Коммуникативная среда и сферы коммуникации. В практике воспроизводства институционального порядка повседневной жизни общепринятые представления о том

В практике воспроизводства институционального порядка повседневной жизни общепринятые представления о том, что такое «свобода», «равенство», «власть» становятся очевидными, само собой разумеющимися. Так возникают «идеи-верования», которые могут надолго остаться защищенными от рационализации и потому именуются предубеждениями1. В этом смысле кажется более понятным замечание Э. Геллнера о том, что «только предрассудок делает возможной социальную жизнь и обеспечивает социальный порядок»2. Не только отдельные люди, но даже целые народы «смотрят на действительность, оценивают и стремятся изменить ее из глубины собственных предубеждений»3.

При исследовании предпосылок к становлению гражданского общества в России, отмечает А. Хлопин, возникает проблема: как выявить избирательное средство между «идеями-верованиями», которые служат воспроизводству институционального порядка такого общества на Западе, с одной стороны, и глубинными представлениями россиян, которыми они руководствуются, - с другой? В первом приближении ответ на этот вопрос может дать сопоставление нескольких западных и отечественных предубеждений, которые признаны политологами как ключевые для становления гражданского общества. Это, прежде всего:

- гражданская свобода, защищенная правами и ограниченная обязанностями, которые установлены законами;

- равенство в правах и обязанностях, чья симметрия достигается горизонтальными связями взаимности и кооперации между гражданами;

- договор, подчинение которому считается обязательным для заключивших его сторон и даже именуется законом гражданского общества;

- власть, законная в той мере, в какой соблюдает юридически закрепленные права граждан в обмен на их добровольное подчинение ее полномочиям1.

При анализе этой проблемы возникает необходимость в отступлении методологического характера. Социальная деятельность, а тем самым и социальный дискурс возможны благодаря тому, что действия и выражаемые ими смыслы основаны на некоей системе, общей для вовлеченных в дискурс-процесс акторов. Эта система имеет как институциональный, так и коммуникативный облик, представленный своего рода словарем смыслов и символов, которые нередко трактуются как «ценности», способами соединений понятий и символов и логикой коммуникативного взаимодействия акторов. Данная коммуникативно-организационная система составляет социальное знание, выражаемое особым языком социального дискурса. Носителем этого языка является общественность гражданского общества. Система наиболее фундаментальных идей, ценностей и значений не только направляет и регулирует поведение людей и коллективов, но вместе с тем помогает организовывать общественную жизнь. Присущая обществу иерархия ценностей обуславливает возможность перестройки всего жизненного уклада общества, меняет весь его образ жизни. Проблема и заключается в формировании ценностной ориентации членов гражданского общества и символическом опосредовании их взаимодействия между собой. Такие феномены, как язык, нормы права, философские идеи, нравственные ценности становятся достоянием каждого человека посредством механизма инновации, селекции, консервации, трансляции, усвоения и типизации ценностей и образцов - словом, того, что обозначается понятием интерсубъективности. Интерсубъективность в данном смысле означает готовность и способность людей к взаимосогласованию своих субъективных представлений и выработке на этой основе типических представлений, разделяемых всеми участниками коммуникации.

Интерсубъективные смыслы - это смыслы интегрирующие.

Ценностно-нормативная модель, складывающаяся на основе механизмов сознания и поведения крупных социальных общностей, отражает дифференциацию общества на социальные типы. И эта дифференциация лежит в основе формирования общественности, публичной сферы гражданского общества.

Воссоздания общества предполагает эмансипацию и ресоциализацию индивида, то есть одновременно и возрождение его автономии, и восстановление его солидарности с другими индивидами. А. Селигман не случайно определяет гражданское общество «...как относящееся к явлениям из сферы ценностей, верований и символической деятельности. Гражданское общество отождествляется в данном случае с более или менее широкой ориентацией социальных субъектов и с гражданством, понимаемом в терминах широко истолкованных и весьма общих по содержанию моральных уз»1.

Проблема публичной сферы, в недрах которой зарождаются новые структуры и институты, наиболее детально и полно проанализирована Юргеном Хабермасом в его работе «Структурное изменение общественности».

Ю. Хабермас, используя понятие «общественности», следующим образом характеризует её: это те феномены в жизни общества, человека и те срезы социального, которые сформировались ещё в Древней Греции и затем, исторически видоизменяясь, сохранились в качестве идейных образцов, а также совокупности духовно-исторических структур человеческой цивилизации. Суть их - в открытости, совместности жизнедеятельности людей. Их предназначение - постоянно способствовать установлению широких, многомерных связей коммуникации, по отношению к которым политические связи есть одна, хотя и очень важная, разновидность.

