Введение в проект. 2 страница

Я испытал этот давно проверенный прием и на Хаксли, спросив его с энтузиазмом: "Скажи мне, пожалуйста, что это там такое почти в 15 футах от тебя?" Правильным ответом должен был быть "стол". Вместо этого Хаксли ответил: "Стол с книгой и вазой на нем". И книга, и ваза имелись на столе, но на дальнем его конце и дальше, чем в 15 футах от него. Позже я спросил о том же самом, но с равнодушной интонацией: "Скажи, что находится в 15 футах от тебя?" На этот раз он ответил: "Стол". "Что-нибудь еще?" — "Да". — "Что?" — "Книга" (она находилась ближе к нему, чем ваза).- "Что-нибудь еще?" — "Да". — "Что?" — "Ваза". — "Что еще?" — "Пятно". — "Еще что-то есть?" — "Нет".

Эта пунктуальность и такое специфическое ограничение внимания до тех объектов реальности, которые составляют заданную гипнотическую ситуацию, имеют решающее значение для удовлетворительного сомнамбулического гипнотического транса. Наравне со зрительными существуют также и слуховые ограничения такого характера, что звуки, даже те, которые исходят от оператора или субъекта, кажутся совершенно внешними по отношению к гипнотической ситуации. Поскольку ассистента у нас не было, проверить это слуховое ограничение было нельзя. Однако был проделан такой эксперимент: при помощи черной нити, не заметной для глаза, я сдернул со стола книгу за его спиной. Медленно, как будто у него зуд, Хаксли поднял руку и почесал плечо. Он даже не вздрогнул. Это тоже характерная реакция на неожиданный физический стимул. Она объясняется с точки зрения прошлого телесного опыта. Достаточно часто погружению субъектов в глубокий сомнамбулический транс сопутствует развитие избирательной общей анестезии на физические стимулы, не являющиеся частью гипнотической ситуации, особенно те из них, которые не допускают интерпретации с точки зрения прошлого опыта.

Затем я мягко, используя непрямое воздействие, вывел Хаксли из транса при помощи простого внушения удобнее устроится на стуле, чтобы вернуться именно к тому физическому и умственному состоянию, которое у него было при решении отложить дальнейшее экспериментальное исследование глубокой рефлексии.

В ответ Хаксли немедленно пробудился и сообщил, что были все условия для погружения в глубокий гипноз. Несмотря на то, что само это утверждение свидетельствовало о глубокой постгипнотической амнезии, я применил сдерживающую тактику под видом обсуждения того, что произошло. В этом случае была возможность поговорить о различных моментах, связанных с его поведением в глубоком трансе. Такое обсуждение не пробудило никаких воспоминаний, и отчет Хаксли о поднятых темах показал нефальсифицированность его поведения при глубоком трансе. Он ничего не помнил о подробностях своего поведения до погружения в глубокий транс.

Последовали более глубокие трансы Хаксли, во время которых, не касаясь ничего личного, я внушил ему частичную, избирательную и общую постгипнотическую амнезию (под частичной амнезией подразумевается часть общего опыта, под селективной — амнезия на выборочные, возможно, взаимосвязанные моменты эксперимента), восстановление забытого материала и повторное его забывание. Кроме того, у него сформировалась каталепсия, которая была выявлена следующим образом: когда он удобно "расположился" на стуле, была задана ситуация с прямой командой подняться со стула ("Возьми книгу с этого стола и положи ее на другой стол"). Оказалось, что Хаксли, неожиданно для него самого, не может подняться со стула и не понимает причины этого. ("Удобное положение" тела потребовало корректировки, чтобы подняться со стула. А в формулировке внушения подходящих слов для этого найдено не было. Поэтому он продолжал беспомощно сидеть, не способный встать и не понимая, почему он не может этого сделать. Тот же прием используется для демонстрации седельной блокировочной анестезии перед медицинскими группами. Субъект в состоянии глубокого транса удобно располагается в некотором положении, ему внушается ведение диалога на любую тему с другим субъектом, между ними завязываются отношения. Последнего просят поменяться местами с первым. Второй подходит к первому и беспомощно останавливается, поскольку оказывается, что первый а) не способен сдвинуться с места и б) из-за резкой утраты способности встать теряет ориентацию в нижней части тела, что приводит его к общей анестезии, о которой ранее ничего не говорилось. Это незаметное использование каталепсии, не осознаваемое субъектом, является самой эффективной мерой для углубления состояния транса.)

