Особенности 14 страница

Красочно описан Филосторгием диспут Юлиана с христианскими иерархами в Антиохии. Спор шел о природе Христа. Юлиан оспаривал тезис христиан о вечности Христа. Христиане же доказывали вечность божественной природы Христа и временность его воплощения в человека. Юлиан с насмешкой отверг эту идею, ведущую к представлению о том, что Христос якобы родился дважды. Он привел пример Гермеса Трисмегиста и Пифагора, которые, согласно языческому представлению о переселении душ, родились даже трижды. Христиане парировали эти аргументы, обнаружив хорошее знание античной философии 195. Возмущенный Юлиан в гневе воскликнул: «Клянусь вожделеннейшим для меня, блистающим золотыми лучами и всемирным Солнцем, что не позволю безбожному христианскому роду учиться греческим наукам!» 196 Император вскоре действительно издал эдикт о запрещении христианам получать классическое образование в языческих школах.

Филосторгий приводит аргументы христиан против обожествления Солнца Юлианом. Христианские богословы напомнили, что философ Анаксагор представлял Солнце в виде огромного раскаленного камня. Учение Анаксагора было воспринято Архелаем и Периклом, Сократом и Платоном. Сам Юлиан, последователь платонической школы, не должен игнорировать выводы своих учителей 197. Однако, пишет Филосторгий, Юлиан, испытавший на себе большое влияние философа Максима из Ионии, категорически отверг все доводы своих противников 198.

Филосторгий, как и другие еретические писатели, был сторонником независимой и свободной от власти государства церкви. Признавая силу государства как суровую необходимость, он решительно выступал против вмешательства императоров в догматические дела церкви. Вместе со своими друзьями-евномианами Филосторгий отвергал всяческие компромиссы в делах веры, высмеивал расчетливых политиков, сановников и придворных дам из окружения василевсов, податливых на милости двора церковных иерархов, угодливо признававших верховенство светской власти над церковной. Иногда его высказывания перекликались с подобными же суждениями представителей крайних течений внутри православия: лавировавшие в политике церковные иерархи в равной степени не пользовались благосклонностью ни со стороны Филосторгия, ни со стороны наиболее ортодоксальных приверженцев Никейского собора.

Бескомпромиссная позиция Филосторгия, его беспощадное разоблачение всех язв и бедствий империи, по мнению некоторых исследователей, объясняется влиянием на него мрачных пророчеств Апокалипсиса и {221} идей хилиазма. Действительно, Филосторгий, в отличие от Сократа Схоластика, Созомена и Феодорита Киррского, более трагично воспринимал свое время, окружавшую его действительность. Историк пишет, что в его время вся земля, как никогда в прошлом, была охвачена кровавыми войнами, убийствами. Европа, Азия и Африка захлебнулись в крови, и города их превратились в руины. Жители, уцелевшие от нашествия варваров, гибли от чумы, голода, землетрясений, пожаров и наводнений, града, стужи и других разбушевавшихся стихий 199. Эти грозные события, охватившие всю империю, в изображении Филосторгия действительно выглядят как исполнение пророчества Апокалипсиса. Но вряд ли все дело можно свести только к влиянию мрачных предсказаний и кошмарных видений Апокалипсиса. Сама суровая жизнь, нелегкая судьба гонимого еретика в гораздо большей степени, чем любая книжная мудрость, воздействовали на его восприятие мира, рождали пессимистические настроения в легко ранимой душе экзальтированного писателя.

«Церковная история» проникнута верой в чудеса. В своей экзальтации Филосторгий близок, как это ни парадоксально, к мистически настроенным языческим мыслителям, подобным Ямвлиху и Юлиану. Все явления природы и человеческой жизни он пытался истолковать как проявление воли божества. Провидение приоткрывает людям завесу будущего через различные знамения: на небе вспыхивают огненные кресты, появляются фантастического вида кометы и метеоры. Писатель не только верит в существование рая, но даже описывает его местоположение 200.

Филосторгий не отрицает значения естественных наук, даже признает возможность классификации явлений природы, животных и растений, но для него непреложной истиной является скудость и шаткость человеческих познаний и расчетов в сравнении с высшей волей божества. По его мнению, бог создал природу не для удовлетворения любопытства высокомерных ученых, а для назидания простых и верующих человеческих душ.