Книга «Структурное изменение общественности» имеет подзаголовок «Исследование одной из категорий гражданского общества». «Понятие «общественность» воспринимается и действует как нормативное. Свободные ассоциации образуют узловые пункты коммуникативной сети, возникающей из переплетения различных автономных объединений общественности. Ассоциации специализируются на производстве и распространении практических убеждений, т. е. они должны служить тому, чтобы открывать значимые для всего общества темы, способствовать выработке предложений для возможного решения тех или иных проблем, интерпретировать ценности, производить на свет хорошие, полезные для общества доводы и разоблачать, обесценивать плохие. Они, эти ассоциации, могут действовать только косвенным путем, именно они вызывают сдвиг в закрепленных параметрах образования воли благодаря тому, что способствуют широчайшему изменению установок и ценностей»1. В числе структур гражданского общества, то есть негоcударственных общественных объединений, Хабермас выделяет неформальные, неофициальные, диалектически подвижные структуры «общественности». «Общественность» начинает вклиниваться в поле напряженных отношений между государством и конкретными индивидами. Этой новой общественности нужны свои пристанища, и она находит их, порождая или используя тогда еще маргинальные формы: клубы, театры, прессу. Те сферы деятельности, которые всегда были вовлечены в жизнь общества - литература, искусство, а в них особенно то, что тяготело к риторике, дискуссиям, - также проникаются функциями новой общественности.

В результате, как показывает Хабермас, «общественность гражданского общества» как бы располагается в качестве опосредующего звена между частной сферой гражданского общества и сферой общественно-официальной власти. В каждой стране соответственно уже сложившимся и возможным социальным формам новая общественность искала особые пути выражения своих идей и интересов. В XYII-XIX веках в Европе, в том числе и в России, протекают сложные процессы, благодаря которым внутри государственно-политической сферы возникает сеть довольно широких социально-политических коммуникаций в центре и на местах. Как нам представляется, движение декабристов первой четверти XIX века в России есть не что иное, как проявление этого процесса.

В русском языке у понятия «общественность» есть два основных значения: первое связано с абстрактным качеством «социальности», или общественной солидарности, а второе - с действующим социальным субъектом, общественно активными группами людей. Второе значение понятия - как определенного слоя или группы людей, объединенных общей деятельностью, позицией или мнением - сложилось в России к 40-м годам XIX века. Это объясняется профессионализацией литературно-критической деятельности, формированием институтов общественного мнения и, соответственно, появлением новой публики, стремившейся утвердиться в качестве источника и образца новых ценностей и вкусов.

Такое употребление понятия «общественность» сделало его в определенном смысле уникальным. Как отмечает В. Волков, «термин, означавший прежде абстрактное качество, теперь стали применять для самоидентификации группы людей, коллективного субъекта или социального агента. В российском контексте первым реальным элементом гражданского общества стала общественность как сфера публичных дебатов и общественного мнения - в том значении, какое придает термину Юрген Хабермас»11.

Хабермас отличает социальный базис автономных образований общественности (то есть собственно общество) как от сферы деятельности государственной администрации, так и от экономической подсистемы. Гражданское общество рассматривается как модель добровольных ассоциаций, которые образуют центры политической коммуникации. Гражданское общество как сфера интеракции коммуницирующих индивидов нуждается в дополнении со стороны структурирующей государственной власти, которая понимается как механизм институционализации политического дискурса общественности. Эта институционализация может быть понята в двух смыслах: как рационализация мнений и как обеспечение выполнения законодательных программ, легитимированных в демократическом процессе. «Мы можем различать власть, рождающуюся в процессе коммуникации, и административно применяемую власть. В деятельности политической общественности встречаются и перекрещиваются два противоположных процесса: с одной стороны, коммуникативное формирование легитимной власти, которая рождается в свободном от всякой репрессивности процессе коммуникаций политической общественности, а с другой - такое обеспечение легитимности через политическую систему, с помощью которой административная власть пытается управлять политическими коммуникациями»11. Как оба процесса - спонтанное формирование мнений благодаря автономным объединениям общественности и организованное обретение лояльности масс - проникают друг в друга, какой из них пересиливает другой - это вопрос эмпирический.

