Особенности 6 страница

Теория вечности Рима — Aetemitas Romae — органически связана с социально-политическими воззрениями Аммиана и является одним из важных звеньев его исторической концепции. По-видимому, она связана с идеологией языческой аристократии Рима, среди которой в IV в. возродилась и окрепла концепция «Вечного Рима»; хотя дух жизни давно отлетел от этой идеи, римская знать цеплялась за нее с мучительной надеждой и необычайной настойчивостью, а глава сенаторской оппозиции Симмах, в кружке которого Аммиан читал свою «Историю», и другие его современники проповедовали теорию вечности Рима в своих трудах 50. Именно восхваление Аммианом могущества Римского государства и проповедь незыблемости Рима, очевидно, способствовали тому, что сенаторы с одобрением отнеслись к книге безвестного писателя.

Аммиан Марцеллин принадлежал, как уже отмечалось, к сторонникам языческой религии, трактуемой в духе неоплатонизма. Он выступал за восстановление язычества как государственной религии, поддерживал религиозную реформу императора Юлиана, осуждал разграбление языческих храмов и преследования язычников 51.

Приверженность к языческой религии уживалась у Аммиана с самой широкой веротерпимостью. Он признавал нормальным одновременное сосуществование и культа Адониса в Антиохии, и древнеегипетских культов, и христианства.

За основу религиозной политики Римского государства историк предлагает принять умеренность и благожелательность в отношении всех религий; он призывает уважать любую религию как проявление культу-{132}ры народа. Отсутствие же религиозных представлений у некоторых племен, в частности у гуннов, является, с его точки зрения, признаком варварства и необразованности 52. Аммиан осуждает вмешательство императорской власти в дела церкви; он рассматривает христианство как одну из равноправных религий, а Иисуса Христа называет соперником Юпитера 53.

В любой религии Аммиан прежде всего обращает внимание на этические и нравственные нормы, чистоту морали: он всегда проводит грань между искренней верой и фанатичным суеверием, нетерпимым ко всем инакомыслящим.

В христианской религии Аммиана больше всего привлекает ее цельность и простота, первоначальная высокая нравственность христиан 54. Современное ему состояние христианской церкви отталкивает его; он резко отделяет погрязших в стяжательстве представителей высшего христианского духовенства, римских иерархов, ожесточенно борющихся за папскую тиару из корыстных, а отнюдь не из религиозных побуждений, от ведущих добродетельный образ жизни бедных сельских священников 55.

Сочинение Аммиана носит сугубо светский характер — о событиях церковной истории он рассказывает чрезвычайно мало.

Свою задачу Аммиан видел в том, чтобы воспитывать и учить строгой нравственности и достойному поведению в жизни и политике. Именно морализаторский и дидактический характер труда Аммиана привлекал к нему сердца читателей 56. Неисчерпаемым арсеналом примеров для поучения служила Аммиану древняя история. Он не устает повторять о том, что человек сам отвечает за свои поступки и дела. Особенно тяжкий груз ответственности возлагает на себя правитель, вынося смертный приговор, ибо любой человек «является частью мира и дополняет до целого число живых существ» 57.

Духовные ценности Аммиан ставит выше, чем роскошь и богатство. Юлиана он одобряет за прославление честной бедности: «Ничуть не стыдно императору, который видит все блага в развитии духовных сил и признается в своей благородной бедности» 58. Позорно чваниться богатством, отказать в пище голодному, убить на пиру гостя 59. Не брать чужого — еще не заслуга; бескорыстие должно быть присуще всем гражданам 60. «По определению философов, есть четыре главные добродетели: умеренность, мудрость, справедливость и храбрость, к которым присоединяются другие, внешние, а именно: знание военного дела, умение властвовать, счастье и благородство» 61.

Высшая добродетель человека, особенно правителя,— способность прощать врагам. Марк Аврелий, например, сжег письмо с именами заго-{133}ворщиков, чтобы не возненавидеть их 62. Простив недруга, Юлиан якобы сказал: «Я решил уменьшить число врагов и увеличить число друзей» 63.

