Вольная ли у нас мысль?

— Что значит «освободить»? Мысли у всех людей и так свободны.

— В условиях быта технократического общества, Владимир, мысль человеческая заточена, порабощена рамками и условностями этого мира. Технократический мир может существовать только при условии ликвидации свободы мысли человеческой, порабощения её и поглощения энергии мысли человеческой.

— Как-то не понятно мне. Каждый человек за свою жизнь много разного может передумать. Сказать, например, не всё можно. Есть страны, в которых большая свобода слова, в других меньшая, а думать каждый волен, о чём угодно.

— Это иллюзия, Владимир. Большинство людей вынуждены думать об одном и том же всю жизнь. Это легко увидеть, если разделить разные мыслительные моменты одного типичного человека, живущего в твоём времени, на отдельные временные отрезки, а потом сложить одинаковые мысли. Таким, совсем несложным действием, ты определишь главную мысль человеческого сообщества своего времени.

— Интересно. Давай вместе попробуем определить эту мысль.

— Хорошо. Тогда скажи, какую ты назовёшь цифру средней продолжительности человеческой жизни?

— Это важно?

— Не очень, при одинаковости мышления, но цифра нужна для дальнейших расчётов.

Хорошо, век человека в нашем времени восемьдесят лет.

— Итак, человек родился. Точнее будет сказать - обрёл материальный план своего бытия...

— Лучше просто родился, так понятнее.

— Хорошо. Ещё маленький ребёнок смотрит на мир, который ему предстоит познать. Одежду, жилище, пищу ему обеспечивают родители. Но так же родители своим поведением, отношением вольно или невольно стремятся передать ему свои мысли и отношение к окружающему миру. Видимый процесс познания длится примерно восемнадцать лет, и все эти годы технократический мир пытается внушить молодому человеку свою значимость. Далее, в оставшиеся шестьдесят два года, можно предположить, что человек может распоряжаться сам направлением работы своей мысли.

— Да, может, а ты говорила, что её кто-то сковывает.

— Говорила. Вот и давай посчитаем, сколько времени он волен свободно думать.

—Давай.

— Ежедневно определённое время человек спит, отдыхает. Сколько часов человек ежедневно тратит на сон?

— Как правило — восемь.

— Мы взяли за основу 62 года жизни человека, умножив их на восемь часов ежесуточного сна, с учётом високосных лет получится что 587928 часов своей жизни человек спит. Ежедневный восьмичасовой сон выливается в двадцать два года непрерывного сна. Отнимем эти двадцать два года от шестидесяти двух лет жизни и получим 40 лет бодрствования. Во время бодрствования большинство людей занимается приготовлением пищи. Сколько, по-твоему, человек тратит на приготовление и приём пищи?

— Женщины в основном готовят, правда, мужчинам приходится больше времени тратить, чтобы заработать на продукты.

— И сколько же, Владимир, уходит, по-твоему мнению, на приготовление и приём пищи ежедневно?

— Ну, если учесть закупку продуктов, приготовление завтрака, обеда и ужина, то часа три, наверное, в будний день. Только не все в семье занимаются приготовлением, остальные едят, ну, может, закупать продукты помогают, посуду мыть, так что на каждого человека часа два с половиной приходится.

— На самом деле больше, но будь по-твоему, возьмём всего два с половиной часа в день, умножим их на количество прожитых дней и получится 61242,5 часа или 25517 дней или 7 лет. Отнимем их от 40 лет, останется 33. Чтобы иметь возможность получить пищу, одежду и жилище, человек, живущий в технократическом мире, должен выполнять одну из необходимых этому миру функций — работать. Я хочу обратить твоё внимание, Владимир, человек должен работать, заниматься каким-то делом не потому, что оно ему очень нравится, а в угоду технократическому миру, иначе человек будет лишён жизненно важного для него.

Сколько же времени вынуждено тратить большинство людей ежедневно на работу?

— В нашей стране — восемь, да на дорогу к ней и обратно ещё примерно часа два уходит, но каждую неделю два выходных бывает.

— Вот и попробуй посчитать сам, сколько условных лет своей жизни человек тратит на далеко не всегда любимую им работу.

— Долго считать без калькулятора, ты сама скажи.

— В общей сложности за тридцать лет так называемой трудовой деятельности десять лет он непрерывно работает на кого-то, а точнее на технократический мир. И теперь от 33 лет жизни мы должны отнять эти десять лет, останется 23.

— Чем ещё занимается ежедневно человек на протяжении своей жизни?

— Телевизор смотрит.

— Сколько времени ежедневно?

— Часа три, не меньше.

— Эти три часа выливаются в восемь лет непрерывного сидения у экрана телевизора. Отнимем их из оставшихся 23 останется 15. Но и это время еще не свободно для занятий, присущих только человеку. Человеческая мысль инертна. Она не может резко переключаться с одного на другое. Какое-то время мысль анализирует полученную информацию. В общей сложности среднестатистический человек за всю свою жизнь думает над мирозданием всего 15-20 минут. Кто-то вообще ни разу об этом не задумывается, кто-то размышляет несколько лет. Каждый сам для себя может определить, проанализировав прожитые годы. Каждый человек индивидуален — он более значим, чем взятые все вместе галактики, ибо способен их творить. Но каждый человек — частичка сообщества человеческого, которое в целом и можно рассматривать как единый организм, единую сущность. Попав в капкан технократической зависимости, великая сущность Вселенной замыкается на саму себя, теряет истинную свободу, становится зависимой, включает механизм самоуничтожения.

Иной, отличный от обыденною, образ жизни ведут люди, которые живут в поселениях будущего. Их мысль вольна и человечна, в едином слита устремлении она, из тупика выводит сообщество людское. Галактики трепещут в радостном предчувствии пред слившейся в единое людской мечтой. Рожденье новое и сотворенье увидит мирозданье вскоре. Прекрасную планету новую материализует их человеческая мысль.

— Ну надо же, как ты о поселенцах высокопарно говоришь. А внешне они просто люди.

— И внешний облик их отличие имеет. Сияние энергии великой в нём. Внимательнее посмотри, вот едут бабушка и внук...

Всадница из будущего.

Я увидел, как выехала из поселка повозка, а вернее, коляска с откидным верхом, запряжённая рыжей лошадкой. На мягком сидении коляски сидела пожилая женщина, перед ней стояли корзинки с яблоками и овощами. Впереди мальчик лет семи, обнажённый до пояса, держал вожжи, но не управлял лошадью. Наверное, они не первый раз совершают свою поездку, и лошадка неспешной трусцой бежала по известному ей маршруту.

Мальчик развернулся на своём сидении лицом к пожилой женщине, что-то сказал ей. Бабушка улыбнулась и запела. Малыш подпевал ей, подхватывая припев. Проезжающие в автобусах-электромобилях туристы едва ли могли слышать их песню. Лошадка бежала по дороге примерно в километре от автотрассы.

Почти все туристы смотрели на едущих в повозке через бинокли, затаив дыхание, будто на чудо или инопланетян, и я снова подумал, что как-то нехорошо получается: едут люди из дальних стран, а пообщаться нормально с теми, к кому ехали, не могут, только вот так издалека наблюдают. А эти двое в коляске даже не смотрят в их сторону. Один из автобусов замедлил свой ход и двигался параллельно со скоростью бежавшей трусцой лошадки. В этом автобусе сидела группа иностранных детей, они махали руками ехавшим вдалеке в красивой коляске бабушке и внуку, скорее всего мальчику, но он ни одного раза даже не взглянул в их сторону. Вдруг, из красивых, увитых живой растительностью ворот поселка появилась молодая всадница. Её гнедой скакун стремительным галопом стал догонять коляску. Поравнявшись с ней, разгорячённый конь стал гарцевать рядом. Пожилая женщина улыбалась, слушала, что говорит ей молодая всадница.

Малыш, наверное, недовольный перерывом в пении, но всё же со скрытой радостью произнёс назидательно: «Экая ты непоседа, мамочка, ни минутки одна не останешься». Молодая женщина засмеялась, достала из привязанной к седлу холщовой сумки пирожок, протянула мальчику. Он его взял, надкусил, потом со словами: «Попробуй, бабуля, он ещё тепленький»,— протянул пирожок пожилой женщине, и натянув вожжи, остановил повозку. Мальчик наклонился, поднял двумя руками корзину, наполненную красивыми яблоками, протянул её всаднице и сказал: «Пожалуйста. Мама, отвези им», — и показал взглядом в сторону остановившегося автобуса с иностранными детьми.

С лёгкостью подхватив одной рукой тяжёлую корзину с яблоками, другой слегка хлопнув по шее своего гарцующего скакуна, молодая всадница стремительно помчалась к автобусу с детьми. К тому времени рядом с детским остановилось ещё несколько автобусов, их пассажиры с восторгом смотрели на мчавшуюся по лугу всадницу с корзиной яблок в руке. Она подлетела к высыпавшей из автобуса детворе, осадила коня, ловко наклонилась к земле, не слезая с седла, поставила перед восторженными детьми корзину с яблоками.

Ещё она успела погладить по головке какого-то смуглого мальчика, махнула приветственно всем рукой и устремила своего скакуна прямо по середине широкой автострады. Водитель автобуса, в котором ехали дети, передал по рации: «Она мчится прямо по разделительной полосе. Она прекрасна!».

Съехали на обочину автострады множество туристических автобусов и остановились. Быстро выходящие из автобусов люди выстраивались вдоль дороги и, затаив дыхание, смотрели на мчавшуюся в стремительном галопе молодую красавицу. Не возгласы, а шепот восхищения вырывался из многих уст. И было чем восхищаться. Горячий, мчавшийся в стремительном галопе скакун высекал копытами искры. Его никто не подгонял, у восседавшей на нём вообще не было хлыста или даже прутика, а конь всё ускорял свой стремительный бег, его копыта едва прикасались к дороге, а грива развивалась от встречного ветра. Наверное, он очень гордился своей всадницей, а может быть, достойным быть хотел сидящей на нём красавицы.

Необычна была её внешняя красота. Конечно, можно было восхищаться и правильными чертами лица, и русой косой, и густыми ресницами. Конечно, под вышитой белой блузкой и юбкой в белых ромашках ясно можно было представить упругий точеный стан великолепной фигуры. Плавные женственные линии всей фигуры, казалось, обрамляют какую-то неуёмную энергию. Играющий на щеках румянец только и выдавал величие и неукротимые возможности этой неведомой энергии. Каким-то необычным здоровым видом отличалась юная на вид всадница от стоящих на обочине дороги людей. Она восседала на своём горячем скакуне без всякого напряжения. Она даже не держалась ни за луку седла, ни за поводья. И переброшенные на одну сторону крупа лошади ноги не вставила в стремя. Опустив ресницы, она плавными движениями рук переплетала на ходу слегка растрепавшиеся волосы в тугую косу. Иногда красавица поднимала ресницы. И тогда её взгляд словно опалял невидимым приятным огнём кого-нибудь из стоявших в толпе людей, человек, встрепенувшись от этого взгляда, словно выравнивался внешне.

Казалось, люди ловили своими чувствами исходящие от всадницы свет и энергию и пытались хоть частично наполниться ею. Она понимала их желание, и щедро делилась, и мчалась вперёд, и была прекрасной. Вдруг наперерез мчавшемуся коню, выбежал на дорогу темпераментный итальянец, раскинул в стороны руки и восторженно воскликнул: «Россия! Ай лав ю Россия!». Не вздрогнула и не испугалась всадница от того, что встал на дыбы и загарцевал на месте её конь. Она лишь схватилась одной рукой за луку седла, второй оторвала цветок из венка, украшавшего её голову, и бросила его итальянцу. Он поймал подарок, бережно прижал к груди, как величайшую драгоценность, непрерывно повторяя: «мама мия, мама мия».

Но не на пылкого итальянца смотрела красавица, она тронула поводья своего скакуна, и лошадь шагом, слегка пританцовывая, пошла на стоящих у обочины людей. Толпа расступилась, молодая всадница легко спрыгнула с лошади и встала напротив женщины, по виду европейки, с маленькой девочкой на руках. Девочка спала.