По сути дела, вопрос, с которого должна начинаться всякая социология: вопрос о существовании и способе существования коллективности - это вопрос о том, как реализуется участие общества в осуществлении власти. И это прежде всего относится к выявлению собственно социологического содержания гражданского общества - возможности сохранения и позитивного изменения социальными субъектами структуры этого общества. При этом властная деятельность и форма организации общества есть не что иное, как практика конструктивного регулирования отношений, связывающих субъектов этих отношений друг с другом, предпосылка, процесс и результат разрешения противоречия между отдельностью, автономностью существования индивидов и публичностью существования общества. Это, говоря словами Ю. Хабермаса, «коммуникация относительно ценностных ориентаций, целей, норм и фактов, которая образует один из важнейших ресурсов общественной интеграции», «третий и фундаментальный ресурс», стоящий в одном ряду со «средствами, выходящими за рамки единичных интересов, каковы деньги и власть».

То, что К. Ясперс называет «господством и властью массы», воздействует на развитие общества через структуры, которые эта «масса» обретает не только посредством организаций, институтов власти, участия в выборах, но также «посредством... большинства публики, общественного мнения и в фактическом поведении больших скоплений людей»1.

Формирование и становление общественности гражданского общества - процесс длительный и непростой. Но именно посредством этого процесса, через все сферы культурно-творческой жизни, через узлы коммуникаций людей проходит социально-критическое, политическое измерение, достигающее сферы политики в собственном смысле.

Принципом возникновения и жизнедеятельности общественности является спонтанность, свободное формирование, текучесть, динамика возникновения и изменения мнений, суждений, воли общественности. «В идеале гражданских обществ никто не строит, они развиваются самостоятельно. Необходима какая-то намеренность, необходимо строить независимые институты и организации как промежуточное звено между правительством и индивидом» - замечает Р. Дарендорф1. И продолжает: «Конечно, гражданское общество всегда останется чем-то незавершенным; и это правильно, ибо его суть в открытости, в свободе. Но так или иначе началу быть: самым существенным и стратегически важным для новых демократий является создание предпосылок гражданского общества».

Общественность гражданского общества выполняет функцию стабилизирующего и интегрирующего начала в обществе. Именно она составляет большинство в группах интересов, является носителем либеральных ценностей, отвергая уравнительные тенденции. Общественность гражданского общества отвергает претензии на власть тех, кто стоит на защите узкоклассовых интересов.

Следует отметить и тот момент, что именно общественность обладает существенной долей политической власти, - через образование и средства массовой информации. «... если бы понадобилось придерживаться трехэтапного цикла принятия политического решения, он мог бы быть следующим: внушение, исполнение, распространение, причем исполнение соответствует процедурной фазе политической власти (законодательной, исполнительной и судебной), а внушение и распространение обеспечиваются в основном системами образования и социальной коммуникации»2.

Семантика понятия общественности указывает на две основные формы: либо как способ обозначения в языке некоего воображаемого носителя общественного мнения; либо как имя коллективного агента конкретного социального действия или деятельности, причем в том случае, если это действие является добровольным и выходит за пределы прямых профессиональных обязанностей участников. Соответственно, можно выделить две характеристики, при помощи которых описывается статус общественности. Во-первых, общественность представляет собой воображаемое, но тем не менее реальное по своим эффектам сообщество. Во-вторых, общественность не имеет статичных или объективных параметров. Она формируется как эффект коммуникации или совместного действия; индивид считается частью общественности тогда и до тех пор, пока принимает участие в таком действии. Принадлежность к общественности не формальна, как членство или статистическая характеристика; скорее, это принадлежность через мнение (дискурсивная) или действие (практическая).

При рассмотрении вопроса о формировании общественности гражданского общества представляется важным проанализировать проблему социальных представлений - понятия, которое позволило бы подняться над уровнем межличностных отношений и отказаться от казуальной интерпретации социального поведения. Определение «социальные» применительно к представлениям должно означать, что эти представления есть результат бесконечного межличностного диалога, в ходе которого отражаются или дополняются представления индивидуальные. Главные определяющие функции социальных представлений - это коммуникации и действия; говорить о социальных представлениях имеет смысл только в контексте коммуникативных действий. Их вторичные функции - групповое объединение и сплочение. Термин «социальные» означает создание самими индивидами посредством коммуникационных действий своего ментального и реального универсума. Социальные представления - это специфическая категория для обозначения тех знаний и убеждений, которые «возникли в повседневной коммуникации и обладают соответствующей структурой»1.

Социальные представления конституируют внутригрупповые коммуникации и являются их результатом. Социальные представления возникают только в таких группах и обществах, где возможен обмен как сходными, так и не совпадающими мнениями. Поэтому социальные представления - это атрибут развитых индустриальных обществ, для которых типично существование антагонистических форм опыта. Предпосылкой формирования социальных представлений служат насущные практические потребности общества.