Филосторгий, бесспорно, обладал литературным талантом. Картины жизни нарисованы им сочными красками. Герои его не трафаретны — это не безликие тени, а живые люди с их страстями, борениями, интригами и честолюбивыми расчетами. Уже одной галереи портретов «Церковной истории» достаточно, чтобы признать Филосторгия талантливым писателем и незаурядным историком. Ему доступны тонкости языка, изысканность стиля, он питает явное пристрастие к аттикизму. Повествование его, однако, не лишено вычурности, отражавшей литературные вкусы того времени. Быть может, у Филосторгия и нет элегантной утонченности и аристократизма Созомена или глубоких познаний Евсевия и Сократа, но в его произведениях отражена правда жизни.

Филосторгий может с правом носить звание историка — он заботится о достоверности изложения и критике источников. Исторический кругозор автора достаточно широк, его осведомленность в делах империи не вызывает сомнений. Известия о событиях светского характера разнообразны, оценки их самостоятельны, хотя и излишне категоричны. Зачастую рассказ Филосторгия представляет собой как бы негативное изображение по сравнению с трудами ортодоксальных историков. Конечно, Филосторгий {222} тенденциозен, порою фанатичен. Однако ему чужд беспощадный ригоризм в вопросах веры Феодорита Киррского, он более человечен и терпим, чем другой еретический историк последующего времени — Иоанн Эфесский. Филосторгий приоткрывает для нас завесу над плохо сохранившейся еретической литературой, дает возможность глубоко понять мировоззрение еретиков-ариан, составлявших в его время бóльшую часть населения империи. Это, разумеется, значительно повышает ценность его сочинений. Был ли Филосторгий объективен? Разумеется, нет! Но он искал истину и верил в нее. Пусть он понимал ее по-своему и видел мир сквозь призму своей религиозной доктрины, но писал он свое сочинение безусловно искренне, нелицеприятно, не заботясь о своей личной судьбе, не гонясь за милостями великих мира сего.

Захария Ритор

В Византии V—VI вв. в связи с усилением влияния монофиситов, естественно, появляется монофиситская апологетическая литература. Труды сторонников этого религиозного течения, как и другие еретические сочинения, к сожалению, дошли до нас в далеко не полном виде и, как правило, в интерпретации восточных, главным образом сирийских, авторов. Это объясняется, по-видимому, тем, что еретические книги уничтожались победившими ортодоксами и сохранялись лишь в тех областях империи, в частности в Сирии, Египте и Палестине, где монофиситское учение продолжало жить в последующее время.

К произведениям монофиситского направления в ранневизантийской церковной историографии относится «Церковная история» Захария Ритора, или Схоластика. Об авторе ее известно достаточно много из его собственного сочинения, посвященного главе монофиситской церкви — патриарху Северу.

Захария родился в Палестине, в гавани города Газы — Майюме. Даты его жизни точно неизвестны, предположительно он родился в 70-х годах V в., а умер около 560 г. Курс светских наук юноша прошел в Александрии в то время, когда архиепископом этого города был Петр Монг (482—487) 201. Одним из его учителей был известный в то время софист Аммоний. Затем, вероятно, в 489 г., он переехал в Бейрут, центр правовой науки той эпохи, и изучал право 202. Завершив юридическое образование, Захария поступил на государственную службу в Константинополе 203.

Захария был братом знаменитого писателя и ритора Прокопия из Газы. Они были выходцами из кругов образованной интеллигенции восточных провинций империи. Вместе с тем Захария был тесно связан с сановной аристократией столицы. Свой труд он посвятил влиятельному константинопольскому вельможе Евпраксию 204.

В юности Захария учился вместе со страстным проповедником доктрины монофиситов будущим патриархом Севером. Долгие годы их связывали общность религиозно-политических взглядов и большая человеческая {223} дружба. Несомненно, что именно под влиянием Севера Захария стал монофиситом, однако в приверженности к этому церковному течению он не проявлял такой же горячности, как его друг.

