Переход семьи в гражданское общество

§ 180

§ 179

§ 178

§ 177

§ 176

§ 175

§ 174

§ 173

Единство брака, которое как субстанциальное единство представляет собою лишь задушевность и умонастроение, но как существующее имеется раздельно в двух субъектах, – это единство брака как единство становится в детях самостоятельно сущим существованием и предметом, который эти субъекты любят как свою любовь, как свое субстанциальное наличное бытие. – С природной стороны предпосылка о непосредственно наличных лицах – о родителях – превращается здесь в результат, и это движение вперед совершается в бесконечном поступательном шествии рождающих и предполагающих друг друга поколений. Это – тот способ, каким простой дух пенатов воплощает в конечной природности свое существование как род.

Прибавление. Между мужем и женою отношение любви еще не объективно, ибо хотя чувство и есть субстанциальное единство, последнее все же еще не обладает предметностью. Такой предметности родители достигают лишь в своих детях, в которых они имеют перед собою целое связи. Мать любит в ребенке супруга, а последний – жену; оба имеют в нем свою любовь перед собою. В то время как в имуществе единство находится лишь во внешней вещи, в детях оно пребывает в некоторой духовной связи, в которой родители любимы, и которое любимо ими.

Дети имеют право получать питание и воспитание за счет общего семейного имущества. Право родителей на услуги детей как услуги основывается на общем элементе заботы о семье вообще и им и исчерпывается. Точно так же и право родителей располагать произволом детей определяется целью их дисциплинирования и воспитания. Цель наказания детей – не справедливость как таковая, а носит субъективный моральный характер; целью такого наказания является устрашение еще плененной природой свободы и возвышение всеобщего в их сознании и их воле._{203}

Прибавление. Человек не обладает инстинктивно тем, чем он должен быть, и ему приходится сначала приобрести себе эти свойства. На этом основывается право детей получить воспитание. Точно так же обстоит дело с народами, управляемыми патриархальными правительствами. Здесь люди получают пропитание из складов и не рассматриваются как самостоятельные, совершеннолетние. Услуги, которые родители в праве требовать от своих детей, могут поэтому иметь своей целью лишь их воспитание и относиться лишь к последнему: они не должны превращаться в нечто самодовлеющее, ибо из всех вообще безнравственных отношений – отношение к детям как к рабам есть самое безнравственное. Главным моментом воспитания является дисциплина, смысл которой – сломить своеволие детей, что бы истребить чисто чувственное и природное. Не надо думать, что здесь можно обойтись добротой, ибо как раз непосредственная воля действует, руководясь непосредственными причудами и прихотями, а не основаниями и представлениями. Если детям излагают основания, то предоставляют им признать или не признать эти основания и ставят поэтому все в зависимость от их каприза. То обстоятельство, что родители составляют всеобщее и существенное, влечет за собою необходимость послушания детей. Если не питать в детях чувства подчиненности, вызывающего в них стремление стать большими, они делаются назойливыми и начинают умничать.

Дети суть в себе свободные, и жизнь есть непосредственное наличное бытие лишь этой свободы; они не принадлежат поэтому как вещи ни другим, ни родителям. Их воспитание в семье имеет своим положительным назначением доведение нравственности в детях до непосредственного, еще лишенного противоположностей ощущения, чтобы душа прожила свою первую жизнь в этом чувстве как в основе нравственной жизни, прожила ее – в любви, доверии и послушании. Но помимо этого, оно имеет в семье же своим отрицательным назначением поднять детей выше той природной непосредственности, в которой они первоначально находятся, превратить их в самостоятельные и свободные личности и сделать их, таким образом, способными выступить из природного единства семьи.