Коммуникация и публичный дискурс, генерирующие социальные представления, протекают в так называемых рефлексивных группах, то есть группах, которые определяются своими собственными членами. Рефлексивные группы - это социальные единицы осознанного членства, где каждый участник имеет четкие критерии принадлежности к данному социальному сообществу. Групповая принадлежность выступает как фактор сознания людей, образующих группу. В ходе повседневной (дискурсивной и коммуникативной) групповой практики вырабатываются социальные представления, характеризующие стиль мышления членов группы. Благодаря обмену мнениями и средствам массовой информации люди узнают об элементах нового знания, и можно говорить о думающем обществе. Рефлексивные группы являются составной частью общественности гражданского общества. Дж. Мид рассматривал общество как результат совокупности процессов взаимодействия индивидов друг с другом. Тождество образующихся в сознании индивидов значений актов взаимодействия позволяет каждому из них принимать на себя роль «другого», в том числе и «обобщенного» другого, когда накопленный ими опыт предстает редуцированным таким образом, что выступает по отношению к ним в качестве общезначимого и общедоступного11.

Отсюда представление о коммуникации как отношении социальных акторов, которых объединяет одинаковый смысл, вкладываемый ими в распространяемые при этом сообщения. Продуктом массовой коммуникации являются «масса», «публика» и, наконец, общественность.

Общественность приобретает свой особый тип единства и возможность действовать благодаря достижению какого-либо решения или выработке какого-то коллективного мнения. Как отмечает Ю. Хабермас, «должно возникнуть взаимодействие между институционализированным формированием воли, которое протекает согласно демократическим процедурам в рамках образований, способных к принятию решений и запрограммированных на их проведение в жизнь, с одной стороны, и, с другой – незапрограммированными, неформальными, высокочувствительными процессами

формирования мнений благодаря автономным объединениям общественности, которые не приемлют организации сверху и могут развертываться только спонтанно, лишь в рамках либеральной политической культуры»1. Автономные объединения общественности могут кристаллизоваться вокруг свободных ассоциаций лишь в той мере, в какой будет пролагать себе дорогу ставшая сегодня явной тенденция к обособлению культуры от классовых структур, подчеркивает Хабермас. Общественные дискурсы приобретают резонанс исключительно в такой степени, в какой они обладают диффузностью, а значит, при условии широкого, активного и в то же время не централизованного участия. «Конечно, это требует наличия недифференцированных, неэкспертных сообществ публичной сферы, где может происходить последовательная по времени коммуникация... таковые продолжают существовать в средствах массовой информации и университетах, если упомянуть лишь две ключевые сферы. Такая публичная сфера является сегодня и компонентом гражданского общества, и ключевой предпосылкой для использования самой этой категории» - подчеркивает А. Арато2. Невиданное ускорение публичной коммуникации за счет калейдоскопической смены “повестки дня” приводит к тому, что политика во многом становится чисто коммуникационной политикой, не имеющий реальных содержательных последствий, поскольку внимание и действующих лиц и публики оказывается целиком поглощенным чередой событий, слишком быстро сменяющих друг друга на форуме общественных дискуссий. Используя выражение Бодрийяра, можно говорить о замкнутом круговороте симулякров, не имеющих отношения к реальной действительности.

Социальная коммуникация имеет внутренние закономерности, похожие на те, что свойственны современной экономике. Она тоже переживает конъюнктурные подъемы и падения, а также периоды инфляции, дефляции и рецессии. Общественная коммуникация может развиваться в спокойных формах, но может и разогреваться или же, наоборот, затухать - всякий раз применительно к темам, которые находятся в центре общественной дискуссии.

Подъем наступает тогда, когда резко увеличивается количество откликов на дискутируемую тему, когда эти отклики быстро сменяют друг друга, а количество участвующих в дискуссии коммуникаторов значительно возрастает и сама коммуникация завоевывает для себя весьма широкое пространство. Что же касается конъюнктурного коммуникационного спада, то он характеризуется снижением активности по всем вышеназванным параметрам.

Конъюнктурная динамика публичной коммуникации может повлечь за собою колебаний ценностей языка публичной дискуссии. Эта ценность измеряется соответствием между высказыванием и реальностью. Инфляционное обесценивание языка происходит тогда, когда публичные высказывания все больше высказывания отдаляются от реальности.

