Собеседник для вождя

Перед очередными парламентскими выборами по телевизору показывали дискуссию певца Иосифа Кобзона с певцом Александром Градским. И вот в ходе полемики, которая была посвящена проблемам не музыкальным, а общественным, Кобзон сказал Градскому: «Вот ты читал беседу Ленина с Хаммером? Ленин сказал: вы, батенька, приезжайте к нам через 10 лет, тогда увидим».

Кобзон ошибся: он спутал бизнесмена Арманда Хаммера с писателем Гербертом Уэллсом. Ленин действительно встречался с ними обоими примерно в одно время – в 1920–1921 годах. Только с молодым врачом и финансистом Хаммером, сыном американского миллионера, много лет материально поддерживавшего коммунистическое движение, Ленин беседовал не о будущем, а о концессиях на асбестовые рудники в Сибири. Впрочем, содержание их беседы никогда не было достоянием широкой публики. Дела Хаммера в России шли прекрасно, попутно он вагонами вывозил российские культурные ценности – частью для собственной коллекции, частью на продажу. Так что Ленину решительно незачем было обещать ему, что через 10 лет в России все будет лучше. Хаммер, кстати, продолжал свои контакты с СССР и через 10 лет, и дальше – он даже еще с Горбачевым дружил.

А вот английский писатель‑фантаст Герберт Уэллс встречался с Лениным, чтобы обсудить свои впечатления о Советской России. Ленин ему рассказывал о планах электрификации страны, Уэллсу они казались утопическими, вот тут‑то Ленин и предложил ему приехать через 10 лет. Российскому обществу эта беседа известна не столько по главе «Кремлевский мечтатель» в книге Уэллса, сколько по одной из пьес драматурга Николая Погодина. «Я вижу Россию во мгле», – делится впечатлениями писатель, а Ленин разворачивает перед ним план ГОЭЛРО и говорит про 10 лет. Уэллс, кстати, тоже последовал совету и приехал еще раз.

Кобзон ошибся не случайно: эта ошибка, как теперь модно говорить, системная. Дело в том, что в русской культуре издавна существовал сюжет, который условно можно обозначить как «поэт и царь». Николай I спросил Пушкина, где бы тот был 14 декабря, если бы оказался в Петербурге, и поэт ответил, что там же, где его друзья, читай на Сенатской площади. Эта хрестоматийная история обычно приводится в доказательство оппозиционности Пушкина и его смелости. Но ведь здесь важна и другая сторона: самодержцу было страшно интересно и важно, что думает о нем лучший и талантливейший поэт его эпохи. Сталин позвонил по телефону Пастернаку, чтобы обсудить дело Мандельштама, а тот предложил поговорить о жизни и смерти – Сталин бросил трубку. Да, трубку бросил и Мандельштама все равно не пощадил, но ведь пришло же ему в голову позвонить и поинтересоваться мнением Пастернака. Этот разговор тоже вошел в историю, и десятилетиями обсуждалось, что имел в виду Сталин, правильно ли Пастернак ему ответил и что следовало обязательно сказать. Словом, как выразился Евтушенко, поэт в России больше, чем поэт, и достойным собеседником для властителя традиционно считался у нас властитель дум.

Трудно сказать, насколько точно Погодин описал встречу Ленина с Уэллсом, но очевидно, что сцена беседы вождя и писателя вписывается в эту традиционную российскую систему представлений, или, выражаясь по‑научному, парадигму. Конечно, с точки зрения Погодина, Ленину важно было донести свой взгляд на будущее России в первую очередь до писателя. Однако в последние годы российская культурная парадигма сменилась, и поэт у нас уже не больше, чем поэт. Не меньше, но и не больше. Теперь в качестве естественного собеседника для властителя мыслится скорее финансист, олигарх. И в сознании артиста и делового человека Иосифа Кобзона финансист Хаммер не случайно заместил собою писателя Уэллса.

Дата добавления: 2015-05-09