Хаксли изумился общей утрате собственной двигательной активности и пришел к еще большему удивлению, обнаружив дезориентированность нижней части тела. Но больше всего он был потрясен, когда я продемонстрировал ему наличие глубокой анестезии. Он не мог восстановить в памяти всей последовательности событий. У него никак не связывалось удобное расположение его тела и внезапно наступившая каталепсия с последующей анестезией.

Из транса он вышел со стойкой каталепсией, анестезией и общей амнезией, что характерно для любого глубокого трансового опыта. Он по собственной воле расширил инструкцию, включив все трансовые опыты, возможно, потому, что недостаточно четко расслышал мои указания. Неожиданно он переориентировался на время, когда мы работали с глубокой рефлексией. Он никак не мог объяснить свою неподвижность и не понимал, что делал в состоянии глубокой рефлексии, из которого, как он был уверен, только что вышел и которое довело его до подобного необъяснимого проявления впервые за все время его экспериментирования с этим состоянием. Он был сильно заинтригован и продолжал бормотать что-то вроде "невообразимо, экстраординарно", исследуя нижнюю часть своего тела руками и глазами. Он отметил, что может оценивать положение ног только зрительно, т. к. полностью обездвижен от талии и ниже. Тщетно пытаясь передвинуть ноги руками, он обнаружил, что пребывает в состоянии анестезии, которое принялся исследовать различными способами, попросив меня помочь ему. Например, он попросил приложить лед к своей голой лодыжке, т. к. сам согнуться был не в силах. В конце концов, потратив некоторое время на подобное экспериментирование, он повернулся ко мне и сказал: "Знаешь, ты выглядишь спокойным, в то время как я пребываю в затруднительном положении. Из чего я делаю вывод, что ты как-то незаметно расстроил и нарушил у меня чувство телесного осознания. Послушай, это что-то вроде гипноза?"

Восстановление обрадовало его, но он по-прежнему ничего не понимал о генезисе своей каталепсии и анестезии. Он догадывался, что были использованы некие приемы коммуникации для достижения заданного эффекта, но не смог связать результат с положением своего тела.

Дальнейшие эксперименты с глубоким трансом были направлены на изучение визуальных, слуховых и других типов идеосенсорных галлюцинаций. Вот один из приемов: я сделал вид, что услышал звук открывающейся двери, затем будто увидел чье-то появление в комнате, вежливо поприветствовал его и предложил ему стул, после чего обратился к Хаксли, чтобы поинтересоваться, удобно ли ему. Он ответил, что удобно, и выразил удивление неожиданному возвращению своей жены, т. к. думал, что ее не будет весь день. (Стул, на который я указал, был, как я знал, любимым стулом жены Хаксли.) Он заговорил с ней и, по-видимому, услышал ответ. Я перебил его вопросом, откуда он знает, что это его жена, а не гипнотическая галлюцинация. Он внимательно выслушал вопрос, а затем объяснил, что я не внушал ему галлюцинации жены и был удивлен ее появлению не меньше, чем он, да и она одета так же, как перед уходом, а не так, как я видел ее раньше. Поэтому разумно предположить, что она — реальность. После короткой паузы он вернулся к "беседе" с ней, очевидно, продолжая галлюцинировать ее реплики. В конце концов я привлек его внимание и сделал жест рукой по направлению к стулу, где он "видел" свою жену, предполагающий ее исчезновение. К своему полному изумлению, он увидел, как она постепенно исчезает, после чего, обернувшись ко мне, попросил пробудить себя с полным сохранением памяти о пережитом. Я выполнил его просьбу, и он заговорил о своем опыте, о его длительности, делая многочисленные записи в своем блокноте, которые связывал с ответами на вопросы ко мне. Он с изумлением обнаружил, что, когда я попросил его пробудиться, но сохранить неподвижность и анестезию, он думал, что проснулся, но на самом деле бессознательно сохранил состояние транса.

