Книга первая 12 страница

С этими словами Дювержье отодвинула незаметную шторку, и моим глазам предстала большая комната, где пятнадцать женщин, очаровательных на вид и по-разному одетых, молча ожидали инструкций хозяйки.

– Пойдем справа налево, – сказала Дювержье, – начнем с этой роскошной блондинки, которая сидит возле камина. Это герцогиня де Сен-Фаль, чья репутация безупречна, но дело в том, что несмотря на ее красоту – согласись, она прекрасна – герцог ее терпеть не может. Хотя ты видишь ее здесь, о ней никто не скажет ни единого плохого слова, ее семья очень дорожит фамильной честью и постоянно держит ее в поле зрения, так что если о ее поведении узнают за пределами этого дома, за ее жизнь я не дам ни су.

– Однако, – заметила я, – эти женщины сильно рискуют, показываясь друг другу. Разве нельзя устраивать встречи в другой обстановке? Чей-нибудь длинный язычок, маленькая подлость и…

– Во-первых, – прервала меня матрона, – они не знакомы друг с другом, но если когда-нибудь им придется встретиться в другом месте, что они могут рассказать друг о дружке, если любое слово тут же обернется против обвинительницы? Все они озабочены одним и тем же, поэтому связаны круговым молчанием, так что никакой опасности здесь нет. Я занимаюсь делами этих дам, или им подобных, много лет, и никогда не слышала о случаях предательства, да они и сами не боятся этого. Разве у них такой уж скованный вид?

Вон та высокая дама, что сидит рядом с герцогиней – ей около двадцати лет, и у нее вид непорочной девственницы, – без ума от своего супруга и тем не менее, обладая пылким темпераментом, она мне платит за то, что я свожу ее с юношами. Ты, наверное, не поверишь, но она, несмотря на молодость, такая бешеная, что я никак не могу отыскать такой член, который удовлетворил бы ее.

Взгляни на того другого ангела слева. Ее отец – член парламента; она тоже не глупа и приходит сюда тайком в сопровождении гувернантки. По-моему, ей нет и четырнадцати, поэтому я включаю ее только в общие возбуждающие сцены, где половое сношение исключено. Уверяю тебя, у меня есть несколько клиентов, каждый из которых готов выложить пятьсот луидоров за ее девственную плеву, но я пока не решаюсь. Она сейчас ожидает одного господина, который кончает, когда трется лицом о ее седалище; он обещает мне целую тысячу за право вставить в ее ножны свою шпагу, и я потихоньку готовлю ее к этому.

А той девочке только тринадцать лет: маленькая мещаночка, которую я просто купила. Она собирается замуж и с восторгом думает об этом, но у нее была примерно такая же судьба, как у тебя. Вчера мы с Нуарсеем заключили договор о купле-продаже ее девственности, разумеется, в содомитском смысле, завтра он опробует свое приобретение. А сегодня придет молодой епископ, он заплатил за то, что немного потреплет ее в том же заднем месте, но, видишь ли, его штучка настолько мала, что твой любовник-геркулес даже не заметит этого.

Теперь посмотри внимательно на ту женщину. Я думаю, ей лет двадцать шесть. Она живет с человеком, который безраздельно доверяет ей и ни в чем ей не отказывает, они проделывают в постели невероятные вещи, но это не мешает маленькой шалунье случаться с каждым встречным мужчиной: она любит мужчин, всех мужчин подряд, и доводит их до того, что они едва не испускают дух. Когда-то раньше ее любовник позволил ей слишком многое, и кроме себя самого ему некого попрекать ее за разврат, в котором она купается, – она просто извлекла уроки из примеров, которые он однажды привел ей в назидание,и теперь, тайком от него, она распутничает среди бела дня под моей крышей.

Миленькая брюнетка рядом с ней – это жена пожилого господина, который женился на ней по страстной любви; она очень его уважает, и мало найдется женщин, которые могли бы похвастать столь великолепной репутацией в смысле добропорядочности. А здесь вознаграждается ее терпение: она ждет парочку молодых людей, с которыми натешится, а потом вернется к любящему мужу. По утрам она посвящает себя разгулу, а после обеда утоляет сердечное томление супруга.

