совершали отчаянные подвиги. Но и это не выявляло внутренней сущности Ура. И Нонну это не то чтобы раздражало, но беспокоило.

С первого момента появления Ура в институте она испытывала к нему неприязнь. Ей казалась неправильной, иррациональной, если угодно, та легкость и быстрота, с которой этот дурно воспитанный, неинтеллигентный практикант решал сложнейшие физико-математические задачи. Тут был какой-то подвох, и это тревожило Нонну, любившую во всем ясность и определенность. Еще более злило ее то, что, против собственной воли, она много думала об Уре. Да, она оценила его как способного работника, и этого было бы вполне достаточно для характера их отношений. Так нет же — Ур все более занимал ее мысли. «Прекрати о нем думать!» — приказывала она себе. Всегда ей удавалось подчиняться собственным приказам. Теперь — пожалуй, впервые в жизни — самовнушение не помогало.

Испуганный вопль работницы в апельсиновой курточке — «Ай-яй-яй-яй, что это было?!» — все еще стоял в Нонниных ушах.

«Что же это было? — растерянно думала она, сидя в троллейбусе и глядя в окно на плывущие мимо дома и деревья. — Магазинщик полез на Ура с кулаками и… и взлетел, будто подкинутый волной… или воздушной подушкой… Что это было? Не может же человек поднять другого человека, не прикасаясь к нему»…

Тут вспомнились ей разговоры, ходившие по институту: мол, никакой Ур не румын, а — пришелец. Инопланетчик, принявший земной облик. В пришельцев Нонна тоже не верила — как и в телекинез, и в снежного человека, и в нуль-транспортировку. Мир реален и вполне доступен пяти органам чувств, и незачем подозревать в нем таинственные сокровенности, укрытые от трезвого взгляда. Троллейбус, дома, прохожие, магазины — все привычно в своей каждодневности, определенности, в ясных своих очертаниях. И вдруг барахтающийся в воздухе продавец…

Глава восьмая

ДЖАНАВАР-ЧАЙ

Placet experiri.[3]

Латинская поговорка

Автобус был украшен на диво. На перегородке, отделявшей салон от тесного гнезда водителя, были разбросаны переводные картинки с изображениями красавиц, — иные шоферы районных рейсов ничего не жалеют за такие картинки. Вперемежку с красавицами были наклеены цветные фотографии легковых автомобилей разных марок и групповой снимок любимой футбольной команды. По углам торчали пучки сухого крашеного ковыля и искусственные розы. Стойки и поручни у дверей, как и рулевое колесо, были аккуратно обмотаны синей и красной пластиковой лентой. Богатое убранство дополнялось лозунгом, намалеванным без трафарета:

СОВЕСТЬ — ЛУЧШИЙ КОНТРОЛЕР!

Нонна и Аня сидели впереди, Ур с Валерием — за ними. Было жарко, встречный ветер, врывавшийся в открытые окна, не спасал от духоты. Аня и Валерий посмеивались, обсуждая автобусные украшения и подвергая острой критике вкус самодеятельного умельца-декоратора. Потом Аня и Нонна углубились в болгарский журнал «Эстетика быта».

Ур сидел молча, глядя в окно. Там не было ничего особо интересного. Тянулась вдоль шоссе трасса строящегося газопровода — траншеи, кучи вынутого грунта, экскаваторы, штабеля труб. Дальше простиралась всхолмленная серо-желтая земля с бурыми кустиками тамариска и верблюжьей колючки, а над землей — бледно-голубое небо с редкими прочерками облаков.

Валерий облокотился на спинку переднего сиденья и заглянул в раскрытый у Ани на коленях журнал. Там были яркие картинки — нарядные женщины на фоне полированных интерьеров. Скучающий взор скользнул по строчкам: «К линиям одежды этого сезона идут крупные украшения из чеканной меди и керамики. Для рабочего платья надо выбрать украшение поскромнее, например — кулон из дерева…»

Валерий хмыкнул и сказал:

— Буль-ра.

— Чего? — обернулась Аня. — Ты что-то сказал?

— Просто я вспомнил Миклухо-Маклая. Он писал, что папуасы нацепляют на себя ожерелья из клыков диких свиней. Это очень ценное украшение, и называется оно «буль-ра». Ничем не хуже ваших кулонов.

