Паразиты сознания 13 страница. В конце концов Келлермана изловили в половине четвертого вечера, через час после нашего предполагаемого по графику старта

В конце концов Келлермана изловили в половине четвертого вечера, через час после нашего предполагаемого по графику старта. Келлерман, вылетевший из Вашингтона обратным рейсом, был опознан на вертолетном терминале неподалеку от базы. При задержании он бурно оправдывался, твердя, что ездил купить своей подруге кольцо для помолвки и думал, что его отлучки никто не заметит. Едва взглянув на этого человека, мы сразу поняли, что наша осторожность себя оправдала. Келлерман представлял из себя любопытный тип расколотой личности: часть ее была совершенно неразвита. Паразиты этим воспользовались. У них не было нужды захватывать его мозг; достаточно было просто подменить в нем некоторые второстепенные центры – все остальное довершало мальчишеское желание самоутвердиться. Механизм поступка Келлермана отчасти напоминал действия малолетних преступников, тех, что просто так, удальства ради, пускают иной раз поезда под откос из желания приобщиться к миру взрослых, совершив какое‑нибудь деяние, имеющее «взрослые» последствия.

После того как Келлерман оказался у нас в руках, выудить из него правду уже не составляло труда. Он специально слегка расстроил терморегулировку корабля с тем, чтобы температура его оболочки в открытом космосе постепенно увеличивалась – так медленно, что мы бы этого не замечали. Однако это автоматически повлекло бы за собой функциональные изменения в электронном мозгу и сказалось на работе тормозного механизма, так что в момент сближения со спутником скорость оказалась бы чрезмерно велика и мы, со всей силой грянувшись о него, погубили бы и себя и корабль. Естественно, обыкновенная проверка схемы открыть ничего не могла; электронный мозг, в конце концов, включает в себя миллиарды микросхем. А «проверка» – это лишь попытка удостовериться, что основные приборы «имеют контакт».

Келлермана мы оставили на милость судьбы (его скорее всего отдали под трибунал и расстреляли), и пуск был в конце концов произведен в четыре тридцать. К шести мы уже неслись со скоростью шести с половиной тысяч километров в сторону Луны. Устройство гравитации корабля было старого типа: магнитный пол и специальная, льнущая к полу, одежда для пассажиров, отчего создавалась видимость нормальной гравитации. Как следствие, первые час‑два мы все испытывали небольшое головокружение, типичное при выходе в космос.

Дав поначалу людям немного освоиться, мы затем собрали всю группу в кают‑компании, где Райх провел вступительную беседу о том, что представляют из себя паразиты и как можно для борьбы с ними использовать метод Гуссерля. Дальнейшие лекции решено было отложить до завтра, так как все были слегка не в себе, так что было не до «уроков».

Поскольку мы находились со стороны спутника, обращенной к Земле, у нас была возможность ловить телепередачи. Мы включили новости, выходящие в эфир в девять тридцать. И первое, что предстало передо мной на экране, было лицо Феликса Хазарда, самозабвенно ораторствующего перед многотысячной толпой.

Восемь часов назад (в семь тридцать по берлинскому времени) Хазард выступил со своей первой мюнхенской речью о славе арийской расы и призвал к отставке правящей социал‑демократической партии и ее главы, канцлера доктора Шредера. На речь приветственно откликнулась вся страна. Спустя два часа Новое Националистическое Движение заявило, что его лидер Людвиг Штер добровольно уступает свой пост Феликсу Хазарду. Приводились слова Штера о том, что Хазард возродит былое могущество арийских народов и приведет нацию к победе. Много было разглагольствований о «наглых угрозах со стороны расово неполноценных народов», густо сыпались цитаты из Гобино, Хаустона Стюарта Чемберлена, из «Мифа XX века» Розенберга.

Смысл случившегося был виден как на ладони. В Африке, возбудив центры агрессии в умах людей, паразиты свою работу уже сделали. Теперь свое внимание они переключили на Европу. До сих пор мир воспринимал бесчинства Гвамбе с нарочитой невозмутимостью. Теперь паразиты думали усилить реакцию, возродив в Европе дух расизма. Говорят, для ссоры непременно нужны двое ссорящихся. Паразиты взялись за дело с твердым убеждением, что в таковых недостатка не будет.

