Руководители 2 страница

Но это крайний случай проявления заботы высшей власти о безопасности всего народа, в остальных случаях высшая власть не имеет права допустить, чтобы в государстве наказывались люди, не совершившие преступления. Ведь в этом случае она делает все наоборот: взявшись защитить граждан, она их избивает.

Таким образом, наказание должно предназначаться только преступнику, а жестокость и неотвратимость наказания должны остановить подобные преступления.

Но преступник, зная, что он нарушает закон, преступления старается делать тайно. Поэтому у высшей власти появляется необходимость разделить свое Дело защиты граждан на составляющие Дела. Одним из таких Дел является поиск преступника. Казалось бы, что поиском преступника Дело защиты граждан можно и закончить. Сыщики, к примеру, найдут убийцу и, если в качестве наказания убийце высшая власть определила смертную казнь, то его тут же пристрелят. Найдут вора и посадят в тюрьму. Но... Убийца нередко убивает, чтобы получить деньги. Сыщики за свою работу тоже получают деньги. Чтобы оправдать получение денег, они могут убить невиновного, сообщив обществу и власти, что это и был искомый убийца. Дав тем, кто занят поиском преступника, право наказывать, мы резко ослабим защищенность граждан. Поэтому сыщикам высшая власть не дает права наказания, их задача – найти подозреваемого и собрать доказательства его вины. И только. Понимать это очень важно.

Начиная с 50-х годов, все утверждают, что в период культа личности сотрудники НКВД убили и посадили в лагеря десятки миллионов граждан СССР. Это чудовищная ложь: НКВД, как и милиция, как и следователи прокуратуры, только искали подозреваемых и доказательства. Никто им не давал права наказывать, и они не наказывали. В то время контроль за ними был жестким (достаточно сказать, что два наркома НКВД были расстреляны за свои профессиональные преступления, но ни они, ни их люди никого не убивали и в лагеря не сажали). Если мы действительно не хотим повторения 37-го года, то мы это обязаны понимать.

Казнить преступника или посадить его в тюрьму высшая власть поручила суду. Это Дело только суда, в каком бы виде этот суд не представал и как бы действительно не назывался: трибуналом, особым совещанием, чрезвычайной тройкой. Предполагается, что судьи не отвечают за уровень преступности в стране и поэтому могут оценить доказательства вины подсудимого более объективно, следовательно, не подведут высшую власть и не накажут невиновных. Однако в жизни все сложнее. Рост преступности дает основание сыщикам и следователям возмущаться работой судей: “Мы, дескать, ищем преступников, а судьи их отпускают”. В итоге в росте преступности обвиняют и судей, и они теряют объективность. Чтобы этого не было, в разных странах поступают по-разному. В одних государствах судей избирают пожизненно, надеясь, что такой судья будет судить объективно, поскольку на его доходы ничего не повлияет. Но ведь и “вечного” судью можно купить, поэтому обычно судью-профессионала дополняют людьми со стороны, не участвующими в процессе поимки преступников. Делается это по-разному- Например, в военном трибунале помимо юриста-профессионала заседает несколько офицеров, для которых это заседание может быть первым и последним. У нас судью дополняют два избранных народом заседателя, для которых это временная работа, но тем не менее им даются равные с профессионалом-судьей права. На Западе судью часто дополняют двенадцать присяжных заседателей, которых вместе избирают защита и обвинение, но там эти двенадцать должны только оценить виновность подсудимого, наказание ему определяет судья. (Один западный юрист как-то сказал: “Идея суда присяжных базируется на ошибочной мысли, что один дурак – это дурак, а двенадцать дураков – это что-то умное”, имея в виду, что хитрый участник процесса – прокурор, адвокат или преступник – обманет и двенадцать случайных человек.)

Может кому-то в наших, советских, судах и везло, но я во всех случаях участия в них в разных качествах видел народных заседателей, у которых на лицах было четко написано, что им плевать на происходящее, их отпустили с работы, теперь им нужно поскорей уйти домой, и поэтому они подпишут председателю суда любой приговор или решение.

Негативный опыт общения с народными заседателями позволяет автору понять и приведенное выше высказывание западного юриста и то, почему в СССР в 30-х – 50-х годах в чрезвычайных тройках народные заседатели заменялись высшими должностными лицами государства, республик, областей. Тем не менее, только суд может наказывать, только он может дать команду палачу казнить или начальнику тюрьмы – посадить.

