КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Видение Мариуса
Спустя несколько дней после того как «дух» посетил папашу Мабефа, однажды утром, в понедельник, – день, когда Мариус обычно брал взаймы у Курфейрака сто су для Тенардье, – Мариус опустил монету в сто су в карман и, прежде чем отнести ее в канцелярию тюрьмы, отправился «прогуляться», в надежде, что после прогулки работа у него будет спориться. Впрочем, это повторялось изо дня в день. Встав, он тотчас садился за стол, на котором лежала книга и лист бумаги, намереваясь состряпать какой-нибудь перевод, – как раз в это время он взялся перевести на французский язык знаменитый немецкий спор – контроверзы Ганса и Савиньи; он открывал Савиньи, открывал Ганса, прочитывал четыре строки, пытался перевести хотя бы одну и не мог; он видел звезду, сиявшую между ним и бумагой, и вставал. «Надо пройтись. Это меня оживит», – говорил он себе. И шел на Жаворонково поле. А там еще ярче сияла перед ним звезда, и еще тусклей становились Савиньи и Ганс. Он возвращался домой, пытался снова взяться за работу, но безуспешно; ему не удавалось связать ни одной оборванной нити своих мыслей. Тогда он говорил: «3aвтpa я не выйду из дома. Это мешает мне работать». И выходил каждый день. Он жил скорее на Жаворонковом поле, чем на квартире Курфейрака. Его настоящий адрес был таков: бульвар Санте, седьмое дерево от улицы Крульбарб. В это утро он покинул седьмое дерево и сел на парапет набережной речки Гобеленов. Веселые солнечные лучи пронизывали свежую, распустившуюся, блестевшую листву. Он думал о «ней». Постепенно его думы, обернувшись упреками, перекинулись на него самого; он с горечью размышлял о своей лени, об этом параличе души, о тьме, которая все сильнее сгущалась перед ним, так что он уже не видел и солнца. Однако сквозь всепоглощающую меланхолию, сквозь грустную сосредоточенность, сквозь поток мучительных и неясных мыслей, которые не являлись даже монологом, настолько ослабела в нем способность к действию, – у него даже не было сил отчаиваться, – Мариус все же воспринимал явления внешнего мира. Он слышал, как позади него, где-то внизу, на обоих берегах речушки, прачки колотили белье вальками, а над головой, в ветвях вяза, пели и щебетали птицы. С одной стороны – шум свободы, счастливой беззаботности, крылатого досуга; с другой – шум работы. Эти веселые звуки навеяли на него глубокую задумчивость, и в этой задумчивости начали вырисовываться связные мысли. Отдавшись этому восторженно-угнетенному состоянию, он вдруг услышал знакомый голос: – А вот и он! Он поднял голову и узнал несчастную девочку, которая пришла к нему однажды утром, – старшую дочь Тенардье, Эпонину; теперь ему было известно ее имя. Странно! Она совсем обнищала, но похорошела, – прежде она казалась неспособной на такого рода перемену. Она прошла двойной путь: к свету и к нужде. Она была босая и в лохмотьях, как в тот день, когда столь решительно вошла в его комнату, только теперь ее лохмотья были на две месяца старше: дыры стали шире, рубище еще отвратительнее. У нее был все тот же хриплый голос, все тот же морщинистый, загорелый лоб, все тот же бойкий, блуждающий и неуверенный взгляд. На ее лице еще сильней чем прежде проступало то неопределенное испуганное и жалкое выражение, которое придает нищете знакомство с тюрьмой. В волосах у нее запутались соломинки и сенинки, но по иной причине, чем у Офелии она не заразилась безумием от безумного Гамлета, а просто переночевала где-нибудь на сеновале. И несмотря ни на что, она была хороша. О юность! Какая звезда сияет в тебе! Она остановилась перед Мариусом, на бледном ее лице появился проблеск радости и некое подобие улыбки. Некоторое время она молчала, словно не в силах была заговорить. – Все-таки я вас нашла! – сказала опта наконец. – Папаша Мабеф правильно сказал про этот бульвар! Как я вас искала, если бы вы знали! Я была под арестом. Знаете? Две недели! Меня выпустили! Потому что никаких улик не было, да и к тому же по возрасту я не подхожу. Мне не хватает двух месяцев. Сколько я вас искала! Целых полтора