Должен признаться, никогда еще на протяжении предыдущих месяцев я не ощущал в себе такого упадка душевных сил. Наша затея казалась теперь неосуществимой. При таком развитии событий мир, не исключено, ввергнет себя в войну, а мы к этой поре даже не успеем возвратиться на Землю. Похоже, при подобном раскладе предпринять было нечего. Тут впору гадать, уцелеет ли вообще Земля к нашему прибытию. Как сложится дальнейший ход событий, предсказать было нетрудно. Паразиты приложат усилия к тому, чтобы завладеть ключевыми умами, задействованными в министерствах обороны всего мира, и лишить каждую страну возможности защищаться. После того как тайные враги намеренно выведут из строя системы ПВО Америки и Европы, последние также потеряют свою неуязвимость.

Поспав считанные часы, в четыре я поднялся просмотреть утренний девятичасовой блок теленовостей из Лондона (наши часы, естественно, показывали американское время). Новости были неутешительны. Убит немецкий канцлер; Хазард заявил, что социал‑демократическое правительство объявлено им вне закона. Как подлинный представитель германского народа, канцлером он назначал себя. Новая их штаб‑квартира будет теперь располагаться не во дворце Бонна, а в берлинском Рейхстаге. Всем членам общества дозволялось тотчас по опознании расстреливать членов «правительства ренегатов» (как выяснилось позже, в том не было необходимости: социал‑демократы признали себя изложенными и заявили Хазарду о своей поддержке). Хазард теперь во всеуслышание заявлял о видах белой расы на господство. Когда «расово неполноценные народы» будут поставлены на колени, их en masse «в массе (франц.)· отошлют на Венеру (это миллиард‑то негров!). Эта бредовая идея, совершенно определенно, встретила шумный одобрительный отклик во многих странах мира, включая Британию и Америку (никто и словом не обмолвился, что будь Венера даже на самом деле обитаема), то и тогда имеющихся в наличии денежных средств не хватило бы, чтоб переправить миллиард человек на расстояние в сорок восемь миллионов километров).

Половинную отметку пути нам предстояло одолеть в тот день к семи часам вечера. Телевизионный контакт с Землей к той поре будет уже прерван, но радиосвязь должна быть по‑прежнему устойчивой. Вопрос теперь состоял в следующем: не развернуть ли нос корабля, остановившись на расстоянии однодневного перелета от Земли? В случае если разразится мировая война, лучше будет находиться на Земле, активно противоборствуя паразитам. Так, по крайней мере, мы сможем помочь системе обороны США от их проникновения. Чтобы удержать паразитов от вторжения, достаточно будет разместить по одному нашему человеку в каждом звене американской обороны, а кому‑то из нас сесть в Пентагоне для гарантии, что измена не проникает «сверху».

Разумность такого решения казалась настолько очевидной, что все мы были удивлены, когда Холкрофт вдруг воспротивился. Объяснить вразумительно причину своего негативного отношения к этой идее он не смог, просто твердя, что у него «предчувствие». Поскольку «предчувствие» Холкрофта уже единожды спасло нам жизнь, мы все сошлись на том, что его доводу следует внять. Позже я переговорил с Холкрофтом и попросил углубиться в себя – выяснить, в чем конкретно он усматривает основания для своего предчувствия. Холкрофт пошел навстречу просьбе и спустя какое‑то время сообщил, что чувство ему подсказывает: чем дальше мы уйдем от Земли, тем лучше. Признаться, такой ответ меня разочаровал. Однако решение было уже принято. Мы продолжали двигаться к Луне.

Что касается нас, то, будучи воробьями уже стреляными, мы могли отрешиться от мыслей о грозящей опасности и сосредоточиться на вопросах феноменологии. Заставить сделать то же самое других было не так‑то просто. Многие оставили на Земле семьи и, естественно, о них беспокоились. В немалой степени играя на страхе своих учеников, мы заставляли их работать по десять часов в день, совершенствуясь в дисциплине овладения сознанием. Занятие это было не из легких, но по прошествии двух суток у нас уже стал появляться успех в этой особого рода борьбе. Само напряжение, неизбежно сопутствующее такой работе, оборачивалось нам на пользу: нам удавалось заставить их отвлечься от тревожных мыслей о Земле. Все это вынуждало учеников работать с постоянно высокой собранностью. Здесь не было уже таких фривольностей, какие допускали в свое время Меррил, Филипс, Лиф и Эбнер.