Но высшая власть государства, будучи не совсем уверенной в объективности и суда, и органов дознания, и следствия, создает еще одну инстанцию – прокуратуру. Этим людям поручается контроль за исполнением законов как обычными гражданами, так следователями и судьями. Доказательства вины подозреваемого в значительных преступлениях следователи передают не в суд, а прокурору, он их оценивает и, если считает, что они “пустые”, дает команду либо отпустить подозреваемого, не доводя дело до суда, либо собрать новые, более надежные доказательства. Не следователи, а прокурор выступает в суде с этими доказательствами, обвиняя подсудимого, доказывая суду, что подсудимый виновен, и просит суд назначить ему определенное наказание. Если следователи извратили доказательства, подделали их или силой заставили подозреваемого признаться в том, чего он не делал, прокурор тогда может обвинить следователей (обязан обвинять) и потребовать у суда их наказания. В Уголовном кодексе РСФСР, принятом в 1926 году и действовавшем все годы сталинского террора, в статье 115 так и говорилось: “Принуждение к даче показаний при допросе путем применения незаконных мер со стороны производящего допрос лица, а также заключение под стражу в качестве меры пресечения из личных либо корыстных видов – (наказание) лишение свободы на срок до пяти лет”. Если же суд вынес, по мнению прокурора, неправильный приговор (неправильно наказал), то прокурор обязан опротестовать этот приговор и потребовать рассмотрения дела новым составом суда. В том случае, если он увидел, что судьи вынесли неправосудный приговор, то прокурор должен возбудить уголовное дело против судей и обвинить их в суде, поскольку тот же кодекс уже тогда предусматривал: “Постановление судьями из корыстных или иных личных видов неправосудного приговора, решения или определения – (наказание) лишение свободы на срок не ниже двух лет”.

Заострим особое внимание на следующем. Все три перечисленные категории юристов принуждаются законом к уникальной в бюрократической системе обязанности: им запрещено исполнять в отношении подозреваемых обвиняемых (следователям и прокурорам) и подсудимых (судьям) чьи-либо указания, кроме указаний своей совести. Законом, высшей властью, указывается, что эти люди принимают решения только исходя из собственных (и ничьих больше) убеждений в виновности.

Это можно понимать как жалкую попытку создать делократов в системе правосудия. Если в армии подчиненному запрещено указывать, как поступать, то в правосудии подчиненным запрещено слушать указание. Но в армии есть Дело, оно наказывает, а для юристов у их Дела наказания нет, и здесь делократизация дальше беспомощных потуг не пошла.

Но вернемся к собственно правосудию. Судью и заседателей могут обмануть свидетель, эксперт, следователь, прокурор, подсудимый, и тогда суд допустит ошибку, назначит не то наказание. Но в этом случае судьи не будут преступниками, если эту ошибку они допустят исходя из своей убежденности в правильности такого решения. (Те, кто обманул, будут преступниками.) Но если суд убежден в одном, а выносит не соответствующий приговор, то он вынес его неправосудно, он преступник. Кем бы этот неправосудный приговор ни был указан: преступником за взятку или начальством из благих побуждений. Точно так же обязаны действовать и прокурор, и следователь. В системе правосудия одни лишь адвокаты (защитники) могут свои убеждения отставить в сторону и руководствоваться только интересами подзащитного.

Мы имеем уникальный случай, когда в бюрократической системе управления начальник (закон) запрещает подчиненным быть подлецами, угрожает им расправой за подлость.

Давайте на примерах рассмотрим, какой из этого толк, и убедимся, что ни в одном Деле не собралось вместе столько подлецов, сколько в Деле правосудия. Ведь читатели уже должны ориентироваться: если наказание в руках начальника, то для Дела оно бесполезно, каким бы суровым оно ни было.

Впервые с подлостью советского правосудия мне пришлось столкнуться при таких обстоятельствах. В начале 80-х на завод обрушилась эпидемия судебных приговоров по статье Уголовного кодекса, предусматривающей наказание за нарушение должностными лицами правил охраны труда. Менее чем за три года 23 цеховых руководителя от начальника цеха до мастера получили наказание в основном в виде двух лет лишения свободы условно. Среди инженеров началась паника, молодые специалисты начали отказываться от назначения на должность, уже занимающие должности предпринимали попытки перейти в рабочие или в контору. В это время любая тяжелая травма рабочего практически без исключения влекла за собой осуждение от одного до трех инженеров.

