В ВИХРЕ 2 страница

Теперь бокенши с криками и поминальным плачем прискакали к этим могилам. Там сидело четверо стариков — Жампеис, Айтимбет и еще два чабана: летом им не приходилось бывать здесь и, подъехав сегодня сюда с кочевьями, они остановились совершить молитвы по умершим.

При виде хлынувшей на них толпы старики растерялись. Всадники торопливо спешиваются, всхлипывая и рыдая. Вон плачет Суюндик — это совсем странно. А еще непонятнее то, что сюда мчится и сам Жексен! С громким рыданьем люди обнимают могилы.

— Прости, опора моя! Прости, брат мой!.. — И слезы текут из их глаз…

Но эта запоздалая скорбь не растрогала старика, согнувшегося и высохшего за лето в печали по Кодару и Камке! И когда Жексен хотел было обнять могилу Камки, Жампеис оттолкнул его:

— Пусть вытекут глаза твои! Проклятые, пусть у всех вас вытекут глаза!

Толпа росла. У могил собрались не только мужчины, но и женщины, дети и старики.

Рыдал весь род Бокенши. Заунывные звуки плача стояли в воздухе.

Бокенши покинули Чингиз, но на зимовья, указанные им Кунанбаем, не пошли. Они поставили шалаши у Кзылшокы и никуда не двигались.

Другие роды в это время уже разошлись по своим зимовьям. Подвоз сена, сушка кизяка на топливо, чистка стойл, побелка домов и землянок, печные работы — все это было неотложным делом, занимавшим всех, кто вернулся на насиженные места.

У бокенши этих забот не было: они не знали, где будут зимовать.

Кунанбай отправил к Суюндику посыльного с распоряжением: пусть выберут себе зимовья на Карауле, а для жайляу пусть целиком возьмут себе Кольденен и Шалкар.

Суюндик и Жексен прикинули, что получается: если удастся первыми занять зимовья Караула, и особенно две реки на жайляу, горевать им будет не о чем. Поняв, что не прогадают, они решили немедленно откочевать туда. Не сказав ни слова другим сородичам, Суюндик к Жексен приказали своим аулам на заре изловить верблюдов и начали снимать и укладывать юрты. Но в то самое время, когда они, бросив своих сородичей, тронулись с места, человек двадцать — тридцать бокенши тоже сели на коней.

Это были бедняки. Их поднял Даркембай — высокий, крепкий старик, научившийся за свой долгий век разгадывать хитрые ходы старейшин. Он прискакал прямо в аул Жексена.

— Куда вы уходите одни? Народ бросаете! Отделились! — крикнул он им. — Не сметь кочевать, терпите со всем народом! Ставьте обратно юрты!

Жексен не посмел противоречить. Он лишь спросил с недоумевающим видом:

— Друзья мои, что вы затеяли?

— Садитесь лучше на коней, — отрезал Даркембай. — Едем к Суюндику! Договоримся до конца!

Жексену и Жетпису оставалось только следовать за ними. С Суюндиком разговор тоже был недолог: Даркембай и его заставил остаться на месте.

— Скажите мне по крайней мере, на что вы надеетесь? — спросил Суюндик. — Уже наступают холода, зима грозит своей саблей. Неужели мы должны морозить стариков и старух? Заставлять дрогнуть наших малышей? До каких пор нам сидеть здесь?

На Даркембай ответил, не задумываясь:

— Ведите нас вы оба: ты, Суюндик, и ты, Жексен! Едем к Божею!.. Поделимся своим горем с сородичами, скажем: «Не дождетесь и вы добра, если своих бросите!» Ну, а если и у жигитеков не найдем сочувствия, — там видно будет, что делать!

К полудню все они добрались до Божея, зимовавшего в Чингизе на прекрасных пастбищах. Эти земли он унаследовал от своего предка Кенгирбая.

Увидев старейшин бокенши, Божей тотчас же послал нарочных за Байдалы и Тусипом. Он хотел, чтобы в таком деле мнение всего рода Жигитек было единым.

Суюндик и здесь не разговорился, его слова были сдержанны и осторожны.