Базовая концептуальная модель коммуникации состоит из пяти элементов: "кто говорит, что, по какому каналу, кому, с каким эффектом". Данная модель предполагает, что значение сообщения фиксировано в самом сообщении и передается без искажений1. Возникновение новых значений считается шумом, вызванным какими-либо помехами. Влияние информационной теории Шеннона предопределило "количественный" характер методов изучения и описания процессов коммуникации. Сообщение несет в себе некоторое количество информации, которое можно измерить. Источник и получатель информации рассматриваются как простые объекты, без учета их организации и структуры. Информация передается от источника к получателю через различные каналы, при этом оцениваются такие параметры как влияние канала на способы и характер передачи, состояние получателя до и после получения сообщения, наличие обратной связи и др. В результате детальной разработки каждого элемента коммуникации (источник, получатель, канал и сообщение рассматриваются как дифференцированные сложные объекты) происходит постепенное усложнение классической схемы коммуникации.

В современных теориях коммуникации сообщение рассматривается как культурно-семиотический конструкт, позволяющий описывать многоуровневый процесс производства и трансляции смыслов. Общество при этом представляется самовоспроизводящейся структурой, носящей целостный характер в силу коммуникативных связей своих членов. "Общество только кажется статичной суммой социальных институтов: в действительности оно изо дня в день возрождается или творчески воссоздается с помощью определенных актов коммуникативного характера, имеющих место между его членами".2

Существенное влияние на формирование такого подхода оказал выдвинутый Витгенштейном тезис о множественности языковых игр.1 Согласно этому тезису, языковая деятельность в различных ситуациях регламентируется различными правилами. Вступая во взаимодействие, участники коммуникации, пользуясь правилами "языковой игры" и фоновыми знаниями о мире, оперируют языком для достижения самых разнообразных целей. Таким образом, значение высказывания (сообщения) конституируется непосредственно в процессе речевого акта, а языковые игры тесно связаны с поведенческой стратегией индивидов.

Для того чтобы различить речь как действие и действие как следствие речевого акта, Остин ввел понятие перформативного высказывания, обозначающего класс высказываний, для которых производство высказывания и есть осуществление действия2. Особенностью перформативов является способность конструировать реальность посредством высказывания. Это вовсе не означает, что реальность конструируется только с помощью слов, но, являясь неотъемлемой частью некоторого действия, слова приводят к определенному результату (заключение пари, передача по завещанию, объявление мужем и женой). Как отмечает Остин, одним из условий успешного функционирования такого рода высказываний является существование общепринятых конвенциональных процедур, приводящих к известному конвенциональному результату и включающих в себя произнесение "определенных слов определенными лицами в определенных обстоятельствах"3. Более того, для выполнения такой процедуры необходимо, чтобы лица и обстоятельства были пригодны для ее выполнения, впоследствии поведение этих лиц должно соответствовать выполненной процедуре. Проведенный Остином анализ перформативных высказываний показывает тесную связь между языковой и внеязыковой деятельностью, поскольку, осуществляясь в языке, эти высказывания не поддаются описанию с помощью грамматических и синтаксических категорий (время, число, порядок слов, наклонение и др.) Этот класс высказываний в значительной степени регулируется экстралингвистическими конвенциями, установленными для тех или иных действий (ситуаций).

Исследуя различные ситуации производства речевых актов, Серль оперирует понятиями интенциональности и конвенциональности. Это означает, что говорящий стремится достигнуть некоторого результата, заставив слушающего опознать его намерения (интенции), но добиться этого можно только путем соблюдения определенных правил (конвенций), присущих любой группе высказываний1. К примеру, обещание как обязательство что-либо сделать подразумевает искреннее намерение совершить обещанное. Для слушающего и говорящего, помимо знания того, чтo означает данное предложение, необходимо знание того, как функционирует обещание с точки зрения взаимодействия (произнесение обещания подразумевает совершение действия в будущем; можно обещать сделать или не сделать что-то, но нельзя обещать то, что уже сделано; некорректно обещать то, чего не хочет адресат; не обещают действий, которые очевидны и др.)

Ю. Хабермас, включая положения теории речевых актов в социологическую теорию, говорит о теории коммуникативного действия как о теории общества, стремящейся выявить свои критические масштабы1. Коммуникация ориентирована на достижение, сохранение или обновление консенсуса как основного фактора солидарности и стабильности общества. Коммуникация является неотъемлемой частью системы действий: лишь достигая понимания относительно ситуации действия, акторы могут адекватно действовать. Понимание представляет собой механизм координации действий, в значительной степени опирающийся на многоуровневую систему знаний. Стремясь к пониманию, актор прилагает интерпретационные усилия, выявляя смысл (смыслы) сообщения в контексте ситуации. Совокупность смыслов структурируется в процессе культурного производства и составляет "жизненный мир" участников коммуникации, целостное имплицитное знание, представляющее собой множество культурных образцов толкования мира.