— Не остроумно. — Аня пожала плечиком. — При чем тут папуасы? Каждый украшает себя как может.

— Верно, верно. Чего ж ты смеялась над водителем? Он тоже украсил свой автобус как сумел.

— Кто смеялся? — Аня посмотрела на него незамутненно-голубым глазом. — Это ты смеялся, а я вовсе не смеялась.

— Ты права, смеялся я. — Валерий откинулся на спинку сиденья. Верно сказано где-то, что с женщинами не следует спорить, подумал он.

Перевалило за полдень, когда они вышли из автобуса на перекрестке и, взвалив на спины рюкзаки, двинулись по пыльному проселку между необозримыми виноградниками. Стрекотали в густой листве кузнечики. Раз или два прошмыгнули через дорогу серые ящерицы, — Ур провожал их любопытным взглядом. Впереди на возвышенности белели строения главной усадьбы колхоза имени Калинина — того самого, где жили теперь и работали родители Ура. Навестить их по просьбе Ура, собирался маленький отряд по дороге к цели экспедиции — речке Джанавар-чай.

— Долго еще идти, Валера? — хныкала Аня. — Я сварюсь на таком солнцепеке. Это бесчеловечно, в конце концов!

Справа на голубом фоне неба тонко рисовались ажурные мачты ветродвигателей с неподвижными крыльчатками. А слева из виноградников вдруг вышел на дорогу рослый чернобородый колхозник в синих бумажных брюках и рубахе, расстегнутой и связанной спереди полами на гавайский манер. В одной руке он нес оцинкованное, сверкающее на солнце ведро, в другой — мотыгу. Голова у него была повязана белым платком.

Ур бросился к нему. Колхозник, открыв в улыбке крупные зубы, поставил ведро, бросил мотыгу и обнял сына, — ибо это был Шам. Валерию он теперь показался куда менее величественным, чем тогда, в памятный день знакомства.

Отец и сын гладили друг друга по плечу и говорили на непонятном языке. Потом Шам, прижав ладонь к сердцу, поздоровался со спутниками Ура:

— Салам алейкум.

Ур прихватил ведро с медным купоросом и мотыгу и пошел рядом с отцом дальше по дороге. Остальные двинулись за ними.

Не по душе был Валерию этот визит, но Ур твердо настоял на своем желании навестить родителей. Пришлось Валерию перед отъездом кое-что объяснить Нонне и Ане. Дескать, никакой Ур не румын, а откуда-то с Ближнего Востока. Приехал он с семьей — может быть, потому, что бежали они от каких-то преследований, это знают только те, кому надлежит знать, а он, Валерий, точно не знает. Поскольку родители были у себя на родине крестьянами, им и здесь разрешили заниматься привычным трудом. И будет лучше всего, если Нонна и Аня не станут задавать лишние вопросы. Когда он им выложил все это, Нонна сухо заметила, что не нуждается в советах и сама знает, как себя вести. Аня же ограничилась восклицанием: «Ой, как интересно!»

Родители Ура жили на краю села, в беленом домике с верандой, выложенной каменными плитами. На стене под навесом висели связки золотистого лука, брезентовый плащ и ватник. Тут же стояла обувь, в том числе и грубые, странного вида сандалии.

В единственной комнате домика не было мебели — ни стола, ни стульев, ни кровати. Пол был застелен безворсовым ковром-паласом, в глубокой нише лежали свернутые тюфяки и одеяла, что-то из одежды, стояла посуда. Но в углу на самодельной подставке красовался новенький телевизор марки «Электрон».

Каа, мать Ура, в длинном, до пят, платье из набивного ситца — яркие бутоны роз по всему платью — и в алом платке на голове, захлопотала по хозяйству. Непонятно было, когда она успела замесить тесто, но по двору уже разнесся вкусный запах лепешек — Каа пекла их на круглом железном листе, под которым рдели угли от прогоревшего хвороста.