Слегка сутуловатая мать, с бледным лицом и усталыми глазами, с трудом держала её, стараясь не нарушить сон ребёнка. Всадница остановилась напротив женщины и улыбнулась ей. И встретились взгляды двух женщин, двух матерей. И можно было видеть, насколько различно у двух женщин их внутреннее состояние. Понурость матери с ребёнком на руках придавала ей сходство с отцветшим, увядающим цветком на фоне подошедшей к ней молодой женщины, вид которой ассоциировался с неуёмной буйностью цветения тысяч садов.

Две женщины молча смотрели в глаза друг другу. И вдруг, словно встрепенулась от какого-то осознания мать, державшая на руках спящую девочку, распрямилась, на лице появилась улыбка. Плавными, какими-то необыкновенно грациозными, женственными движениями рук Россиянка сняла со своей головы красивый венок и надела его на голову матери с ребёнком. Они так и не сказали ни одного слова друг другу. Легко запрыгнув в седло смирно стоявшего рядом скакуна, понеслась снова вперёд красавица-всадница. Почему-то зааплодировали ей люди, и смотрела вслед улыбающаяся стройная женщина с проснувшейся, улыбающейся своей маленькой дочуркой на руках, да пылкий итальянец, сорвав с руки дорогие часы, бежал и кричал: «Сувенира, мама мия». Но она была уже далеко.

Лихой скакун свернул с дороги на площадку, где за длинными столами сидели туристы, пили квас и морсы, пробовали ещё какие-то яства, которые всё подносили им из красивого резного дома официанты. Рядом достраивался ещё один дом. Два человека прилаживали к окну нового дома, наверное, магазина или трапезной, красивый резной наличник. Услышав цокот копыт, один из мужчин повернулся в сторону приближающейся всадницы, что-то сказал своему товарищу и спрыгнул со строительных лесов. Пылкая красавица-всадница осадила своего коня, спрыгнула на землю, быстро отвязала от седла холщовую сумку, подбежала к мужчине и смущённо протянула ему сумку.

— Пирожки... С яблоками они, как ты любишь, ещё тёплые.

— Экая ты непоседа у меня, Екатеринка, — ласково сказал мужчина, достав из сумки пирожок, попробовал его, зажмурившись от удовольствия.

Сидевшие за столом туристы перестали есть и пить, они любовались влюблёнными. Как-то так стояли друг перед другом мужчина и спрыгнувшая с горячего скакуна молодая красавица, будто это вовсе и не муж с женой, уже имеющие детей, а пылкие влюблённые. Только что, проскакав пятнадцать километров, под восхищёнными взглядами туристов, казавшаяся всемогущей и вольной, как ветер, красавица смиренно стояла перед своим любимым, то поднимая на него глаза, то опуская смущённо ресницы. Мужчина вдруг перестал есть и сказал: — Екатеринушка, ты посмотри, пятнышко мокрое на кофточке твоей выступило, значит, Ванечку кормить пора.

Она закрыла ладонью маленькое мокрое пятнышко на переполненной молоком груди и смущённо ответила: — Я успею. Он спит ещё. Я всё успею.

— Так спеши. Я тоже скоро дома буду. Мы заканчиваем уже работу нашу. Посмотри, нравится тебе?

Она взглянула на окна, украшенные резными наличниками.

— Да. Очень нравится. А ещё я сказать тебе хотела.

— Говори.

Она приблизилась вплотную к мужу, встала на цыпочки, дотягиваясь к уху. Он наклонился, прислушиваясь, а она быстро поцеловала его в щёку, не поворачиваясь, вскочила в седло рядом стоящего коня. Счастливый раскатистый смех красавицы слился с цокотом копыт. Не по асфальтовой дороге, по луговой траве помчалась она домой. Все туристы по-прежнему смотрели ей в след. И что же такого особенного в этой скачущей по лугу на лихом скакуне молодой женщине, матери двоих детей. Да, красива. Да, энергия в ней плещет через край. Да, добра. Но почему все люди так неотрывно смотрят ей вслед? Может быть, это не просто женщина по лугу мчится на коне. Может, это счастье материализованное спешит к себе домой, чтоб накормить младенца и мужа любимого встретить? И любуются люди домой к себе спешащим счастьем.

Дата добавления: 2015-05-29