Разбор этих дел проходил так. При смертельном исходе или тяжелой травме на завод прибывала комиссия под председательством представителя областного госгортехнадзора. Поскольку эти люди в отличие от заводских специалистов отвечают только за отсутствие травм и каждая травма является для них укором, акт они писали так, чтобы виноватым оказывался обязательно заводской работник. Логика была примитивная и на 100 % надежная: каждый цеховой инженер по должностной инструкции обязан контролировать исполнение рабочими правил техники безопасности, поэтому если рабочий их нарушил и погиб, то, по логике госгортехнадзора, виноват мастер или начальник цеха, который “не проконтролировал рабочего в момент нарушения им правил”. Такой акт комиссия отправляла прокурору, тот возбуждал уголовное дело, суд выносил обвинительный приговор. И суд не волновало, что ни один человек не в состоянии находиться одновременно в разных местах рядом с 50 рабочими и целый день “контролировать”, не нарушают ли они правила техники безопасности.

Конечно, и инженеры могут быть и бывают виноватыми. Скажем, мастеру присылают для ликвидации аварии рабочих из другого цеха, они не знают опасностей новой работы. Мастер их не инструктирует, не объясняет, откуда может исходить угроза. Рабочий принимается за работу и гибнет. Конечно, этот мастер виноват: ему доверили людей, он проявил халатность, и они погибли.

Но вот другой случай, которым автору пришлось заниматься.

Металлургический цех. Тому, кто его не видел, скажем, что это здание по объему в 2 раза превышает здание Курского вокзала в Москве, но в отличие от вокзала все его площади и этажи заняты мощным оборудованием. Цех работает круглосуточно, ночью на смену выходит человек 50 с начальником смены и мастером во главе. Рабочие места распределены по огромному цеху так, что на некоторых из них руководители бывают только при обходе во время приемки и сдачи своей смены, да и то не всегда.

Руководители смены уже за час до начала работы принимают цех у руководителей, сдающих смену. За полчаса, уже одетые, рабочие собираются в комнате оперативок, где начальник смены и мастер дают им краткий инструктаж и задания. В это время они осматривают экипировку рабочих, их состояние (не пьяны ли, здоровы ли). Минут за 15–20 до начала смены рабочие расходятся по рабочим местам для приемки их у рабочих закончившейся смены.

Так было и в ту трагическую ночь. Смена началась в полночь, а через час произошла небольшая авария на одном из ленточных транспортеров. Их в цехе несколько десятков, а общая длина составляет несколько километров. Включает и выключает транспортеры один оператор со своего пульта. Получив сигнал аварии, оператор кнопкой отключила транспортер и по телефону послала дежурных слесарей поставить на место сошедшую с рельсов тележку транспортера. Работа эта обычно занимает от двух до десяти минут и настолько обыденна, что руководителям о ней никто не сообщил – не было необходимости в их участии. Бригадир слесарей и слесарь поднялись к конвейеру. Первое, что они обязаны были сделать и о чем им сотни раз говорили на инструктажах, – это отключить рубильник конвейера и повесить на нем табличку: “Не включать! Работают люди!” Впоследствии знающих это дело рабочих больше всего возмущало то, что бригадир слесарей, на расстоянии вытянутой руки от которого был выключатель аварийной остановки конвейера и можно было обесточить конвейер и обезопасить себя, ни первого, ни второго не сделал. Когда слесарь был в ремонтной тележке, с плавильной печи на пульт поступила просьба подать шихту на печь, и оператор, заболтавшись с подружкой, начала нажимать кнопки включения конвейеров, нажала и кнопку конвейера, на котором работали люди. Слесарю оторвало руку, и он умер.

Патологоанатом, делая вскрытие, фактически объяснил, почему слесари вели себя беспечно,– в желудке погибшего содержание спирта было все еще выше, чем в крови, то есть слесари начали смену с распития бутылки.

А вот приговор народного суда: мастеру смены, начальнику электрослужбы и начальнику механослужбы – по два года условно. Последние два инженера – дневные работники, их в это время на заводе не было, но ведь они “не обеспечили безопасной работы механизмов”.