И вместе с тем удовлетворения я так и не чувствовал. Проведя в полете пятьдесят часов, мы находились от Луны на расстоянии шестидесяти четырех тысяч километров. А у меня было ощущение, что паразиты фактически находятся от нас близко как никогда.

Мыслями об этом мы поделились по окончании занятий с Райхом, Флейшманом и братьями Грау. Некоторые главные вопросы относительно паразитов так и оставались невыясненными. Теоретически разницы в том, находимся мы на Земле или в космосе, не было. Паразиты гнездятся у нас в уме, так что деваться от них некуда. Опять‑таки, после той ночи, едва не обернувшейся для всех нас гибелью, они не атаковали нас напрямую. Им стало ясно, что покончить с нами можно опосредованно, вызвав мировую войну.

Но все же они каким‑то образом находились в пространстве – вспомнить хотя бы, как я обнаружил их присутствие у себя в квартире на Перси‑стрит, где они стерегли дневники Карела Вайсмана. Чем можно объяснить такой парадокс? Они находились одновременно и в пространстве, и вне его. Но на то пошло, и умы у нас тоже находятся и внутри, и за его пределами. Ум нельзя локализовать: он не занимает пространства, и вместе с тем движется в нем одновременно с телом.

У меня опять возникло ощущение, что здесь должен быть какой‑то ключ, которого нам недостает. Мы сидели, медленно, шаг за шагом все это осмысливая.

– Паразиты в пространстве все‑таки присутствуют, – сказал я, – поскольку в каком‑то смысле обретаются на Земле. Они явились на Землю намеренно, чтобы сосать соки из человеческой цивилизации. Нам теперь известно, что ум каждого человека существует обособленно, потому как каждый из нас, опускаясь в недра своего сознания, теряет контакт с остальными. Однако мы знаем также, что в каком‑то самом глубоком смысле люди составляют единый ум, нечто наподобие родового сознания. Мы все словно краны в городском водопроводе: в отдельности каждый сам по себе, а воду между тем берем из какого‑то основного, общего резервуара...

Райх перебил меня (его слова я привожу буквально, по сделанной тогда магнитофонной записи):

– Но ты сказал, что отразил их, прибегнув к какому‑то колоссальному источнику энергии, скрытому на глубине. Это что, и был тот самый резервуар?

– Наверное, так, – сказал я.

Но в таком случае получается, что эти создания живут в самом резервуаре, и та энергия доступна им так же, как нам. Что ты на это скажешь?

Именно, вот оно что! Смысл начал проглядывать яснее. Видимо, недра ума – место обитания паразитов – и тот резервуар жизненной энергии, которым я воспользовался, являются понятиями совершенно разнородными. Тот резервуар, возможно, и в самом деле находится в недрах моего сознания, но ни в коем случае с ними не отождествляется.

– Очень хорошо, – подал голос Флейшман. – Что же у нас тогда получается?

И тут Генрих Грау медленно произнес следующие слова:

– Мне кажется, я вижу, что именно. Получается, что мы говорим о каком‑то неизмеримо огромном источнике первородной энергии – том самом, который Бернард Шоу именовал Силой Жизни. Та нагая и могучая жизнетворящая сила, что движет всеми нами.

Луи прервал брата взволнованным голосом:

– Но для чего тогда паразитам возиться с отдельными людьми, если они могут исподтишка черпать эту силу прямо из источника? Ведь очевидно...

– Очевидно, не могут, – сказал Генрих. – Они вынуждены ютиться между непосредственным источником и человеком...

Мы никак не могли вникнуть в суть этих рассуждений.

– А это означает..? – попытался вклиниться я.

– А это означает, что тот основной источник энергии им недоступен, может статься, непримиримо враждебен. Иными словами, если б мы каким‑то образом смогли до этого источника добраться, у нас, возможно, появилось бы достаточно энергии, чтобы уничтожить паразитов.

Я объяснил, что такая мысль уже приходила мне в голову, хотя я и не анализировал ее так подробно. Беда в том, что я никак не могу углубиться до источника этой энергии. Всякий раз, пытаясь это сделать, я чувствую, что мне не хватает силы воли.

Райх сказал:

– Что ж, паразиты, очевидно, каким‑то образом тебе препятствуют, ведь они находятся между человеком и источником.