В современном обществе действие, ориентированное на понимание (коммуникативное действие), занимает господствующее положение, преобладая над действиями, ориентированными на достижение цели, следование нормам, преднамеренную экспрессию (телеологическое действие, действие, регулируемое нормами и драматическое действие в терминологии Ю. Хабермаса). Это означает, что социальные процессы (процессы интеграции, социализации, институциализации) с необходимостью протекают в проинтерпретированной культурно-коммуникативной сфере. Каждое действие индивида в обществе сопровождается сопоставлением возникающих смыслов и смыслов, уже зафиксированных в культуре. В соответствии с трактовкой действия через понимание Хабермас определяет понятия культуры, общества и личности. "Культурой я называю запас знания, из которого участники интеракции, стремясь достичь понимания относительно чего-либо в мире, черпают интерпретации. Обществом я называю легитимные порядки, через которые участники коммуникации устанавливают свою принадлежность к социальным группам и тем самым обеспечивают солидарность. Под личностью я понимаю компетенции, делающие субъекта способным к владению речью и к действию, то есть позволяющие ему принимать участия в достижении понимания и тем самым утверждать свою идентичность"1.

В отличие от Хабермаса, включившего коммуникацию в систему действий, Луман намеренно различает эти понятия и считает, что коммуникация является элементарной социальной операцией, конституирующей общество как систему2. Общество как самовоспроизводящаяся, аутопойэтическая система образуется и отграничивается от внешней среды путем отбора определенных способов действования. Отбор происходит в результате межсубъектного взаимодействия. Луман вводит понятие смысла как особой формы упорядочения человеческого существования. Смысл позволяет выявить горизонты, внутри которых возможна организация социальных систем. Коммуникация в данном случае понимается не как "перенос" информации, а как постоянно возникающая смысловая избыточность, которая может обратиться на любого участника, на индивидуальном и коллективном уровне.

Коммуникация представляет собой смысловое воссоздание общества. Семантическое структурирование социальной системы обеспечивает необходимую связность, а через нее и целостность общества. "Под социальной системой здесь должна пониматься смысловая связь социальных действий, которые соотносятся друг с другом и могут быть отграничены от среды, состоящей из не относящихся к ним действий"1.

Итак, социальная связь устанавливается путем коммуникации. Как отмечает Ж.-Ф. Лиотар, едва появившись на свет, ребенок включается в производство текстов и соотнесение с другими. Первый текст, позиционирующий его в обществе – его собственное имя. Впоследствии перемещения субъекта и его социальная ориентация осуществляются относительно различных языковых игр. "Независимо от того, молодой человек или старый, мужчина или женщина, богатый или бедный, он всегда оказывается расположенным на "узлах" линий коммуникаций, сколь бы малыми они ни были. Лучше сказать: помещенным в пунктах, через которые проходят сообщения различного характера. И даже самый обездоленный никогда не бывает лишен власти над сообщениями, которые проходят через него и его позиционируют, – будь то позиция отправителя, получателя или референта"2.

В обществе, где информационное, или даже семантическое производство играет одну из главных ролей, текст как исходный материал и продукт производства приобретает статус универсального средства обмена. В процессе многоуровневой коммуникации текст институциализируется, приобретает свои собственные функции и структуру. Из набора знаков, несущих некоторую информацию и выполняющих вспомогательную функцию в других социальных структурах, текст превращается в самостоятельную социальную структуру. Эта структура формируется в процессе взаимодействия коммуникативных единиц разного порядка. Коммуникативные единицы высшего порядка (уровень высшей абстракции) представляют собой смысловые сгустки, образующие "жизненный мир" индивида или коллектива и обеспечивающие понимание общей семиотики данной культуры. Это могут быть различные невербализованные ценностные ориентации, нормы поведения и схемы интерпретации, все то, что Дюркгейм называл коллективными представлениями11.

Единицы низших порядков образуют иерархию семантических, синтаксических и грамматических средств. Семантические единицы представляют собой набор значений, тематизируемых в той или иной области, группирующихся в тематические комплексы и сочетания. Следуя далее по иерархии, мы обнаруживаем все более и более специфические значения, вплоть до значений слов и более мелких морфологических единиц. Абстрагируясь от лингвистического описания, текст можно рассматривать как социальную систему, в которой коммуникативные единицы низших порядков вступают во взаимодействие и образуют единицы высших порядков.

