Мир вне времени 8 страница

– А другая твоя сестра?

– О, Каири совсем не такая. Но ведь она уже совсем взрослая, знаете ли, и, кроме того, у нее мать была фаранги. Вдобавок она сильная и выше моего брата Нанду на целых два дюйма. Нанду говорит, ей следовало родиться мужчиной, и я тоже хотел бы этого – тогда она была бы махараджей вместо него. Каири не пыталась удержать меня от поездки на бракосочетание, в отличие от моего братца, этой жирной злобной вредины.

Аш с великим удовольствием поговорил бы о Каири-Баи, но он не мог позволить, чтобы Джхоти в его присутствии отзывался о махарадже в нелестных выражениях, тем более что в пределах слышимости находились по меньшей мере двое слуг мальчика, не говоря уже о нескольких его собственных. Поэтому он перевел разговор на сравнительно безопасную тему и провел остаток утра, отвечая на бесконечные вопросы о крикете, футболе и прочих спортивных играх ангрези-логов, пока не явился Биджу Рам, чтобы пригласить Джхоти к обеду.

Биджу Рам не задержался в палатке надолго, но даже эти несколько минут показались Ашу невыносимыми. Одно дело чувствовать на себе пристальный, коварный, враждебный взгляд при свете керосиновых ламп в полной народа палатке, когда ты одет в парадную форму и выглядишь настоящим иностранцем и сахибом, и совсем другое дело – чувствовать этот взгляд при ярком свете дня, когда ты, беспомощный, полулежишь на походной кровати. Глядя в знакомое лицо своего старого врага и слыша вкрадчивые интонации памятного голоса, бойко произносящего комплименты и справляющегося о здоровье сахиба, Аш с трудом верил, что этот человек не узнает его.

Сам Биджу Рам изменился так мало, что при виде его, стоящего совсем рядом, у Аша возникло ощущение, будто пропасть, разделяющая прошлое и настоящее, стремительно сократилась, сошла на нет – и только вчера мальчик по имени Ашок был излюбленной мишенью злых насмешек и жертвой многочисленных унизительных розыгрышей, вызывавших смех у Лалджи и сдавленное хихиканье у придворных. Он наверняка все помнит! Но в глазах Биджу Рама, все таких же хитрых и проницательных, по-прежнему не угадывалось ни тени узнавания, и, хотя принимать на веру его преувеличенные восхваления не стоило, он вроде бы был искренне благодарен Ашу за участие в спасении Джхоти. Это и неудивительно, если он и вправду угодил в немилость к махарадже и теперь рассчитывает возглавить соперничающую группировку, ибо живой Джхоти однажды окажется козырной картой, тогда как мертвый Джхоти означает лишь неминуемую беду для горстки придворных, сопровождавших юного принца при побеге из Каридкота.

Ашу пришло в голову, что, возможно, самым странным в сложившейся ситуации является то обстоятельство, что они с Биджу Рамом вдруг оказались в одном лагере. Он предпочел бы обойтись без подобного союзника, однако нельзя было отрицать, что честолюбие Биджу Рама в сочетании со страхом за собственную шкуру служило более надежным залогом безопасности Джхоти, чем все способы защитить мальчика, какие они с Мулраджем могли придумать. Тем не менее одного вида этого человека оказалось достаточно, чтобы у Аша напряглись нервы и по спине пробежал холодок, и он испытал несказанное облегчение, когда наконец получил возможность обратиться мыслями к скорой встрече с Джули.

Аш не сомневался, что она изо всех сил постарается уклониться от встречи. Но одновременно не сомневался, что ей это не удастся. Шушила такого не допустит: девочка во всем полагается на поддержку сводной сестры и вряд ли сделает без нее хоть шаг. И он совсем не удивился, когда через несколько минут после того, как его доставили в дурбарную палатку, туда вошла Джули со своей сестрой. К его изумлению, она не стала прятать глаза, а серьезно посмотрела на него таким же пристальным и глубоко заинтересованным взглядом, каким он смотрел на нее.