Рядом с ней сидит исключительная скромница. Обрати внимание на ее костюм. Эта тварь делит свое время между чтением молитв, посещением мессы и борделями. У нее есть муж, он обожает ее, но не в силах ее исправить. Это упрямая и злобная женщина, она держит свой дом в руках и считает, что за ее притворство муж должен прощать ей все остальное. Бедняга-муж сделал ее богатой, а она в знак благодарности сделала его самым несчастным из людей. У меня с ней тоже много хлопот, потому что она любит распутничать только со священниками. Возраст, внешность и манеры не имеют для нее никакого значения – эта стерва блаженствует, когда член, находящийся в ее влагалище, принадлежит служителю Бога.

Позади нее сидит строгая дама, которая получает две сотни луидоров в месяц, и она все спускает здесь, а будь у нее вдвое больше, она, наверное, вообще не выходила бы из моего дома. Она – моя бывшая воспитанница. Наш старый архиепископ побился бы об заклад всем своим имуществом, что она непорочнее Богоматери^ которая, кстати, очень почитается в его епархии и вносит свою лепту в эти самые две сотни: деньги предназначаются Деве Марии, затем идут к прелату, потом к его наложнице и, наконец, ко мне. Вот так, Жюльетта, делаются дела в этом глупом мире – человек плывет по течению или борется с ним.

Теперь перейдем вот к той девушке; она из среднего класса, ей девятнадцать лет, и скажи, встречала ли ты более милое создание? Ее любовник сделал для нее все возможное и невозможное: он вытащил ее из нищеты, заплатил ее долги и окружил ее роскошью; если бы ей вздумалось захотеть звезду, он бы из кожи вылез, чтобы достать ее с неба; у этой молодой сучки не было ни одного часа, когда бы она не занималась развратом. Однако привлекает ее не сам процесс, а его результат. Она делает все, что от нее потребуют, соглашается на любую экстравагантность, лишь бы ей платили за это, а цена ее высока. Злодей, с которым я ее сведу сегодня, оставит ее прикованной к постели на шесть недель, и она знает об этом, но она заработает свои десять тысяч франков, а на остальное ей наплевать.

– А что ее любовник?

– Ну, она придумает какой-нибудь предлог. Скажем, что поскользнулась и упала или что на нее наехала карета. С такими мозгами, как у нее, она сумеет одурачить его преосвященство.

Вот эта кокетка, – продолжала Дювержье, указывая на девочку лет двенадцати, – совершенно необычный случай: ее продает собственная мать, потому что они в большой нужде. Будь уверена, что они обе могли бы найти работу, им даже предлагали неплохое место, но они отказались: их привлекает только распутство. И снова первый залп в эту детскую попку сделает твой Нуарсей.

А теперь взгляни на торжество супружеской любви. В целом свете нет жены, которая так любила бы своего мужа, как эта женщина, – заявила Дювержье, кивнув на прелестное создание лет двадцати восьми, настоящую Афродиту. – Да, она обожает его, она даже его ревнует, но не может сдержать в себе своих страстей; она переодевается в весталку и каждую неделю оказывается в одной постели с дюжиной мужчин.

Мне кажется, следующий случай не менее замечателен: положение этой дамы поистине завидное, а заниматься проституцией ее заставляет муж. Заметь, он страстно влюблен в нее, и этим все объясняется: он присутствует при ее распутстве, он готов сводничать и подличать, лишь бы иметь возможность заниматься содомией с ее партнером.

Эту симпатичную и очень состоятельную девушку приводит сюда отец с той же целью, но никому не позволяет сношать ее по-настоящему: с ней можно делать все, что угодно, лишь бы не покушаться на ее девственность ни спереди, ни сзади. Он также участвует в процедуре, и я жду его с минуты на минуту, потому что человек, который будет развлекаться с его дочерью, уже здесь. Ты получила бы огромное удовольствие, наблюдая за этой сценой, жаль, что у тебя нет времени. Тебе бы наверняка нашлась интересная роль.

– А как это будет происходить?

– Это бывает так: отец захочет отстегать розгами человека, якобы претендующего на девственность дочери, тот, конечно, протестует против порки, отец начинает его уговаривать, тот отказывается, потом, потеряв терпение, хватает трость и устраивает старику хорошую взбучку и в самом ее разгаре спускает свое семя на ягодицы девочки. Ну, а папаша ползает на карачках и жадно слизывает жидкость, потом впивается зубами в задницу своего обидчика и кончает сам.

– Какая-то мудреная страсть, – покачала я головой. – А какую бы роль могла играть во всем этом я?

– За те удары, которые он получит, отец отыграется на тебе. Ты отделаешься незначительными царапинами, парочкой синяков и получишь сто луидоров.