— Вот они пришли к тебе, — обратился он к Божею, — хотят просить твоего совета. Что посоветуешь? Какой путь укажешь им?

Божей не мог понять, что таится в глубине души Суюндика. «Трусит по обыкновению, — подумал он. — Как всегда, слаб волей и боится Кунанбая…» И он едва заметно усмехнулся.

Но если Суюндик был робок, то весь остальной народ Бокенши кипел. Даркембай горячо сказал:

— Божеке, довольно мы ползали перед Кунанбаем! Труса и собаки кусают и птицы клюют. Хоть ты-то не призывай нас к покорности! Дай нам такой совет, чтобы наш род мог наконец встать на ноги, чтобы мы могли постоять за себя!

Эти мужественные слова пришлись по душе Байдалы. Он уважал прямоту и смелость, и сам всегда стоял за решительные действия. В нем воплощалась вся сила, вся крепкая хватка рода Жигитек.

— Ой, Суюндик, — восторженно сказал он, — ты бы спросил совета у Даркембая! Этот бедняк говорит языком настоящего мужа!

Прежде чем прибегнуть к силе, Божей решил попытаться действовать именем справедливости, закона и обычая: если ему удастся, он постарается раскрыть всему народу глаза на козни Кунанбая. Но до этого нужно было предупредить бокенши, сказать, что их ждет.

— Бокенши, вы — мои сородичи, — начал он. — Кто наносит обиду вам, тот наносит ее мне. Мое счастье и благополучие не должно отделяться от вашего. Мне понятно все, что задумал Кунанбай… Я слышал, он предлагает вам Талшокы, Караул и Балпан. Понимаете вы, куда приведет все это?

Божей обвел взглядом сидящих и, помолчав, продолжал:

— Он хочет сомкнуть границы земель жигитеков и бокенши. А если два рода, даже самых дружественных, имеют общую границу, тогда конец согласию и добрососедским связям… Он надеется, что мы, живя рядом, будем ссориться из-за каждого кустика, из-за каждого глотка воды. Он хочет посеять между нами вражду, которая будет передаваться из поколения в поколение… Но не бывать этому! Мое сердце, сородичи, останется верным вам. Если вы будете вынуждены поселиться на Талшокы и Карауле, я представлю вам все, чем владею сам, поделюсь с вами без споров. Об этом и говорить не стоит… А сейчас прежде всего потягаемся с ним. Жигитеки в одинаковом родстве и с вами и с ним. Кому же и вмешаться, как не нам? — При этих словах он посмотрел на Тусипа. — Попытаемся. Скажем ему, что род Жигитек считает его поступки несправедливыми. А все остальное решим потом. Согласны? — спросил он.

Все одобрили его решение.

— В таком случае, Тусип, садись на коня. Сообщи наше мнение Кунанбаю и сегодня же вернись с ответом, — заключил Божей.

Байдалы тоже повернулся к Тусипу.

— Только выскажи ему все! Говори, что у тебя на душе, без недомолвок. Достаточно мы молчали и трусили! Иди хоть раз на разрыв, но доведи до него все, что тебе поручили! — Сам, полный гнева и решимости, Байдалы старался подбодрить и воодушевить Тусипа.

Кунанбай находился в Карашокы, в зимовье своей старшей жены Кунке. Тусип приехал туда к закату солнца. Кунанбай вышел с ним на небольшой холмик в стороне от аула. Они долго вели разговор. Тусип начал издалека, — заговорил о необходимости единства и крепкой спаянности рода, потом перешел к цели своего приезда:

— Твой поступок осуждают не только бокенши, но и весь род Жигитек… — начал было он, но Кунанбай резко повернулся к нему и прервал его гневными словами:

— Я вижу, род Жигитек хочет быть заступником за обиженных? Почему же он забывает, что соседние племена Керей и Уак — тоже обижены? А на кого они обижаются? Да на тех же жигитеков! Обижены все, кто рядом с вами! Говорят, что вы угоняете скот, не возмещаете кровного добра! Божея, Байдалы, тебя, Тусип, — всех вас осуждают, всех вас винят! Оправдайтесь раньше сами, а уж потом говорите о бокенши! Укротите сперва своих воров и насильников!