Тут до нас стало доходить: в этих словах есть реальный смысл. Такой «обструкционистский» метод паразиты использовали против людей всегда, намеренно отвлекая ум человека, едва лишь тот начинал постигать тайну. Мы узнали, каким образом с этим можно бороться. Надо проникать на те глубинные уровни сознания, откуда паразиты обычно ведут свои действия. Они ушли на такую глубину, куда мы за ними не можем проникнуть, и, возможно, используют оттуда против нас все те же проверенные методы.

Прежде я считал, что проникнуть вглубь ниже определенного порога мне мешает какая‑то «единственная» причина. Аквалангист может погружаться в морскую глубину лишь до определенного уровня, пока вес вытесняемой им воды компенсируется весом его тела. Чтобы погрузиться глубже, ему уже надо цеплять на себя дополнительный груз. Но мне не было известно какого‑либо способа, благодаря которому можно было, утяжелив свой мозг, спуститься в него на большую глубину; и потому считал, что именно этим и объясняется тщетность моих попыток. Но этим ли? Теперь, задумавшись как следует, я понял, что проникнуть на большую глубину мне препятствует размывание целенаправленности. Мой ум словно пустел, ощущение осознанности действий делалось все более расплывчатым. Иными словами, все это выглядело очень похоже на то, что мне намеренно мешают.

Я решил сделать на этот счет повторную проверку; то же решили и остальные. Закрыв глаза, я стал совершать привычный спуск через наслоения памяти. И вдруг обнаружил, что делать это стало чрезвычайно трудно. Казалось, что все здесь пребывает в бурном, неистово вихрящемся движении – эффект такой, будто плывешь под водой после взрыва глубинной бомбы. Я вспомнил, что сны у меня прошлой ночью имели такой же вот сумбурный, мятущийся характер.

***

Что это? Паразитов поблизости, вроде не ощущалось. Чем могло быть вызвано такое волнение?

Я наперекор всему продолжил погружение и ценой неимоверных усилий просочился‑таки до уровня «детской». Но здесь было еще хуже. Младенчески кроткая сила обрела какую‑то странную нервозную порывистость. Обычно для этого слоя характерно опущение безмятежного покоя, как при глубоком дыхании, и упорядоченность, напоминающая мерное колыхание дремлющего моря. Теперь же море явно штормило.

Я знал, что этот уровень погружения для меня предельный, а потому изо всех сил толкнул себя вверх, к поверхности. Райх успел это сделать еще раньше меня. Его ощущения, как и следовало ожидать, полностью совпадали с моими. Дожидаясь остальных, мы принялись обсуждать происшедшее. Что это было? Уж не потрясение ли какое‑нибудь, губительным психическим катаклизмом прокатившееся по умам всего человечества?

Обмирая от предчувствия, я подобрался к иллюминатору и глянул на простертый внизу огромный простор Луны, мреющий ровным светом. До нее оставалось каких‑то восемь часов пути. Я бросил взгляд на рычаги управления, удостовериться, что они уравновешивают силу тяготения спутника. И в этот момент в голове у меня искрой промелькнула фантастическая идея. Тяготение... Луна... Я повернулся к Райху и сказал:

– Это, наверно, так, просто дурацкое предположение, но... А не могут они использовать Луну как какую‑нибудь базу?

– Базу? – невозмутимо переспросил Райх. – С какой вдруг стати? Там же нет людей. К тому же, насколько нам известно, паразиты не обитают в пустом пространстве.

Я пожал плечами.

– Это так, просто предположение... Чтобы как‑то объяснить, отчего у нас в головах такая сумятица.

В эту минуту вошел Холкрофт, и я вкратце рассказал ему о том, что мы сейчас обнаружили. Тот, сев на кушетку, закрыл глаза и быстро удостоверился, что нижние уровни сознания у него непривычно взбудоражены. И хотя моего предположения он слышать не мог, тем не менее, обернувшись на передний иллюминатор, указал в него на Луну:

– Это все оттуда. Она каким‑то образом воздействует на нас, примерно как на приливы.

– Откуда тебе известно? – спросил я.

– Я потому так говорю, – сказал, пожав плечами, Холкрофт, – что чувствую ее тяготение. А что, возможно. Лунатики... Люди, ум у которых находится под влиянием лунного тяготения. Но почему? Отчего Луна воздействует вдруг на ум?

– Ты думаешь, паразиты находятся там?

Холкрофт покачал головой.