Рассевшись на ковре в прохладной комнате, пили чай с лепешками и белым острым сыром. Каа подливала чаю из пузатого фарфорового чайника, расписанного зелеными листьями и опять же яркими розами. Ее черные глаза перебегали с Ани на Нонну, и она говорила по-азербайджански, что очень рада гостям и особенно тому, что у ее мальчика такие хорошие и красивые друзья. И еще рассказывала, замолкая и подыскивая слова, а то и вставляя вовсе непонятные, — рассказывала, как она первое время никак не могла привыкнуть к тому, что из ящика вдруг раздаются голоса и музыка и на стекле появляются люди, которых на самом деле в комнате нет. Но теперь ничего, привыкла. А Шам — тут Каа засмеялась и понизила голос, — Шам никак не привыкнет и боится говорящего ящика.

Шам услышал ее слова и прикрикнул на жену — довольно, мол, размахивать языком, надо дать и гостям поговорить. Каа замолчала, поджав губы. Но вскоре опять оживилась, повела с Аней разговор (с помощью Валерия, который лучше, чем Аня, понимал азербайджанский) о товарах, которые есть в городе, — о чулках, платьях и головных платках, и Аня обещала в следующий раз непременно привезти ей в подарок красные чулки.

А Нонна наблюдала. Все это казалось ей странным, непонятно для чего устроенным маскарадом. Родители Ура, впрочем, были натуральными ближневосточниками, тут сомнений не было у Нонны никаких. Не нужно было мысленно переодевать Шама, примерять ему другие костюмы — он был самим собой. Каа казалась Нонне излишне бойкой и слишком ярко одетой, но, пожалуй, тоже выявляла свою сущность — достаточно убрать с ее головы алое полотнище и надеть обыкновенный темный платок-келатай. Откуда бы они ни приехали — с Ближнего ли Востока, из Южной ли Азии, — они были крестьянами.

Но как соотнести с ними Ура?

И что это за язык, на котором Ур говорит с отцом, — язык, изобилующий гласными звуками?

После чаепития начались приготовления к обеду, Мужчины затеяли шашлык. Валерий трудолюбиво помогал Шаму резать баранину и нанизывать куски мяса на шампуры, а Ур разжег костер. Нонну удивило выражение детского любопытства, с которым Ур смотрел на ленивые языки огня.

— Ты знаешь, который час? — спросила она.

— Знаю, — ответил Ур. — Примерно половина четвертого.

Часов у Ура не было, и Нонна обратила внимание на то, что на левой руке у него не видно незагорелой полоски кожи, какая бывает обычно под часовым ремешком. Но всегда Ур знал, который час, — словно часовой механизм сидел у него внутри.

— Без двадцати пяти четыре, — сказала Нонна. — Еще часа полтора уйдет на обед. Столько же — на дорогу. Когда же мы придем на речку?

— А мы сегодня не пойдем. — Ур подбросил в костер сухих веток. Здесь заночуем.

— У нас и так мало времени, нельзя терять целый день.

— Тебе здесь не нравится? — Ур посмотрел на нее. — Моя мама говорит, что ты очень красивая.

Нонна собралась уже напомнить, кто, собственно, начальник экспедиции, но, услышав последнее замечание Ура, вдруг вспыхнула и ощутила, как заколотилось сердце. Что еще за новости? Негодуя на себя, она отвернулась.

Шашлык был очень вкусен, все брали сочное, попахивающее дымом мясо руками, и Нонна впервые в жизни ела мясо без вилки. Как ни оберегалась она, а все же капнула жиром себе на брюки. Ее настроение, и без того неопределенно-беспокойное, совсем испортилось.

К концу обеда пришел пожилой дядька с мохнатыми седыми бровями. Сел, скрестив ноги и не снимая папахи, от еды отказался, но чай пил стакан за стаканом. Перебирая прозрачные четки, завел с Шамом долгий разговор.

После обеда Нонна, Аня и Валерий пошли к скалам, где, как утверждал Валерий, был родник с удивительно вкусной водой. На полпути, однако, Нонна, сославшись на жару и усталость, повернула обратно. Что-то она чувствовала себя одинокой, неприкаянной. Аня с Валерием явно хотели уединиться — потому и покинула их Нонна. Ур сидел в комнате с отцом и гостем — какой-то шел у них нескончаемый скучный разговор. Нонна поднялась на веранду и села на ее краю, прислонившись к столбику.

Она злилась на себя за то, что «раскисла», что чуть не плачет от сознания собственной ненужности. Кому она нужна? Маме, которая обожала ее и побаивалась, не решалась лишнего вопроса задать строптивой дочке? Вере Федоровне? Науке?..