Однако близость к Северу, чей могучий ум и страстный темперамент покоряли всех его приверженцев, не прошла бесследно и для Захарии. Не исключено, что именно по совету Севера Захария оставил светскую карьеру адвоката и вступил в клир. Образование, умение лавировать в сложной обстановке, связи в аристократических кругах помогли ему подняться по церковной иерархической лестнице и стать епископом Митилены. В своей деятельности Захария проводил умеренную монофиситскую политику и поддерживал компромиссное соглашение, выдвинутое в Энотиконе в 482 г. 205

Позднее, однако, Захария изменил монофиситам и оказался среди епископов, подписавших в 536 г. решения собора в Константинополе, где были осуждены монофиситы и их глава патриарх Север. Мы не знаем причин, заставивших Захария сделать такой крутой поворот: ведь, осудив монофиситов, он предал своего друга и бывшего единомышленника Севера, отрекся от своих религиозных убеждений. Возможно, что решающую роль здесь сыграли причины политического характера, нажим правительства и соображения личного благополучия. Во всяком случае, знаток церковной историографии ранней Византии Г. Барди метко и с иронией пишет, что Захария «был монофиситом лишь до тех пор, пока им можно было оставаться безопасно» 206. Так или иначе, поведение Захарии в отношении Севера бросает тень на нравственный облик этого писателя.

Захария Ритор не был историком по призванию. Он не ставил задачей продолжить сочинения церковных историков Сократа или Созомена, хотя его труд хронологически к ним примыкает. Он не стремился, как другие церковные авторы, идти по стопам Евсевия Кесарийского.

«Церковная история» Захарии Ритора была написана на греческом языке. К сожалению, подлинный текст ее не сохранился: она дошла до нас лишь как часть компилятивного труда, составленного, по всей вероятности, сирийским летописцем из Амиды. В науке это сочинение известно под именем Хроники Псевдо-Захарии 207. Анонимный компилятор перевел на сирийский язык труд Захарии Ритора, сократив его и сделав из него эксцерпты, так как он нашел это сочинение излишне «многоречивым» 208. Тем не менее ядро произведения Захарии Ритора поддается восстановлению. В центре повествования находились церковные события 450—491 гг. В книге много места отведено личным переживаниям и впечатлениям автора, что придает живость и достоверность его рассказу. Исторический горизонт Захарии Ритора довольно узок, он ограничен событиями на Востоке империи. Это придает его «Церковной истории» локальный характер.

Чем объяснить восточную ориентацию сочинения Захарии Ритора? Не лишено известной доли достоверности предположение, что «восточный колорит» этому труду придал его переводчик сириец Псевдо-Захария. Возможно, что восточная ориентация была результатом компиляторской {224} деятельности Псевдо-Захарии, который отбирал из «Церковной истории» Захарии Ритора в первую очередь материал, касающийся сюжетов, интересующих читателей восточных провинций империи. Но это лишь гипотеза.

Скорее всего, объяснение особого пристрастия Захарии Ритора к событиям на Востоке надо искать в биографии автора, проведшего многие годы в Палестине и Египте, в его монофиситских религиозных воззрениях, истоки которых восходят также к восточным провинциям Византии. Кроме того, объяснение этому можно усмотреть и в большей осведомленности Захарии Ритора именно в восточных делах. События, происходившие во всей огромной империи, он знает явно недостаточно, а источники о них ему, видимо, были малодоступны 209.

Ориентация историка на Палестину и Египет имеет свои плюсы и минусы. С одной стороны, особый интерес к Востоку ограничивает повествование локальными событиями, с другой — проливает свет на настроения интеллигенции и клира восточных провинций, где кипели особенно ожесточенные религиозные споры. Для современного исследователя сочинение Захарии Ритора приобретает ценность еще и потому, что о событиях его «Церковной истории» в других трудах, посвященных этому периоду, в произведениях Феодора Чтеца, Василия Киликийского и Иоанна Диакриномена, ничего не сказано или сказано явно недостаточно 210. Поэтому он заполняет значительную лакуну в церковной историографии V — начала VI в.