Джули ответила на приветствие без тени смущения, и, когда она поклонилась, поднеся сложенные ладони ко лбу в грациозном традиционном жесте намаете, легкий наклон головы к плечу и форма рук – этих крепких квадратных кистей, столь непохожих на тонкие изящные кисти большинства индианок, – внезапно показались Ашу такими знакомыми, что он никак не мог понять, почему не узнал ее с первого взгляда.

Думая о предстоящей встрече, он боялся, что девушка будет держаться с ним холодно и даже откровенно враждебно, и мучился вопросом, как ему быть и какую линию поведения выбрать. Но в глазах, которые он в письме к Уолли сравнил с «озерками Есевонскими», не было ни холодности, ни враждебности, ни страха – один лишь интерес. Очевидно, Джули признала факт, что он является – или являлся – Ашоком, и внимательно вглядывалась в него, пытаясь распознать в лице незнакомого англичанина черты маленького мальчика, которого знала в далеком прошлом. Довольно скоро Аш понял также, что она прислушивается не столько к произносимым им словам, сколько к звуку его голоса – вероятно, сравнивая его с сохранившимся в памяти голосом мальчика, который разговаривал с ней на Королевском балконе много лет назад.

У Аша остались весьма смутные воспоминания о том, какие речи он вел в первой половине этого вечера; он только с беспокойством сознавал, что болтает всякий вздор. В присутствии Джули, сидевшей всего в ярде от него, он никак не мог сосредоточиться. В детстве она всегда была серьезной девочкой, скромной и не по годам взрослой, и явно сохранила значительную долю той своей ранней серьезности. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: эта женщина ведет насыщенную хлопотами, деятельную жизнь и давно оставила привычку (если вообще имела таковую когда-либо) придавать значение собственным чувствам и желаниям, поскольку нужды других всецело занимают и поглощают ее внимание. Скромная молодая особа, совершенно не сознающая своей красоты и в своем отношении к Шушиле уже обремененная ответственностью, какую чувствует скорее мать или любящая няня, нежели старшая сестра.

Аша не удивляло, что необычную внешность Джули не могли оценить по достоинству ни ее соплеменники, ни она сама, ибо красота ее совсем не отвечала индийскому идеалу. Но его тревожила готовность девушки подчиняться воле Шушилы со всеми вытекающими отсюда последствиями, хотя он сам не понимал почему. Неужели он боится Шушилы? Аш отмел эту мысль, прежде чем она успела окончательно сформироваться, и решил, что просто ему обидно за Джули, которая во всем уступает первенство дочери нотч и нежно заботится, волнуется, беспокоится об избалованной, прелестной и очень нервной девочке, способной заставить старшую сестру поступать против ее желаний с помощью самого нехитрого приема – ударившись в слезы или прибегнув к нравственному шантажу вроде: «Если ты не пойдешь со мной, тогда я тоже не пойду». Однако ничто в наружности Джули – в упрямом подбородке и линии прямых бровей – не свидетельствовало о слабости. А то, что она вдобавок сообразительна и отважна, доказывал эпизод на реке.

Он не мог отвести от Джули глаз, да и не особо старался, ибо испытывал неописуемое блаженство, просто глядя на нее. И только когда Джхоти дернул его за рукав и громким шепотом спросил, почему он все время таращится на Каири, Аш осознал неразумность своего поведения и впоследствии старался соблюдать осторожность. Час, отведенный Кака-джи на встречу, прошел самым приятным образом и стал желанным отдохновением от многодневного лежания в постели и созерцания голой равнины с опаленными солнцем кикарами, – этот вид открывался в проеме между раздвинутыми палаточными пологами и уже успел изрядно надоесть Ашу.

– Вы наведаетесь к нам завтра, – сказала Шушила скорее повелительным, нежели вопросительным тоном, когда он приготовился откланяться.

И к удивлению Аша, Кака-джи поддержал приглашение, хотя старик руководствовался самыми простыми соображениями.

Кака-джи устал от бесконечного плача и горестных причитаний своей младшей племянницы. И утомился от стараний рассеять ее нервические страхи, которые временно уступили место новым впечатлениям от знакомства с чужеземцем и радостному возбуждению, вызванному спасением Джхоти и геройством Пелам-сахиба, чудом избежавшего смерти, но сейчас вернулись с новой силой из-за скуки и бездействия последних дней.

Его племянница Каири сызмалу привыкла к работе, и даже здесь для нее находились многочисленные занятия: она управлялась со слугами, выслушивала жалобы и всячески старалась решить возникшие проблемы, присматривала за служанками, улаживала ссоры, распоряжалась насчет еды, стряпни и шитья и так далее, и тому подобное. Но с Шушилой дела обстояли иначе: привыкшая к постоянной заботе и опеке окружающих, никогда не терпевшая никаких неудобств, она находила нынешнее положение вещей невыносимым. Пока они шли походным маршем, девочка, по крайней мере, видела что-нибудь новое и интересное каждый день и, по крайней мере, они двигались вперед – пусть даже к будущему, которого она страшилась. Но из-за травм Пелам-сахиба они слишком долго стояли лагерем на одном месте, и за неимением каких-либо занятий избалованная принцесса была вынуждена сидеть в палатке, днем душной и жаркой, а ночью продуваемой сквозняками.

Анджули, как могла, старалась развлекать младшую сестру, но игры вроде чопура и пачеси скоро приелись Шушиле, она жаловалась, что от музыки у нее болит голова, и горько плакала, потому что не хотела выходить замуж, потому что ее двоюродная сестра Ами, внучка Кака-джи, умерла в родах и потому что сама она не хотела умереть в чужом краю – и вообще не хотела умирать.

Кака-джи, как и его брат, покойный махараджа, был человеком добродушным и покладистым, но беспрестанные слезы, страхи и капризы младшей дочки брата довели старика чуть ли не до белого каления, и он уже был готов ухватиться за любую соломинку, только бы поднять ей настроение. При обычных обстоятельствах он не счел бы допустимым, чтобы мужчина не из числа ближайших родственников продолжал встречаться и беседовать с его племянницами в столь непринужденной и дружеской манере, но ведь нынешняя ситуация не имеет ничего общего с обычной. По существу, они находятся в пустынной, дикой местности, где не обязательно следовать общепринятым правилам, а поскольку означенный мужчина является чужеземцем, которому они многим обязаны, и поскольку его рассказы о Билайте и образе жизни инородцев забавляют Шушилу и отвлекают от мыслей о покинутом доме и ужасном будущем, то что в этом плохого? В любом случае, вряд ли он когда-нибудь останется наедине с ней, так как встречи происходят в присутствии как минимум еще пяти человек, тем более что в настоящее время молодой офицер не может даже встать со стула без посторонней помощи, а следовательно, едва ли представляет опасность для любой женщины. Все эти соображения побудили Кака-джи поддержать Шушилу, велевшую сахибу повторить свой визит на следующий день.

Сахиб выполнил распоряжение, и впоследствии – хотя Кака-джи так и не понял толком, как такое получилось, – у них вошло в обычай каждый вечер доставлять больного в дурбарную палатку, где он, Джхоти и Кака-джи, а иногда Малдео Рай или Мулрадж (имевший туда доступ в силу своего родства и по роду службы) сидели и беседовали с невестами и придворными дамами либо играли в разные дурацкие игры на сласти или раковины каури. Подобное общение помогало убить время и благотворно действовало на Шушилу, которая, как и Джхоти, с великим удовольствием слушала истории Аша о жизни в Билайте, зачастую казавшиеся ей жутко забавными.