Лесть — кормилица всех пороков 64. Особенно ненавистны Аммиану клеветники и доносчики — придворные евнухи, которые сеяли раздоры наговорами и возбуждали в правителях зависть к благородным людям 65. Могущественные владыки должны пренебрегать доносами клеветников, обуздывать свои страсти, остерегаться ненависти, гнева и ярости 66.

Недостойно человека и гражданина, особенно историка, разглашать чужие тайны 67.

Аммиан преклоняется перед мужеством и бескомпромиссностью людей, защищающих свои убеждения: трагическим гимном в честь стойкости человеческого духа звучит у него описание гибели прославленных языческих ученых Пасифила и Симонида, которые даже под пыткой не пожелали оклеветать невинных людей и проявили достойное удивления величие души. Когда судья, взбешенный твердостью духа Симонида, приказал сжечь его живым, философ «готовый убежать от жизни, как от свирепой владычицы», неподвижно стоял в пламени своего костра, следуя примеру знаменитого философа Перегрина (Протея) 68.

Человеческий разум Аммиан ставит неизмеримо выше грубой силы: «Сколь бессильна дикая военная мощь перед разумом!» 69 Писатель твердо верит в облагораживающую пользу образования: «О, благодетельное образование, благоволением неба предоставленное счастливцам, как часто перевоспитывало ты и дурные от природы характеры!» 70.

В труде Аммиана всегда присутствует морально-этическая оценка лиц и событий. Историк ясно прочерчивает грань, пролегающую между добрыми и дурными делами, правдой и ложью. Похвала и порицание — это как бы камертон всего его повествования.

Высоко ценя в людях нравственную чистоту и правдивость, Аммиан требует от историка честного выполнения долга перед современниками, потомками и самим собой. Историк не может ни сознательно умалчивать о чем-либо, ни прибавлять от себя какие-либо вымыслы, он обязан писать истину.

Историческому повествованию, утверждает Аммиан, подобает полное беспристрастие. Потомство, не будучи связано ни страхом, ни мерзостью лести, является обыкновенно справедливым судьей прошлого 71. И Аммиан искренне убежден, что сам он честно выполнил этот долг историка. Свое произведение он заканчивает словами, исполненными внутреннего благородства: «Я обещал в своем труде излагать истину и нигде, как думаю, сознательно не отступил от этого обещания умолчанием или ложью» 72. {134}

При всей искренности писателя эта декларация оставалась, конечно, возвышенной, но призрачной иллюзией: он, естественно, не мог сознавать, сколь велико было воздействие общественных условий жизни на весь его исторический труд.

Политический идеал государственного управления складывался у Аммиана под воздействием как современной социально-политической борьбы, так и учений античных философов.

Аммиан выступает выразителем теории провиденционалистской миссии императора в судьбах Римского государства. Именно император, наделенный virtus — совокупностью добродетелей, является исполнителем предначертаний судьбы. Он обязан проявлять свою virtus на благо подданных, и тогда судьба будет к нему благосклонна 73. Аммиан — сторонник сильной, но справедливой и милосердной монархической власти, опирающейся на мудрых помощников и не допускающей личного произвола. Добродетель и кротость — добрые родственницы доблестей императора 74. В императорах его привлекает дух гражданственности, он против крайностей абсолютной власти. Личность императора неприкосновенна, и защита ее — обязанность всех граждан. Обязанность государя — быть воином, делить с солдатами трудности походов, разумно посвящать свою жизнь защите подданных, заботиться о благе римской державы 75. Любовь к отечеству должна быть для императора выше любви к родным 76. Правителю государства необходимо избегать всего чрезмерного, как крутого утеса 77. Его долг — самоограничение. Добрый правитель обязан всегда помнить слова Цезаря, что воспоминания о жестокости — плохая опора в годы старости 78. Писатель проводит четкую грань между добрым правителем и тираном. Для тирана, по Аммиану, характерны зависимость от льстецов — придворных советников, жен, царедворцев, евнухов — и страх за свою власть, который определяет все недостатки и дурные поступки тирана.