«Церковная история» Захарии Ритора была написана во многом по свежим следам событий на Востоке, причем автор широко использовал устную традицию. По сравнению с другими «Церковными историями», особенно Евсевия Памфила, Сократа и Созомена, произведение Захарии Ритора мало документировано. Политическая история Византии V в. освещена сравнительно слабо, о важнейших событиях жизни всей Византийской империи упоминается лишь мимоходом, в поле зрения автора находятся прежде всего церковная история и религиозные споры.

Каковы же социально-политические воззрения Захарии Ритора?

Думается, что в мировоззрении этого писателя нашли отражение умеренно-оппозиционные настроения высшего клира восточных провинций, примыкавшего к тому крылу монофиситов, которые воздерживались от открытой конфронтации с правительством империи. В предисловии к «Церковной истории» Захария Ритор подчеркивает свои тесные связи с высшим духовенством монофиситского толка 211. Не исключена и известная эволюция мировоззрения автора: от крайних монофиситских увлечений его молодости, связанных с близким общением и дружбой с Севером, до конформизма и приспособленчества, нашедшего отражение в его участии в соборе 536 г., осудившем непреклонного главу монофиситов. Но опять-таки это тоже только одна из гипотез. Оппозиционность Захарии несколько приглушена его приверженностью к сановной знати столицы и высшему духовенству. Зато социальная позиция историка проявляется не только в связях с аристократическими кругами Византийской империи, но и в равнодушии, переходящем иногда в недоброжелательность, по отношению к народным массам. {225}

Помимо «Церковной истории», перу Захарии Ритора принадлежало несколько произведений богословского характера. Он написал трактах «De mundi opificio» — полемическое сочинение против манихеев, сохранившееся лишь во фрагментах. В сирийских переводах дошли до нас и агиографические сочинения Захарии: «Житие Исайи Аскета» и «Житие Севера Антиохийского» 212.

Нельзя обойти молчанием и труд Псевдо-Захарии, столь тесно связанный с Захарием Ритором. Анонимный сирийский автор воспользовался текстом «Церковной истории» Захарии Ритора для III—VI книг своего сочинения, книги I—II и VII—XII собраны из различных источников, в частности произведений Моисея Аггельского, Симеона Бетаршамского и др.

Уроженец города Амиды, Псевдо-Захария, по-видимому, был знаком с богатой библиотекой Мары Амидского, материалы которой он широко использовал. Свежий и живописный локальный материал позаимствовал он как из устной традиции, так и из Амидского архива 213. Местное влияние, несомненно, чувствуется в его детальном, исполненном горечи повествовании об осаде Амиды персидским шахом Кавадом I, написанном под воздействием рассказов очевидцев этого трагического события.

Автор занимает недоброжелательную к центральному правительству политическую позицию. Он достаточно независим в суждениях и в предисловии к своему труду откровенно говорит, что не будет стремиться называть «императоров победоносными и мужественными, стратигов храбрыми и доблестными, епископов благочестивыми и блаженными, монахов скромными и достойными уважения за их образ жизни» 214. Это свидетельствует о желании Псевдо-Захарии не только отойти от словесных штампов, созданных в литературе того времени, но и показать критическое отношение к сильным мира сего. Отказ от льстивого восхваления власть имущих — яркий показатель политических взглядов историка.

Современные ему события Псевдо-Захария освещает охотно и с большой заинтересованностью. Намеченную им в предисловии политическую программу он воплощает в конкретном освещении исторических событий.

Он не скрывает поражения империи: описывая, например, действия византийских военачальников в районе Амиды в период войны между Византией и Ираном в 502—506 гг., он показывает их трусость и бездарность. Узнав о приближении Кавада, стратиги Ареобинд, Патрикий и Ипатий в страхе обратились в бегство и стали виновниками гибели многих ромейских солдат, которые вместе с лошадьми попадали со скал — «разбились насмерть или покалечились» 215.

В труде Псевдо-Захарии сохранилось немало ценных сведений по истории Ближнего Востока, в частности о первых арабских государственных объединениях, возникших еще до образования Халифата. Интересный материал и стремление к объективности делают труд Псевдо-Захарии важным источником для истории ранней Византии 216.

В церковной историографии раннего периода Захарии Ритору и его компилятору Псевдо-Захарии принадлежит место умеренных и непосле-{226}довательных защитников монофиситской религиозной доктрины. Их сочинения проливают дополнительный свет на сложную борьбу не только монофиситов и православных, но и на столкновения и раскол внутри самой монофиситской церкви. Водораздел внутри монофиситской общины проходил между крайне левым крылом во главе с Севером и умеренным большинством, к которому примыкал и Захария Ритор. Захарию Ритора, на наш взгляд, нельзя отнести к числу выдающихся церковных историков: колеблющаяся, непоследовательная религиозно-политическая позиция делает его изложение несколько расплывчатым и вялым. Большей силой слова и выразительностью отличался Псевдо-Захария, но его исторический горизонт был весьма ограничен. Однако сочинения обоих этих церковных историков — немаловажное звено для воссоздания основных этапов развития церковной историографии еретического направления.

Значительно более видное место в церковной историографии еретического направления занимал другой монофиситский историк и церковно-политический деятель — Иоанн Эфесский.

Иоанн Эфесский

Мрачная, порою трагическая и удивительно цельная в своем непреклонном фанатизме фигура монофиситского епископа Эфеса Иоанна в VI в., бесспорно, возвышается над всеми церковными историками еретического направления.

Прозванный по месту своего епископства Эфесским или Асийским, Иоанн при жизни приобрел широкую известность как неутомимый борец за торжество монофиситского учения, а после смерти его исторические сочинения снискали ему литературную славу.

Иоанн Эфесский — сириец по национальности, амидянин по происхождению, монофисит по вероисповеданию, родился около 506/07 г. в местечке близ Амиды. В те годы Амида была одним из главных очагов монофиситства на Востоке.

Амидская область славилась обилием монастырей и монашества, фанатически преданного учению монофиситов 217. Именно здесь расцвело восточное монофиситство и проповедь Севера о единой божественной природе Христа нашла горячих прозелитов. Амидская область, расположенная на границе империи с Персией, обнимала долину верхнего течения Западного Тигра с прилегающим к ней предгорьем Армянского Тавра. Население ее отличалось необычайной этнической пестротой: наряду с местными арамейскими племенами здесь жили сирийцы, армяне и другие восточные народности; влияние греков было сравнительно незначительным, и в этом регионе именно среди христианизированного местного населения широко распространилось монофиситство, проповедь которого вело многочисленное здесь монашество.

Отличалось Амидское монашество духом нетерпимости и фанатизма, исключительной экзальтированностью и склонностью к суровому аскетизму. Ненависть к человеческой природе, чуждая греческому видению мира, органическое отрицание философского умозрения и античной культуры, крайний мистицизм привели к тому, что монашество Амиды заняло в {227} христологических спорах VI в. наиболее бескомпромиссную монофиситскую позицию.

В этой социокультурной среде родился, вырос и провел значительную часть жизни будущий монофиситский церковный историк Иоанн Эфесский. Семья его, достаточно состоятельная, по-видимому, принадлежала к местной землевладельческой знати. Но род Иоанна преследовали несчастья — все мальчики этой семьи умирали в младенчестве от какой-то загадочной наследственной болезни. Двух лет от роду заболел ею и Иоанн, но был спасен монахом соседнего монастыря Мароном, знавшим тайны народной медицины. По обету за исцеление сына родители отдали четырехлетнего Иоанна в монастырь. Его спаситель столпник Марон, суровый аскет и подвижник, страстный монофисит, стал духовным отцом и воспитателем мальчика.

Участь Иоанна была решена, его судьба отныне на всю жизнь оказалась связанной с монофиситской церковью.

Детство и юность Иоанна прошли в монастыре, где он рос, воспитывался и получил образование по канонам монастырского обучения. В монастыре Иоанн изучал прежде всего Священное писание и богослужебные книги. Образ мышления и манера изложения, проявившиеся позднее в его сочинениях, полностью исключают какое-либо влияние на него классического образования и риторской школы. Вместе с тем он с детства знал греческий язык, на что указывают многочисленные грецизмы, присущие его стилю. Известная привилегированность положения Иоанна в монастыре и знание греческого языка свидетельствуют о богатстве и знатности его семьи, ибо греческий язык был распространен лишь в высших слоях амидского общества.