Но этим хоть условный срок дали. А в другом цехе с мостового крана сорвалась траверса, внизу, в том месте, где ему стоять нельзя (это знают даже школьники: “Не стой под стрелой”), стоял рабочий. Он получил удар по голове, тяжелое сотрясение мозга и отлежался в больнице. А его мастер отсидел по приговору суда два года: не обеспечил “контроль за соблюдением правил техники безопасности”.

Как можно было работать цеховым инженерам в таких условиях? Поэтому среди них и началась паника.

Осужденный мастер, о котором шел рассказ в первом примере, был товарищем автора, и после приговора суда наивный тогда еще автор поражался: как его товарищ не смог объяснить суду свою невиновность в таком очевидном деле?

- Кому объяснять?! - злился осужденный. - Что бы мы ни говорили, как бы ни оправдывались, судья тыкал пальцем в акт госгортехнадзора и говорил: “Тут написано, что вы виноваты, значит, виноваты”.

Мне было непонятно: что же это за суд, где живой человек обязан что-то доказать не людям, а бумажке, написанной заинтересованными людьми? Я начал читать уголовно-процессуальный кодекс и увидел, что закон грубо попран судом. Согласно кодексу, акт ревизии (а акт госгортехнадзора был именно таким актом), послуживший основанием для возбуждения уголовного дела, не может быть доказательством. Иными словами, судья вообще не имел права использовать этот акт при рассмотрении дела.

Согласно закону, в таком сложном техническом деле прокурор обязан был назначить техническую экспертизу. Технические эксперты, как правило, опытные специалисты с других заводов, предупрежденные об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, должны были предстать перед судом и высказать свое мнение о виновности подсудимых. Но ни прокурор, ни суд экспертизу не назначили и никогда раньше в делах по нашему заводу не назначали. Стала понятна судебная механика превращения инженеров завода в уголовных преступников.

Все еще наивный, я пошел сообщить прокурору города о цепи (как я тогда полагал) судебных ошибок. Прокурор меня выслушал и с присущим юристам тупым апломбом сообщил, что все правильно и что с нарушителями охраны труда надо бороться, как того требует генеральный прокурор СССР, и показал мне приказ своего шефа. Затем, чтобы быть убедительнее, он рассказал об аналогичном деле.

Представьте себе тяжелую стальную балку около 10 м длиной, которая опирается концами на опоры, а ее тело висит над землей в полуметре от поверхности. Балка состоит из двух частей, скрепленных в середине болтами. Мастер дал нескольким рабочим задание развинтить болты и разъединить балку. Один рабочий стал развинчивать, а остальные стояли рядом и курили. Отвинтив верхние болты, рабочий принялся за нижние, для чего он лег на землю под балку. Его товарищи любовались трудовым процессом. Когда он открутил последнюю гайку, обе половины балки упали ему на голову.

– Какие правила техники безопасности нужны были этим идиотам? – спрашивал меня прокурор. – Ведь это даже детям понятно! – продолжал он возмущаться.– Однако мастера мы посадим, – закончил доблестный защитник закона и справедливости.

Так я первый раз столкнулся с откровенной подлостью наших юристов. Закон дал право прокурору поступать по совести, оценивать доказательства вины исходя из собственной убежденности. Этот прокурор был убежден, что мастер не виноват, но абсолютно спокойно делал все, чтобы невиновный был наказан. И все это ради того, чтобы отчитаться перед своим начальником – генеральным прокурором: “Вот смотрите! У меня в городе на каждый случай травмы имеется осужденный. Я хороший работник, я доблестно борюсь с производственным травматизмом!” Когда мой товарищ показал выданный ему на руки приговор суда, у меня улетучились иллюзии относительно судебной ошибки. Судья не ошибался: он хотел осудить невиновных и осудил их!

В констатирующей части приговора, где представлены доказательства вины подсудимых, ссылки на акт госгортехнадзора отсутствовали. Судья знал, что они незаконны! Более того, в этой части один из подсудимых не упоминается вообще, судья не смог придумать, в чем он виноват. Его фамилия всплыла только в резолютивной части, где сообщалось, что он осужден на два года условно.