Тусип вышел из себя. Он резко возразил:

— Охотников до сплетен везде достаточно, Кунанбай! Разве Божей и Тусип были когда-нибудь ворами? Может быть, ты собираешься еще что-нибудь придумать и навлечь на нас беду? Но что ты можешь сказать, если мы чисты и ни в чем не виноваты?

— Я повторяю то, что сказал: вы запятнаны!

— Ну, если так, докажи нашу вину сейчас же, в священный час заката![45]

Тусип не мог сидеть на месте, он весь дрожал.

— Хорошо, скажу. Пусть Божей перестанет расставлять мне капканы! Пусть прекратит метать в меня стрелы из-за чужой спины! А если не собирается прекращать, так пусть не жалеет своих деревянных пуль и выпускает все заряды, но потом пеняет на себя… Отвечать за все будет он один!..

Кунанбай помолчал и сурово закончил:

— Завтра я собираю съезд у вас, в ваших аулах. Разберу жалобу Керея и Уака и заставлю вас вернуть угнанный скот — это первое. А второе — отойдите от дел бокенши. Идите своей дорогой. Не вам быть судьей в этих делах, я не избирал вас и в вашем суде не нуждаюсь. Не вмешивайтесь, если не хотите себе беды! А не послушаетесь, значит, вы нарочно впутались, чтобы идти против меня! Ступай, передай мои слова Божею и Байдалы! — властно заключил он.

На другой день к полудню двое посыльных Майбасара — Камысбай и Жумагул— прискакали к жигитекам и остановились в ауле Уркимбая.

Возле зимовки стояло шесть юрт. Собаки шумным лаем встретили всадников, но те с криком подняли нагайки и отогнали псов. Дети, со страхом смотревшие на сердитых гостей из-за дверных пологов, попрятались в свои юрты, как мыши в нору.

В большой серой юрте Уркимбая сидели несколько человек. Кроме хозяина здесь были Каумен и Караша, близкие родственники Божея. Маленькая растрепанная дочка Уркимбая вбежала в юрту, прижалась к отцу и зашептала:

— Посыльные, посыльные!

Даже дети знали, что посыльные приносят с собою всякие беды. Когда двое посыльных, отмеченных знаком власти — кожаной сумкой через плечо и большой медной бляхой на груди, вошли в юрту, девочка спряталась за отца.

Уркимбай встретил их неприветливо.

— Ну, с чего вы такой шум подняли? — холодно обратился он к ним.

— Срочные дела! Срочный приказ… Торопимся, — ответил Камысбай, проходя к переднему месту.

Жумагул остался у очага, присев на одно колено.

— Какой приказ? Что вы опять тревогу сеете? — хмуро спросил Караша.

Но это не смутило посыльного.

— Приказ такой: ставьте юрты. В ваших аулах состоится съезд. Соберется народ. Приедут истцы из Керея и Уака. Будут переговоры между племенами, и воров заставят возвратить скот.

— Кто это сказал? — злобно спросил Каумен.

— Кто это будет судить? — добивался Караша.

— И кто будет в ответе — воры, или опять все свалится на невинных? — с живостью обернулся Уркимбай.

Съезд требует больших расходов. На него соберутся истцы, власти и всевозможные сутяги из других племен. Это означает, что в течение целого месяца придется колоть скот и кормить прожорливых толстых биев и днем и вечером. Это знают все. И всем известно, что правитель назначает съезд в тех аулах, против которых имеет зуб.

Камысбай отлично понимал, что сидящие в юрте не легко согласятся с тем, чтобы съезд проходил у них. Конечно, ни к ага-султану, ни к старшине они не сунутся, но с посыльными еще попробуют поспорить. Но посыльные получили от Майбасара строгий наказ не принимать никаких возражений.

