Мифологемы

Завершающим уровнем первичных первотектональных проекций являются мифологемы. Они представляют собой протомодели социальных ситуаций, в которых ролевые образы, с набором своих первотектональных функций, выступают элементами инвариантных структур межсубъектных отношений в социуме, вырастающих из досоциальных природно-психических детерминации. Эти протомодели, служащие как бы образцовой канвой социальных сценариев, своей совокупностью покрывающих почти всю топику социокультурного пространства, можно было бы назвать протосюжетами, при условии, что толкование слова сюжет здесь не сводится к литературоведческому или искусствоведческому пониманию.

Мифологема — это замкнутая и самодостаточная смысловая структура, моделирующая внутренне целостный образ пространственно-временного континуума. В мифологеме достигается синтез дискретности, поскольку мифологема, взятая извне, представляет собой дискретную сюжетно-смысловую монадическую структуру, и континуальности, поскольку тип внутренних отношений элементов структуры носит характер перманентной процессуальности, ибо, восходя к базовым первотектональным интенциям, выступает постоянным атрибутом культурного сознания. Эту мысль можно выразить проще, вспомнив замечательное высказывание о том, что миф — это то, чего никогда не было, но то, что всегда есть. Хронотоп мифологемы — это конструктивный топос, бесконечно обновляющий свой семантический материал, но сохраняющий базисную структуру внутренних отношений.

В этом смысле фольклорно-мифологическая традиция является исторически первым уровнем опосредования этих первотектональных прамоделей субъектно-объектных и межсубъектных (социальных) ситуаций, суть мифологем, реализованная в ещё чрезвычайно синкретическом материале, где олицетворённые стихии бессознательной части психики и антропизованные элементы физического пространства неотделимы от эмпирических реалий внешней социоприродной среды. Первичный семантический материал ввиду своего синкретизма и колоссальной коннотативной валентности чрезвычайно устойчив и, закрепляясь в письменной традиции, становится сквозной семантической маркировкой для набора мифологем-сюжетов, образующих базовый набор типических ситуаций в той или иной культурной традиции. Наборы мифологем в свою очередь играют роль стержневых топосов, в значительной степени формируя автомодель культуры, источник сакральной нормативности, ценностные установки, вплоть до образцов поведения в обыденных ситуациях[xlv].

Говорить о первотектональном уровне мифологем особенно сложно, поскольку именно здесь проходит трудноуловимая грань между универсальным (общекультурным) и особенным, специфическим для каждой отдельной этнокультурной общности.

Набор протосюжетов-мифологем вряд ли можно выстроить в какую-то единую для всех культурных традиций линию. Точнее, все эти линии будут выглядеть рядоположенными. Инвариантные суперпозиции межсубъектных отношений, сюжетные ситуации, моделирующие в образах основополагающие формы взаимоотношений человека с внешней средой (природной и социальной), персонифицированные экспликации внутренних душевных процессов — все это с трудом поддается содержательной классификации, поскольку разнообразные семантические характеристики опосредующего материала в соединении со структурной конструкцией мифологемы дают почти неисчислимое количество смысловых комбинаций, не говоря уже о множественности образных форм. Тем не менее формальная классификация, то есть классификация то типу опосредующего семантического материала, имеет богатую традицию, от психоаналитических интерпретаций Юнга и его последователей до этнографических и структурно-антропологических реконструкций и от “апокалипсической” и “демонической” образности Фрая и схем “дневного” и “ночного” режимов у Дюрана до сюжетных рядов космологических, антропогенетических, теогонических и многих других мифологических циклов, описываемых современной наукой о мифах.

Сама же группировка отдельных мифологем в генетические или типологические ряды ни о чём, собственно, не говорит.

Поиски инвариантной метаструктуры, некоего мифа мифов и текста текстов, ставят на путь генетической редукции и выявления исходных суперпозициональных отношений, трансцендентных ко всякому опосредующему материалу.

В качестве такой субстанциональной основы часто выдвигают космологическую оппозицию земля — небо, иногда называя её основным мифом и связывая с генезисной сущностью сакральной первожертвы: Паньгу в китайской, Пуруши в индийской, Диониса в греческой традициях[xlvi]. Ф. Ратцель называл этот бинарный комплекс “мировым мифом”[xlvii].

Безусловно, названный бинарный космологический комплекс лежит в самых глубинных пластах человеческой ментальности и вплотную подходит к первотектональным интенциям, выступая наряду с оппозициями мужской—женский и свет—тьма одним из их первичных опосредований.

Не пускаясь в подробный анализ семантических наслоений и структурной прагматики данного бинарного комплекса — этой теме посвящено множество исследований, — укажем лишь на то, что, по нашему мнению, первомиф в принципе не может строиться на открытой, т.е. бинарной, структуре. Дуализованное состояние не может считаться точкой отсчёта, поскольку дуализованные значения, даже самые первичные, всегда есть уже ставший результат распада некой предшествующей целостности, а не субстанциональное беспредпосылочное начало. Полноценная структура первомифа обязана включать в себя как образ этой недуализованной целостности, так и образ конечного снятия всех дуальных отношений. Первомиф, таким образом, должен увязывать имманентное (дуализованное) с трансцендентным (не дуальным) в единой и целостной завершенной структуре. Иначе говоря, в первомифе синтезируются отмеченная извечным дуализмом актуальная позиция человеческого бытия в культуре и план непротиворечивого до- или надкультурного бытия, увиденного с внешней и идеальной по отношению к актуальному бытию позиции. В этой связи представляются интересными идеи Фрая и Кэмпбелла о том, что основы первомифа связаны с жизненным циклом человека, где главным мотивом выступает тема “поисков”.

Здесь мы вновь возвращаемся к уже заявленной выше концепции великого триадического принципа и маркирующей его метамифологеме: рай изначальный — рай потерянный — рай обретённый. Разумеется, речь не идёт о том, что все протосюжеты — мифологемы — в той или иной мере воспроизводят данную метасхему. Однако можно говорить о том, что они соотносятся с последней как её фрагментации, обретающие самостоятельную завершённость при сохранении структурных или функциональных корреспонденции. Проецирование исходной метасхемы в различные морфологические и образно-ситуативные контексты с последующим фрагментированием сюжетных мотивов, дополнительными медиативными построениями, локальными инверсиями и иными смыслообразующими процедурами создает разнообразнейший набор структурно-семантических вариантов. Так, мономиф, по Дж. Кэмпбеллу, структура которого включает в себя три базовых элемента: исход — инициацию — возвращение, с последующим расчленением каждого на относительно самостоятельные сюжетные ряды, вполне может быть интерпретирован как производный коррелят вышеозначенной триадической мифологемы. Сама эта интерпретация, содержащая множество интереснейших моментов, показывающих механизмы и формы смысло-образовательных процессов, протекающих в ходе конкретизирующей прогрессии семантических опосредований абстрактно-первичных метаструкур, могла бы стать темой отдельного объёмного исследования. Здесь же приходится ограничиваться конспективно-тезисной формой изложения.

Итак, консервируя синкрезис идейно-смыслового и наглядно-чувственного, эти производные мотивы фиксируются в традиции и транслируются в виде своеобразных стержневых каркасов культурного целого. Такую роль, в частности, для средиземноморского культурного ареала сыграл корпус античной мифологии, а затем Священное Писание. При этом сохраняется главное правило первотектонального синкретизма — определенная направленность смыслообразования при широкой семантической вариативности опосредования и непременной амбивалентности его конкретного контекстуального толкования.

Опять же оговоримся, что нас не интересуют собственно мифологические, литературные или фольклорные реконструкции как таковые. Они служат лишь одним из наиболее исследованных и поддающихся реконструкции планов выражения первотектональных универсалий культуры, восходящих к её древнейшим пластам. Поэтому чрезвычайно важно отметить именно общекультурный, а не узколитературно-мифологический характер триадической схемы. Присутствуя в качестве неизбывной интенции человеческой ментальности и в то же время в качестве универсального топоса упорядочения смыслов ментально-культурного пространства, триадическая схема создаёт динамическую разность потенциалов — своеобразное силовое поле между имманентным—трансцендентным, сакральным—профаническим и дискретным— континуальным. Мерцание метафизических полюсов первого и третьего элементов метасхемы в акте партисипации и переживания истиноблага (синкретических или синтетических значений, которые практически неразделимы) является необходимым элементом, дополняющим переживание дуализации смыслов. Собственно говоря, без этих моментов снятия дуальностей в ситуативном синтезе сама дуализация как специфически культурная форма смыслообразования становится “бессмысленной”, а прогрессия дуальных расчленений оказалась бы никуда не ведущей дурной бесконечностью.

Триадический принцип — это не фигура из области мифологии или словесности. За мифологемой потерянного рая стоит всеохватная первотектональная интенция социокультурной активности, определенно просматривающаяся за бесчисленным рядом ее контекстуальных фрагментации и отпадении. К ней восходят все системы общественных и индивидуальных идеалов, как осознанных, так и бессознательных. Из закрепленной в традиции семантики трансцендентного вырастает система сакрального долженствования, распадающаяся, в свою очередь, на нормативные комплексы, от религиозных установлении до гражданских законов и кодексов морали. Эта прамифологема устанавливает единые координаты того гравитационного поля первотектональных векторных интенций, в котором осуществляется иерархическая организация прогрессии бинарных оппозиций и складывается диффузно-слоистая структура их взаимоотношений. Наконец, уже самим своим существованием и универсальностью мифологема потерянного рая демонстрирует структурный изоморфизм ментальности и культуры.

Распад и фрагментирование прамифологемы на прагматически функциональные смысловые ряды, ложащиеся в основу формирования частных культурных контекстов, знаменует переход от собственно первотектонального уровня к уровням его опосредования в локальных традициях. Как и все предыдущие ряды первичных первотектональных проекций “нулевого цикла”, мифологемы, дробясь и умножаясь количественно, усложняясь функционально, осуществляют переход от первотектонов как чистых смыслогенетических интенций к их конкретным се­мантическим опосредованиям. Естественно, что граница перехода, как и в предыдущих случаях, не может быть резкой: первотектональная потенция убывает постепенно, последовательно сворачиваясь в топике всё более узких и конкретных сюжетно-тематических рядов. Так миф переходит в широко понимаемую словесность. Та, в свою очередь — в литературу, которая далее дробится на жанры, и т.д. Другая линия, берущая начало из той же точки, развивается в сфере изобразительного искусства, определяя дивергенцию его сюжетной топики.

Дата добавления: 2015-05-09