И никакие последующие жалобы вплоть до писем генеральному прокурору и в Верховный суд ничего не дали. Отовсюду поступали часто безграмотные отписки: вас осудили правильно!

Автор просит прощения у читателей за столь подробное описание примеров – он хочет, чтобы читатели не просто поверили ему, а сами проанализировали эти примеры и действия бюрократов. Но пока мы оставим их в покое и отметим следующее.

Считается, что с 1937 года у нас в стране осуждена масса невинных людей, а со смертью Сталина этот произвол прекратился. На чем основано это убеждение? Неужели на приведенных выше примерах?

Считается, что виновными в произволе были Берия, Ежов – в общем НКВД, то есть люди, которые собирали доказательства вины подсудимых. В приведенных мною примерах нет ни КГБ, ни НКВД, нет даже милиции, а осуждение невиновных есть! И неважно, что они приговорены не к расстрелу. По данной статье просто нет такого наказания, если было бы – был бы и расстрел.

Так кто виноват в осуждении невиновных в 1937 году – НКВД или суды? Вы скажете: “А какая разница, кто виноват! НКВД, суды – все виноваты”.

Разница есть. Мы писали, что наказание должно остановить преступление. У правосудия три вида преступления. Получение незаконных доказательств – преступление дознавателей и следователей, это НКВД, это Берия. Возбуждение уголовного дела против заведомо невиновных – преступление прокуроров. И, наконец, самое страшное преступление – вынесение заведомо неправосудного приговора – преступление суда. Именно в результате вынесения заведомо неправосудного приговора и были казнены или посажены в лагеря невинные люди. А мы вину за это возлагаем на работников НКВД, на тех, кто к этому преступлению – убийству не имел отношения. Мы морально наказываем не за Дело, наказываем невиновных, и от такого наказания нет толку: истинные преступники продолжают и сегодня издеваться над невинными, и сегодня сажать их в лагеря и расстреливать. Мы, как идиоты, которые все помнят, но ничему не учатся.

Возьмем еще пример, но из времен “сталинского террора”: дело о гибели Еврейского антифашистского комитета. Его подробно описал журналист А. Ваксберг, и вот что следует из его описания.

В начале 50-х годов НКВД “обнаружил”, что Еврейский антифашистский комитет превратился в “шпионский центр США”. Пятнадцать человек из этого комитета “подтвердили” версию НКВД, сознавшись в том, что они американские шпионы.

Сейчас принято говорить, что Сталин давал указание убить тех или других, но посмотрите, как разворачивалось дело.

Когда 34 следователя под контролем пяти прокуроров собрали доказательства шпионской деятельности, им, по закону, необходимо было представить эти доказательства суду. Но они поступили иначе: передали их в политбюро.

По идее, по закону, политбюро обязано было выгнать НКВД-шников и послать их со всеми их бумагами в трибунал, но ведь в то время и политбюро было судом партийным. А КПСС гордилась тем, что ни один ее член перед судом не предстал,– до суда их всех исключали из партии.

Вообще-то весьма сомнительно, чтобы руководители любой страны отказались рассмотреть до суда, в чем обвиняют крупнейших общественных деятелей государства. Было бы странно, если бы при существующих у нас понятиях об управлении руководители лично не занялись подобным делом.

Мы опять видим, как руководители “приседают” на уровень своих далеких подчиненных, опять принимают за них решения. Но заметим здесь и рвение подчиненных, которые, минуя потребителя Дела – суд, рвутся к самой высокой инстанции.

Итак, НКВД несет дело в политбюро, и политбюро его рассматривает и очень тщательно. По этому вопросу политбюро заседает три раза. Можно сказать, что это глупо, ведь политбюро слышало только одну сторону – обвинителей, а защитников, а самих подсудимых не было на этих заседаниях. Как это ни странно, они были! Председатель партийного контроля, член политбюро Шкирятов выезжал в тюрьму и там лично, один на один допросил всех обвиняемых, и они... признались ему в шпионской деятельности. Председатель трибунала Чепцов в своей объяснительной записке маршалу Жукову писал: “Надо отметить, что Лозовский (руководитель шпионского центра – Ю.М.) на допросах давал Шкирятову яркие показания о своей и других антисоветской деятельности”.

Интересно, а вы, читатели, какое бы приняли решение, рассмотрев на месте политбюро это дело о шпионаже – преступлении, за которое по законам страны полагается смертная казнь? И вы бы наверняка решили так, как политбюро решило судьбу шпионов – судить и расстрелять.

Но что значит: “Политбюро решило”? В законах страны о политбюро нет ни слова, его решение для суда силы не имеет. Более того, как будет видно, это решение никому и не предъявлялось. Политбюро оставило суду возможность поступить по совести, хотя для себя его члены поняли, что обвиняемые – мерзавцы, но суду они этого не говорили. По мнению политбюро, суд должен был сам до этого дойти. Заслушать обвинителей, заслушать подсудимых и решить. По совести.

Но не тут-то было. Председатель трибунала Чепцов уже на первых заседаниях начал сомневаться в вине подсудимых. (Суд шел больше двух месяцев.) Раз возникли сомнения, то в зависимости от их степени судья должен был либо оправдать подсудимых, либо вернуть дело следователям для поиска более серьезных доказательств и устранения противоречий. Но так поступил бы порядочный судья, делократ.

А бюрократ делает так. Председатель трибунала Чепцов начинает старательно выяснять, действительно ли у Сталина и политбюро есть мнение расстрелять членов несчастного Еврейского комитета. Прямо спросить, как ему поступить с подсудимыми, он не может: он же судья и должен подчиняться только закону и своей совести. Решение политбюро ему не показывают. И он начинает ходить по начальникам, не имеющим отношения к суду, и излагать им свои сомнения в виновности подсудимых. Он ходит к министру ГБ Игнатьеву, к его заместителям Рюмину и Гришаеву, к Шкирятову, к Маленкову. Убедившись, что действительно расстрел подсудимых не противоречит мнению начальников, он завершает процесс и вместе с другими судьями своим приговором дает команду расстрелять людей, которых он считает невиновными.

Еще раз: он судья, ему никто и ничего в атом деле ни приказывать, ни указать не может, да никто и не приказывал. Ему было дано право решить все самостоятельно. Но он упорно игнорирует свою самостоятельность и стремится получить приказ от тех, кого считает начальниками. И после убийства невиновных он без малейшего сомнения оправдывается перед Жуковым: дескать, я же ходил по начальству, предупреждал его! Мало того, что он сам оправдывается, его и А. Ваксберг оправдывает, считает чуть ли не героем: “Даже в тех немыслимых условиях была возможность сопротивления адской машине уничтожения”. Но ведь это именно Чепцов и был адской машиной уничтожения! Ведь он дал команду расстрелять. Он, а не Сталин или Берия. Чему же он “сопротивлялся”?

Это алчное стремление бюрократа сделать не так, как требует Дело, а только так, как желательно начальству, снимает с него ответственность за любые преступления не только в своих глазах, но и в глазах наших недалеких журналистов и писателей.

Посмотрите, что дальше пишет А. Ваксберг: “Насколько, наверное, тому же Чепцову было отрадней активнейшим образом участвовать потом в реабилитации жертв произвола и в суде над палачами.”

Вот уж действительно “отрадно”. Борьбу с культом личности чепцовы начали с того, что по заданию Хрущева и Маленкова сфабриковали против Берии дело и уничтожили его. Это Ваксберг называет судом над палачами. А потом чепцовы начали снова принимать в суд дела все тех же людей, но теперь уже не для того, чтобы их расстрелять и этим выслужиться перед начальством, а для того, чтобы ранее убитых ими, реабилитировать на радость начальству. Что касается лично Чепцова, то он в реабилитации собственно им убитых жертв не участвовал т- закон это не допускает. Зато “отрадно” было прокурорам – они участвовали! Подполковник юстиции военный прокурор Кожура в 1952 году своей подписью гарантировал, что следователи провели следствие без всякого нарушения законности и потребовал от трибунала, чтобы тот немедленно приговорил к расстрелу “космополитов безродных”, а в 1955 году своей подписью подтвердил, что все “космополиты безродные” из Еврейского антифашистского комитета невиновны и потребовал от трибунала, чтобы их всех реабилитировали.

