Введение 8 страница

Затем эта игра странным образом прерывается, и внезапно появляется кто‑то, замечающий все происходящее, — как будто одна из песчинок вытянула шею и начала оглядываться. Мы и являемся этой песчинкой, которая приходит к выводу о своем отдельном существовании. Это «рождение неведения» на первой стадии, род химической реакции. Возникла двойственность.

Вторая стадия «неведения‑формы» называется «неведение, рожденное внутри». Заметив свою отдельность, мы чувствуем, что всегда были отдельными. Это неловкое, инстинктивное движение в сторону самосознания. Это также наше извинение за то, что мы остаемся отдельными; остаемся индивидуальной песчинкой. Это агрессивный тип неведения, хотя данное понятие не вполне точно, если под агрессивностью понимать гнев. Вернее будет сказать, что это агрессивность в том смысле, что мы чувствуем неловкость, неуравновешенность — и потому стараемся обеспечить себе почву под ногами, создать для себя убежище. Такое отношение устанавливает наше существование как заблуждающегося и отдельного индивида; вот и все. Мы установили, что являемся отдельными от основного ландшафта пространства и открытости.

Третий тип неведения — «самонаблюдающее неведение», или наблюдение за собой. Существует особое чувство: мы видим себя как особый объект; и это ведет к первому понятию «другого», Мы начинаем вступать во взаимоотношения с так называемым «внешним миром». Вот почему эти три стадии неведения составляют скандху «неведение‑форма»: мы начинаем создавать мир форм.

Говоря о неведении, мы совсем не хотим сказать, что это глупость. В некотором смысле неведение очень умно; однако оно являет собой полностью двойственный разум. Иначе говоря, мы реагируем исключительно на свои проекции, а не просто видим то, что есть. Для нас никогда не существует свободной ситуации невмешательства, потому что мы все время игнорируем то, что мы такое. Это основное определение неведения.

Дальнейшее развитие заключается в устройстве особого защитного механизма для сохранения своего неведения. Этот защитный механизм есть чувство, вторая скандха. Поскольку мы уже игнорируем открытое пространство, нам хочется далее почувствовать качество плотного пространства, чтобы полностью завершить вырабатываемое нами качество страстного желания. Разумеется, пространство не означает просто голую пустоту, ибо оно содержит цвет и энергию. Существуют гигантские величественные проявления цвета и энергии, прекрасные и живописные. Но мы целиком игнорируем эти проявления. Вместо них у нас имеется всего лишь уплотненная версия цвета; и цвет становится порабощенным цветом, а энергия — порабощенной энергией. Ибо мы сделали плотным все пространство целиком, превратили его в «другое». Поэтому мы начинаем тянуться к «другому», ощущать качества «другого»; этим мы как бы успокаиваем себя, подтверждая свое существование: «Если я могу чувствовать то, что находится там, значит я должен существовать здесь».

Всякий раз, когда имеет место какое‑нибудь событие, мы устремляемся к нему, чтобы почувствовать, какая ситуация возникла: привлекательная, угрожающая или нейтральная. Всякий раз, когда существует внезапный разрыв, когда мы чувствуем, что не знаем взаимоотношений между «этим» и «тем», мы стремимся ощутить почву под ногами. Тогда мы начинаем устанавливать этот чрезвычайно действенный чувствующий механизм, образующий вторую скандху.

Следующее приспособление для дальнейшего утверждения это — это третья скандха, импульс восприятия. Мы начинаем чувствовать очарование своего собственного творения — статических цветов и статических энергий. Мы хотим вступить во взаимоотношения с ними — поэтому начинаем постепенно исследовать свое творение.

Но для действенного исследования должна существовать своего рода коммутативная система, особая коррелирующая программа механизма чувств. Чувство передает свою информацию на центральный коммутатор, и эта передача представляет собой акт восприятия. В соответствии с полученной информацией мы выносим суждение, мы реагируем. Должны ли мы реагировать в пользу нового фактора, против него, или индифферентно, — это автоматически определено бюрократией чувства и восприятия. Если мы чувствуем ситуацию и находим ее угрожающей, тогда мы оттолкнем ее от себя; если мы находим ее соблазнительной, тогда мы притянем ее к себе; если же мы находим ее нейтральной, мы остаемся безразличными. Таковы три типа импульсов: это ненависть, желание и глупость. Таким образом, восприятие связано с получением информации из внешнего мира, а импульс — с ответом на эту информацию.

