Джейн Болейн. Хэмптон-корт, ноябрь 1541 года

Хэмптон-Корт, ноябрь 1541 года

Этот дьявол архиепископ так запугал девчонку, что она совсем потеряла голову — не знает, то ли лгать, то ли во всем признаваться. Милорд герцог пришел вместе с ним, они пытаются вытащить рыдающую королеву из постели.

— Она назовет Калпепера? — шепнул, проходя мимо меня, герцог. Мне пришлось придвинуться поближе, чтобы разобрать слова.

— Если вы позволите архиепископу так с ней обращаться, она во всем, в чем только можно, признается, — торопливо шепчу я в ответ. — Никак не могу ее успокоить. Он то обещает все уладить, то запугивает вечными муками. Она маленькая, глупенькая девчонка, ему с ней будет нетрудно совладать. Он с ума сведет ее своими угрозами.

Его смешок больше похож на стон.

— Сумасшествие ей бы сейчас не помешало. В этом ее единственное спасение. Боже правый! Посадил двух племянниц на английский престол, одну казнили, а теперь эшафот грозит и второй!

— Как нам ее спасти?

— Если она сойдет с ума, он не сможет ее казнить, — рассеянно отозвался герцог. — Сумасшедшего нельзя предать суду по обвинению в государственной измене. Тогда ее отошлют в монастырь. Боже правый, это она так орет?

Жуткие вопли Китти Говард, умоляющей о помиловании, отдаются эхом в комнатах, служанки безуспешно пытаются заставить ее повернуться лицом к архиепископу.

— Что же нам делать? — настаиваю я.

— Мне лучше держаться от всего этого подальше, — звучит мрачный ответ. — Надеюсь, она придет в себя и мне удастся с ней поговорить. Я бы ей посоветовал признаться в связи с Дирэмом и наотрез отрицать Калпепера. Тогда вся ее вина будет только в том, что она вышла замуж, несмотря на предыдущую помолвку. Как Анна Клевская. Так еще можно вывернуться, если король согласится ее простить. Впрочем, коли будет так орать, сама себя убьет, и палач не понадобится.

— Держаться подальше? А как же я?

— При чем тут ты? — Лицо жесткое, как кремень.

— Я готова выйти замуж за французского графа, — быстро-быстро выпаливаю я. — С любым контрактом, на все согласна. Поживу во Франции пару лет, если ему угодно. Затаюсь, покуда король не придет в себя. Только в деревне жить не могу, только не в Бликлинге. Еще одной ссылки не перенесу, не могу начинать все сначала, просто не могу. Я готова выйти замуж за французского графа, какие бы ни были условия. Даже за старого и безобразного, даже за урода какого-нибудь. Я готова выйти замуж за французского графа.

Герцог неожиданно зашелся в жутком смехе, похожем на рев затравленного медведя. Он хохочет мне прямо в лицо. Я в ужасе отскакиваю, но он не перестает смеяться. Резкие, пронзительные звуки переполняют комнату — женщины пытаются урезонить Екатерину, она не своим голосом, на самой высокой ноте вопит, архиепископ громко, пытаясь перекрыть весь остальной шум, молится, герцог дико хохочет.

— Французский граф! — ревет он. — Французский граф! Ты совсем с ума сошла? Заразилась безумием от моей племянницы?

— Почему вы смеетесь, милорд? — Я совершенно теряюсь. — Тише, тише. Ничего смешного тут нет.

— Ничего смешного? — Он уже больше не в силах сдерживаться. — Никакого французского графа и в помине нет. Нет и никогда не было. И быть не могло. Ни французского графа, ни английского, ни даже барона. Ни испанского дона. Ни итальянского принца. Ни одному мужчине в мире не придет в голову на тебе жениться. Ты что, совсем дурочка?

— Но вы же говорили…

— Я и не то бы сказал, пока ты мне была нужна. Ты тоже много чего говоришь, когда тебе нужно. Мне и в голову не приходило, что ты поверишь. Не знаешь разве, что про тебя говорят?