– Продолжайте, мадам, продолжайте. Вы ведь знаете, что сегодня у меня нет времени.

– Хорошо, у нас осталось двое. Посмотри на ту красивую даму. Она имеет годовой доход более пятидесяти тысяч и отличную репутацию; у нее страсть к женщинам – видишь, как плотоядно поглядывает она на остальных. Любит она и содомитов и вдобавок очень любит своего супруга. Но при этом прекрасно сознает, что умственная и физическая любовь – это две разные вещи. Она самозабвенно отдается своему мужу, а сюда приходит удовлетворять другие свои прихоти – вполне разумный образ жизни.

Наконец, последняя наша дама не замужем. У нее большие претензии, она – одна из наших самых известных скромниц; если хоть один мужчина на людях осмелится признаться ей в любви, я уверена, что она закатит ему пощечину, а здесь, в моем уютном гнездышке, она платит бешеные деньги за то, что ей прочищают трубы по пятьдесят раз на месяц.

Ну и как, Жюльетта, нужны ли еще примеры? Или достаточно этих, чтобы ты решилась?

– Я думаю, вы меня убедили, мадам, – ответила я. – Впредь я буду заниматься этим делом ради своего удовольствия и ради денег тоже и не побрезгую ничем из того, что вы мне предложите, но с одним условием: претендент на мои ласки должен выложить, как минимум, пятьдесят луидоров.

– Пятьдесят? Хорошо, дорогая, ты получишь свои пятьдесят монет за один сеанс, можешь не беспокоиться! – воскликнула Дювержье, преисполненная радостью. – Мне нужно было только твое согласие. А деньги? С ними не будет никаких проблем. Только будь умницей, будь послушной, нежной, никогда не говори «нет», и я осыплю тебя деньгами.

Между тем время шло, и, обеспокоенная тем, что Нуарсея может насторожить мое долгое отсутствие, я поспешила домой, хотя самым искренним образом была огорчена, что не смогу понаблюдать за этими красотками в деле и тем более участвовать в нем вместе с ними.

Мадам де Нуарсей не без неудовольствия приняла соперницу, поселившуюся в ее доме. Грубый и повелительный тон, каким ее супруг наказал ей безусловно повиноваться мне, вовсе не заставил ее примириться с моим присутствием: не проходило и дня, чтобы она не проливала горьких слез печали и зависти, потому что меня обустроили намного лучше, чем ее, лучше обслуживали, вкуснее кормили, роскошнее одевали, в моем распоряжении была карета, между тем как ей лишь иногда позволялось пользоваться каретой мужа; и неудивительно, что эта женщина меня возненавидела. Однако несмотря на ее ко мне отношение я пребывала в совершенной безопасности, прекрасно зная, что за мной стоит мощный интеллект и авторитет хозяина.

Вряд ли стоит подчеркивать, что не любовь двигала Нуарсеем. Он ценил мое общество потому, что в его глазах я была поводом и средством совершать преступления; мог ли он, со своим дьявольским воображением, иметь какую-то иную причину держать меня при себе? Разгул этого негодяя был организован с размахом. Каждый день – и ничто не могло нарушить этот ритуал – Дювержье поставляла ему по одной девственнице, чей возраст, согласно его строжайшему требованию, не должен был превышать пятнадцати лет и быть не менее десяти. За каждую из них он платил сотню монет, и в соглашении, помимо всего прочего, оговаривалось, что если Нуарсей увидит – и докажет это, – что товар не совсем свежий, Дювержье выплачивает ему двадцать пять луидоров в виде неустойки за нарушение контракта. Несмотря на все эти предосторожности мой собственный пример доказывает, до какой степени он мог обманываться, и я предполагаю, что такое случалось нередко. Этот распутник занимался своим любимым делом, как правило, во второй половине дня; кроме него присутствовали четверо: два молодых педераста, мадам де Нуарсей и я, и каждый день его чувствительная и несчастная жена была жертвой тех пикантных и необычных упражнений, о которых я уже рассказывала. Затем помощников выгоняли, и мы с хозяином ужинали вдвоем; обыкновенно он —напивался до беспамятства и заканчивал тем, что засыпал у меня на руках.

Я должна сознаться, друзья мои, что мне уже давно не терпелось проверить теории Дорваля на практике; от нетерпения у меня чесались руки: мне во что бы то ни стало требовалось украсть. Однако надо было все обдумать как следует: в своих способностях я не сомневалась, но нужен был объект, на котором я могла бы испытать их. Здесь, в доме Нуарсея, для этого были чрезвычайно благоприятные условия: его доверие ко мне было настолько же полным, насколько велико было его состояние и безумны его прихоти. И я могла в любой день и в любую минуту прибрать к рукам десять-двенадцать луидоров так, что он бы и не заметил их пропажи. Но в силу какой-то игры воображения, какого-то странного расчета, благодаря ощущению, которое я и сама не смогла бы объяснить, у меня не было желания причинить зло человеку, который был так же испорчен, как и я. Может быть, все дело в так называемой воровской «этике или взаимном уважении, которое имеет место среди воров, – не знаю, но во мне это сидело крепко. Была и другая причина – и весьма важная: да, я хотела украсть, но так, чтобы моей жертве стало от этого очень плохо, вот какая мысль бродила у меня в голове. Ну а какое преступление должна была я совершить, чтобы по-настоящему сделать Нуарсею больно? Я и без этого считала своей всю его собственность, какой же смысл воровать у самой себя? Поэтому ограбить Нуарсея значило бы повторно присвоить свое собственное богатство, а в этом нет ни малейшего намека на настоящее воровство. Одним словом, будь Нуарсей обычным добропорядочным человеком, я бы обобрала его до нитки, но он был исчадием порока, и я его уважала за это. Вы еще услышите, как я была ему неверна, и, быть может, удивитесь, почему глубокое уважение к этому человеку не мешало мне удовлетворять свою похоть на стороне, но распутство – это все-таки совершенно особая область, недоступная пониманию ограниченных умов, и между моими принципами и неверностью нет ни тени противоречия. Я любила Нуарсея за его либертинаж и за его ум, но я ни в коей мере не была пленницей его личности и не считала себя настолько к нему привязанной, чтобы хранить ему верность. Я была молода и честолюбива и смотрела далеко вперед: чем больше я узнавала мужчин, тем выше были мои шансы найти лучшего, чем Нуарсей. И даже если мне не повезет в этом, сотрудничать с Дювержье было все равно выгодно, и я не могла терять деньги во имя идиотского рыцарского чувства к Нуарсею, в котором, ни внутри, ни снаружи, ничего рыцарского не было и в помине. Взвесив все соображения, я, как вы легко догадаетесь, приняла предложение, которое получила от Дювержье через несколько дней после той встречи.

Праздник сладострастия должен был происходить в доме одного миллионера, который не отказывал себе ни в каких радостях жизни и расплачивался звонкой монетой с послушными созданиями, приносимыми в жертву его чудовищным прихотям. Однако, как бы обширны ни были познания человека в вопросах распутства, оно постоянно приберегает для нас сюрпризы, и невозможно предсказать, до какой степени может опуститься человек, который подчиняется лишь чудовищным порывам, подстегиваемый безграничной порочностью.

В дом этого Креза меня сопровождали шестеро самых талантливых воспитанниц мадам Дювержье, но поскольку из всей компании я была самым лакомым кусочком, все его внимание сосредоточилось на мне, а мои подруги должны были исполнять обязанности жриц на ритуальной церемонии.

Мы добрались до места, и нас сразу ввели в комнату со стенами, обитыми коричневым атласом – без сомнения, цвет и материал обивки выгодно подчеркивали белизну тел наложниц, которые служили здесь своему султану; сопровождающая нас женщина приказала нам раздеться. Она набросила на меня полупрозрачный черно-серебристый халат, и этот костюм еще больше выделил меня из всех прочих; в таком одеянии мне было ведено лечь на диван, остальные стали подле, покорно ожидая распоряжений, и из этих приготовлений я поняла, что буду исполнять в оргии главную роль.

Вошел Мондор. Это был семидесятилетний коротышка, толстый, с пронзительным маслянистым взглядом. Он оглядел моих подруг, бросив каждой короткий комплимент, потом приблизился ко мне и сказал несколько одобрительных слов, уместных разве что в устах работорговца.

– Очень хорошо, – обратился он к своей помощнице, – если юные дамы готовы, я полагаю, мы можем начинать.