Он настоял на продолжении работы с гипнотическими галлюцинациями. Были исследованы многочисленные самые разные переживания — позитивные, негативные, визуальные, слуховые, обонятельные, вкусовые, кинестетические, температурные состояния, состояния голода и насыщения, усталости, слабости, сильного возбуждения и пр. Везде он обнаружил свою состоятельность. Например, когда его попросили галлюцинировать подъем на гору в полном обмундировании, частота его пульса изменилась приблизительно на 20 ударов. Хаксли сам начинал анализировать свои переживания. Например, он отметил, что если при глубоком трансе негативная галлюцинация достигается легко, то это дается сложнее при легком или среднем трансах, т. к. негативные галлюцинации более деструктивны для ценностей реальности и даже для ценностей гипнотической ситуации. Т. е. при индуцировании негативных галлюцинаций он обнаружил, что мой контур затуманивается даже при глубоком трансе, которому свойственно, что негативная галлюцинация связана с внешней реальностью, но не с реальностью гипнотической ситуации, которая обычно остается ясной и определенной, если не даются противоположные внушения. Последующая работа с другими субъектами подтвердила находки Хаксли. До этого времени я не изучал негативные галлюцинации при легком и среднем трансах.

Здесь Хаксли вспомнил, как угадывал номера страниц в состоянии более легкого транса во время исследования гипермнезии, и попросил провести тот же эксперимент в условиях глубокого гипноза. Мы вместе подошли к книжной полке и выбрали несколько книг, которые, как Хаксли был уверен, он прочел много лет назад и не касался их лет 20 или даже больше (ну может, одну не читал, а остальные 5 точно прочел).

Находясь в глубоком трансе с закрытыми глазами, Хаксли внимательно слушал, как я, открывая наугад книгу, зачитывал несколько строк из выбранного абзаца. Некоторые номера страниц он определял практически сразу, потом галлюцинировал страницу и "читал" ее с того места, где я останавливался. В дополнение к этому он еще характеризовал ситуацию, при которой читал книгу. Две книги, по его воспоминаниям, он прочитал 15 лет назад. Номера страниц двух других он затруднился угадать и назвал только приблизительные. Сам текст он не смог галлюцинировать, а передал чуть больше, чем суть, хотя при этом был точен. Он был уверен, что читал эти книги более 25 лет назад.

При посттрансовом обсуждении Хаксли выразил удивление тому, на какой подвиг способна его память, но отозвался об этом опыте как о преимущественно интеллектуальном, когда воспроизведенные воспоминания лишены какого бы то ни было эмоционального значения личной принадлежности ему. Это перевело нас на обсуждение гипноза и глубокой рефлексии вообще, причем Хаксли поделился ощущением неадекватности ценности этих двух опытов. Хоть он и получал достаточное удовольствие от гипнотического опыта — ему было интересно и он узнавал что-то новое, — чего-то не хватало. Хаксли полагал, что если глубокая рефлексия обладает неким неопределимым субъективным значением, то ценность гипноза заключается лишь в обеспечении новой точки зрения наряду со скудными личными переживаниями. Глубокая рефлексия, по его словам, дает ему некие прочные ощущения, которые, по-видимому, играют значительную роль в том, как он выстраивает свою жизнь. Тут он внезапно предложил применить гипноз для исследования своих психоделических переживаний. Его просьба была удовлетворена, но после выхода из транса он выразил впечатление, что гипнотический опыт сильно отличается от сопоставимого опыта "чувствования" в глубокой рефлексии. Он пояснил, что гипнотическое исследование не дает ему внутреннего чувства — прочного субъективного ощущения — нахождения прямо в психоделическом опыте, что интеллектуальное содержание просто упорядочивается параллельно "чувственному содержанию", в то время как глубокая рефлексия устанавливает прочный стабильный эмоциональный фон, на который он может "сознательно и без особых усилий наложить интеллектуальные проявления своих идей". Это обсуждение Хаксли завершил глубокомысленным комментарием, что его короткий, но насыщенный опыт с гипнозом пока еще нельзя систематизировать и что все это надо как следует обдумать, прежде чем делать какие-то заключения.