Примечание. Рабское положение римских детей есть одно из установлений, наиболее позорящих римское законодательство, и это оскорбление нравственности в ее интимнейшей и нежнейшей жизни представляет собой один из наиважнейших моментов, помогающий нам _{204}понять всемирно исторический характер римлян и их тенденцию к юридическому формализму. – Необходимость получить воспитание присутствует в сознании детей как испытываемое ими самими чувство неудовлетворения собою, взятыми таковыми, каковы они суть, – как влечение войти в мир взрослых, в котором они предчувствуют нечто высшее, как желание сделаться большими. Играющая педагогика принимает уже само ребяческое как нечто, имеющее самостоятельное значение, дает его в качестве такового детям и унижает для них как серьезное дело, так и себя самих до ребяческой формы, которую сами дети ставят невысоко. Стремясь, таким образом, представить в глазах детей незавершенность, чувствуемую ими в себе, завершенностью и внушить им довольство этой незавершенностью, указанная педагогика нарушает и оскверняет подлинную и лучшую собственную потребность детей и порождает частью безучастностьи невосприимчивость к субстанциальным отношениям духовного мира, частью презрение к людям, так как сами люди представляются теперь им как детям ребяческими и достойными презрения, а затем у детей возникает услаждающееся собственным превосходством тщеславие и самомнение.

Прибавление. Ребенком человек должен находиться у родителей в сфере любви и доверия, и разумное должно в нем появиться как его наисобственнейшая субъективность. В первое время важнее всего материнское воспитание, ибо нравственность должна быть насаждена в ребенке как чувство. Надо заметить, что в целом дети любят родителей меньше, чем родители детей, ибо они идут навстречу самостоятельности и крепнут, оставляют, следовательно, родителей за собою, между тем как родители обладают в них объективной предметностью своей же связи.

Так как брак есть пока что лишь непосредственная нравственная идея и, следовательно, обладает своей объективной действительностью в задушевности субъективного умонастроения и чувства, то в этом заключается первая случайность его существования. Сколь мало может иметь место принуждение вступить в брак, столь же мало существует вообще исключительно лишь положительная, правовая связь, которой было бы дано удержать в совместной жизни субъектов, между которыми возникли антипатия, раздор и враждебные действия. Но требуется третий нравственный авторитет, который поддерживает право брака, нравственной субстанциальности против голого мнения об антипатии и против случайности лишь временного настроения и т.п.; он _{205}проводит различие между такими душевными состояниями и полным отчуждением, констатирует последнее, чтобы лишь в таком случае дать возможность расторгнуть брак.

Прибавление. Так как брак зиждется лишь на субъективном, случайном чувстве, то он может быть расторгнут. Напротив, государство не подлежит расторжению, ибо оно зиждется на законе. Брак, правда, должен быть нерасторжимым, но здесь мы и остаемся при одном долженствовании. Но так как он однако есть нечто нравственное, то он может быть расторгнут не произвольным решением, а лишь нравственным авторитетом, церковью или судом. Если наступило полное отчуждение, как например, в случае прелюбодеяния, тогда религиозный авторитет должен разрешить развод.

Нравственное распадение семьи состоит в том, что дети, ставшие благодаря воспитанию свободными личностями, признаются совершеннолетними юридическими лицами и способными частью обладать собственной свободной собственностью, частью – основать собственную семью (сыновья в качестве глав семьи и дочери – в качестве жен), в которой они теперь находят свое субстанциальное предназначение и по сравнению с которой первая семья, как представляющая собой лишь первое основание и исходную точку, отступает на задний план, а еще меньшими правами обладает абстракция рода.

Естественное распадение семьи благодаря смерти родителей и, в особенности, мужа имеет своим результатом наследование имущества; по своему существу это наследование есть вступление в особое владение в себе общим имуществом – вступление во владение, которое при более отдаленных степенях родства и при характерном для гражданского общества рассеянии, делающем лица и семьи самостоятельными, становится тем более неопределенным, чем больше теряется умонастроение единства, и чем больше каждый брак становится отказом от прежних семейных отношений и основанием новой самостоятельной семьи.

Примечание. Существует странная мысль, усматривающая основание наследования в том, что благодаря смерти имущество становится бесхозяйным, в качестве такового делается собственностью того, кто первым вступает во владение им, и что такое вступление во владение _{206} чаще всего будет совершаться родственниками, так как они обычно составляют ближайшую среду покойного; такой обычный случай возводится-де положительными законами в правило в целях сохранения порядка. Эта странная мысль оставляет без внимания природу семейных отношений.