Сладострастный спектакль состоял из трех действий: сперва, пока я губами, языком и зубами старалась пробудить от глубокого сна активность Мондора, мои партнерши, разбившись на пары, принимали самые соблазнительные лесбийские позы, которые созерцал Мондор; ни одна из них не была похожа на другую, и все девушки находились в постоянном движении. Постепенно три пары слились в один клубок, и шестеро лесбиянок, которые специально репетировали несколько дней, составили самую оригинальную и самую сладострастную группу, какую только можно себе представить. Прошло уже полчаса наших усилий, а я только теперь начала обнаруживать слабые признаки пробуждения нашего старца.

– Ангел мой, – сказал он, – мне кажется, эти шлюхи поддали ветра в мои паруса. Теперь поднимайся и покажи мне свои прелести, а чтобы я смог пронзить твою благородную заднюю норку, дай мне прежде расцеловать ее, а после мы без промедления приступим к заключительному акту.

Однако, подгоняемый своим оптимизмом, Мондор забыл принять во внимание Природу. Таким образом, неудачей закончились несколько попыток, которые он предпринял, хотя они подсказали мне, чего он желал добиться.

– Ну. что ж, – наконец вздохнул он, – ничего не получается. Придется начать все сызнова.

Мы всемером окружили его. Каждой из нас дуэнья протянула связку упругих розог, и, сменяя друг друга, мы отхлестали дряблую морщинистую задницу бедняги Мондора, который, пока его обхаживала одна девушка, ласкал чресла остальных шестерых. Мы отделали его до крови, и снова никаких намеков на успех.

– О, Боже, – проворчал в сердцах старый пес. – Очевидно, придется принимать какие-то кардинальные меры.

Истекая потом и кровью, престарелый сластолюбец обвел присутствующих отчаянным и не на шутку перепуганным взглядом.

В этот момент заботливая дуэнья, смазывая одеколоном потрепанные ягодицы хозяина, сказала:

– Знаете, девушки, боюсь, что остается только одно средство вернуть к жизни его превосходительство.

– А что можно еще сделать? – поинтересовалась я. – Честное слово, мадам, мы испробовали все средства, чтобы разбудить его превосходительство.

– И все же надо попробовать еще одно, – ответила она. – Я положу его на эту кушетку, а ты, милая Жюльетта, станешь перед ним на колени и вложишь холодный инструмент хозяина в свой розовый ротик. Только ты сможешь вернуть его к жизни – я уверена в этом. А остальные должны подходить по очереди и делать три вещи: сначала хорошенько шлепнуть его превосходительство по щеке, потом плюнуть в лицо и под конец пукнуть ему в рот; как только все шестеро проделают это, я думаю, случится чудо – его превосходительство воскреснет.

Все было сделано так, как она велела, и, клянусь вам, я сама была поражена эффективностью таких необычных средств: по мере лечения у меня во рту набухал и наливался силой комок плоти, которым вскоре я едва не подавилась. Затем все произошло очень быстро: пощечины, плевки, смачные утробные звуки – все слилось в один великолепно оркестрованный хор, обрушившийся дождем на нашего пациента; непривычно и забавно было слышать звучавшую в воздухе музыку – симфонию извергающегося вулкана: басы и тенора, звенящие звуки пощечин и щелчки плевков. Наконец, дремавший до сих пор орган лениво приподнялся и, как я уже говорила, разбух неимоверно; я уж подумала, что он взорвется у меня в гортани, когда, с необыкновенной легкостью отпрянув от меня, Мондор дал знак дуэнье, которая все уже подготовила для финала – опера должна была завершиться между моих ягодиц. Дуэнья поставила меня в позу, какую требует содомия, Мондор с помощью своей ассистентки мгновенно погрузился в тайну тайн, где и получил величайшее наслаждение. Но погодите – полной картины происходившего у меня не получится, если я опущу мерзопакостный эпизод, который увенчал экстаз Мондора. Пока распутник трудился над моим задом, происходило следующее:

1) его наперсница, вооружившись гигантским искусственным членом, делала с ним то же самое, что и он со мной;

2) одна, из девушек, забравшись под меня, ласкала мое влагалище: сосала и лизала его, вдувала внутрь воздух и сладострастно причмокивала губами;

3) две пары упругих изящных ягодиц были установлены таким образом, чтобы я также могла ласкать и массировать их;

4) наконец, две оставшихся девушки – одна, усевшись на меня верхом и выгнув таз, а вторая, сидя на спине первой, – одновременно испражнялись, причем первая умудрялась выдавать порцию экскрементов в рот его превосходительству, а другая – на его чело.