Он настоятельно попросил продолжить работу с глубоким гипнозом с использованием более сложных феноменов, чтобы исследовать себя более адекватно в личностном плане. После краткого обзора уже проделанного и того, что планировалось сделать, я остановил свой выбор на состоянии глубокого транса с возможностью двухфазовой диссоциативной регрессии, т. е. на процедуре, в которой Хаксли должен был регрессировать посредством диссоциации от какой-то конкретной не столь отдаленной по времени области своего жизненного опыта, так чтобы суметь увидеть ее как зритель, ориентированный из другой относительно недавней области жизненного опыта. Лучшим способом для достижения этого, по моему мнению, была техника замешательства (Erickson, 1964). Выбор техники замешательства был продиктован в большей степени уверенностью автора в неограниченных умственных способностях и любознательности Хаксли, которые должны были сильно содействовать достижению эффективного результата, потому что благодаря им мои инструкции дополнились бы другими возможными подробными значениями, смыслами и ассоциациями. К сожалению, у нас не было магнитофона, чтобы записать все внушение дословно, смысл которого сводился к тому, что Хаксли предлагалось погружаться в транс все глубже и глубже, так чтобы "глубина стала частью его и даже им самим", и все предстало "в кристальной ясности, живой реальности, невероятной актуальности, что случается однажды, но теперь в глубине транса, сбивая с толку, бросает вызов всем воспоминаниям и пониманиям". Это была намеренно расплывчатая, но все же исчерпывающая формулировка, и я просто полагался на ум Хаксли, способный ее конкретизировать личными значениями, которые я даже не пытался угадать. Были, конечно, и другие внушения, но по эффекту они согласовывались с процитированными. Я собирался задать не какую-то определенную ситуацию, а только состояние, в котором Хаксли сам пришел бы к определенной задаче. Я даже не пытался обдумать, что может означать мое внушение для Хаксли.

Было очевидно, что Хаксли выдал интенсивную гипнотическую реакцию, в то время как я долго повторял свои внушения. Он вдруг поднял руку и весьма громко и настойчиво потребовал: "Немедленно замолчи, Милтон. То, что сейчас происходит, гораздо важнее, чем твоя болтовня, которая сильно мешает и раздражает меня".

Хаксли просидел с открытыми глазами более двух часов, уставившись прямо перед собой. На его лице, стремительно сменяя друг друга, отразились самые невероятные эмоции. Частота сердцебиения и ритм дыхания менялись внезапно и необъяснимо, с нерегулярными интервалами. Каждый раз, когда я пытался с ним заговорить, Хаксли поднимал руку или голову и говорил так, будто я находился где-то выше него, и зачастую хранил досадное молчание.

Спустя почти два часа он внезапно устремил взгляд в потолок и озадаченно заметил: "Милтон, это крайне затруднительно положение. Мы тебя не знаем. Ты не отсюда. Ты сидишь на краю ущелья, наблюдая за нами обоими, и ни один из нас не знает, кто с тобой говорит. Мы в вестибюле, смотрим друг на друга с огромным интересом. Мы знаем, что ты тот, кто может идентифицировать нас, и самое поразительное, что мы оба уверены, что сами можем это сделать и что другой в действительности не таков, а просто мысленный образ из прошлого или будущего. Но ты должен разрешить эту ситуацию несмотря на время и расстояние, пусть даже мы не знаем тебя. Это удивительное затруднение: я — это он, или он — это я? Давай, Милтон, кто бы ты ни был". Были и другие замечания в том же духе, которые не было возможности записать — Хаксли внезапно стал повышать голос. Ситуация в целом озадачила меня, но ненадолго, — казалось, включились и другие типы диссоциации.

Озадачившись, но внешне спокойно я попытался пробудить Хаксли от транса, используя необходимые ключи, и стал говорить что-то вроде этого: "Где бы ты ни был, что бы ни делал, слушай внимательно, что тебе говорят, и потихоньку, спокойно начинай выполнять это. Расслабься и успокойся, почувствуй, что нужно постепенно установить контакт с моим голосом, со мной, с ситуацией, в которой есть я, что нужно вернуться под мое руководство, как это было совсем недавно, к делам, к которым я не так давно был причастен, и забудь, но оставь ДОСТУПНЫМ ДЛЯ РАССПРОСОВ, все важное, что только возможно, ЗНАЯ, НО НЕ ОСОЗНАВАЯ, что все это ДОСТУПНО ДЛЯ РАССПРОСОВ. А теперь, ну-ка посмотрим — ты сидишь здесь совершенно бодрствующий, отдохнувший, расслабленный и готовый к ответам на вопросы о происходящем".