– Я не вижу, что им там делать. И тем не менее... Это с ними как‑то связано.

Мы решили, что будет лучше, если в обсуждении примут участие остальные. При загадках подобного рода любая случайно оброненная версия может пролить свет. Поэтому я обратился ко всем с просьбой собраться. Затем я максимально коротко изложил суть проблемы.

Единственное полезное соображение высказал тогда физик‑атомщик по фамилии Бергер.

– Вы знакомы с трудом философа Гурджиева? Он был твердо убежден, что люди испокон служат для Луны источником пропитания. Человечество он сравнивал с дойным стадом, которое специально для того и выгуливается...

– Ты видишь в этом смысл? – обратился я к Холкрофту.

– Думаю, да, – ответил тот без тени иронии. – Во всяком случае не вызывает сомнения, что Луна генерирует странного рода тяготение, влекущее человеческий ум, словно магнит. С гравитацией это не имеет ничего общего. Существует также гипотеза, что Луна никогда не принадлежала ни Земле, ни Солнцу, а явилась откуда‑то извне. Может быть, то была комета, насильно притянутая Землей. Ее химическая структура с земной совершенно несхожа. А если предположить теперь, что Луна действительно похищает у человека энергию или каким‑то образом на нее влияет...

– Ты, вероятно, хочешь сказать, что она служит для паразитов базой? – спросил Райх.

– Нет, этого я не думаю. Но предполагаю, что они Луну все равно так или иначе используют. У меня складывается ощущение, будто она испускает некую дестабилизирующую энергию – психическую энергию. Словно какой‑нибудь гигантский передатчик. А земля – гигантский приемник.

Тут все наперебой пустились излагать по памяти отрывки из всевозможных мифов о Луне – я таких никогда и не слышал. Мне рассказали о культе Хербигера (его, кстати, исповедовал Гитлер), согласно которому Земля примерно раз в десять тысяч лет захватывает в плен новую Луну. Теперешняя Луна, по Хербигеру, является по счету седьмой. Предыдущие шесть заканчивали тем, что свергались на Землю, вызывая страшные катаклизмы, уничтожавшие почти все человечество. Описанный в Библии всемирный потоп был вызван падением шестой такой луны. Прочие приводили также другие «лунные теории» (в их числе гипотезы Великовского, Беллами, Сора), которые, похоже, свидетельствовали, что мысли о Луне, как о некой враждебной силе, занимали многие умы.

Большинство таких теорий звучало настолько абсурдно, что принимать их всерьез было нельзя. Одно, что я уяснил себе при этом достаточно четко, это что Луна производит определенное рассредоточивающее воздействие на подсознательные уровни мозга. Райх, помнится, говорил, что апогей силы у паразитов приходится на ночную пору. Я всегда усматривал причину этого в том, что к концу дня ум устает. Но смутно зреющее чувство уязвимости я угадывал в себе, и хорошо отоспавшись. «Как ты считаешь, – спросил я Холкрофта, – а не могут паразиты эту странную лунную энергию как‑то использовать; использовать на то, чтобы вмешиваться в мыслительные процессы людей?»

Но Холкрофт осведомлен был об этом не более чем мы все. И все же одно здесь было совершенно ясно: нам надо выяснить, сможем ли мы выйти за пределы этого искусственно нагнетаемого рассредоточивающего воздействия. Если, как предположил Холкрофт, Луна – гигантский передатчик, а Земля – приемник, то, стало быть, надо выйти за порог диапазона их обоих. Это значит, что наш теперешний курс необходимо сменить, иначе мы будем как на привязи кружить по огромному эллипсу в пределах шестнадцати тысяч километров от Луны.

Я радировал в Аннаполис полковнику Мэсси и передал, что мы бы хотели сменить маршрут и уйти в открытый космос, взяв курс примерно на тот отрезок пространства, крайние точки которого составляют на данный момент Юпитер и Сатурн. Мэсси ответил, что не видит причины препятствовать: топлива у нас хватит еще на две недели. Это значит, что мы можем рискнуть и безостановочно двигаться дольше еще на миллион двести километров, прежде чем повернем обратно. Если бы с ним все согласовали заранее, нас бы снабдили запасом топлива, достаточным на одоление половины расстояния до Марса. Я ответил, что, на мой взгляд, нам хватит и восьмисот тысяч километров: такая удаленность от Земли уже более чем вдвое превышает расстояние между нашей планетой и Луной.