Эти двое от души хохотали, развеселенные рассказами о балах охотников и нелепом поведении мужчин и женщин, скачущих парами под музыку, о лондонцах, ощупью бредущих сквозь густой туман, и о семьях, купающихся в море в Брайтоне. Они жадно слушали описания несуразных и неудобных одежд, какие носит женщина-ангрези: тесные туфли на высоком каблуке и еще более тесные корсеты, укрепленные стальными пластинками или китовым усом и зашнурованные так туго, что можно задохнуться; турнюры из конского волоса, надеваемые под многочисленные нижние юбки; подушечки из проволоки и шерсти, поверх которых укладываются и закалываются шпильками волосы; шляпки, которые прикрепляются к сему сооружению шпильками же и украшаются цветами, перьями и мехом, а порою даже целым чучелом птицы.

Одна только Анджули-Баи редко подавала голос. Но она внимательно слушала и иногда смеялась, и хотя с виду Аш обращался ко всему обществу, на самом деле все его речи предназначались Анджули. Именно ей он изо всех сил старался угодить и именно для нее описывал свою жизнь в Англии таким образом, чтобы она составила представление о том, что с ним приключилось и как он жил после своего побега из Гулкота.

Для него оказалось на удивление легко говорить вещи, имеющие один смысл для всех, но совсем другой для Джули, которая в силу своего особого знания могла истолковывать его слова так, как никто другой не додумался бы. И зачастую по ее улыбке или едва заметному кивку Аш догадывался, что она поняла намек, пропущенный остальными мимо ушей. Казалось, время повернуло вспять, и они снова, как когда-то в присутствии Лалджи и придворных, разговаривали друг с другом на своем тайном языке, понятном только им двоим. Хотя бы в этом отношении, если не в каком другом, связь, существовавшая между ними в детстве, сохранилась по прошествии многих лет.

Когда они играли в эту игру в последний раз, Джули была еще совсем ребенком, и сам Аш лишь совсем недавно вспомнил, как в прошлом они, бывало, обращались к Лалджи или делали вид, будто разговаривают с ручной мартышкой или попугаем, когда на самом деле разговаривали друг с другом: обменивались новостями или условливались о времени и месте встречи, указывая точный час и прочие детали жестом руки, покашливанием или небрежным прикосновением к какой-нибудь вазе или подушке. Аш даже помнил кодовое слово, обозначавшее Королевский балкон: Замуррад (изумруд), имя избалованного павлина, жившего со своим гаремом в саду ювераджа. Оно прямо отсылало к Павлиньей башне, и существовала сотня разных способов небрежно вставить это слово в разговор.

У них также было слово, обозначавшее комнаты Ситы, но Аш никак не мог его вспомнить, да и придуманный ими язык жестов сохранился у него в памяти лишь в общих чертах, а смысл отдельных знаков Аш забыл за много лет и сейчас не мог вспомнить, как ни старался. И только когда он уже оставил всякие попытки, однажды среди ночи в голове у него внезапно всплыло забытое слово: Хануман. Ну конечно: Хануман, царь обезьян, чьи бесчисленные воины, выстроившись цепочкой и ухватив друг друга за хвосты, соорудили живой мост через море, чтобы Рама благополучно добрался по нему до Ланки и освободил свою жену Ситу, похищенную демоном и подвергнутую заточению.

Помнила ли это Джули? Или она тогда была слишком маленькой? Однако она помнила очень многое, гораздо больше, чем он, и реакция девушки на косвенные намеки в его речи свидетельствовала, что она не забыла о давнем способе общения, к которому они прибегали в присутствии других людей. Возможно, он снова сумеет успешно воспользоваться им и продвинется на шаг дальше. Попытаться стоит, решил Аш – и попытался на следующий вечер. Но на сей раз Джули никак не отреагировала и никак не показала, что поняла Аша или помнит кодовое слово, и, хотя она не избегала пристального взгляда Аша, нельзя сказать, чтобы она на него отвечала.

Аш вернулся в свою палатку усталый и разочарованный. Он был груб с Махду и резок с Гул Базом, а когда позже вечером в палатку робко поскреблась дай, он велел ей уходить и заявил, что больше не нуждается в лечении и никого не желает видеть. В подтверждение своих слов он погасил лампу, зная, что старуха не станет работать в темноте и безропотно подчинится приказу, – впрочем, ему ни на миг не пришло в голову, что она осмелится возражать. Однако дай оказалась упрямее, чем он думал. Парусиновые пологи раздвинулись, и знакомая закутанная фигура вступила в палатку, впуская с собой яркий луч лунного света.

Аш приподнялся на локте и сердито повторил, что сегодня ночью не нуждается в ней и не будет ли она любезна удалиться и оставить его в покое, а женщина тихо промолвила:

– Но ты сам просил меня прийти.

Сердце у Аша подпрыгнуло к самому горлу – несколько секунд он не мог ни дышать, ни говорить, – а потом скачком вернулось на место и заколотилось так бешено, что она наверняка услышала.

– Джули!

Раздался еле слышный смех, – знакомый смех, но с новыми странными нотками, и Аш стремительно выбросил вперед здоровую руку и крепко вцепился в складку грубого одеяния, словно испугавшись, что девушка исчезнет так же бесшумно, как появилась.

– Разве ты не хотел, чтобы я пришла? – спросила Анджули. – Ты упомянул о Ханумане, а этим словом мы всегда обозначали твой двор.

– Двор моей матери, – машинально поправил Аш.

– И твой тоже. А поскольку она умерла, теперь слово «Хануман» может обозначать только одно место. Твою палатку. Я права?

– Да. Но ведь ты тогда была ребенком, совсем еще крохой. Как ты запомнила?

– Это было совсем не трудно. Когда ты и твоя мать покинули Гулкот, мне оставалось жить лишь воспоминаниями.

Девушка говорила самым обыденным тоном, но эта короткая фраза заставила Аша как никогда ясно понять, сколь бесконечно одинока была она все эти годы, и он снова почувствовал ком в горле и на несколько мгновений утратил способность говорить.

Анджули не могла видеть его лицо в темноте, но, похоже, догадалась, о чем он думает, и мягко промолвила:

– Пусть тебя это не беспокоит. Я давно смирилась с этим.

Может, она и впрямь смирилась. Но Аш обнаружил, что он вовсе не смирился. Было невыносимо больно думать о маленькой девочке Джули, безжалостно брошенной и забытой, которой оставалось жить лишь воспоминаниями и надеждой, что любимый друг сдержит свое обещание и вернется однажды. Аш спросил себя, сколько же времени прошло, прежде чем она перестала надеяться.

– Ты ведь тоже не забыл, – сказала Анджули.

Но это не вполне соответствовало истине. На самом деле, если бы не Биджу Рам, он, наверное, так до сих пор и не узнал бы, кто она такая, не говоря уже о том, чтобы вспомнить старую игру в разговоры с двойным смыслом и кодовые слова, которую сам же и придумал. Аш прочистил горло и с трудом выдавил:

– Да. Но я сомневался, помнишь ли ты… поймешь ли. – А в следующий миг он похолодел от ужаса, внезапно осознав всю глупость и эгоистичность своего поступка. – Тебе не следовало приходить сюда. Это слишком опасно.

– Тогда почему ты позвал меня?

– Да мне и в голову не приходило, что ты придешь. Что ты сможешь прийти.

– Но это было совсем нетрудно, – сказала Анджули. – Мне нужно было только позаимствовать чадру у старой Гиты и выпросить у нее позволения прийти сюда вместо нее. Она меня любит, потому что однажды я оказала ей услугу. И я уже приходила раньше, между прочим.

– Так значит, это была ты… в первую ночь после несчастного случая. Я так и понял, но Мулрадж сказал, что это была всего лишь дай, и я…

– Он не знал, – сказала Анджули. – Я приходила с Гитой, поскольку сердилась на тебя за то, что ты… ну, держишься как сахиб. И за то, что ты не вспоминал обо мне много лет, тогда как я… я…

– Я знаю. Прости меня, Джули. Я боялся, ты никогда больше не захочешь разговаривать со мной.