В бурях современных ему политических столкновений историк ищет точку опоры в образе идеального государя; этот образ воплощается для Аммиана в императоре Юлиане, который жил и умер, как истинный герой и философ. В панегирике писателя Юлиан предстает как личность сильная и обаятельная, натура страстная и решительная, но вместе с тем склонная к отвлеченному мышлению и религиозной экзальтации. Юлиан — мудрец и воин в одном лице 79.

Идеал государственного правления, нарисованный Аммианом, находился в таком вопиющем противоречии с действительностью, что этот контраст прекрасно осознавался самим автором. И сила Аммиана Марцеллина как мыслителя и историка не в построении позитивной модели государственной власти, а в страстном обличении существующего политического строя. {135}

С поразительной эмоциональностью рассказывает он о злодеяниях и пороках правителей империи.

В своей критике Аммиан не щадит и высшую аристократию Рима. Он оставил потомкам потрясающую картину падения нравов родовитой римской знати, показал резкий контраст между былой, безвозвратно ушедшей в прошлое величавой чистотой нравов римской аристократии и царящей в современном ему высшем римском обществе растленной нравственной атмосферой, бездуховностью знати. Знатные люди в Риме дни и ночи проводят в шумных и непристойных пирах, в безумной игре в кости. Они чванятся роскошными шелковыми одеждами, гордо выступают в сопровождении огромной шумливой толпы рабов и льстецов, в безумном тщеславии стремятся увековечить себя статуями; они охотно посещают термы и сомнительные увеселения, проводят время с блудницами, тогда как прежде сенатору нельзя было даже поцеловать жену в присутствии собственной дочери 80. Аристократы в своей ленивой праздности не берут в руки книги и чуждаются людей с возвышенным образом мыслей. В замкнутом светском кругу царят условности, за которыми скрывается отсутствие интереса к людям, эгоизм сословия. В среде знати слабы дружеские связи. Патрицианская семья переживает глубокий упадок; любовь и верность преданы забвению, супруги всячески изощряются к вымогательстве друг у друга выгодных для них завещаний 81. Жадности знати нет предела, она думает только о захвате чужого имущества. Аристократы делают безумные долги и не только не платят их, но всячески преследуют своих кредиторов. Упадок нравственности среди знати проявляется также в том, что безверие сочетается с самыми грубыми суевериями. Фальшивые жизненные идеалы порождают поклонение лживым богам 82. Аристократы жестоко обращаются со своими рабами, но никогда не забывают о том, что это их собственность, приносящая доход 83.

Убийственную характеристику знати Марцеллин заканчивает цитатой из Цицерона: «... ничего на свете не признают они хорошим, кроме того, что приносит выгоду, и к друзьям относятся, как к животным: любят больше всего тех, от кого надеются получить пользу» 84.

Писатель подвергает критике почти все социальные слои современного ему общества, сверху донизу: ни императоры, ни знать, ни гражданские и военные чиновники, ни римский плебс — ничто не ускользает от желчных разоблачительных инвектив историка. Социальные корни этих обличительных тенденций Аммиана надо искать, видимо, в глубоком недовольстве той части позднеримской языческой интеллигенции, которая была оттеснена от господствующего положения в сфере образования и культуры 85.

В произведении Аммиана явно ощущается не аристократизм крови, а аристократизм духа; он всегда показывает превосходство образованного и мыслящего ученого над бездуховной новой римской знатью, придворными льстецами, продажными чиновниками, невежественной чернью. {136}

При всем том, однако, историк не впадает в пессимизм, и не считает, что империя оказалась в безысходном тупике. Его позитивный идеал лежит не только в далеком героическом прошлом Рима, но и в возрождении гражданского духа римлян.

Аммиан не грозный судья своего века и государства, не сторонний наблюдатель, а сострадающий бедам отечества участник событий. Он обличает пороки, чтобы исправить их. Он верит в незыблемость Римской империи и видит не только ее достойное прошлое, позорное настоящее, но и величественное будущее.

Научное и художественное кредо Аммиана состояло в том, что истина — выше красоты изложения, содержание — важнее формы. Он высмеивает историков многословных, увлекающихся мелочами и вычурностью слога, но в то же время достаточно трезво оценивает недостатки собственного стиля, советуя своим продолжателям «дать своей речи более высокий полет» 86.