Жизнь Иоанна Эфесского была наполнена драматическими событиями, а порою даже трагическими коллизиями. Аскетическая, связанная с крайними проявлениями религиозности, но все же относительно размеренная жизнь юноши Иоанна в монастыре была нарушена начавшимися в конце правления Юстина и в начале царствования Юстиниана жестокими гонениями против монофиситов. Кульминацией этих гонений было изгнание властями из Амиды тысячи монахов. Знаменитая «Амидская тысяча» долгое время скиталась по монастырям Востока, терпя неимоверные лишения, прячась в пустынях и горах. Иоанн Эфесский, связав свою судьбу с «Амидской тысячей», испил полной чашей и горечь изгнания, и жестокость гонителей. Мистические настроения, приверженность аскетизму, презрение к жизненным благам и повышенная религиозность помогли Иоанну перенести тяготы гонений вместе с монахами «Амидской тысячи». Однако познания в церковной литературе, полученные в монастыре, живой ум и бесспорная одаренность, тяга к «книжным занятиям» выделяли Иоанна среди малообразованного амидского монашества. В 528/29 г., достигнув 22/23-летнего возраста, Иоанн получил сан диакона из рук монофиситского епископа Иоанна Телльского. Посвящение было совершено в глубокой тайне, ночью, в укромном месте, где епископ скрывался от преследования властей. С этого дня начинается церковная карьера будущего писателя.

Особенности характера и склада ума Иоанна, склонность к практической деятельности, поразительная наблюдательность и живой темперамент сделали из Иоанна Эфесского не мыслителя-богослова, а церковного деятеля — борца за победу монофиситского учения. {228}

Интерес к познанию мира и людей, любовь к дальним путешествиям заставили Иоанна бóльшую часть своей молодости в 30-х годах VI столетия провести в беспрерывных странствиях. Его биография, насыщенная яркими событиями, интересными встречами с выдающимися людьми того времени, создает впечатление, что Иоанн был постоянно в пути, в непрерывном движении. Он побывал в Сирии, Палестине, объездил весь Египет, жил некоторое время в Александрии, неоднократно посещал Константинополь. И всюду он вел беседы с видными богословами, учеными, церковными деятелями монофиситского направления. В перерывах между гонениями на монофиситов Иоанн возвращался в Амиду, откуда вновь совершал далекие путешествия — на Запад, в Малую Азию и Грецию 218.

В 540 г. Иоанн, приехав на берега Босфора, поселился в пригородном имении патриция Проба, покровителя монофиситов. Здесь Иоанн предался серьезным научным занятиям, познакомился с ученым монофиситом Симеоном, епископом Бетаршамским, слушал его беседы. В 541 г. Иоанн вновь отправился в путешествие, посетил Александрию и Палестину, заехал на обратном пути из Египта на Родос. Поездка Иоанна в Палестину совпала с началом чумы 542 г., описанной впоследствии в его историческом сочинении.

Вернувшись в столицу, Иоанн установил связи с монофиситскими иерархами, возглавлявшими монофиситский центр в Константинополе. Это открыло ему доступ в императорский дворец, где он получил покровительство Феодоры и был представлен императору Юстиниану. С тех пор, по словам Иоанна Эфесского, он в течение 30 лет был в близких отношениях с Юстинианом 219. Каким образом ярый монофисит мог стать приближенным православного императора? Сам Иоанн Эфесский считал, что Юстиниан, проводя политику объединения церкви под эгидой императорской власти, лишь формально защищал решения Халкидонского собора, а в глубине души якобы был весьма близок к монофиситам 220. Скорей всего, Иоанн преувеличивал симпатии императора к этой ереси.

Ключ к разгадке следует искать в изменчивой и неустойчивой церковной политике Юстиниана. Лавируя между монофиситским Востоком и православным Западом, Юстиниан неоднократно менял свое отношение к монофиситам. Горячая и, по-видимому, искренняя приверженность императрицы Феодоры к монофиситству дала возможность гонимым на Востоке монофиситам найти убежище в Константинополе. В столице появились общины монофиситских монахов, во дворце Гормизды поселилось около пятисот монофиситских монахов, которые превратили дворец в «великую и дивную пустыню отшельников» 221. В столице образовался новый центр восточного монофиситства, и руководители его пошли на сотрудничество с правительством во имя спасения монофиситской церкви.