— Таков приказ Кунанбая и Майбасара, не моя же эта выдумка, — сказал Камысбай и бросил холодный взгляд на Карашу. — Посоветуйтесь между собой и готовьтесь! Соберите все юрты из своих аулов и ставьте их здесь… Подумайте и о том, сколько и какого скота заколоть. Приказано, чтобы для начала жигитеки выделили пятьдесят овец. С каких аулов будем собирать их? Давайте обсудим это сейчас же!

Каумен хорошо понимал, что спор с посыльным ни к чему не приведет. Он и не стал пререкаться с ним и повернулся к Уркимбаю и Караше:

— Это дело касается не нас одних: беда свалилась на всех жигитеков. С Божеем посоветоваться мы не успеем, он слишком далеко, а Байдалы живет поблизости… Караша, садись сейчас же на коня, поговори с ним и привези ответ…

— Правильно! Поезжай! — одобрил Уркимбай. Посыльные тоже не возражали.

Караша быстро поднялся и молча вышел.

Посыльные сидели за чаем. Уркимбай с ними не разговаривал. Он был обозлен приказом.

Посыльным не пришлось долго ждать: скоро к юрте подъехали верховые, спешились и привязали своих коней. Это Караша вернулся от Байдалы. С ним приехали с десяток жигитов, которых все называли отчаянными — у них частенько гостили воры.

Жумагулу, хитрому и сообразительному, их появление не понравилось.

— Эй, что это вас принесло? — начал было он, но один из жигитов перебил его:

— Недаром говорится: «Если на твоего отца напал враг, старайся поживиться и сам». Мы приехали, чтобы отобрать у жигитеков весь скот и передать вам, — вызывающе сказал он.

— Не весь скот, а всего пятьдесят баранов. А если у тебя так много скота, приведи его, когда приедут истцы. Чего торопишься? — желчно ответил Камысбай.

— Уж не к тебе ли приводить наш скот? — спросил его Караша и присел на корточки возле него.

— А хоть бы и ко мне!

— Зверь кровожадный, мало от тебя люди стонали! Когда ты перестанешь мучить народ?

— Э, не болтай лишнего, отцепись! Скажи лучше, каков ответ Байдалы?

— Каков ответ? Вот его ответ! — и Караша, вскочив с места, хлестнул Камысбая по голове толстой плетью.

Посыльный не успел подняться, как Уркимбай крикнул жигитам, сидевшим в юрте:

— Бейте собак!

Жумагул и Камысбай заметались, крича и непристойно ругаясь. Но жигиты, не дав им опомниться, накинулись на них, повалили наземь и придавили коленями.

— Вот вам ответ Байдалы! Он велел избить вас, сколько у нас силы хватит, и вернуть Майбасару полумертвыми!.. На!.. Вот тебе!.. — приговаривал Караша, сидя на Камысбае и нанося ему удар за ударом.

Уркимбай и остальные жигиты разделывались с Жумагулом.

Оба посыльных, избитые и истерзанные, едва доплелись до Карашокы и, не смывая с лиц присохшей крови, явились прямо к Кунанбаю.

В юрте у него сидели Байсал, Майбасар и двое сыновей Кулиншака, высокие и крепкие Наданбай и Манас. Тут же находились другие жигиты из рода Иргиэбай. Юрта была полна.

Кунанбай, выслушав посыльных, долго молчал. Потом, мрачный, потемневший, он обратился к Байсалу, показывая на лица избитых:

— Видишь? Как мне быть добрым сородичем? Плеть Божея бьет не их, а меня!.. — Он обернулся к жигитам — Скачите! Свяжите и доставьте мне этого Уркимбая, который устроил избиение в своей юрте!

Десять жигитов вскочили на коней и помчались. В их числе были сыновья Кулиншака.

В сумерках они долетели до аула Уркимбая, избили всех мужчин и выволокли из юрты его самого. Уркимбай попытался было сопротивляться, но, поняв, что его могут изувечить, покорился. Побледнев как смерть от злобы к негодования и стиснув зубы, он решил выдержать все. Его вывели из юрты, скрутили руки за спину и посадили на коня впереди Наданбая. Вся ватага, злобная и шумная, с громким топотом поскакала в Карашокы.

Сумерки сгущались.