– Возможно, я и не пришла бы, если бы ты не разбился так сильно. Но я подумала, вдруг ты умираешь, и заставила Гиту взять меня с собой. Я приходила с ней не один раз и сидела снаружи в темноте, пока она занималась тобой.

– Но почему, Джули? Почему?

Аш вцепился в чадру еще крепче и настойчиво подергал за нее.

– Наверное… чтобы услышать твой голос, – медленно проговорила Анджули. – Чтобы убедиться, что ты действительно тот, кем себя называешь.

– Ашок.

– Да, мой брат Ашок. Мой единственный брат.

– Твой…

– Мой «браслетный брат». Или ты забыл? Я не забыла. Я всегда считала Ашока своим настоящим братом, каким для меня никогда не был Лалджи… или Нанду, или Джхоти. Мне всегда казалось, что он мой единственный брат.

– Вот как? – В голосе Аша послышались странные нотки. – А ты уверена, что я остался все тем же Ашоком?

– Ну конечно. Иначе разве я пришла бы сюда?

Аш потянул за чадру, подтаскивая девушку ближе, и нетерпеливо сказал:

– Сними эту штуковину и зажги лампу. Я хочу тебя видеть.

Но Анджули лишь рассмеялась и помотала головой.

– Нет. Вот это действительно было бы опасно и неразумно. Если кто-нибудь случайно заглянет сюда, он примет меня за старую Гиту, а поскольку она крайне редко подает голос, мне не грозит разоблачение. Отпусти меня, и я посижу здесь немного и поговорю с тобой. В темноте разговаривать легче: пока я не вижу твоего лица, а ты не видишь моего, мы можем притвориться, будто мы прежние Ашок и Джули, а не ангрези Пелам-сахиб и раджкумари Анджули-Баи, которая вскоре станет…

Она резко осеклась, не закончив фразы, и села, поджав ноги, на ковер рядом с походной кроватью – смутно белеющая в темноте бесформенная фигура, похожая на призрак или на груду грязного белья.

Когда впоследствии Аш пытался вспомнить, о чем они говорили, ему казалось, будто они говорили обо всем на свете. Однако, едва только Джули ушла, на ум ему сразу пришли сотни разных вещей, о которых он собирался спросить или забыл сказать, и он отдал бы все, лишь бы вернуть ее обратно. Но он знал, что скоро снова увидится с ней так или иначе, и находил великое утешение в этой мысли. Аш понятия не имел, как долго она оставалась у него в палатке, – увлеченные разговором, они потеряли счет времени. Но широкий луч лунного света, проникавший в проем между палаточными пологами, медленно полз вверх и наконец озарил прямоугольную волосяную сетку, прикрывавшую глаза Джули, и Аш видел их блеск, когда она улыбалась или поворачивала голову. Немного позже лунный луч лег бледным ромбом на потолке у нее над головой, а еще позже, когда луна достигла зенита, вообще исчез, и они остались в темноте, едва рассеиваемой тусклым светом звезд, видневшихся в проеме палатки.

Они говорили шепотом, чтобы не разбудить слуг Аша, и, если бы не вмешательство дай Гиты (которая, собрав в кулак все свое мужество, пробежала через лагерь, чтобы выяснить, почему госпожа не возвращается), вполне возможно, они разговаривали бы до самого рассвета и не заметили бы его наступления. Но встревоженный голос Гиты заставил их разом очнуться от воспоминаний и осознать, сколь поздний уже час и как сильно они рискуют, ибо ни один из них не услышал ее шагов и вместо старой дай к палатке запросто мог подкрасться на цыпочках любой другой человек.

Анджули быстро поднялась на ноги и направилась к выходу. Там она ненадолго остановилась, загородив звезды.

– Я иду, Гита. Доброй ночи, брат. Спи крепко.

– Но ты ведь придешь еще, правда?

– Если представится такая возможность. Но в любом случае мы будем часто видеться в дурбарной палатке.

– Какой в этом толк? Там я не могу разговаривать с тобой.

– Очень даже можешь. Как мы с тобой разговаривали в детстве и как ты со мной разговаривал сегодня вечером. Уже поздно, брат. Мне надо идти.