Иоанн Эфесский утверждает, что он, сблизившись с императорским двором, ни на йоту не поступился своими религиозными убеждениями, {229} подчиняясь умной, тонкой, уступчивой политике Феодоры. А Юстиниан только в силу необходимости якобы был вынужден поддерживать православных.

Сближение это имело под собой вполне реальную почву. При всех разногласиях в религиозных взглядах Иоанна и Юстиниана существовала религиозно-политическая проблема, в решении которой их мнение было единым: общая ненависть к язычеству и стремление к его искоренению. Юстиниан, начав борьбу с сенаторской аристократией, предпринял ряд решительных мер против приверженцев «эллинского нечестия», распространенного в высших кругах византийского общества и среди части народа. Речь шла не столько о миссионерской деятельности, мирной проповеди христианства, сколько о полном, насильственном искоренении язычества, иными словами, об инквизиции.

Задумав уничтожить язычество в Малой Азии, император избрал для этой цели своим орудием Иоанна. Выбор монофисита, известного непреклонностью своих убеждений и решительностью характера, возможно, объясняется рекомендацией Феодоры, видимо, хорошо знавшей Иоанна. Для этой роли Иоанн, выросший среди восточных фанатиков и впитавший их ненависть к инакомыслящим, был самой подходящей фигурой.

Юстиниан, разумеется, потребовал от Иоанна обращать язычников, иудеев, еретиков в православную веру. Иоанн дал императору подобное обязательство, но втайне замыслил другое: надеясь на покровительство Феодоры, он рассчитывал не только искоренять язычество, но под видом христианской миссии распространять в Малой Азии монофиситство.

Итак, крутой поворот судьбы превратил гонимого в гонителя, беглеца в инквизитора. Миссионерская деятельность Иоанна в Малой Азии длилась с 542 по 571 г. Она была направлена сперва на обращение в христианство туземных племен Малой Азии, приверженных язычеству, и всех, кто продолжал пребывать в «эллинском заблуждении». Язычников под страхом смерти заставляли принимать христианство. Центром язычества в Малой Азии были горные области Тавра и Мисогиды. В неприступных горах Асии, Лидии, Карии и Фригии, по словам Иоанна Эфесского, «проповеди христианства не было от начала мира до сего времени» 222. Избрав опорным пунктом своей инквизиторской деятельности город Траллы, близ которого находилось огромное языческое капище, Иоанн со всей ревностью фанатика приступил к гонениям против язычников. Беспощадность его была убежденностью, жестокость — подвигом служения вере. Без содрогания он мог бросить язычника на растерзание зверям, сочтя это совершенно заслуженным и справедливым возмездием 223.

Иоанн первым делом разрушил главное языческое капище и на его месте в течение шести лет (542—548) построил большой монастырь. Повсюду фанатичный церковник разрушал языческие храмы, уничтожал памятники античного искусства. На месте храмов он возводил даже в самых неприступных местах, христианские церкви и монастыри. Всего в четырех указанных выше провинциях Малой Азии при нем было построено 12 монастырей и 39 церквей 224. {230}

В миссии Иоанна Эфесского участвовало много его сподвижников и друзей как из «монастыря сирийцев» в Сикках, предместье Константинополя, так и из Амиды. О масштабах их деятельности можно судить по сообщению Иоанна о том, что в Асии, Карии, Лидии и Фригии при нем было обращено в христианство 70 тысяч язычников 225. Юстиниан отпускал большие средства из казны для крещения и помощи новообращенным и на строительство христианских храмов.

Миссионерская деятельность Иоанна доставила ему большую известность. Он очень гордился ею и называл себя «сокрушителем идолов», «учителем язычников» 226. Борьба Иоанна Эфесского против язычества была высоко оценена Юстинианом: Иоанн сделался по сути главным инквизитором василевса, который расширил его полномочия, поручив ему борьбу не только против язычников, но и против иудеев и еретиков, и не только в Малой Азии, но и в столице.

Дата добавления: 2015-05-09