Все участницы, по очереди, проделали все, о чем я упоминала: все испражнялись, даже дуэнья, все ласкали мои чресла, все поработали искусственным членом, сажая Мондора на кол, а он, переполненный возбуждением, в конце концов, впрыснул хилые плоды своей похоти в самые глубины моего ануса.

– Ну это уже слишком, мадам! Что за сказки вы нам рассказываете! – воскликнул шевалье, прерывая Жюльетту. – Вы хотите сказать, что дуэнья тоже испражнялась?

– И даже с удовольствием, сударь, – ответила рассказчица с обидой в голосе и с неодобрением во взгляде. – Мне что-то непонятно, как с таким богатым воображением, как ваше, уважаемый шевалье, вы находите такое поведение необычным: чем больше изношен женский зад, чем больше морщинист, тем лучше подходит он для подобной процедуры, ведь приправа всегда придает блюду остроту, делает его букет богаче и запах сильнее и волнительнее… Вообще я могу добавить, что глубоко заблуждается тот, кто чурается выделений, исходящих из самых недр нашего пищеварительного тракта: в них нет ничего нездорового, ничего такого, что может, в конечном счете, быть неприятным… Отвращение к экскрементам – это непременный признак плебейства, и вы должны признать это. Мне ли напоминать вам, что существует такое понятие, как знаток фекалий, гурман экскрементов? Нет ничего легче, чем приобрести привычку к смакованию испражнений, и если испробовать разные, вы поймете, что у каждого свой особенный вкус и аромат, но все они нежны и приятны и вкусом напоминают оливки. Всегда, во всех обстоятельствах, надо давать свободу своему воображению, но испражнения, вышедшие из дряблых, много повидавших задниц, – это, доложу я вам, пища богов, это праздник, венчающий акт либертинажа…

– Что я охотно испытаю, мадам, клянусь вам, – заявил шевалье, доставая свой член, который при этой, только что проклюнувшейся мысли, едва не звенел от возбуждения.

– Когда вам будет угодно, – с достоинством отвечала Жюльетта. – Я готова предложить вам продегустировать свой продукт. Одну минутку… вот так… если вы желаете, если ваше горло предвкушает наслаждение, я к вашим услугам: мой сфинктер уже подергивается…

Шевалье, поймав Жюльетгу на слове, увлек ее в соседний кабинет, откуда они возвратились минут через тридцать, которых, по всей вероятности, было достаточно, чтобы ознакомить шевалье с наивысшими аспектами патрицианской страсти, а маркиз посвятил эти полчаса интимному знакомству с много повидавшими ягодицами несчастной Жюстины.

Открылась дверь, и сияющий шевалье закричал с порога:

– И в самом деле, это восхитительно!

– Вы попробовали? – уставился на него маркиз.

– Это был пир, и боюсь, я не насытился. Внутри у нее ничего не осталось, клянусь моим дворянством!

– Я просто поражен, шевалье, но мне также странно слышать, что вы только теперь познакомились с этим способом. Сегодня вряд ли можно встретить восемнадцати-двадцатилетнего юнца, который бы не наслаждался экскрементами проституток. Но продолжайте, Жюльетта: меня просто поражает, насколько умело вы возбуждаете наши страсти своими интересными рассказами, а потом успокаиваете их с таким умением и искусством.

– Итак, Мондор отпустил других женщин, затащил меня в укромный уголок и сказал: «Ты божественное создание, но есть еще одна услуга, которую ты можешь мне оказать и от которой я ожидаю неописуемые удовольствия. Я хочу, чтобы ты последовала примеру своих подруг – короче, чтобы ты испражнилась и выложила вот сюда, мне в рот, небесную пищу, которую – молю о том Бога! – ты приберегла для меня, и вместе с ней тот сочный нектар, ту плоть, которую я только что влил тебе в попку.

Я поклонилась и с достоинством ответила, что мое желание полностью совпадает с его собственным.

– Так ты сможешь? – обрадовался он.

– Обязательно, – заверила я его.

– Неужели правда? Ах, прелестное, прекрасное дитя, – забормотал он, – значит, в твоих силах выполнить мою просьбу? Великий Боже, это будет самый мощный оргазм в моей жизни!

Когда мы удалились в маленькую комнату, мой взгляд сразу упал на объемистый сверток, содержащий, как я предположила, нечто, весьма необходимое для того, чтобы поправить мои денежные дела. И в тот же момент меня охватило неодолимое желание украсть, но как? Я была совсем голая. Куда я спрячу сверток? Он был не длинный, но довольно толстый – с человеческую руку толщиной.