Жигиты скакали берегом реки. Вот они спустились с зимовий Уркимбая, расположенных в глубине Чингиза, вот поравнялись с дорогой, что тянется по хребту и пересекает реку… Здесь они повернули на запад, на Карашокы.

Впереди темнел осинник. Внезапно из него выскочили всадники.

— Налетай! Налетай!

— Снимай их с коней! С коней их!

— Бейте! Бейте собак!..

Человек сорок с бешеными криками ринулись на жигитов Кунанбая. Шокпары и соилы взметнулись в воздухе…

Напавших привел Караша. Еще днем Байдалы предупредил его: «Ты решился на смелый поступок, теперь будь на чеку! Следи за врагами!..» Караша сел на коня и до самых сумерек сторожил в горах. К вечеру он заметил верховых, направлявшихся в аул Уркимбая, и понял, что они ехали туда неспроста. Он помчался в свой аул и собрал человек пять жигитов. На обратном пути к нему присоединились жигиты Каумена. Захватить противников в самом ауле Уркимбая они уже не успели бы и поэтому устроили засаду на пути, выбрав подходящее место.

Караша сам отлично бился на соилах, да и жигиты его аула тоже никому не уступали в бою.

Во главе людей Кунанбая стоял сын Кулиншака — один из «пяти удальцов» — Манас. Нападение не застало его врасплох, и он не растерялся, когда жигитеки внезапно ринулись ему наперерез. Он быстро выхватил из-под колена черный шокпар и крикнул своим:

— Не теряйся! Не смотри, что их много! Бейся смело!

Оба отряда с бешенством ринулись друг на друга. В один миг Манас выбил из седел двух жигитеков. Но Караша накинулся на него с такой быстротой, что ему пришлось защищаться. Связанный Уркимбай заметил в толпе Карашу и крикнул:

— Я здесь!.. Караша, выручай!..

Караша бросился за конем, на котором сидели два всадника. Но это был светло-рыжий скакун кунанбаевских табунов, догнать его, казалось, было невозможно. И все-таки Караша не отставал. Отбив Наданбая с его пленником от остальных, он продолжал гнаться за ними. Наданбай то и дело оборачивался в седле, готовясь дать отпор. Уркимбай воспользовался этим и ловко соскользнул с коня. Его тотчас подняли друзья.

На призывный клич нападавших, эхом разносившийся по горам, со всех сторон с криками мчались новые всадники. Увидев, что жигитеки уже отбили пленника, Манас закричал своим:

— Спасайтесь! Отбивайтесь на ходу! Ну, вперед!..

Они быстро перелетели через перевал и скрылись из виду.

Оба эти события — и избиение посыльных Майбасара, и схватка за Уркимбая — окрылили род Жигитек, вселили в него уверенность в своей силе.

На другой день погода изменилась. Пронеслось первое дуновение зимних холодов.

С хребта Чингиз в долины постоянно дует ветер. Весной он благодетелен — уносит снег и очищает от него перевалы и урочища Чингиза. Зимой — он тоже добрый друг скотовода: он снимает с пастбищ снеговой покров, и так как обычно дует с юга, то не приносит особенного холода. Правда, сила его бывает необыкновенной: иногда он сбрасывает с перевалов камни, с корнем вырывает высокие травы, уцелеть может лишь низкорослая полынь да перистый ковыль — лучший зимний корм для овец.

Но осенью ветер с Чингиза превращается из друга во врага. Пронзительные порывы его невыносимы. Он несет с собой стужу, заволакивает небо тяжелыми, свинцовыми тучами…

Сегодня ветер закружил в воздухе снежные звездочки — выпал первый снег в этом году.

Аулы, расположенные на перевалах и в долинах Чингиза, уже прикочевали к зимовьям. Люди оставались еще в юртах, но зорко следили за погодой. Холодное дыхание ветра заставило сегодня всех собрать свои юрты, перенести вещи в постройки и разместиться в теплых помещениях. В ауле Кунанбая, расположенном в Карашокы, с самого утра стояла суматоха, точно люди готовились справлять поминки.