Композиция труда Аммиана, при отсутствии единства места и времени действия, отличается внутренней цельностью и простотой. Исторические события разыгрываются как бы на движущейся сцене, переносящей читателя то на Восток, то на Запад — туда, где живут и борются герои Аммиана. Хронологическая последовательность повествования нарушается как бы наплывами воспоминаний, вставными новеллами, античными реминисценциями, философскими размышлениями, естественнонаучными экскурсами. Но все это на первый взгляд несколько беспорядочное изложение объединено строгим единством темы, внутренней логикой событий.

В кульминационных местах книги (персидский поход Юлиана, войны Валента с готами) Аммиан использует композиционный принцип античной трагедии. Рассказ начинается с развертывания темы, затем автор переходит к нагнетанию дурных обстоятельств и предзнаменований, далее следует развитие темы, и все завершается катастрофой, связанной с гибелью героя.

Аммиан был талантливым рассказчиком, подлинным художником, с собственным вдением мира, оригинальными литературными приемами и средствами изобразительности. Художественные приемы Аммиана весьма разнообразны. Особенно часто он прибегает к методу контрастирования. Добро и зло воплощаются в положительных и отрицательных героях, причем Аммиан не ограничивается лишь внешней их характеристикой, но дает и психологические портреты (например, образ Юлиана — носителя добра и фигура Констанция — вершителя зла).

Аммиан тяготеет и к драматизации событий, порою переходящей в трагическую патетику. Его сочинение изобилует потрясающими по своей яркости картинами, особенно в батальных сценах: на поле битвы льются потоки крови, раздаются предсмертные стоны, лежат груды распростертых тел. Для усиления эффекта Аммиан, например, изображает мертвого воина, с рассеченной надвое головой, который и после смерти продолжал стоять на ногах, словно столб, зажатый в толпе солдат, сгрудившихся у стен Амиды 87. Не менее драматично описаны казни, пытки, стихийные бедствия. {137}

Вдохновляясь героикой гомеровского эпоса, Аммиан порою прибегает к эпической стилизации. Стоит прочесть его описание осады Амиды и особенно битвы над телом сына варварского царя 88, как невольно перед глазами возникает картина боя над павшим Патроклом.

Но если изображение подвигов героев, особенно Юлиана отмечено высоким пафосом, то когда речь идет о произволе императоров и страданиях жертв деспотизма пафос становится обличительным.

Патетика свойственна Аммиану и при описании торжественных массовых сцен: коронаций императоров, их выходов к народу, речей к солдатам. Массовые сцены (кроме битв) у Аммиана в значительной степени театрализованы. Для их воссоздания писатель привлекает особенно эффектные средства изобразительности. Он стремится поразить воображение читателя великолепием императорского пурпура, красочностью знамен, пышностью процессий, блеском оружия, монументальностью зданий, пестротой толпы 89.

Аммиан — большой мастер изображения массовых сцен (см., например, рассказ о внезапном нападении варваров на императора Констанция во время его речи к войскам 90, или о бедствиях народа, покидающего сданный персам Нисибис 91). Умение достичь яркой образности картин — одна из самых сильных сторон его, творческой манеры 92.

Палитра изобразительных средств Аммиана столь многоцветна, что в ней находится место и для гротеска. Писатель применяет этот художественный прием, когда бичует пороки римского общества и часто облекает в форму гротеска критику современности. При этом гротеск сочетается у него с иронической метафорой, гиперболой и насмешкой. Описывая выезд окруженного толпой рабов богатого римского вельможи, Аммиан с едкой иронией сравнивает самого вельможу с полководцем, а его лизоблюдов и челядь — с войском 93.

Но гротеск как изобразительное средство Аммиан использует только в тех случаях, когда тот или иной персонаж достоин насмешки. Комичен, например, контраст между надменностью императора Констанция и истинной сущностью этого боязливого и подозрительного государя. С иронией рассказывает писатель о том, что Констанций, свыкшись с личиной властителя, изображал из себя чуть ли не статую: «Никогда не видели, чтобы он на людях прочищал нос, плевал, вертел головой» 94. На деле же этот император был человеком слабохарактерным, падким на лесть, верил наветам придворных, вечно дрожал за свою власть.