– Ваше превосходительство, – попросила я, – вы можете позвать кого-нибудь нам в помощь?

– Нет, – ответил он, – в моих правилах наслаждаться этим завершающим удовольствием в одиночестве, мои ощущения настолько сладостны, настолько велико мое желание…

– Тем не менее, – надменно прервала я его, – это не может быть сделано без посторонней помощи.

– Почему, дорогая?

– Никак нельзя, сударь.

– Ну ладно, если так, сходи и посмотри, нет ли поблизости кого-нибудь из женщин. Если они еще не ушли, тащи сюда самую молодую: ее зад укрепит мой дух, и у меня будет двойной праздник.

Однако я и не подумала двинуться с места и заявила:

– Сударь, я не знаю ваш дом, кроме того, я не расположена выходить в таком виде.

– В каком виде? Ах да! Тогда я позвоню…

– Ни в коем случае нельзя звонить, вы же не хотите, чтобы я показалась в такой позе перед вашими слугами?

– Но моя помощница где-то здесь, рядом. Я позову ее.

– Нет, она провожает домой девушек.

– Проклятье! – выругался он. – Я не вынесу так долго.

Но все же Мондор вышел и скрылся в соседней комнате, откуда мы пришли, таким образом, старый болван оставил меня одну посреди своих сокровищ. Я не раздумывала: в доме Нуарсея меня останавливали достаточно веские причины, а здесь, у Мондора, я могла, наконец, утолить сжигавшую меня страсть – могла совершить воровство. Я воспользовалась возможностью и почти в тот самый момент, когда спина хозяина скрылась за дверью, схватила сверток, быстро скрутила свои волосы в большой пышный шиньон и спрятала туда добычу. Тут же меня позвал Мондор: девушки были на месте, поэтому я приглашалась в гостиную. Дело в том, что он пожелал разыграть последнюю сцену в тех же декорациях, в которых разыгрывались предыдущие. Мы получили необходимые указания и приступили к делу: самая юная из девушек сосала член клиента, и он вливал свою сперму ей в рот одновременно с тем, как в его открытую пасть я выдавливала из себя остатки пищи, от чего он приходил в неописуемое возбуждение. Все окончилось удачно, никаких замечаний не было, я оделась и привела себя в порядок, нас ожидали две кареты, и Мондор, более чем довольный, попрощался с нами, щедро одарив каждую.

Вернувшись в дом Нуарсея и уединившись в своей комнате, прежде чем развернуть сверток, я подумала: «Великий Боже, неужели Небеса благосклонно взирали на то, что я сделала!»

В свертке я нашла шестьдесят тысяч франков в кредитных билетах на предъявителя, уже подписанных и не требующих никакого подтверждения.

Когда я прятала свою добычу, меня неприятно поразило какое-то странное совпадение: я обнаружила, что пока я грабила Мондора, меня самое ограбили – секретер был взломан, и в выдвижном ящике отсутствовали пять или шесть луидоров, которые я там хранила. Узнав об этом, Нуарсей заверил меня, что это могла сделать только Год. Это была очень хорошенькая девушка двадцати лет, которую приставили ко мне в услужение с первого дня моего пребывания в доме. Нуарсей часто привлекал ее в качестве третьей участницы наших оргий и однажды, для развлечения, которое может понять лишь либертен, сделал так, что она забеременела от одного из пажей-гомосексуалистов. В ту пору она была на шестом месяце.

– Год! Неужели вы думаете, что она способна на это?

– Я уверен, Жюльетта. Разве ты не заметила, как она нервничает? И как отводит свои глаза?

После этих слов, не думая больше ни о чем, кроме своего порочного эгоизма, напрочь забыв о том, что я решила никогда не делать ничего плохого тому, кто был моим наперсником в распутстве, я со слезами на глазах принялась умолять Нуарсея арестовать преступницу.

– Я охотно сделаю так, как ты скажешь, – отвечал Нуарсей спокойным, лишенным всякого выражения голосом, который я бы наверняка истолковала правильно, если бы не мое возмущение, – однако в этом случае ты не получишь никакого удовольствия от ее наказания. Она на сносях, и суд будет отсрочен, а пока тянется вся эта волынка, плутовка сумеет вывернуться: согласись, что она очень привлекательна.

Дата добавления: 2015-06-04