Следующий этап развития — четвертая скандха, понятие. Восприятие‑импульс представляет собой некоторую автоматическую реакцию на интуитивное чувство. Однако этот вид автоматической реакции в действительности не является достаточной защитой, которая могла бы укрепить наше неведение и гарантировать нам безопасность. Для того, чтобы по‑настоящему, вполне, как следует охранять и обманывать самого себя, мы нуждаемся в интеллекте, в способности давать вещам наименования и распределять их по категориям. Так мы наклеиваем на вещи и события ярлыки «хороших», «плохих», «красивых», «уродливых» и т.д. Это делается в соответствии с тем импульсом, который мы сочтем для них подходящим.

Так структура это становится постепенно все более тяжелой, все более сильной. До этого пункта развитие «я» было исключительно процессом действия и противодействия; но в дальнейшем это мало‑помалу развивается дальше простого инстинкта подражания и становится более хитроумным. Мы начинаем заниматься интеллектуальными спекуляциями, находим подтверждение своего существования, даем объяснения, ставим себя в определенные ситуации, поддающиеся логическому объяснению. Основная структура интеллекта вполне логична. Очевидно, это — тенденция работать ради положительных условий, т.е. подтверждать свой опыт, объяснять слабости как силу, фабриковать логику безопасности, поддерживать неведение.

В некотором смысле можно было бы сказать, что здесь все время действует первоначальный разум, но он используется двойственной структурой, неведением. На начальных стадиях развития это этот разум действует как интуитивная острота чувства; позднее он проявляется в форме интеллекта. На деле такой вещи, как это, видимо, совсем нет; нет факта «я есмь». Это просто скопление множества хлама, «блестящее произведение искусства», продукт интеллекта, который говорит: «Дадим этому факту имя; назовем его как‑нибудь; назовем его „Я“. Название придумано весьма умно; это продукт интеллекта, особая этикетка, которая объединяет в целое неорганизованное и разбросанное развитие это.

Последняя стадия развития «я» — это пятая скандха, сознание. На этом уровне имеет место соединение: интуитивный разум второй скандхи, энергия третьей скандхи и интеллектуализация четвертой связываются друг с другом для производства мыслей и эмоций. Таким образом, на уровне пятой скандхи мы имеем шесть сфер, а также неконтролируемые и алогичные шаблоны рассудочного мышления.

Такова полная картина структуры эго. Именно в этом состоянии мы все пришли к изучению буддийской психологии и медитации.

В буддийской литературе имеется часто используемая метафора, которой пользуются для описания всего процесса создания и развития «я». Там говорится об обезьяне, запертой в пустом доме с пятью окнами; последние символизируют пять внешних чувств. Обезьяна весьма любопытна, высовывает голову из каждого окна и непрестанно прыгает вверх и вниз. Итак, эта обезьяна заперта в пустом доме. Дом прочен; это не джунгли, где обезьяна прыгала и качалась среди деревьев, где она могла слышать шелест ветра среди листьев. Все эти вещи стали совершенно плотными. Фактически, именно джунгли стали ее прочным домом, ее тюрьмой. Вместо того, чтобы прыгать по деревьям, любопытная обезьяна оказалась внутри стен плотного мира, как если бы какое‑то текучее явление, скажем, драматичный и прекрасный водопад, внезапно замерзло. Это замороженный дом, построенный из замерзших цветов и энергий, он полностью неподвижен; это как бы та точка, в которой начинается время, как прошлое, будущее и настоящее. Поток вещей становится плотным, ощутимым временем, плотной идеей времени.