Изображению императоров и других политических деятелей уделено немало места в сочинении Аммиана. Пожалуй, именно эти мастерски на-{138}писанные портреты и принесли ему наибольший успех у читателя 95. Портрет того или иного лица обычно приводится непосредственно после его смерти. Композиционно эта эпитафия-портрет строится в согласии с твердо установленным каноном: рождение героя, сведения о его родителях, воспитание, деятельность, характер, подвиги, смерть.

Аммиан обрисовывает внешний облик персонажа и одновременно дает его психологическую характеристику. Порою внешность человека счастливо гармонирует с его нравственным обликом (Юлиан), но иногда она представляет собой как бы личину, которая скрывает его истинную сущность (Констанций). В каждом герое подчеркивается главная, преобладающая черта характера. У Констанция это постоянный страх потери своей власти, у Юлиана — справедливость и доблесть, у Прокопия — сумрачность и скрытность, у Валентиниана I — вспыльчивость и гневливость, у Валента — жестокость и подозрительность.

Характеризуя личные свойства того или другого императора, Аммиан. часто ставит попутно важные социально-политические и морально-этические проблемы. Его, например, интересует вопрос о влиянии власти на личность человека, психология насилия и жестокости, проблема доблести и гражданственности.

При всей подчеркнутой объективности характеристик Аммиана в них всегда присутствует, однако, и личная оценка автора, причем она носит не только нравственный, но нередко и политический характер. Эта оценка неизменно связана у Аммиана с ответом на главный вопрос: приносил или нет данный правитель пользу Римскому государству, улучшалась ли при нем жизнь общества.

И хотя психологическим характеристикам Аммиана порой не хватает глубины проникновения во внутренний мир человека, хотя на некоторых его портретах лежит оттенок подражательности, гражданская позиция писателя, смелость и нелицеприятность его оценок, жизненная правда образов придают портретной галерее Аммиана непреходящую ценность. А сам Аммиан при каждом повторном чтении его труда открывается читателю все новыми гранями своего незаурядного дарования.

Евнапий, Олимпиодор, Зосим —

идеологи языческой оппозиции

В своих идейных исканиях и социально-политических устремлениях Аммиан Марцеллин не был одинок. Среди светских историков IV—V столетий три имени стоят рядом с именем Аммиана: Евнапий, Олимпиодор, Зосим. Стоят рядом, но и на много ниже его. Такая оценка, возможно, определяется тем, что первым двум явно не повезло: их сочинения дошли до потомства лишь в искаженном виде, в небольших отрывках. Последний же из этих историков сам навредил себе в глазах исследователей своей крайней пристрастностью и непримиримостью суждений.

Всех их, однако, роднит с Аммианом общая идейная направленность их исторических произведений: симпатии к угасающему язычеству и ярко выраженная оппозиционность к правлению «христианских» императо-{139}ров, приверженность к античной культуре и прославление общего для них кумира — императора Юлиана.

На переднем крае идейной борьбы IV—V вв. в лагере сторонников язычества и приверженцев античной рабовладельческой цивилизации находился малоазийский грек Евнапий (345—420).

Он родился в лидийском городе Сарды, еще остававшемся в те годы богатым и оживленным центром, где скрещивались греческие и восточные культурные влияния. На всю жизнь будущий историк сохранил особое пристрастие к мистическим восточным культам и терпимость к пестрой языческой культуре различных народов, населявших империю 96. Выходец из достаточно состоятельной семьи, Евнапий получил превосходное образование в Афинах — последнем центре языческой науки и философии. Ученик и убежденный последователь знаменитого в те годы софиста и философа неоплатоника Проэресия, умный и способный юноша вскоре постиг тайны античной философии и риторического искусства. Евнапий увлекся также изучением естественных наук, в особенности медицины, и был не только почитателем, но и другом прославленного медика Оривасия.

Овладев современными знаниями в различных сферах науки, Евнапий прослыл среди современников ученейшим мужем и приобрел известность как философ и ритор. Широкие познания позволили ему заняться литературным трудом. Его перу принадлежат сочинения различных жанров — от исторической прозы до жизнеописаний философско-риторического характера.

Наиболее значительным произведением Евнапия был его обширный исторический труд, известный под названием ”‛Υπομνήματα στορικά” сохранившийся, к сожалению, лишь в отрывках.

Писатель задумал свое историческое сочинение как продолжение популярной в его время «Истории» Дексиппа Афинянина. Это должно было быть широкое историческое полотно, охватывающее долгий период времени от смерти императора Клавдия II до 10-го года правления восточноримского императора Аркадия (от 270 до 404 г.).

По своей композиции, структуре и внутренней логике труд Евнапия еще весьма близок к произведениям античных авторов. Подобно большинству античных писателей Евнапий провозглашает тезис о том, что выявление истины всегда было, есть и будет основной задачей историка. Однако Евнапий понимает, как трудно историку быть объективным. Он ясно видит, сколько писателей, заботясь о личной безопасности, принуждены были в своих книгах писать с пристрастием об одних и с ненавистью о других. «Пишущий эту историю,— заявляет автор,— не шел этой дорогой; цель его — твердо придерживаться истины». Заботиться об истине, говорит Евнапий, дело великое, но весьма опасное. Сколько незримых опасностей подстерегает историка на тернистом пути поиска истины! Евнапия не покидают постоянные, тягостные опасения, что и он падет жертвой происков своих политических противников 97.

Как и другие античные и ранневизантийские авторы, Евнапий не чужд дидактики. Историк, по его мнению, обязан поучать читателя: ведь знание событий прошлого поможет юноше сравняться в мудрости со стар-{140}цем, постигнув то, чему в истории надо подражать, а чего избегать 98. Евнапий — сторонник прагматического освещения истории. Долг историка — излагать самую суть событий, а не просто перечислять факты в их хронологической последовательности. Отсюда — подчиненная роль, которую Евнапий отводит хронологии в историческом повествовании.

По сохранившимся фрагментам, конечно, трудно составить представление о мировоззрении писателя в целом и об историко-философской концепции его труда. Фрагменты произведения Евнапия дошли до нас в сильно переработанной редакции, в которой, по всей вероятности, некий благочестивый редактор вычеркнул все наиболее гневные выпады языческого историка против христианства. Но даже и в таком виде сочинение Евнапия отразило острейшую борьбу языческой и христианской идеологий: автор открыто превозносит язычников и хулит христиан. Основная его идея — восстановление язычества и противодействие распространению христианской религии. Оселком, на котором в то время проверялись политические симпатии и антипатии того или иного писателя, было отношение к кумиру языческой оппозиции и гонителю христиан — Юлиану Отступнику. И именно император Юлиан стал главным героем исторического сочинения Евнапия.

Панегирический характер описания Евнапием правления Юлиана был ясен самим византийцам: уже в IX в. Константинопольский патриарх Фотий заметил, что «История» Евнапия составлена «почти что для одного восхваления Юлиана» 99.

Ревностный язычник, Евнапий рисует Юлиана как самую выдающуюся фигуру своей эпохи, как крупнейшего государственного деятеля, «которому род человеческий поклонялся, как некоему богу» 100. «Юлиана,— пишет историк,— я не знал лично, ибо в его царствование был еще ребенком, но любил его, потому что видел общую к нему любовь всех людей» 101. Прославляя Юлиана, писатель был одушевлен живым и искренним чувством. Он наделил своего любимца лучшими человеческими качествами: мудростью, добродетелью, храбростью. В труде Евнапия Юлиан предстает добрым и умным правителем. От природы кроткий и снисходительный, он был доступен всем, кто искал его помощи. Его милость простиралась даже на врагов: сила рук и храбрость воина, утверждал император, полезны в бою, но зачастую врагов скорее можно укротить не оружием, а справедливостью, соединенной с властью 102. Юлиан был грозен, по словам историка, лишь для дурных и преступных людей. Он быстро и справедливо творил суд и расправу над виновными, и в его правление «нельзя было уже ни обижать, ни скрываться, обидев кого-нибудь» 103. Справедливость этот император ставил превыше всего и считал источником всех добродетелей. Любовь и преданность солдат сопутствовала Юлиану в его ратных походах. После гибели Юлиана солдаты его легионов с горестью поняли, что другого начальника они найдут, но равного ему им не отыскать никогда. Многим, рассказывает Евнапий, Юлиан казался божеством, принявшим человеческий образ. Вели-{141}чием духа равный божеству, он преодолел все низменное, унижающие человечество слабости человеческой природы. «Он поднялся из бездны волн, увидел небо, узнал, что в нем прекрасно, и, сохранив еще плоть, беседовал с бесплотными» 104.