Благодаря этому распадению создается, таким образом, свободное поприще для произвола индивидуумов, возможность частью употреблять вообще свое имущество, руководясь больше капризами, мнениями и целями единичного, частью рассматривать круг друзей, знакомых и т.п. как свою семью и делать подобные заявления в завещании, причем эти заявления будут иметь своим юридическим последствием наследование.

Примечание. В образовании такого круга, в чем и могло бы заключаться нравственное право на подобное распоряжение имуществом, выступает столько случайности, произвола, намеренного преследования эгоистических целей и т.п., в особенности, поскольку оно уже сближается с оставлением имущества по завещанию, что нравственный момент оказывается чем-то очень неопределенным, и признание правомочия произвола составлять завещания скорее становится поводом для оскорбления нравственных отношений, для подлых махинаций и столь же подлой зависимости; оно дает также случай и право глупому произволу и хитрости связывать с так называемыми благодеяниями и подарками на случай смерти, после которой и без того моя собственность перестает быть моей, условия, доставляющие удовлетворение тщеславию и стремлению к деспотическому мучительству.

Принцип, согласно которому члены семьи становятся самостоятельными правовыми лицами (§ 177), вводит в круг семьи некоторое произвольное различение между естественными наследниками; такое произвольное различение может однако иметь место лишь в чрезвычайно ограниченных размерах, дабы оно не нарушало основного положения.

Примечание. Один лишь прямой произвол умершего нельзя сделать принципом права завещания, поскольку в особенности он противоположен субстанциальному праву семьи; ведь преимущественно лишь чувство любви и уважения к своему прежнему члену может побудить _{207}семью считаться с его произволом после его смерти. Подобный произвол, сам по себе взятый, не содержит в себе ничего такого, что надо было бы ставить выше, чем само семейное право. Как раз напротив: ведь сила, которую имеет последняя воля, заключается лишь в произвольном признании другими. Такую силу можно признавать за нею преимущество лишь постольку, поскольку семейная связь, которой она поглощается, становится более отдаленной и менее действительной. Недействительность же этой связи в тех случаях, когда она на самом деле существует, безнравственна, и в расширении силы выше указанного произвола за счет таковой семейной связи содержится ослабление нравственности последней. Но как раз превращение этого произвола внутри семьи в главный принцип наследования и составляет одну из черт вышеуказанной жестокости и безнравственности римских законов, согласно которым отец мог также продавать сына в рабство, а если его другие отпускали на волю, он возвращался снова во власть отца и лишь после троекратного отпущения его на волю становился действительно свободным. Согласно этим законам сын вообще не делался de jure совершеннолетним и правовой личностью и мог владеть в качестве собственности лишь военной добычей, peculium castrense, a после того как он, благодаря троекратной продаже в рабство и отпущению на волю, выходил из-под власти отца, не наследовал без завещания вместе с теми, которые еще оставались под властью отца. Точно так же и жена (поскольку она вступала в брак не как в состояние рабства, in manum conveniret, in mancipio esset, а в качестве матроны) не столько была членом семьи, которую она вместе с мужем основала посредством брака и которая теперь есть действительно ее семья, сколько оставалась скорее членом той семьи, из которой она происходила, и поэтому исключалась из числа наследователей имущества ее действительной семьи, равно как и последняя не наследовала имущества супруги и матери. – С дальнейшим ростом чувства разумности безнравственность таких и других подобного рода законов была устранена в порядке судебных решений, например, с помощью выражения bonorum possessio [владение имуществом] (то обстоятельство, что между этим выражением и выражением possessio bonorum проводилось в свою очередь различие, принадлежит к тем познаниям, обладание которыми делает человека ученым юристом) вместо hereditas (наследования), посредством фикции превращения filia (дочь) в filius (сына). Этот факт уже отмечен выше (§ 3) как образчик печальной необходимости для судей бороться с дурными законами путем хитроумного контрабандного введения _{208}разумного, хотя бы по отношению к некоторым последствиям этих законов. С этим была связана также и неустойчивость важнейших институтов и беспорядочное законодательствование, имевшее целью бороться с возникновением проистекавших из них зол. – Какие нравственные последствия имело у римлян это право произвола в составлении завещания, достаточно известно из истории и из описаний Лукиана и других. – В природе самого брака как непосредственной нравственности лежит смешение субстанциального отношения, природной случайности и внутреннего произвола. У римлян, благодаря рабскому состоянию детей, другим вышеуказанным обстоятельствам, равно как и связанным с ними определениям и, наконец, благодаря легкости разводов, произволу отдавалось преимущество перед правом субстанциального, так что даже сам Цицерон – сколько бы он ни наговорил красивых слов о honestum и decorum в своих De officiis и всюду в других сочинениях – не постеснялся прибегнуть к спекуляции, разведшись со своей женой, чтобы, получив в приданое за новой женой имение, расплатиться с долгами. В подобных случаях порче нравов пролагается легальный путь, или, вернее, законы делают такую порчу нравов необходимой.