– Джули, постой…

Аш протянул руку в кромешный мрак, но она уже находилась вне пределов досягаемости, а мгновение спустя он снова увидел звезды в проеме палатки и понял, что Джули ушла, хотя не услышал ни звука.

Аш откинулся на подушки и уставился в ночное небо, в смятении размышляя о слове «брат». Неужели она действительно относится к нему как к брату? По всей видимости, да. И если именно поэтому она находит возможным навещать его, то у него нет причин для недовольства. Но он видел в Джули отнюдь не сестру, хотя, положа руку на сердце, не мог не признать, что относился к ней именно так, когда поначалу ни на миг не задумался о ее чувствах, а потом и вовсе забыл о ее существовании. Однако сейчас ему меньше всего была нужна от нее сестринская любовь, несмотря на то что он прекрасно понимал, что, покуда она видит в нем только брата, они могут чувствовать себя относительно спокойно, а если их отношения перерастут в нечто большее, им грозят бесчисленные опасности.

Аш долго лежал без сна, составляя и затем отметая разные планы, но к тому времени, когда он наконец заснул, лишь одно по-прежнему оставалось для него предельно ясным: необходимо соблюдать осторожность. Он должен вести себя крайне осмотрительно – скорее в интересах Джули, нежели в своих собственных, хотя он сознавал, какой опасности подвергнется, если кто-нибудь заподозрит, что он питает к одной из невест, которых сопровождает на бракосочетание, чувства отнюдь не безразличные.

Он и без Мулраджа знал, что, если Джхоти погибнет в походе – якобы в результате несчастного случая, – британские власти не станут проводить никакого расследования. Расправиться с самим Ашем тоже не составит никакого труда. В Индии можно умереть по самым разным причинам, а если он скончается в то время, когда лагерь будет находиться вне пределов досягаемости какого-нибудь английского доктора или любого другого человека, способного сделать профессиональное заключение о причине смерти прежде, чем жара, стервятники и шакалы успешно разделаются с трупом, – в этом случае убийц никогда не найдут. И ему не придется долго мучиться: в своих же собственных интересах они прикончат его быстро. Но с Джули будет иначе.

Аш вспомнил историю о гепарде, которого Нанду сжег заживо, поскольку проиграл из-за него пари, и содрогнулся при мысли о том, как он может поступить с Джули. Что бы ни произошло, она не должна больше приходить к нему в палатку: это слишком рискованно. Им придется изыскать другой способ встречаться, ибо, если она полагает, что он удовольствуется возможностью видеться с ней только в присутствии ее родственников и служанок в дурбарной палатке, то она глубоко заблуждается. Тем не менее они должны соблюдать осторожность…

С этой мыслью Аш заснул. А пробудившись веселым солнечным утром, сразу же отказался от нее. Опасности, которые воображение столь живо рисовало в ночной тьме, при свете дня показались далеко не такими серьезными, а когда вечером Аша доставили в дурбарную палатку и он увидел улыбку Джули, поприветствовавшей его знакомым жестом, он напрочь забыл обо всех своих благих намерениях и решил, что она должна прийти к нему еще раз – хотя бы для того, чтобы он объяснил, почему ей больше нельзя приходить, так как сделать это с помощью тайных знаков и косвенных намеков было весьма затруднительно.

Через три часа Джули сидела в ногах его походной кровати, а старая Гита, скорчившаяся между палаточными растяжками в тени, несла дозор снаружи, трясясь от страха и бормоча молитвы разным богам. Но Ашу не удалось убедить Джули в безрассудности ее поведения.

– Ты боишься, что Гита проболтается? Уверяю тебя, она будет молчать. И она настолько тугоуха, что нам пришлось бы говорить значительно громче, чтобы она расслышала хоть слово.

– Я не об этом, ты же понимаешь! – сказал Аш. – Дело в том, что ты находишься там, где тебе никак нельзя находиться. Что ты скажешь, коли тебя застанут в моей палатке?