Хаксли пробудился, потер глаза и заметил: "У меня странное чувство, будто я был в глубоком трансе, но это был совсем нерезультативный опыт. Я помню, как ты попросил меня погрузиться в транс еще глубже, и я подчинился. И хотя мне показалось, что прошло много времени, я твердо убежден, что состояние глубокой рефлексии более плодотворно".

Его не интересовало, сколько времени прошло, и мы завели не относящийся к делу разговор, в котором Хаксли дал сравнительную оценку неясного видения внешней реальности при легком трансе и более конкретного возросшего осознания внешней реальности при среднем трансе, которое сопровождало особое чувство легкого покоя, понимания, что эти внешние реальности потенциально безопасны.

Затем я расспросил его о реалиях глубокого транса, из которого он только что пробудился. Он задумчиво ответил, что помнит смутное чувство, что погрузился в глубокий транс, но в связи с ним ничего конкретного припомнить не может. После некоторого обсуждения гипнотической амнезии и того, что, видимо, он проявил именно этот феномен, он, удивленный, рассмеялся и заявил, что эта тема сильно его заинтриговала и он требует дальнейшего обсуждения. В ходе по-прежнему бессвязной беседы я спросил его как бы между прочим (указав на ближайший стул): "В каком вестибюле ты бы поместил этот стул?" Он дал поразительный ответ: "На самом деле, Милтон, это самый замечательный вопрос. Это ужасно! Совсем ничего не означая, это слово "вестибюль" вызывает к себе странное чувство безмерного волнительного тепла. Это более чем удивительно!" На несколько минут он пустился в путанные размышления и в конце концов заявил, что если бы это что-то значило, то без сомнения сразу же возникли бы какие-то таинственные ассоциации. Мы немного поговорили на эту тему, и я спросил: "Что касается ущелья, на краю которого я сидел, — интересно, какой глубины оно было?" На это Хаксли ответил: "Слушай, Милтон, ты умеешь быть ужасно загадочным. Эти слова "вестибюль", "край", "ущелье" удивительным образом воздействуют на меня. Это не поддается описанию. Посмотрим, смогу ли я связать с ними какое-то значение". Минут 15 Хаксли усиленно пытался вызвать у себя какие-то ассоциации с этими словами, снова и снова утверждая, что мое, очевидно, преднамеренное, но не доступное его пониманию использование этих слов полностью гарантирует, что у них есть другое значение, которого он не понимает. Наконец он с ликованием заявил: "Я понял. Удивительно, как это ускользало от меня. Я совершенно уверен, что в трансе был в твоей власти, и, без сомнения, те слова должны были сделать что-то с глубоким трансом, который показался мне таким нерезультативным. Интересно, сумею ли я вспомнить свои ассоциации?"

Минут 20 Хаксли хранил молчание, вероятно, усиленно обдумывая все это, а потом сказал: "Если в тех словах был какой-то смысл, то я могу сказать лишь, что у меня глубочайшая гипнотическая амнезия. Я применил глубокую рефлексию, но обнаружил, что мои мысли сосредоточены вокруг моего опыта с мескалином. Было по-настоящему трудно оторваться от этих мыслей. Мне показалось, что я их использовал, чтобы сохранить амнезию. Может, следующие полчаса поговорим на другие темы, чтобы посмотреть, не всплывут ли в моей памяти сами собой ассоциации на слова "вестибюль", "край" и "ущелье"?"

Наконец, после того, как мы некоторое время поговорили на разные темы, Хаксли сказал: "Эти слова вызывают во мне удивительное ощущение значимости и тепла, но я крайне, если не сказать ужасно, беспомощен. Видимо, мне во всем придется полагаться на тебя. Это удивительно, поразительно".

Этот комментарий я умышленно пропустил мимо ушей, а во время последующей беседы увидел, как на лице Хаксли появлялось выражение озадаченности при том, что он даже не собирался обращаться ко мне за помощью. Через некоторое время я мягко, но настойчиво сказал: "Возможно, теперь материал станет доступным". Хаксли, до этого сидевший в кресле в ленивой, расслабленной позе, вдруг с удивлением выпрямился и выдал поток слов с такой скоростью, что полностью успеть их записать не было возможности, если не считать нескольких случайных пометок.

По существу, его мнение сводилось к тому, что слово "доступный" оказало эффект одергивания занавеса амнезии, обнаружения ошеломляющего субъективного опыта, который чудесным образом "стерся" словами "забудь" и был полностью воспроизведен благодаря ключевой фразе "станет доступным".

Он объяснил, что теперь понимает, что пребывал в глубоком трансе — психологическом состоянии, значительно отличающемся от глубокой рефлексии, в котором имеют место слабое, индифферентное осознание внешней реальности, ощущение пребывания в знакомом чувственном состоянии субъективного осознания, чувство контроля и желание использовать способности и в котором прошлые воспоминания, знания и опыт приходят и уходят свободно и легко. Наряду с этим существует устойчивое внутреннее ощущение, что эти воспоминания, знания, опыт и понимание, хотя и неясно, но являются не более чем систематизацией и упорядочиванием по степени значимости психологических переживаний, формирующих фон для глубинного, приятного субъективного эмоционального состояния, из которого проистекает исчерпывающее понимание — оно немедленно используется, и для этого не требуется больших сознательных усилий.

Он утверждал, что теперь понимает, что состояние глубокого транса — совершенно иная категория опыта. Внешняя реальность может включаться, но обретается новый тип субъективной реальности — особая, совершенно новая по значению реальность. Например, если я был частью его состояния глубокого транса, то являлся не конкретным человеком с конкретной идентичностью, а лишь тем, кого он (Хаксли) знал по неопределенным, ничего не значащим и совершенно непознаваемым отношениям.

Помимо моей "реальности" существует еще и такая, с которой обычно сталкиваются в ярких сновидениях и которая не вызывает никаких сомнений. Эта реальность целиком принимается без вопросов, и не делается ни конфликтных сравнений, ни оценочных суждений, ни противоречий, так что все, что переживается субъективно, без сомнения признается подлинным и с субъективной, и с объективной точек зрения, и в согласии со всем остальным.

Оказавшись в глубоком трансе, Хаксли обнаружил себя на дне ущелья. Высоко наверху, на самом краю обрыва сидел я, докучливо многословный, кого он знал только по имени.

Кроме него, там еще был обнаженный младенец, который лежал вниз животом прямо на сухой, рыхлой песчаной почве. Реальность ребенка не вызывала у Хаксли сомнения, и он стал пристально его разглядывать, чрезвычайно заинтересовавшись его поведением, пытаясь понять его движения — как он молотит ручками и передвигает ножками. К своему удивлению, он почувствовал, как переживает странное смутное ощущение, будто сам является ребенком, разглядывающим песок и пытающимся понять, что происходит.

В тот момент я попытался заговорить с ним, но это его разозлило, и он раздраженно попросил меня замолчать. После чего вернулся к своему наблюдению и стал свидетелем того, как ребенок рос прямо на его глазах: сначала ползал, потом сел, встал, пошел, стал играть, заговорил. Зачарованный, он смотрел, как растет ребенок, проживал его субъективные переживания, чему тот учился, что желал, чувствовал. Он следовал за ним в этом искаженном времени сквозь его многослойный опыт и наблюдал процесс его развития от младенческого возраста к школьному и юношеству. Он видел физическое формирование ребенка, переживал его физический и внутренний психический опыт, сочувствовал ему, думал, удивлялся, радовался и учился вместе с ним. Он чувствовал себя единым с ним, так, будто это он сам. Хаксли продолжал наблюдать за ним до тех пор, пока наконец не понял, что ребенок совсем вырос и ему уже 23 года. Тогда он приблизился к нему, чтобы понять, куда тот смотрит. И тут же его озарило, что этот молодой человек есть он сам, Олдос Хаксли. Этот Олдос Хаксли смотрел на другого Олдоса Хаксли, которому было за 50. Они стояли друг против друга по разные стороны вестибюля, и он, 52-летний, смотрел на себя, 23-летнего. Когда и тот и другой, наконец, одновременно осознали, что смотрят друг на друга, у обоих в голове возникли вопросы. 23-летний Олдос подумал: "Это и есть мое представление о том, каким я буду в 52?", тогда как 52-летний: "Неужели я был таким в 23?". Каждый знал, какой вопрос интересует другого. Оба считали свои вопросы "невероятно занимательными", и оба пытались определить, кто в "действительности реален", а кто — "просто субъективное переживание, гал-люцинаторно спроецированное вовне".