После того как жигиты МаЙбасара упустили Уркимбая, вернулись ни с чем, Кунанбай разослал во все стороны нарочных. Старейшин, прибывших сюда с Байсалом, он задержал при себе. К ним вскоре присоединились и другие мужчины из рода Иргизбай: отовсюду, куда недавно ускакали нарочные, появлялись верховые. Со всех сторон непрерывной вереницей они тянулись в аул Кунанбая.

Он выбрал из них десять жигитов и под предводительством Майбасара послал их к бокенши, которые все еще продолжали оставаться в Кзылшокы, так и не трогаясь с места.

Жигиты привезли строгий приказ и принудили аулы бокенши двинуться кочевкой на Караул. Суюндик и Сугир давно были готовы к кочевке и ждали только знака. Они первыми и тронулись, другим оставалось только следовать за ними.

Но сегодня кочевали не одни бокенши: двигались и некоторые из аулов Кунанбая. До этого дня Кунанбай не отпускал их на зимовья. Ему хотелось держать всех под рукой. Но теперь, когда наступил холод, нельзя было заставлять зябнуть старуху мать и Улжан с детьми.

— Холодно, давайте переходить на зимовье, — давно уже надоедали дети бабушке и Улжан, и старая Зере все время упрашивала Кунанбая. Наконец она вынудила его согласиться.

Отправив их аул, Кунанбай поспешил воспользоваться суматохой, царившей в Чингизе от передвижения аулов.

Верховые, которых вызвали нарочные, начали съезжаться с самого утра. К обеду их набралось множество. Это было настоящее войско, вооруженное соилами, копьями и шокпарами, готовое к бою.

Кроме иргизбаев здесь собрались люди и из других родов, в том числе и из Котибака, старейшиной которого был Байсал. Все они зимовали в соседстве с Карашокы.

В полдень Кунанбай оделся и в сопровождении Байсала и Майбасара вышел к собравшимся.

— Ну, садитесь на коней! — раздался его громкий властный голос. Все засуетились и начали торопливо вскакивать в седла. Иргизбаи первые взяли оружие в руки.

Ветер усиливался, завывал. Начинало морозить, снежники летели в лицо и густо покрывали землю. Все кругом сливалось в серой мгле. Еле переваливаясь через хребты, ползли тучи холодного тумана и оседали инеем на земле.

Вскочив на своего длинного гнедого коня, Кунанбай окинул взглядом окрестность. Две резкие морщины перерезали у бровей лоб ага-султана. Сейчас они, казалось, еще больше углубились. Зоркий глаз налился кровью и сверкал гневом.

Он коротко приказал Байсалу н Майбасару, стоявшим подле него:

— Вперед!

Многочисленный отряд, стуча подковами по обмерзшему склону, направился к зимовью Божея на Токпамбете. Кунанбай со своей свитой ехал впереди. Всадники двигались быстро, крупной рысью.

Солнце еще было высоко, когда отряд Кунанбая то на рысях, то вскачь достиг горного выступа, откуда до зимовья Божея оставалось расстояние не больше ягнячьего перегона.

Аул уже расположился на зиму. Из труб валил желтый густой дым овечьего кизяка. Вокруг построек было полно народу. Возле самых строений стояли наготове кони, но их было немного, — Кунанбай сразу заметил это. Остальные оседланные лошади были стреножены и паслись на богатых лугах, раскинувшихся вокруг зимовья.

Увидев огромную толпу, надвигавшуюся на зимовье, аул пришел в движение. Все кинулись к лошадям. В руках появились соилы и пики. Жигитеки решились отражать любое нападение. Еще минута — и все будут из конях.

Кунанбай в одно мгновение учел и рассчитал все: спеша опередить противника, он рванул своего гнедого и несколько раз стегнул его.

— Олжай! Олжай![46]— крикнул он и поскакал вперед.

С криками: «Иргизбай! Иргизбай!», «Топай! Торгай!», «Олжай! Олжай!»— весь отряд бросился за ним, растекаясь по склону, как пожар, бегущий по сухому ковылю. Вой, улюлюканье, топот коней — страшный, дикий, безудержный гул волнами понесся по долинам и горам.