месяца! Значит, теперь вы там не живете? – Нет, – ответил Мариус. – А! Понимаю. Из-за того дела? До чего неприятны эти полицейские налеты! Вы, значит, переехали? Послушайте! Почему у вас такая старая шляпа? Молодой человек, такой, как вы, должен хорошо одеваться. Знаете, господин Мариус, папаша Мабеф называет вас бароном Мариусом, а дальше – не помню как. Но ведь вы не барон? Бароны – они старые, они гуляют в Люксембургском саду, перед дворцом, где много солнышка, они читают Ежедневник, по су за номер. Мне один раз пришлось отнести письмо к такому вот барону. Ему было больше ста лет. Ну, скажите, где вы теперь живете? Мариус не отвечал. – Ах! – продолжала она, – у вас рубашка порвалась! Я вам зашью. Она прибавила с печальным выражением лица: – Вы как будто не рады меня видеть? Мариус молчал; она тоже помолчала, потом вскрикнула: – А все-таки, если я захочу, вы будете очень рады! – Как? – спросил Мариус, Что вы хотите этим сказать? – Прежде вы говорили мне «ты!» – заметила она. – Ну хорошо, что же ты хочешь сказать? Она закусила губу; казалось, она колеблется, словно борясь с собой. Наконец, по-видимому, решилась. – Ну, все равно. Вы грустите, а я хочу, чтобы вы радовались. Обещайте только, что засмеетесь. Я хочу увидеть, как вы засмеетесь и скажете: «А, вот это хорошо!» Бедный господин Мариус! Помните, вы сказали, что дадите мне все, что я захочу… – Да, да! Говори же! Она посмотрела Мариусу прямо в глаза и сказала: – Я знаю адрес. Мариус побледнел. Вся кровь прихлынула ему к сердцу. – Какой адрес? – Адрес, который вы у меня просили! И прибавила как бы с усилием: – Адрес… Ну, вы ведь сами знаете… – Да, – пролепетал Мариус. – Той барышни! Произнеся это слово, она глубоко вздохнула. Мариус вскочил с парапета и вне себя схватил ее за руку. – О, так проводи меня! Скажи! Проси у меня чего хочешь! Где это? – Пойдемте со мной, – молвила она. – Я не знаю точно номера и улицы. Это совсем в другой стороне, но я хорошо помню дом, я вас провожу. Она высвободила свою руку и сказала тоном, который глубоко тронул бы даже постороннего человека, но не упоенного, охваченного восторгом Мариуса: – О, как вы рады! Лицо Мариуса омрачилось. Он схватил Эпонину за руку. – Поклянись мне в одном! – Поклясться? Что это значит? А, вы хотите, чтобы я поклялась вам? Она засмеялась. – Твой отец!.. Обещай мне, Эпонина! Поклянись, что ты не скажешь этого адреса отцу! Ошеломленная, она обернулась к нему. – Эпонина! Откуда вы знаете, что меня зовут Эпонина? – Обещай мне сделать, о чем я тебя прошу! Она, казалось, не слышала. – Как это мило! Вы назвали меня Эпониной! Мариус взял ее за обе руки. – Ответь же мне! Ради бога! Слушай внимательно, что я тебе говорю, поклянись, что ты не скажешь этого адреса твоему отцу! – Моему отцу? – переспросила она. – Ах да, моему отцу! Будьте спокойны. Он в одиночке. Очень он мне нужен, отец! – Да, но ты мне не обещаешь! – вскричал Maриус. – Ну, пустите же меня! – рассмеявшись, сказала она. – Как вы меня трясете! Хорошо! Хорошо! Я обещаю! Клянусь! Мне это ничего не стоит! Я не скажу адреса отцу. Ну, идет? В этом все дело? – И никому? – Никому. – А теперь, – сказал Мариус. – проводи меня. – Сейчас? – Сейчас. – Идем. О, как он рад! – вздохнула она. Сделав несколько шагов, она остановилась. – Вы идете почти рядом со мной, господин Мариус. Пустите меня вперед и идите сзади, как будто вы сами по себе. Нехорошо, когда видят такого приличного молодого человека, как вы, с такой женщиной, как я. Никакой язык не мог бы выразить того, что было заключено в слове «женщина», произнесенном этой девочкой. Пройдя шагов десять, она снова остановилась. Мариус ее нагнал. Не оборачиваясь к нему, она проговорила: – Кстати, вы ведь обещали мне кое-что? Мариус порылся у себя в кармане. У него было всего-навсего пять франков, предназначенных для Тенардье. Он вынул их и сунул в руку Эпонине. Она разжала пальцы, уронила монету на землю и, мрачно глядя на него, сказала: – Не нужны мне ваши деньги.
Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 403; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |