Трансатлантические отношения по вопросу ПРО

Национальная противоракетная оборона (НПРО) США и системы противоракетной обороны театра военных действий (ПРО ТВД) являлись сюжетами бурных дискуссий и разногласий между США и их западноевропейскими союзниками на протяжении, как минимум, сорока лет. Появившись в 1960-х гг., проблема противоракетной обороны обрела новое звучание после окончания холодной войны, когда США, по выражению российского эксперта О.В. Приходько, «стали рассматривать ПРО как один из основных инструментов силового регулирования формирующегося миропорядка в соответствии со своими интересами»." " Дополнительный импульс американские программы ПРО с особым акцентом на национальную противоракетную оборону (т.е. защиту собственно территории США) получили после перехода обеих палат конгресса США под контроль республиканцев в результате выборов осени 1996 г. При этом гигантские технические сложности, которыми сопровождается программа строительства НПРО и которые требуют как минимум десятилетнего срока для полноценного развертывания планируемого потенциала защиты от не ограниченного ракетного нападения, позволяют интерпретировать данную инициативу как в значительной мере «политико-идеологический» проект, направленный на существенное изменение повестки дня взаимодействия Соединенных Штатов как с недружественными странами, так и с западноевропейскими союзниками. Данные изменения не только затрагивают вопросы стратегического паритета, уязвимости США для ограниченного ракетного нападения или сотрудничества Вашингтона с союзниками в строительстве совместной противоракетной обороны, но и «переливаются» в другие сферы международных отношений США, такие как борьба с распространением ОМУ и международным терроризмом, операции по «смене режимов» в ряде стран мира и даже проблемы торговли и инвестиций в евроатлантическом сообществе. Для недружественных стран и транснациональных субъектов повестка дня НПРО, вязанная с перспективой для США оказаться защищенными от ограниченного по масштабам ракетного нападения, фактически означала разрушение вероятных планов возмездия со стороны этих стран в отношении США в случае, например, каких-либо американских действий, для «стран-изгоев» неприемлемых (например, попытки Соединенных Штатов произвести «смену режима» в одной из этих стран). При учете шестого всем технологического отрыва США от остального мира, у целого ряда стран возникли вполне оправданные сомнения в эффективности их имеющегося или разрабатываемого ракетного потенциала возмездия, что, очевидным образом, заставило любое из таких государств гораздо тщательнее обдумывать последствия попытки применения такого потенциала. Ведь теперь, как минимум, не существует полной ясности, нанесет ли пущенная по США ракета какой-либо ущерб или просто будет перехвачена. Наверняка спрогнозировать в этом случае возможно только мощнейший ответный удар со стороны США, который поставит под угрозу само выживание «государства-изгоя». Подобная логика убеждения может оказаться весьма действенной не только в отношении «государств-изгоев», чей ракетный потенциал может исчисляться единицами, но и крупных ядерных держав, чье военное планирование явно учитывает возможность использования ракет против США. Сценарий перехвата ракетного удара серьезно беспокоит Китай, на чьем вооружении находится в лучшем случае несколько десятков межконтинентальных баллистических ракет, и является источником дискомфорта даже для России - второй ядерной державы мира. Тем самым, как было доказано на практике, Москва была вынуждена реагировать на американский проект НПРО, затрачивая на это ценные финансовые, дипломатические и аналитические ресурсы, которым вполне можно было найти применение в более актуальных направлениях российской внешней политики.

Для Западной Европы повестка дня противоракетной обороти в 1990-е гг., конечно не носила деструктивной или нейтрализующей направленности, как для «стран-изгоев» или Китая с Россией. Вместе с тем, она несомненно способствовала укреплению влияния Соединенных Штатов на действия сторонников «европейского» подхода к обороне и «привязывала» к США традиционных «атлантически» настроенных союзников Соединенных Штатов - например. Великобританию, Данию или Норвегию. Сравнительная эффективность повестки дня НПРО в достижении этих целей определялась тем фактом, что в сфере противоракетной обороны «европейские союзники менее, чем в других сферах стратегического баланса, способны конкурировать с США в компетенции»." При этом, как в случае с Россией, в «реальную» повестку дня европейской безопасности противоракетная оборона не входила - гораздо важнее для Европы было повышение мобильности и модернизация сил общего назначения в рамках подготовки потенциала кризисного реагирования." Ценность же национальной системы противоракетной обороны США была для европейцев крайне сомнительной. Что же касается ІІРО ТВД, которую американцы могли предложить европейским союзникам (и возможно - России) для совместной разработки, то такие предложения на протяжении всех сорока лет дискуссий по ПРО носили характер «пряника» и были направлены на то, чтобы «воспрепятствовать формированию объединенной оппозиции союзников в отношении американской НПРО и способствовать урегулированию противоречии между ними по этому вопросу».

В начале 1990-х гг. четкого понимания необходимости развертывания национальной ПРО в американском политическом и экспертном сообществе не существовало, и акцент делался на разработке технологий и сценариев применения ограниченных систем ПРО. Например, видный американский эксперт в области безопасности и военного дела Роберт Арт (Robert Art) в 1992 г. призывал развивать только системы противоракетной обороны театра военных действий (ПРО ТВД), считая их важным элементом стратегии поддержания убедительности американской военной мощи после холодной войны посредством обеспечения безопасности военных контингентов США в ключевых регионах мира. В то же самое время. Р. Арт не видел причин, по которым США следовало бы развернуть в течение следующего десятилетия систему противоракетной защиты национальной территории.

Принятый конгрессом в 1991 г. закон о противоракетной обороне (Missile Defense let) одобрил программу исследований, направленную на выработку технологий как для ограниченной НПРО, так и для ПРО ТВД, основанных на наземных ракетах-перехватчиках и датчиках предупреждения о ракетном нападении, размещенных на околоземной орбите. При том, по мнению Арта, планируемые системы ПРО ТВД могли обеспечить лишь защиту американских контингентов от ракетной атаки с применением обычных взрывчатых веществ ни «биологической начинки» боеголовок. Защита же от нападения с использованием «ядерных баллистических ракет должна была оставаться, основанной на сдерживающей функции американских сил ядерного возмездия."

При этом размещение каких-либо средств перехвата ракет противника в космосе тогда конгрессом не планировалось. Хотя на 1992 г. в рамках американского оборонного бюджета на рейгановский проект «стратегической оборонной инициативы» (СОИ) было выделено 4,15 млрд. долл., в начале 1990-х гг. проект предусматривал развертывание к 1996 г, системы из ста наземных перехватчиков и не предполагал размещения средств перехвата в (космосе, как официально планировалось в 1980-е гг. В начале 1992 г. президентом Дж. Бушем-старшим был выдвинут аргумент о необходимости защиты скорее не от массированной ракетной атаки со стороны крупной ядерной державы, а от «ограниченного ракетно-ядерного нападения». Как заявил Дж. Буш-старший, «в слишком многих странах существует слишком много людей, имеющих доступ к ядерному оружию».

Об окончательном свертывании программы СОИ и отказе американской администрации от размещения противоракетного арсенала в космосе заявил в мае 1993 г. министр обороны США Л. Эспин. Учреждавшаяся на месте организации по управлению Программой СОИ (Strategic Defence Initiative Organization) организация по противоракетной обороне (Ballistic Missile Defence Organization) должна была заниматься в первую очередь «разработкой систем ПРО ТВД, не вызывавших серьезных опасений у западноевропейских союзников США и России.

Дата добавления: 2015-05-10