В условиях доминирования письменности тексты (текстовые смыслы) начинают функционировать как социальные объекты в обществе людей и в обществе знаков. Текст представляет собой специфическую социальность, в рамках которой формируются особые "институты", позволяющие регулировать функционирование текстов и обеспечивать системную обособленность данной области. К таким "институтам" можно отнести способы хранения и передачи текстов, способы оформления текста, способы членения текста, стилистические приемы и др. Все эти установления в сильной степени зависят от уровня иерархизации общества, наличия упорядочивающего центра и принципов обеспечения целостности общества. Чем упорядоченнее общество, чем прочнее социальные связи, тем устойчивее нормы и правила функционирования и организации текстов. Безусловно, текстовая социальность не может отождествляться с какими-либо другими социальными структурами и явлениями, тем не менее, она согласуется с состоянием общества и характером социальных связей.

Упорядоченность общества можно описать с точки зрения наличия/отсутствия некоего единого организующего центра1. Когда есть центр, вокруг которого организуется общество, оно может осознавать и воспроизводить себя как целое. При этом структуры самоописания общества совпадают с социальными структурами, создавая, словами Лумана, целостную бесконкурентную репрезентацию. Таковы, видимо, архаические общества, в которых миф о творении воспроизводится на всех уровнях общественной жизни, таким же образом можно охарактеризовать религиозные средневековые общества (целостность через религиозные догматы) и общество модерна (целостность через тотальную рационализацию).

Современное общество представляет собой функционально дифференцированное общество, базирующееся на различении автономных функциональных подсистем (таких как хозяйство, политика, воспитание, религия, искусство и др.). Такое общество невозможно рассматривать как упорядоченную целостность, поскольку нет единого центра или верхушки, откуда можно было бы увидеть общество как целое. Различия между функциональными подсистемами, между индивидом и коллективом, между прошлым и будущим уничтожают принцип структурного единства, выводя на передний план коммуникацию. Каждая подсистема коммуницирует внутри себя, вовне и о себе. В таком обществе каждая социальная подсистема вырабатывает собственные репрезентации, претендующие на целостность и всеобщность. Образуется, если можно так выразиться, полисемантическая асимметрия, нарушающая целостность всего общества. Распад целостности приводит к ослаблению устойчивых коммуникативных связей, к перебоям в функционировании текстовых "институтов". Устойчивые текстовые структуры приходят в движение, образуются новые связи, новые сферы коммуникации. Смысловая избыточность как естественное и необходимое следствие коммуникации множится и становится чрезмерной. Чрезмерная смысловая избыточность, в основе которой лежит расширенное текстовое производство, размывает правила создания и функционирования смыслов. В результате текстовая (семиотическая) деятельность распадается на множество "семиотических игр" с множеством изменчивых правил. Коммуникация перестает быть серией последовательных актов, она переходит в состояние одновременности. Это означает, что участники коммуникации одновременно находятся в нескольких коммуникативных сферах, связанных или не связанных между собой. В значительной степени этому способствует развитие средств коммуникации. С одной стороны, бумажные и электронные технологии обеспечивают необходимый объем "памяти", сохраняющий произведенные смыслы и позволяющий продолжать и наращивать коммуникацию. С другой – устанавливаются все новые и новые социальные связи, поскольку увеличивается число способов включения в коммуникацию. Каждое новое средство, будь то письмо, телеграф, телефон, электронные сети, не только трансформирует характер сообщений, но и порождает новые смысловые конфигурации, новые сообщения. Человек включается в сети коммуникативных отношений, он использует накопленный культурный опыт и все имеющиеся способы коммуникации для производства и понимания сообщений.

Тексты, циркулирующие в различных сферах коммуникации, подчиняются центробежным тенденциям и стремятся к распаду. Распад происходит на уровне единичного текста и на уровне межтекстовых связей. Текст перестает быть автономным образованием, он строится из предыдущих текстов в процессе постоянной переработки и реинтерпретации. Подобно тому, как социум опирается на коммуникативную связь, текст строится как множество, пучок интертекстуальных связей. Он распадается на фрагменты, на отдельные коммуникативные элементы, связанные между собой. Характер текстуальной связи, идентичный характеру социальной связи, становится неустойчивым. Смысловые составляющие текста относительно автономны и связаны нежесткими связями, позволяющими осуществить коммуникацию в разных направлениях.