Любопытная обезьяна пробуждается от своего глубокого сна, однако не вполне. Проснувшись, она обнаруживает себя внутри прочного и тесного дома, где всего пять окон. Ей становится скучно — ведь это все равно, что находиться за железными прутьями зоопарка; и вот она пытается исследовать эти прутья, карабкается по ним вверх и вниз. То, что она находится в заключении, не так уж и важно; но сама идея заключения усиливается в тысячу раз игрой воображения. При неумеренном воображении чувство клаустрофобии становится все более живым, все более острым, потому что мы начинаем исследовать условия своего заключения. В действительности воображение и есть частичная причина того, что обезьяна оказалась запертой в тюрьму. Она удерживается там своим воображением. Разумеется, вначале имело место внезапное помрачение сознания, которое подтвердило ее веру в существование прочного мира. Но теперь, считая плотность самоочевидной, она попала в ловушку вследствие вовлеченности в эту плотность. Конечно, любопытная обезьяна не занимается исследованиями все время. Иногда она приходит в возбуждение, начинает чувствовать, что ее окружение монотонно и неинтересно. Обезьяна становится невротичной. В своей жажде развлечений она пытается ощутить и оценить текстуру стен, удостовериться в том, что кажущаяся их прочность является действительной прочностью. Затем, уверившись в плотности своего пространства, обезьяна пытается вступить с ним во взаимоотношения — захватывает его, отталкивает или не замечает. Если она пытается захватить пространство, чтобы овладеть им как собственным переживанием, собственным открытием, собственным пониманием, это будет желанием. Если пространство кажется ей тюрьмой, она всеми силами пытается пробиться наружу, сражается с ним неустанно; и это будет ненавистью. Ненависть — это не просто образ мысли одного лить разрушения; это даже в большей степени чувство потребности в защите — в защите самого себя от клаустрофобии. Обезьяна не должна непременно чувствовать приближение противника или врага; она просто хочет вырваться из тюрьмы.

Наконец, обезьяна может просто постараться не обращать внимания на свое заключение или даже найти в этом окружении нечто соблазнительное. Она притворяется глухонемой, а потому делается безразличной и вялой по отношению ко всему, что происходит вокруг. Это будет глупостью.

Вернемся немного назад. Мы могли бы сказать, что обезьяна родилась в этом доме, когда пробудилась от своего помрачения. Она не знает, как попала в тюрьму, а потому предполагает, что всегда находилась в ней, забыв, что она сама уплотнила пространство, превратила его в стены. Затем она чувствует текстуру этих стен; это вторая скандха, желание. После этого она вступает во взаимоотношения с домом, проявляющиеся в виде желания, ненависти и глупости, Это третья скандха, восприятие‑импульс. Затем, выработав три способа взаимоотношений с домом, обезьяна начинает давать этим взаимоотношениям названия и распределять их по категориям: «Это окно. Это приятный угол комнаты. Эта стена пугает меня; она плохая.» Она вырабатывает целый набор понятий, при помощи которых классифицирует предметы в своем доме, оценивает их, относит к различным категориям. Все это совершается в соответствии с ее чувствами, желаниями, ненавистью или безразличием. Это четвертая скандха — понятие.

Развитие обезьяны до четвертой скандхи включительно было бы вполне логичным и предсказуемым. Но когда она вступает в пятую скандху, в скандху сознания, стереотип развития начинает ломаться. Тип мышления становится неправильным и непредсказуемым; обезьяна начинает галлюцинировать, предаваться мечтаниям.

Когда мы говорим о «галлюцинациях» или «мечтаниях», это означает, что мы приписываем вещам и событиям ценность, которой они не обязательно обладают. Мы имеем определенные мнения относительно того, какими являются вещи и какими они должны быть. Это и есть проекции; мы проецируем свою версию вещей на то, что существует. Благодаря этому мы полностью погружаемся в мир собственного творчества, мир относительных ценностей и мнений. Галлюцинация в этом смысле есть неправильное объяснение вещей и событий, усматривание в феноменальном мире такого смысла, каким он не обладает.

Вот это начинает переживать обезьяна на уровне пятой скандхи. Безуспешно попытавшись вырваться из дома, она чувствует себя отвергнутой, беспомощной, приходит в совершенное безумие. Поскольку она до крайности утомлена борьбой, она чувствует большое искушение расслабиться, разрешить своему уму бродить по сторонам и галлюцинировать. Это приводит к созданию шести лока, или шести сфер. В буддийской традиции существует много споров по поводу обитателей ада, небожителей, человеческих существ, сферы животных и других психологических состояний бытия. Это все — всевозможные проекции, миры сновидений, которые мы создаем для самих себя.