Людей у Божея было куда меньше, чем у Кунанбая. Вдобавок жигитеки не успели собраться — их настигли врасплох. По обычаю, противник должен предупредить о нападении, указать место боя и лишь тогда высылать всадников. Кунанбаи поступил не так, он нагрянул внезапно.

Вокруг Божея собрались лишь те, что жили неподалеку. Аулы у подножия хребта и тех жигитеков, кто населял долину реки, оповестить не сумели. Да и из горных жителей многие были заняты сегодня перекочевкой.

В числе приехавших было десять человек, приведенных Даркембаем. Утром, увидев вереницы верховых с пиками и соилами в руках, скакавших в Карашокы из разных зимовий иргизбаев, он подумал: «Неспроста это… Наверное, Кунанбай собирает родичей против Божея и всех жигитеков», — и задолго до обеда успел известить Божея и других сородичей о приготовлениях Кунанбая. По пути он заехал к Байдалы, Караше, Каумену и Уркимбаю и привел их с сыновьями сюда.

Возле жилья Божея собрались человек сорок, решивших охранять своего старейшину, среди них и Даркембай с друзьями. Здесь были отважные сыновья Каумена и Караши и другие молодые жигиты, вооруженные, готовые грудью стать за свой род. Сперва они решили было поднять родовой клич: «Кенгирбай! Кенгирбай!», — и, вскочив на коней, пасшихся возле зимовья, ринуться навстречу врагам с соилами и шокпарами в руках, но Байдалы громким окриком остановил их:

— Стой!.. Хотите бросить Божея одного? Умирать — так вместе! Отряд Кунанбая был уже совсем близко. Он мчался неудержимо, беспощадный в своем стремлении.

— Горе мне, горе! Врасплох обрушились на мою голову! Опять беда настигла меня нежданно! — в отчаянии повторял Божей.

Его единственной надеждой были жигиты, успевшие сесть на коней. С соилами в руках, они маленькими кучками по пять — десять человек бросятся на Кунанбая с боков. Но ведь их так мало! Остальные все еще мечутся по лугу, ловя своих коней… Неужели враги нагрянут на них, не дав им даже вскочить в седла?!

Кунанбай скачет. Не останавливая отряда, он выделяет две сотни и посылает их в обход противника с двух сторон. Всадники с криком налетают на пасущихся коней — и те испуганно мечутся по лугу. Седла трещат под ударами соилов и разлетаются в щепки.

Редкие ряды пешнх жигитеков, кинувшихся было навстречу Кунанбаю, опрокинуты многолюдным потоком иргизбаев. У Кунанбая достаточно людей и без отделившихся двух сотен, — трудно даже определить их число. Кони жигитеков, ударивших на Кунанбая сбоку, в один миг оказываются без седоков: врагу не стоит никакого труда сбить их, — на одного жигитека приходится сорок — пятьдесят иргизбаев.

Те, кто не успел добежать до своих коней, бьются пешие. Но что значит пеший перед конным? Расправа коротка: верховой с налету быстрым, точным ударом сбивает противника с ног. Такая участь постигает всех, кто далеко отошел от зимовья. И боевой клич нападающих, гордых своим превосходством и успехом, становится еще громче:

— Олжай! Олжай! Иргизбай! Иргизбай! Топай! Торгай! — яростно взывают они к духу Олжая и других предков, наводя страх на противника.

Все преграды сметены… Победители тесными рядами летят к постройкам. Несмолкающие крики, треск соилов, топот коней — все сливается в общий гул. Наступает страшная развязка набега.

Отряд Божея оставался перед зимовкой. Все подняли соилы и шокпары и маленькой ощетинившейся кучкой недвижимо стояли на месте. Враги обступали их со всех сторон.

— Отступайте к зимовке! Займем все двери, хоть к жилищам их не подпустим! Будем биться до конца! — закричал Байдалы и отвел свой отряд к строениям.

У дверей стали Байдалы и Божей, окруженные самыми смелыми и сильными жигитами во главе с обоими сыновьями Каумена.

Противник лавиной хлынул к постройкам. Верховые на всем скаку остановились и сгрудились перед самыми дверьми, ожидая приказа.