Анджули рассмеялась и беззаботно сказала, что никто ее здесь не застанет, а если даже такое и случится, ничего страшного не произойдет.

– Разве не решено, что ты стал нам братом, после того как оказал всем великую услугу, вытащив нас с сестрой из реки и пострадав при попытке спасти от гибели нашего маленького брата? И разве сестре не позволительно навестить больного брата? Особенно если она приходит после наступления темноты, когда не рискует попасться на глаза посторонним, и в сопровождении старой почтенной вдовы.

– Но я тебе не брат, – сердито выпалил Аш. Он хотел добавить, что не желает быть ей братом, но в данный момент подобные слова казались не вполне уместными, и потому он сказал: – Ты рассуждаешь, как ребенок! И будь ты ребенком, я бы особо не волновался, но ведь ты не ребенок. Ты взрослая женщина, и тебе не пристало одной являться ко мне в палатку. Ты должна понимать это.

– Разумеется, – согласилась Анджули, и, хотя Аш не видел ее лица под покровом темноты и чадры, он понял, что девушка улыбается. – Я же не законченная дура. Но если меня застанут здесь, я запросто могу притвориться таковой. Я скажу то же самое, что сказала тебе. Меня, конечно, строго выбранят и запретят мне приходить сюда впредь, но это самое страшное, что может случиться.

– С тобой – возможно, – резко заметил Аш. – Но как насчет меня? Разве кто-нибудь поверит, что мне – или любому другому мужчине, коли на то пошло, – кажется нормальным принимать женщину в своей палатке ночью?

– Но ведь ты не мужчина, – милым голосом промолвила Анджули.

– Я не… Как тебя следует понимать, черт возьми? – осведомился Аш, распаляясь праведным гневом.

– Не мужчина в том смысле, в каком ты имел в виду, – мягко пояснила Анджули. – По крайней мере, в настоящее время. Даже дядя сказал, что ни одна женщина не может опасаться за свою честь в присутствии инвалида, который весь перевязан бинтами, точно цыпленок при жаренье, и не способен свободно двигаться.

– Ну спасибо, – саркастически сказал Аш.

– Но ведь это правда. Вот когда ты выздоровеешь, будет совсем другое дело. А сейчас трудно заподозрить, что ты в состоянии покуситься на мою добродетель, даже при всем желании.

Аш не нашелся что ответить, хотя понимал, что все не так просто и что даже добродушный Кака-джи не отнесется снисходительно к подобному поведению племянницы да и самого сахиба. Однако искушение пообщаться с Джули было слишком велико, и он оставил попытки отослать ее прочь или отговорить от последующих визитов. Той ночью она задержалась у него недолго и не позволила ему отказаться от услуг дай. Она прислала старуху растирать и массировать больного, пока сама ждала снаружи в лунном свете, а потом они двое ушли вместе. И несмотря на старания Гиты, Аш снова провел ночь без сна.

Он не спешил сворачивать лагерь и трогаться в путь, но слишком долгая задержка на одном месте имела свои невыгоды, и не последняя из них заключалась в истощении запасов корма и продовольствия в окрестной местности. Аш не хотел повторения той ситуации, какую застал по своем прибытии в Динагунж. Он понимал также, что продолжительная стоянка такого количества людей и животных неминуемо обернется сильным загрязнением территории, которое вскоре станет весьма ощутимым. Ветер, задувавший к нему в палатку, уже предостерегал о такой неприятности. Однако, покуда они остаются здесь, Джули будет наведываться к нему, а когда они двинутся в путь, встречаться с ней станет труднее. По одной только этой причине Аш отдал бы все на свете, лишь бы задержаться тут подольше, но он не мог пренебречь своими обязанностями по отношению к вверенным его заботе людям и потому на следующее утро обсудил данный вопрос с Мулраджем и сообщил Гобинду, что он вполне готов продолжить путешествие – возможно, не верхом на лошади, а в одной из багажных повозок или на слоне.

Дата добавления: 2015-05-26