Для обоих прошедшие 23 года были открытой книгой, у них были общие воспоминания и осведомленность о событиях того времени, и они понимали, что разделяют эти воспоминания, и единственное, что интересовало каждого: как объясняются эти годы в промежутке между 23 и 52 годами?

Они смотрели друг на друга через весь вестибюль (это не был какой-то конкретный "вестибюль") и вверх, где на краю ущелья сидел я. Оба знали, что сидящий там человек имеет для них какое-то неопределенное значение, его зовут Милтоном, и оба могут поговорить с ним. Обоих посетила мысль, что он может их выслушать. Но когда они обратились к нему, выяснилось, что они говорят одновременно, а порознь не могут.

Они не торопясь, вдумчиво изучали друг друга. Кто-то из них должен был быть реальным. Кто-то должен был быть образом из памяти или проекцией образа себя. Не должен ли 52-летний Олдос помнить все, что было в промежутке от 23 до 52 лет? Но если это так, то как он может видеть 23-летнего Олдоса так живо, несмотря на то, что прошло столько лет? Если бы ему нужно было увидеть 23-летнего Олдоса, ему, очевидно, пришлось бы последовательно вычеркнуть из памяти все воспоминания, чтобы молодой Олдос предстал перед ним именно таким, каким он был в то время. Если же в действительности ему 23 года, то разве он не может выдумать воспоминания о жизни в промежутке между 23 и 52 годами, вместо того чтобы видеть 52-летнего Олдоса и ничего более? Как объяснить эту тупиковую ситуацию? Каждый понимал, что полностью осведомлен о мыслях и рассуждениях "другого". Каждый сомневался в "реальности другого" и каждый нашел приемлемое объяснение для подобного полярного субъективного переживания. Опять возникли вопросы: как определить, где правда, и какое отношение к этой ситуации имеет тот неопознанный человек, сидящий на краю ущелья, у которого есть только имя? Есть ли у этого непонятного человека какой-то ответ? Почему не попробовать спросить? Почему не позвать его и не спросить?

Хаксли с большим удовольствием в подробностях рассказал о своем опыте, размышляя о пережитом временном искажении лет и блокировке памяти, создавшей неразрешимую проблему реальной идентичности.

Я между прочим заметил: "Конечно, все это можно забыть, чтобы это стало ДОСТУПНЫМ через некоторое время".

Изначальная постгипнотическая амнезия была немедленно восстановлена. Я попытался ее устранить при помощи разных приемов: завуалированных фраз, откровенных заявлений, описания его опыта. Хаксли счел мои упоминания о ребенке на песке, ущелье, вестибюле "чрезвычайно интересными", загадочными фразами, для употребления которых, по суждению Хаксли, у меня были свои причины. Они так и не смогли восстановить его памяти. Каждое использованное мной утверждение само по себе фактически не обладало информативностью и предназначалось лишь для пробуждения ассоциаций. Я не добился никаких результатов, пока снова не употребил слово "ДОСТУПНЫЙ", которое дало прежний эффект. Хаксли повторно пересказал все свои впечатления, но без осознания того, что делает это уже во второй раз. Когда он закончил свое повествование, я при помощи подходящего внушения восстановил его память на первый отчет. Он был страшно удивлен и шаг за шагом сопоставил оба отчета. Их идентичность поразила его, он отметил лишь небольшие расхождения в порядке повествования и выборе слов.

Затем снова была вызвана постгипнотическая амнезия, после снятия которой прозвучал третий отчет, а вслед за ним — индуцированное осознание Хаксли, что это его третье по счету воспоминание.

Мы оба подробно записали всю последовательность событий, а затем сравнили свои записи и дополнили их прозвучавшими в ходе этого обсуждения комментариями. Мы систематически обсудили значение многих моментов. При этом, чтобы оживить некоторые из них, индуцировались кратковременные трансы. Однако по содержанию опыта Хаксли я сделал довольно мало записей, уповая на то, что только он может описать его полностью. Мои записи касались в первую очередь порядка событий и представляли неплохой конспект всего развития процесса.

Дата добавления: 2015-05-29