Рядом с ней опустилась Каа. Заглянув Нонне в глаза, заулыбалась, заговорила резковатым голосом. Лицо у Каа было загорелое, цвета темной меди, черты крупные, не оплывшие с возрастом, — Нонна подумала вдруг, что Каа, наверное, отличалась необузданным характером.

О чем она говорила? Нонна почти не понимала по-азербайджански, да и Каа плохо владела языком, но все же Нонна уловила, что речь идет об Уре.

Если она не ошиблась, Каа рассказывала о том, какой Ур хороший и любящий сын, только жаль, что у него до сих пор нет своего дома и имущества, чтобы обзавестись семьей. И она поняла еще, что Каа интересует, есть ли все это у нее, Нонны. С трудом подбирая слова и плохо произнося их, она сообщила любопытной собеседнице, что квартира у нее есть и одежда и книги тоже. Телевизор? Да, есть и телевизор. Следующий вопрос Каа она не поняла. Похоже, мать Ура интересовало, кто ее родители и богаты ли они, но уверенности, что она правильно поняла вопрос, у Нонны не было.

Каа погладила ее по плечу и опять залопотала что-то про Ура. Нонна спросила, откуда они с Уром сюда приехали. Но из того, что произнесла Каа в ответ, не поняла ни слова.

Из комнаты донесся смех. Кто-то из мужчин даже захлопал в ладоши. Чего они там развеселились?

Стемнело. Каа зажгла на веранде лампочку без абажура. Опять пили чай с дошабом — вареньем из виноградного сока. Гость наконец ушел — он долго и вежливо прощался, всем пожимал руки, а Ура даже поцеловал.

Спать женщины легли в комнате, а мужчинам постелили на веранде. Шам вскоре захрапел. А Валерию не спалось. Непривычная стояла тишина, только изредка взлаивали в деревне собаки. Недружно прокричали петухи — их точность и синхронность в наш нервный век заметно снизились. Стрекотал где-то поблизости сверчок.

Блаженно растянувшись на тюфяке рядом с Уром, Валерий с удовольствием вспоминал прожитый день, прогулку с Аней. Она была нежна с ним. Без обычных своих «колючек». Она любила его! Нечто новое вошло в их отношения после его признания… Права Аня, права: нечего стыдиться признания в любви, нисколько оно не старомодно, какая тут может быть, черт дери, мода…

— Ты не спишь? — спросил Ур.

Валерий притих, притворился спящим, неохота было ему сейчас разговаривать. Но такими уловками Ура не провести.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал он. — У моего отца неприятности.

— А что случилось? — насторожился Валерий.

— Заведующий животноводческой фермой, — тщательно выговорил Ур, нехороший человек. Он продает баранов, которые ему не принадлежат.

— Толкает налево?

— Что значит — толкает налево?

— Ну, незаконно продает на сторону…

— Да, продает и присваивает себе деньги. Когда отец в первый раз увидел, как Даи-заде угнал из отары двух овец, он подумал, что это можно, и вечером, пригнав отару с пастбища, повел к себе домой овцу. Это вызвало неприятности. Даи-заде хотел отдать отца под суд. Но председатель колхоза заступился. Ограничились предупреждением и перевели отца с фермы на виноградники. Отец очень недоволен. Он любит овец.

Валерий живо вспомнил сцену: Шам стоит на коленях в пыли среди стада и целует овечьи морды…

— А чем тут можно помочь? — спросил он вяло.

— Надо доказать, что Даи-заде вор. Но он очень хитер. Курбанали говорит, что он окружил себя такими же дружками.

— Какой Курбанали?

— Который приходил сегодня в гости. Он говорит, что пропажу овец Даи-заде часто списывает на волков. И поэтому его прозвали «Джанавар-заде». Это значит — «волчий сын».

— Верно, — усмехнулся Валерий. — Очень нехорошее прозвище. У азербайджанцев нет фамилий, происходящих от названий животных. Они даже удивляются, какие у русских бывают «звериные» фамилии: Волков, Медведев, Лисицын… Ты что же, решил вывести этого Джанавар-заде на чистую воду?

Дата добавления: 2015-05-08