Я дрожу, с трудом удерживаясь на ногах.

— Не знаю и знать не хочу, — только и могу произнести в ответ.

Твердой рукой герцог хватает меня за плечо, тащит к одному из зеркал, купленных королевой, — дорогому, в позолоченной раме. В серебристом отражении вижу свое лицо с широко открытыми, испуганными глазами и его лицо — жестокое, словно лицо смерти.

— Гляди, — приказывает он. — Погляди на себя. Кто ты есть — обманщица, жена-предательница. Ни один мужчина в мире на тебе не женится. Всей Европе известно, что ты послала мужа и золовку на плаху, под топор. При каждом европейском дворе знают, как подлая жена обрекла мужа на повешение, — он грубо меня встряхивает, — на четвертование, чтобы его всего, от мошонки до шеи, на куски изрезали, — он снова меня трясет, — чтобы из него все внутренности повынимали, кишки, печенку, легкие, пусть кровью истекает, пока у него перед носом жгут кишки, печенку, легкие, сердце, — снова встряска, — режут на куски, словно тушу в лавке мясника, отрезают по очереди — руки, ноги, голову.

— Это неправда, ничего такого не было, — шепчу я, но в зеркале вижу — губы даже не шевелятся.

— Ну, за это не тебя стоит благодарить. Люди-то все помнят. Король, злейший враг, помиловал, не послал на пытку, на которую ты его обрекла. Король приказал его всего лишь обезглавить, а ты его отправила на четвертование. Ты, свидетель на суде, поклялась в том, что они с Анной были любовниками, что он спал со своей собственной сестрой, что он был содомит, мужеложец, поклялась, что они плели заговоры, собирались убить короля. Ты обрекла его на гибель, на ужасную смерть, которую и бродячей собаке не пожелаешь.

— Это вы все придумали. — Лицо в зеркале морщится от боли, меня тошнит от правды, брошенной прямо в лицо, темные глаза переполнены ужасом. — Это вы все придумали, а не я. Вы пообещали, что мы их спасем. Что их простят, если мы все расскажем и они покаются.

— Ты сама знаешь, что это вранье. — Он трясет меня, как терьер крысу. — Обман, ложь. Ты не для того давала показания, чтобы его спасти. Ты давала показания, чтобы спасти титул, наследство Болейнов. Ты знала — если дашь показания на мужа, король тебе оставит и титул, и их земли. Только этого тебе и надо, до остального и дела нет. Послала мужчину в расцвете сил и его красавицу сестру на плаху только для того, чтобы спасти свою шкуру и ничтожный титул. Послала обоих на смерть, страшную смерть, за их красоту и веселье, за то, что любили друг друга, а тебя в компанию не принимали. Твое имя для всех значит одно — злоба, ревность и порочная похоть. Думаешь, кто-нибудь рискнет назвать тебя женой? После всего, что было?

— Я хотела его спасти! — В зеркале не лицо, а оскал. — Я его обвиняла, чтобы он мог во всем признаться, попросить о помиловании. Я бы его спасла.

— Ты — убийца, похуже короля, — жестко повторил герцог и отбросил меня в сторону. Я ударилась о стену и, схватившись за ткань гобелена, едва удержалась на ногах. — Ты давала показания против золовки и мужа, давала показания против Анны Клевской, чтобы и ее могли казнить, а теперь, без сомнения, скоро увидишь еще одну кузину на эшафоте. Уверен, и против нее дашь показания.

— Я его любила, — упрямо повторяют мои губы, загораживаясь от самого страшного обвинения. — Вы не можете сказать, что я его не любила. Я любила Георга всем сердцем.

— Тогда ты куда хуже, чем просто обманщица и предательница, — холодно произносит он. — Твоя любовь привела любимого к жуткой смерти. Твоя любовь хуже ненависти. Многие ненавидели Георга Болейна, но твоя любовь послала его на гибель.

— Если бы он был со мной, если бы хранил мне верность, я бы его спасла. — Боль разрывает мне душу. — Если бы он меня любил, как любил ее, если бы позволил быть с ним, если бы я стала для него тем же, чем была она…

— Какая чушь! — В голосе герцога ядовитое презрение. — Он бы тебя никогда не полюбил. Отец дал за тобой богатое приданое, но никакое приданое не обеспечит любви. Георг тебя презирал, Анна и Мария над тобой потешались. Поэтому-то ты их и предала, нечего теперь говорить высокие слова о самопожертвовании, все это ложь, ни капли правды. Ты его предала, тебе легче было видеть мужа мертвым, чем рядом с сестрой.

— Она всегда стояла между нами.

— Его гончие стояли между вами. Его лошади. Он лошадей в стойле и соколов в клетке любил больше, чем тебя. Ты бы всех от ревности поубивала — и гончих, и лошадь, и сокола. Ты дурная женщина, Джейн, и я тебя использовал, как используют шматок грязной земли. Но больше мне эта дура, Екатерина, не нужна, и ты мне тоже ни к чему. Можешь ей посоветовать — пусть сама себя спасает. А ты — как тебе угодно, давай показания в ее защиту или обвиняй, мне все равно.

Я попыталась взглянуть ему в глаза.

— Со мной так легко не разделаешься. Я не комок грязи под ногами. Я ваша союзница. Выступите против меня — пожалеете. Я немало ваших секретов знаю. Хватит, чтобы послать на плаху и ее, и вас в придачу. Я ее уничтожу, но и вас вместе с ней. — Ярость мешает мне говорить. — Отправлю ее на эшафот и всех и каждого из Говардов вместе с ней. Даже если сама погибну.

Он рассмеялся, но теперь потише, гнев уже улетучился.

— С ней дело кончено. Королю она больше не нужна, и я с ней покончил. А себя сумею спасти, не беспокойся. Вот тебе-то не уцелеть, погибнешь вместе с этой шлюшкой. Дважды один и тот же трюк не удается.

— Я расскажу архиепископу о Калпепере. — Придется пустить в дело угрозы. — Расскажу, как вы это затевали, как хотели, чтобы они стали любовниками. Как приказали мне их свести.

— Можешь говорить что хочешь, — отмахнулся он от моих слов. — Доказательств-то нет. Один-единственный человек им помогал, впускал любовника в покои королевы. Ты сама. Что ни говори, только свою вину докажешь. Наказанием тебе будет смерть, и, Бог свидетель, меня это ничуть не расстроит.

Я закричала в ужасе, упала на колени, обхватила его ноги.

— Не произносите таких страшных слов, я вам верно служила. Долгие годы верой и правдой. Была вашей самой верной помощницей и никакой награды не получила. Помогите мне. Пусть она умрет, и Калпепер вместе с ней, но меня спасите, защитите меня.

Герцог брезгливым движением, будто отбрасывая липкие, противные клубки водорослей, оторвал от себя мои руки.

— Нет-нет, — равнодушно проговорил он. — Нет. Ее уже не спасти, а ради тебя я и пальцем не шевельну. Без тебя в мире станет лучше, Джейн Болейн, о твоей смерти никто не пожалеет.

— Я ваша, — гляжу на него снизу вверх, не осмеливаясь снова коснуться его колен, а он уже пошел к двери, сейчас постучит часовому, чтобы его выпустили, тому самому часовому, что прежде никого не впускал, а теперь стоит там, чтобы нас не выпускать. — Я ваша. Сердцем и душой. Я вас люблю.

— Ты мне ни к чему. Никому ты не нужна. Ты уже обещала одному мужчине свою любовь, и где он теперь — мертв. Ты мне омерзительна, Джейн Болейн, по мне, пусть палач закончит начатое дьяволом дело. — Он помедлил у дверей, будто ему в голову пришла новая мысль. — Неплохо, если бы тебя обезглавили на зеленой лужайке Тауэра, там, где казнили Анну. Право, неплохая идея. Наверно, и она, и ее драгоценный братец хохочут сейчас в аду, поджидая тебя.

Дата добавления: 2015-05-29