В этих восторженных восхвалениях Юлиана чувствуется влияние мистических представлений неоплатонизма и восточных религиозных учений.

Для социально-политических взглядов Евнапия весьма показательно его отношение к императорской власти. Историк считает ее необходимой для общества, но она полезна лишь тогда, когда находится в достойных руках. Юлиан был для Евнапия идеалом правителя и «достиг трона не потому, что искал царства, но потому, что видел, что человечество испытывало нужду находиться под царской властью» 105.

Императорская же власть в руках дурных правителей несет великие бедствия государству. «К природе человека бог примешивает что-либо худое; подобно тому, как он дает морским ракам желчь и розам шипы, так во властителях сеет сластолюбие и леность, и хотя цари и могли бы устроить жизнь рода человеческого и соединить его в одно общество, но, обращаясь к тленному, они предаются удовольствиям и не ищут бессмертной славы» 106.

Такими дурными правителями, принесшими бедствия народам империи, с точки зрения Евнапия, были христианские императоры Валент, Феодосий I и Аркадий. Особую ненависть питает историк к Феодосию I — именно он был для него прямым антиподом философа на троне — Юлиана. Если Юлиан блистает всеми добродетелями, то Феодосий исполнен самых низких пороков и терзаем необузданными страстями. В правление Феодосия «наводнение бедствий было так велико, что для подданных империи казалось сокровищем, светлым днем, когда варвары одерживали победу» 107. Овладев великой державой, Феодосий «доказал справедливость мнения древних, что власть — великое зло и что человек во всем может быть тверд и постоянен, но не может вынести своего счастья. Едва достиг он верховной власти, как поступил подобно молодому человеку, который, получив в наследство от отца большое богатство, накопленное бережливостью и честной жизнью... всеми средствами неистово губит то, что ему досталось» 108. Злодею на троне подражали льстецы и приближенные, и в его царствование, замечает писатель, всеобщий разврат приобрел столь великую силу, что начальники приносили населению зло худшее, чем враги 109. В результате дурного правления Феодосия дела римлян пришли в полное расстройство и империи грозила гибель.

Придя к такому пессимистическому выводу, историк ищет объяснение столь горестных событий и находит его в провиденциалистской идее божественного предопределения, однако понимаемого им в античном, а не в христианском духе 110. {142}

Беспощадно бичует Евнапий продажность государственной власти и при Пульхерии, когда «выставлялись на публичную продажу народы для желающих купить управление ими... Законы были не то что непрочнее и тоньше паутины, как говаривал скиф Анахарсис,— они рассеивались и разносились по ветру легче праха» 111.

Как и у Аммиана Марцеллина, у Евнапия критика верховной власти, политики христианских императоров сочетается с враждебным отношением к низам общества, к народным массам. Например, писатель негодует на то, что при временщике Руфине возвысились лица низкого звания 112.

Постоянно ощущая свою избранность образованного римлянина и рафинированного поклонника языческой культуры, Евнапий не желает верить в возрастание силы христианской религии. Он весь живет еще в языческом прошлом, милом и дорогом его сердцу.

Его религиозно-философские взгляды представляли собой эклектическое соединение неоплатонической философии с различными мистическими верованиями восточных народов. Возможно, Евнапий был посвящен в Элевсинские мистерии. Особенно ярко враждебные к христианству настроения Евнапия проявились в созданном им жизнеописании философов-неоплатоников IV в.

Дата добавления: 2015-05-09