Кунанбай находился в центре толпы. Он еще не сошел с коня.

В эту минуту Даркембай протиснулся к дверям между Божеем и Байдалы и стал целиться из фитильного ружья на ножках, — бог весть, откуда оно у него взялось. Ружье было заряжено, — стоило только поднести огонь, и грянул бы выстрел. Даркембай, задыхаясь, окликнул Божея:

— У этого одноглазого нет сердца! Опять глумится над нами! Посторонись, я застрелю его!

И он стал поспешно высекать огонь. Но Божей дернул его за руку:

— Оставь! Не нам вершить кару над ним, — на то есть духи предков!

В этот момент раздался громкий голос Кунанбая:

— Выволакивайте их из нор! Свяжите, как рабов, и тащите оттуда!

Приказ звучал неумолимо. Толпа иргизбаев под предводительством Майбасара ринулась к дому. Перед дверьми они в нерешительности остановились. Но снова раздался окрик Кунанбая:

— Слезайте с коней! Ломайте двери! Напирайте все вместе! Даркембай и другие, окружавшие Байдалы и Божея. дрались отважно. Но прозвучал приказ Кунанбая — и огромная толпа нападавших ворвалась в строение.

Оборонявшиеся не могли даже размахнуться соилами под низким потолком постройки. За несколько минут противник сломил и обезоружил всех. Побежденных начали выволакивать на улицу.

Едва Караша, Уркимбай и молодые жигитеки появились перед дверьми, толпа иргизбаев кинулась на них. Окровавленные, избитые, они продолжали сопротивляться, громко проклиная Кунанбая и понося его последними словами. Но Кунанбай не мог их слышать: шум и вой толпы заглушали все. Майбасар, дико сверкая глазами, исступленно кричал:

— Плетьми их! Не жалейте! С кем вздумали тягаться?

И его жигиты во главе с двумя посыльными — Камысбаем и Жумагулом — без сожаления работали плетьми, нанося удар за ударом.

Кунанбай не смотрел на это. Он продолжал пристально вглядываться в каждого, кого выволакивали из дверей. Он ждал только одного человека. Лишь на него он точил зуб. Этот человек был Божей.

Наконец показался и он. Но как он был не похож на других побежденных! Никто не осмеливался тронуть его, — Божей вышел сам, без понуждения. Малахай из лисьих лапок не был сбит с головы, и одежда не была изодрана, как у других. Иргизбаи только сопровождали его, сомкнувшись вокруг тесным кольцом.

Стегнув коня, Кунанбай вплотную подъехал к Божею. Байсал, не отстававший от Кунанбая, тоже приблизился, тронув коня. Кунанбай громко приказал Майбасару и Камысбаю:

— В плети!

Камысбай и Жумагул кинулись к Божею, сбили его с ног и повалили на землю.

— В плети его! Стаскивайте с него одежду и бейте! — ревел Кунанбай, наседая конем.

— Чтоб твой глаз вытек! Э, Кунанбай, духи предков проклянут тебя!.. — дико вскрикнул Божей.

Но его повалили, стащили шубу и чапан. Камысбай наотмашь занес плеть. Спина и поясница Божея были обнажены, белое его тело лежало перед конем Кунанбая. Толпа мгновенно смолкла. Наступила мертвая тишина.

Плеть Камысбая со всего размаху опустилась вниз. Вдруг кто-то рванулся вперед, бросился на Божея и прикрыл его своим телом.

Это был Пушарбай из племени Котибак — ровесник и друг Божея,

— Уа, довольно, довольно, Кунанбай!.. Араша!.. Араша!..[47]— кричал он.

Это привело Кунанбая в неистовство, он весь вскипел и в диком бешенстве стал крутить плеткой, крича:

— Плетьми его самого! Бейте его, собаку!

— Посмей только! — раздался сильный, властный голос рядом с ним.

Это был Байсал. Кунанбай резко обернулся и впился в него взглядом. Изменившееся лицо Байсала говорило слишком много. И все же Кунанбай не отступил.

Дата добавления: 2015-06-04