Из-за прокурорско-судейских бюрократов сегодня уже невозможно сказать, были или нет члены этого комитета шпионами. Поскольку ни в 1952, ни в 1955 году никто этого дела не расследовал и никто их по закону не судил. Прокурорско-судейская гоп-компания из шкуры лезла, чтобы наих деле завоевать авторитет у начальства. И только. На закон, на судьбы людей этой компании было в высшей степени наплевать. Ради своей должности и карьеры они и тогда, и потом нагло извращали и факты, и суть дела. Из-за них огромный кусок нашей истории покрыт мраком неизвестности. Верить нашим юристам абсолютно невозможно. Безопаснее верить базарным жуликам.

Вот, например, генерал-лейтенант юстиции Б.А. Викторов в своих мемуарах “И поставил свою подпись...” сообщает о “доблестной” работе по реабилитации “жертв сталинизма”. В частности, он пишет о судьбе расстрелянного в 1938 году заместителя наркома обороны Я.И. Алксниса. Утверждается, что Алкснис признался в том, что он немецкий шпион, под воздействием насилия со стороны следователей НКВД. Если бы об этом сказал кто угодно, но не прокурор, то в это можно было бы поверить. Но наш советский прокурор не может не извратить, не сфальсифицировать факты, у нашей Фемиды это уже хроническая болезнь. Викторов “доказывает”, что Алкснис не был немецким шпионом, так как у Викторова есть “документальное подтверждение” этому: “В “Списке-справочнике по СССР”, изданном начальником немецкой полиции безопасности и СД до нападения Германии на Советский Союз, есть, например, такие строки: “Алкснис (он же Астров) Яков Иванович отнесен к категории лиц, опасных для фашистского режима, которые подлежат аресту в случае захвата советской территории гитлеровскими войсками”. Своих шпионов, разумеется, расстреливать не стали бы.”

Разберем цитату в цитате. На первый взгляд, Викторов поступил как честный человек, найдя этот справочник и добросовестно переведя из него абзац. Но... Во-первых, если Алкснис шпион, то его фамилия обязательно должна быть в этом справочнике – не дураки же немцы давать сигнал НКВД. Во-вторых, такой справочник мог появиться не ранее начала 1941 года, так как решение разрабатывать план нападения на СССР Гитлер принял летом 1940 года, а от высадки в Англию немцы отказались только в конце того же года. Получается, что Гейдрих в 1941 году не знал, что Алкснис в 1938 году был расстрелян? В-третьих, мы иногда всех лиц кавказской национальности называем грузинами. Это возможно. Но невозможно, чтобы армянин назвал себя грузином. Только итальянцы называли себя фашистами. Немцы же были национал-социалисты. Немыслимо, чтобы Гейдрих власть фюрера назвал “режимом”, а этот режим еще и фашистским. Так может говорить только советский прокурор. В-четвертых, невероятно, чтобы германские вооруженные силы Гейдрих назвал даже не войсками фюрера, а “гитлеровскими войсками”.

Эта цитата из “справочника” – наглая фальшивка, сфабрикованная прокуратурой в угоду начальству. И теперь ясно, что у прокуратуры 60-х годов не было доказательств того, что Алкснис не шпион, и она должна была эти доказательства сфабриковать. А это бросает тень вины в шпионаже на того, кого прокуратура вроде бы пытается обелить. Вот уж воистину услужливый дурак опаснее врага.

Тому, что в убийствах невиновных в период “сталинизма” обвиняются не истинные убийцы, а НКВД, есть причина. Но ее мы рассмотрим, когда будем описывать свойства бюрократа. Сейчас же остановимся на том, что мы реально получили от такого извращения истины.

Суды как выступали, так и продолжают выступать в холуйской роли перед начальниками любых рангов. Впереди них холуйствует прокуратура. Закон, который защищает людей, остается без защиты. Тут надо уточнить. Начальство ведь не против того, чтобы в стране было тихо и спокойно. Поэтому борьба с убийцами, ворами и прочим уголовным сбродом велась судами в русле закона (с извращениями, конечно). Но если желание начальства, желание тех, перед кем законники хотят выслужиться, расходится с законом, они сразу забывают о законе и начинают выслуживаться. Это убийцы хуже убийц мафии: те хоть не лицемерят, убивая за деньги. Прокуроры и судьи убьют невиновного, чтобы сохранить свои кресла и зарплату, то есть за те же деньги, но будут при этом корчить мину защитников закона и государства.

Дата добавления: 2015-05-29