Использование института наследственного права для поддержания блеска рода посредством субституций, заповедных семейных имений, или посредством исключения из наследования дочерей в пользу сыновей или исключения остальных детей в пользу старшего сына, или вообще посредством введения какого-нибудь неравенства, частью оскорбляет принцип свободы собственности (§ 62), частью же основано на произволе, который сам по себе не имеет никакого права на признание; точнее говоря, такое использование основано на мысли, что нужно поддерживать данный дом или род, а не данную семью. Но не данный дом или род, а семья как таковая есть та идея, которая обладает таким правом, – и посредством свободы имущества и равенства в наследственном праве как нравственная форма, так и сами семьи лучше сохраняются, чем посредством противоположных им несвободы и неравенства. – В подобного рода институтах, как и в римских, не получает вообще признания право брака (§ 172), не признается, что он есть полное основание особой действительной семьи, ж что по сравнению с последней то, что называется семьей вообще, stirps, gens становится лишь с каждым поколением все больше и больше отдаляющейся, все больше и больше превращающейся в нечто недействительное абстракцией (§ 177). Любовь как любовь, этот нравственный момент брака, есть чувство, имеющее своим предметом действительных, наличных _{209}индивидуумов, а не нечто абстрактное. – О том, что рассудочная абстракция оказывается всемирно историческим принципом римской империи, см. ниже § 356. – Относительно же того, что высшая политическая сфера необходимо приводит с собою право перворожденного и неприкосновенное родовое имущество, но не как произвол, а как меру, вытекающую из идеи государства, см. ниже § 306.

Прибавление. В более ранние эпохи у римлян отец мог лишать своих детей наследства точно так же, как он мог умерщвлять их; в более поздние эпохи не разрешалось ни то, ни другое. Это непоследовательное соединение безнравственной основы с приданным ей позже более нравственным характером пытались систематизировать, и цеплянье за эту систему и есть причина того затруднительного и ошибочного, что имеется в нашем наследственном праве. Составление завещаний можно, правда, дозволять, но при этом нужно исходить из той точки зрения, что это право на произвол возникает или возрастает вместе с распадением семьи и отделением друг от друга ее членов, и что так называемая семья дружбы, которую создает завещание, может выступать лишь за отсутствием ближайшей семьи брака – супруга, супруги или детей. С завещанием связано вообще нечто отвратительное и неприятное, ибо я объявляю в нем, кто – те, к которым я благосклонен. Но склонность произвольна; ее можно добиться нечестно тем или другим путем, она может быть связана с тем или другим нелепым основанием, и завещатель может потребовать, чтобы назначенный наследником, совершал из-за этого величайшие низости. В Англии, где чудачества являются вообще обычным делом, с завещаниями связывается бесконечно много нелепых капризов.

Дата добавления: 2015-05-10