После борьбы и тщетных попыток спастись, пережив клаустрофобию и боль, обезьяна начинает желать чего‑то хорошего, чего‑то прекрасного и соблазнительного. Таким образом, ее галлюцинации начинаются со сферы богов «дева лока», или «неба»; это место, наполненное прекрасными, великолепными вещами. Обезьяна начинает мечтать о том, как она выходит из дома, шагает по роскошным полям, ест спелые плоды, сидит на деревьях, качается на ветвях, живет свободной и приятной жизнью.

Затем она начинает галлюцинировать также о «сфере асура», или обители завистливых божеств. Пережив сновидение неба, обезьяна хочет защитить и удержать свое великое блаженство и счастье. Она мучается от безумного страха, тревожится о том, что другие могут попытаться отобрать у нее ее сокровища; и вот она начинает испытывать чувство зависти. Она горда собой, она наслаждается своим созданием, «обителью богов»; это приводит ее к сфере асура.

Затем она также замечает, что ее переживания своими качествами связаны с землей. Вместо того, чтобы колебаться между гордостью и завистью, она начинает чувствовать себя удобно и спокойно в «человеческом мире», «земном мире». Это мир, где она живет простой, размеренной жизнью, делает обычные вещи в мирском стиле. Это сфера людей.

Однако в дальнейшем обезьяна замечает, что обстановка вокруг нее несколько скучна; что‑то происходит не совсем гладко. Это случается потому, что по мере того, как развитие идет от обители богов к обители завистливых божеств, а потом к сфере человека, ее галлюцинации делаются все более плотными, и само развитие становится довольно тяжелым и глупым. В этом пункте она рождается в сфере животных. Ей больше хочется ползать, мычать или лаять, чем наслаждаться чувством гордости или зависти. Это простота животного.

Еще дальше процесс интенсифицируется; обезьяна начинает испытывать чувство отчаянного голода, потому что действительно не желает опускаться в более низкие слои бытия. Ей хочется вернуться к приятным обителям богов; и кот она начинает чувствовать голод и жажду, невероятное чувство ностальгии по тому, чем она, помнится, когда‑то обладала. Это сфера прета, обитель голодных духов.

Затем возникает внезапная утрата веры; обезьяна начинает сомневаться в своем существовании и в окружающем мире, начинает реагировать со всей яростью. Ее жизнь представляет ужасный кошмар. Она понимает, что такой кошмар не может быть настоящим; она ненавидит себя за то, что создала это ужас. Таково сновидение адской сферы, последней из шести сфер.

На протяжении всего развития в шести сферах обезьяна также переживает поток рассудочных мыслей, идей, фантазий и различных целостных мысленных стереотипов. До самого уровня пятой скандхи процесс ее психологической эволюции был весьма регулярным и предсказуемым, каждая последующая ступень развития следовала по систематическому образцу, как новый слой черепицы на крыше. Но теперь состояние ума обезьяны становится крайне беспокойным и беспорядочным, как будто разрушается мозаика ее психики, и мыслительные стереотипы становятся неправильными и хаотичными. Кажется, таково именно состояние нашего ума, когда мы приходим к изучению буддизма и практик медитации. Это как раз то место, откуда мы должны начинать свою практику.

Я думаю, что очень важно рассмотреть основу нашего пути — это и наше смятение, до того, как мы станем говорить об освобождении и свободе. Если бы я говорил только о переживании освобождения, это было бы очень опасно. Вот почему мы начинаем с рассмотрения развития эго. Это своеобразный психологический портрет наших душевных состояний. Боюсь, что беседа не была особенно приятной; но нам нужно смотреть фактам в лицо. Кажется, это и есть процесс работы на пути.

Вопрос: Не можете ли вы сказать еще что‑нибудь о том, что вы имеете в виду, говоря о помрачении?

Ответ: Здесь ничего особенно глубокого, просто все дело в том, что на уровне первой скандхи мы усердно трудимся, стараемся уплотнить пространство. Мы трудились с такими усилиями и с такой скоростью, что наш разум внезапно потерял силу. Можно было бы назвать это состояние особой противоположностью сатори (просветление — прим. ред.), противоположностью переживания просветления, переживанием неведения. Вы вдруг погружаетесь в какой‑то транс, потому что трудились так напряженно. Это нечто такое, чего вы действительно добились, особый шедевр — вся эта плотность. И полностью добившись ее, вы внезапно оказываетесь как бы подавлены ею. Здесь — своеобразная медитация, вид анти‑самадхи.