В силу того, что сеть коммуникаций постоянно разрастается, увеличивается количество связей. Различные коммуникативные системы (политика, повседневное общение, наука, религия, искусство) производят и передают по каналам связи свои тексты, которые, пересекаясь и реинтерпретируясь, порождают новые тексты. Тексты переплетаются между собой, "растекаются". Понимание единичного текста уже невозможно без привлечения других текстов. В отсутствие единого упорядочивающего центра совокупный текст общества образует хаотичные, сетевые структуры. Выражаясь словами Моля, современная культурная таблица образует мозаику, а не иерархию1. Мозаичная культура требует новых форм коммуникации, новых способов обращения с текстом.

1 См. напр.: Российская социологическая энциклопедия / Под общ. ред. Г. В. Осипова. – М.: НОРМА-ИНФРА-М., 1998. С. 63.

1 DeFleur M., Ball-Roceach S. Theories of mass communication. N.-Y.- L., 1977.

1 Сорокин П. А, Система социологии. Т. 1. – Сыктывкар: Коми книжн. изд-во, 1991. С. 79.

1 In: Richard Munch. Dynamik der Кommunikationsgesellschaft. - Suhrkamp Verlag, F. am Main, 1995. S. 93.

1 In: Richard Munch. Die Dinamik des Diskurses. Dialektik der kommunikationsgesellschaft. Suhrkamp Verlag, F.am Main, 1991. Kapitel 4, S. 121.

2 См., например: Baudrillard, J. Simulations. N.-York, 1983; Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000.

1 Павенкова М. В. Социальные коммуникации и информация: исследование, образование, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000.Т. III. № 1. С. 187-188.

1 Луман Н. Понятие общества // Проблемы теоретической социологии / Под ред. А. О. Бороноева. СПб., 1994..

1 Энциклопедический социологический словарь. М.: ИСПИ РАН, 1995. С. 94.

1 G. Simmel. On Individuality and Social Norms // Selected Writings. Ed. by D. Levine. Chicago: The University of Chicago Press, 1971. P. 24

1 F. Toennies. Community and Association. London: Routledge and Kegan Paul, 1955.

2 Socio-Styles in Central Eastern Europe - 1996. Fessel-GfK, Wien, 1996.

1 См.: Ивахненко Е. Средневековое двоеверие и русская литературно-философская мысль Нового времени // Рубежи. 1996. N 9. C. 59.

2 Геллнер Э. Условия свободы: гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995. С. 41.

3 Ивахненко Е. Цит. произв. С. 59.

1 См.: Хлопин А. Становление гражданского общества в России: институциональная перспектива // Pro et Contra. 1997. Осень. Т. 2. N 4. C. 91.

1 Seligman A. The Idea of Civil Society. N.Y., 1992. P. 204.

1 Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., 1995. С. 72-73.

1 Волков В. Общественность: забытая практика гражданского общества // Pro et Contra. 1997. Осень. Т. 2. N 4.

1 Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., 1995. С. 72-73.

1 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 333.

1 Дарендорф Р. Дорога к свободе: демократизация и ее проблемы в Восточной Европе // Вопросы философии. 1990. № 9. C. 74.

2 Шабо Ж.-Л. Государственная власть: конституционные пределы и порядок осуществления // Полис. 1993. № 3. С. 161.

1 Социальные представления: Теория, критика, эмпирия: (Сводный реферат) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература: Рефер. журнал. Сер 11. Социология. 1996. № 1. C. 64.

1 См.: Мид Дж. Интернализированные другие и самость //Американ-ская социологическая мысль: Тексты. М., 1996. С. 223.

1 Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., 1995. С. 50-51.

2 Арато А. Концепция гражданского общества: восхождение, упадок и воссоздание - и направление для дальнейших исследований // Полис. 1995. № 3. C. 53.

1 Кольцова Е.Ю. Массовая коммуникация и коммуникативное действие // Социологический журнал. 1999. № 1-2. С. 37.

2 Сепир Э. Коммуникация // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 116.

1 Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 97.

2 Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986. С 117.

3 Там же.

1 Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986. С. 93.

1 Современная западная теоретическая социология. Реф. сборник. Вып. 1. Ю. Хабермас. М.: ИНИОН, 1992. С. 83.

1 Луман Н. Что такое коммуникация // Социологический журнал. 1995. № 3.С. 31

2 Там же. С. 33.

1 Филиппов А.Ф. Социально-философские концепции Никласа Лумана // Социологические исследования. 1983. № 2. С. 94.

2 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 111.

1 Дюркгейм Э. Представления индивидуальные и представления коллективные // Дюркгейм Э. Социология. М., 1995. С. 116.

1 Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества // Социо-Логос. М., 1991. С. 97.

1 Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973. С. 79.

Дата добавления: 2015-05-10