Вопрос: Думаете ли вы, что людям надо осознать смерть, чтобы в действительности быть живыми?

Ответ: Не думаю, что вам как‑то по‑особенному надо осознать смерть. Едва ли нужно как‑то познавать ее. Вы просто должны видеть то, что вы есть. Зачастую мы склонны искать противоположную сторону, красоту духовности, — и игнорировать самих себя каковы мы есть. Это величайшая опасность. Если мы заняты самоанализом, наша духовная практика будет старанием найти какой‑то высший анализ, наивысший самоообман. Ум эго невероятно талантлив; он способен исказить все что угодно, Если мы хватаемся за идеи духовности, самоанализа или трансцендентности «я», эго немедленно завладевает этими идеями и превращает их в самообман.

Вопрос: Когда обезьяна начинает галлюцинировать, будет ли ее переживание чем‑то таким, что она знала раньше? Откуда вообще появляются галлюцинации?

Ответ: Это своеобразный инстинкт, вторичный инстинкт, инстинкт подражания, который имеется у всех нас. Если существует боль, тогда мы по контрасту создаем иллюзию удовольствия. Это стремление к самозащите, к удержанию собственной территории.

Вопрос: Мы располагаем только внешним уровнем сознания; так суждено ли нам продолжать безнадежную борьбу на этом уровне, если мы не в состоянии вернуться в то пространство, которое вы описываете?

Ответ: Конечно, мы будем бороться все время; борьбе нет конца. Мы могли бы говорить до бесконечности о сменяющих друг друга видах борьбы, которые нам придется выдержать. Нет другого ответа кроме того, который вы только что сами дали, сказав о стараниях вновь найти первоначальное пространство. Иначе мы останемся привязанными к такому психологическому подходу, где «это» противопоставляется «тому», что оказывается препятствием. Мы всегда сражаемся с каким‑то противником. Нет ни одного мгновения, когда мы прекратили бы борьбу. Проблема как раз заключается в двойственности, в существовании войны, когда налицо «я» и мой противник.

Совершенно другой способ работы — это практика медитации. Необходимо изменить весь подход в целом, весь образ жизни, гак сказать, всю свою стратегию. А это может быть очень болезненным. Нам внезапно приходит в голову мысль. «Если я не стану бороться, как же мне быть с врагами? Для меня не сражаться — это прекрасно, но как они? Ведь они все еще будут существовать…» Это интересный пункт.

Вопрос: Видеть стену, признать факт, что вы здесь, не идти дальше — такое положение кажется очень опасным.

Ответ: Как раз в этом все и дело — оно не опасно. Оно может быть болезненным в тот момент, когда мы понимаем, что стена прочна, что мы заключены внутри; но это очень интересное положение.

Вопрос: А разве вы не говорили только что о существовании инстинктивного желания вернуться у другому состоянию, к открытому пространству?

Ответ: Конечно, обезьяна не дает себе покоя, не оставляет все таким как оно есть. Она или постоянно сражается, или поглощена галлюцинациями. Она никогда не останавливается, не дает себе возможности по‑настоящему прочувствовать что‑либо как следует. Вот почему просто остановиться, просто допустить перерыв — первый шаг к практике медитации.

Вопрос: Допустим, у нас имеется какая‑то преграда, какая‑то помеха, и вы остро ее осознаете. Должна ли эта помеха сразу исчезнуть благодаря практике простого осознания?

Ответ: Все дело в том, что нам нельзя стараться точно высчитать, как ускользнуть от этой дилеммы; а в настоящее время нам необходимо думать обо всех этих вызывающих клаустрофобию помещениях, в которых мы находимся. Это первый шаг к учению. Мы должны по‑настоящему понять себя, по‑настоящему себя почувствовать. Это даст нам вдохновение для дальнейшего изучения. Вот поэтому нам лучше пока не говорить об освобождении.

Вопрос: Следовательно, вы утверждаете, что все эти вызывающие клаустрофобию помещения суть творения нашего интеллекта?

Ответ: Интенсивность первоначального разума все время приводит нас: в действие. Поэтому нельзя считать все эти действия обезьяны чем‑то таким, от чего нам нужно избавиться; их необходимо рассматривать как некоторый продукт первоначального разума. Чем больше мы будем стараться вести борьбу, тем сильнее будем убеждаться, что стены действительно прочны. Чем больше энергии мы будем вкладывать в борьбу, тем больше этим будем укреплять стены, потому что стены, чтобы остаться прочными, нуждаются в нашем внимании. Всякий раз, когда мы обращаем на них больше внимания, мы начинаем чувствовать, что попытки спасения остаются безнадежными.

Вопрос: Что же видит обезьяна, выглядывая из пяти окон дома?

Ответ: Ну, она видит восток, север, запад и юг.

Вопрос: Чем они ей представляются?

Ответ: Каким‑то прямоугольным миром.

Вопрос: А как насчет того, что находится за пределами дома?

Ответ: Просто прямоугольный мир: ведь она смотрит сквозь окна.

Вопрос: А видит ли она что‑нибудь вдали?

Ответ: Может быть; но это также прямоугольная картина, все равно что картина на стене, не так ли?

Вопрос: А что происходит с обезьяной, если она примет немного ЛСД или пейотля?

Ответ: Она уже приняла его.

Глава 10. Шесть сфер

Когда мы расстались с обезьяной, она находилась в сфере ада и всеми силами старалась пробиться сквозь стены своей тюрьмы, прибегая к помощи когтей и зубов. Ее переживания в сфере ада оказываются весьма устрашающими и отвратительными. Ей представляется, что она шагает по гигантским полям докрасна раскаленного железа, или что она закована в цепи и испещрена черными линиями, разрезана на куски, жарится на раскаленных железных сковородах или кипит в огромных котлах. Эти и другие галлюцинации ада порождены воздействием клаустрофобии и агрессивности. Налицо чувство задавленности узким пространством, где нет ни глотка воздуха, ни пяди Свободного места для движения. Будучи таким образом закрыта в тюрьме, обезьяна не только пытается разрушить стены своего вызывающего клаустрофобию помещения, — она даже пробует убить себя, чтобы избавиться от постоянной и мучительной боли. Однако в действительности она не в состоянии убить себя, и попытки самоубийства лишь усиливают ее мучения. Чем больше обезьяна старается разрушить стены или как‑то подействовать на них, тем более прочными и подавляющими они становятся; но вот наконец в каком‑то пункте агрессивность обезьяны несколько стихает, и вместо того, чтобы биться о стены, она перестает общаться с ними, прекращает взаимоотношения; она становится как бы парализованной, как бы замерзшей; она окутана болью, не прилагая усилий к тому, чтобы избавиться от нее. Здесь она испытывает разнообразные мучения, в числе которых замерзание и пребывание в суровых, бесплодных, пустынных местах. Однако в конце концов в результате своей адской борьбы обезьяня начинает терять силы. Напряженность адской сферы в свою очередь начинает уменьшаться, а обезьяна понемногу успокаивается; и внезапно она видит возможность более открытого, просторного способа существования. Она жаждет этого нового состояния; и тут перед нами опять возникает обитель голодных духов, или прета лока; это чувство нищеты, жажда облегчения. В сфере ада она была чересчур занята борьбой, чтобы иметь даже немного свободного времени и подумать, можно ли облегчить свое положение. Сейчас она испытывает сильнейшее желание жить в более приятных условиях, на просторе — и при помощи фантазии создает бесчисленные способы удовлетворения своих желаний. Она может вообразить, что видит какое‑то открытое пространство; но, приблизившись к нему, она обнаруживает огромную странную пустыню. Или ей видится дерево с плодами; но подходя к нему, она обнаруживает, что на нем ничего нет, или что его кто‑то охраняет. Или обезьяна как будто прилетает в какую‑то обильную и роскошную долину, — но только для того, чтобы найти там огромное количество ядовитых насекомых и отвратительную вонь гниющих растений. В каждом из своих фантастических образов она усматривает возможности удовлетворения, бросается в ту сторону, но быстро разочаровывается. Всякий раз она как будто добивается удовольствия, однако потом оказывается грубо пробуждена от своего идиллического сна. Но голод ее настолько велик, что она не бывает обескуражена — и все время продолжает без перерыва пережевывать свои фантазии, связанные с будущими удовлетворениями. Болезненное разочарование вовлекает обезьяну в особые взаимоотношения любви и ненависти со своими сновидениями. Она очарована ими; но вместе с тем они отталкивают ее, поскольку разочарование оказывается очень болезненным.

Мучения обители голодных духов — это не столько боль от того, что обезьяна не находит желаемого, сколько сам по себе неутолимый голод, причиняющий боль. Вероятно, если бы обезьяна нашла много пищи, она говеем не прикоснулась бы к ней; или же она съела бы всю эту пищу и сейчас же захотела бы еще. Это потому, что в глубине своего существа обезьяна страстно желает быть голодной, а не удовлетворять голод. Быстрое разочарование после всех попыток насытиться дает ей возможность сейчас же опять почувствовать голод. Так боль и голод прета лока, как и агрессивность обители ада и озабоченность других сфер, доставляет обезьяне элемент возбуждения, которым она может занять себя; это нечто прочное во взаимоотношениях, нечто, дающее ей уверенность в собственном существовании как реальной личности. Она боится утратить эту устойчивость и свои развлечения, боится рискнуть и выйти оттуда в неизведанный мир открытого пространства — и предпочитает оставаться в знакомой тюрьме, какой бы болезненной и угнетающей эта тюрьма не была.

Однако по мере того, как обезьяна испытывает повторные разочарования в попытках осуществить свои фантазии, она начинает делаться более спокойной, как бы обиженной и в то же время смирившейся со своим положением. Она начинает избавляться от интенсивного голода и излишнего напряжения в установившемся наборе реакций на внешний мир. Она игнорирует другие способы получения жизненного пространства и полагается на один и тот же набор реакций, ограничивая таким образом свой мир; так собака пытается обнюхать все, с чем встречается, а кошка не проявляет никакого интереса к телевизору. Это сфера животных, сфера глупости. Обезьяна ослепляет себя по отношению к тому, что находится вокруг нее, отказывается исследовать новую территорию, цепляется за знакомые цели и знакомые раздражители. Она опьянена безопасным, замкнутым в себе, привычным миром и таким образом сосредоточивает внимание на знакомых целях и стремится к ним с непоколебимой и упорной решительностью. Так, сферу животных символизирует свинья: она просто пожирает все, что появляется перед ее носом, она не смотрит ни вправо, ни влево, а только двигается вперед — и больше ничего. Для свиньи неважно, придется ли ей пересечь огромную грязную лужу или встретиться с другими препятствиями; она просто роет землю носом и ест все, что придется.

Но в конце концов обезьяна начинает понимать, что ей можно различать и выбирать свои удовольствия и страдания. Она становится несколько более разумной, начинает различать приятные и болезненные переживания, совершает усилия для того, чтобы довести до максимума удовольствие, а боль свести к минимуму. Это — человеческая сфера различающей страсти. Здесь обезьяна перестает размышлять о том, чего она добивается. Она больше различает, рассматривает всякие возможности, больше думает, а потому больше надеется и больше опасается. Такова человеческая сфера, сфера страсти и интеллекта. Обезьяна становится более разумной и уже не просто испытывает желание, а исследует текстуру вещей, чувствует ее, сравнивает вещи. Решив, что ей чего‑то хочется, она старается овладеть этой вещью, достает ее, добивается обладания ею. Если, например, обезьяне захотелось бы получить красивую шелковую ткань, она посетила бы разные магазины, ознакомилась бы с материалами, с их текстурой, чтобы увидеть, совпадает ли в точности один из них с тем, что ей нужно. Когда же она находит материал, вполне соответствующий ее представлению или близко к нему подходящий, она рассматривает и ощупывает его и говорит: «Ах, как хорошо! Разве это не прекрасная вещь? Думаю, ее стоит купить». Затем она платит деньги, приносит ее домой, показывает ее друзьям, просит пощупать и оценить качество этого великолепного материала. В человеческой сфере обезьяна всегда мечтает о том, как бы добиться обладания прекрасными вещами: «Может быть, мне купить этого плюшевого медвежонка и класть его себе в кровать? Ведь он такой приятный, мягкий, уютный, теплый и пушистый!»

Дата добавления: 2015-05-29