***

Следуя указаниям Мэсси, я произвел необходимые переключения в автоматике корабля, после чего присоединился к общей вечерней трапезе. Учитывая положение, в котором мы пребывали, ужин проходил до странности весело. Мы мчались, оставляя позади Луну и устремляясь в глубины космоса, куда до нас не рисковал еще проникать никто, за исключением злосчастной экспедиции «Проклиса». Тревожные мысли о Земле каким‑то образом развеялись, как пропадает беспокойство о служебных делах в первый день отпуска. В ту ночь я заснул так глубоко и безмятежно, как не спал уже несколько недель.

***

Я проснулся и посмотрел на часы – было половина восьмого. Мне было непонятно, отчего это я вдруг чувствую себя таким счастливым. Может, я видел какой‑нибудь сон? Нет, никаких снов я не помнил. Поднявшись, я подошел к заднему иллюминатору. Луна смотрелась огромным полукружьем, на котором явственно проступали гористые складки. Сзади, на расстоянии почти в четыреста тысяч километров, виднелся широкий, иззелена‑голубой серп Земли, как какое‑нибудь громадное солнце. Само Солнце было ослепительно‑белым, словно вот‑вот собиралось взорваться, а звезды все казались во много раз крупнее, чем на Земле. Ощущение восторга поднялось во мне на такую немыслимую по интенсивности высоту, что я поневоле вынужден был его подавить.

Я закрыл глаза и опустился на глубину сознания. В сравнении со вчерашним там было теперь спокойнее, хотя турбулентность все еще чувствовалась. Стало очевидным: так или иначе она имела связь с Луной. Но сила ее пошла на убыль, результатом чего явилось чувство изумительной внутренней умиротворенности и свободы, какое бывает у человека, оправляющегося от болезни.

Я пошел и разбудил Райха с Холкрофтом. Они, я заметил, выглядели столь свежо и жизнерадостно, какими я не видел их вот уж многие и многие недели. И они испытывали точно такое же ощущение свободы. Никто из нас не произнес ни слова, но в каждом трепетало одно и то же чувство огромной надежды.

Ничего в тот день не произошло. Мы просто сидели кто где и, глядя на медленно удаляющуюся Луну, укромно прислушивались к растущему где‑то внутри чувству свободы. В каком‑то смысле этот день был самым знаменательным во всей моей жизни, и в то же время мне почти нечего о нем сообщить.

***

И вот начиная с этого места возникает проблема, связанная с языком. Слова отныне начинают подводить, поскольку подобных ощущений нашему стандартному языку никогда еще не доводилось описывать. В моих силах лишь попытаться предложить параллель. Представьте себе страну карликов, у кого для описания размеров существует множество различных слов и выражений: «крупный», «большой», «огромный», «гигантский», «громадный» и так далее. А когда им нужно описать что‑нибудь особенно большое, те карлики говорят: «Громадный как человек». Так вот, что бы случилось, если б кого‑нибудь из них подхватил вдруг орел и пронес по небу над вершиной Эвереста? Смог бы тот карлик подобрать какое‑нибудь слово, объясняющее по смыслу, что гора велика была настолько, что даже человек в сравнении с ней казался ничтожно мал?

В этом и состоит суть моей проблемы. Я не буду прикрываться лицемерными фразами о том, что такое невозможно описать словами. Словами можно описать что угодно, если иметь на то время и желание. Если наши нынешние языковые рамки для этого тесны, можно осмотрительно их расширить.

Но, по крайней мере, на данном этапе такое неосуществимо. Для того чтобы адекватно описать то, что происходило со мной в течение следующих десяти дней, потребовалась бы объемистая книга, состоящая из одних сравнений. Так что придется мне приложить максимум старании и выжать все возможное из имеющихся в наличии несовершенных языковых средств.

В таком случае происходящее с нами в те дни можно было бы назвать постепенным выходом из‑под влияния паразитов. Это мы уяснили в первый же день.

Они по‑прежнему находились у меня в уме – это я ощутил сразу, когда, едва лишь закрыв глаза, углубился в сознание. Их присутствие я теперь сознавал в самых нижних этажах своего сознания, под «детской». Дотянуться до них мне по‑прежнему не удавалось, но я явственно чувствовал их панический страх. Им было неуютно сознавать себя в восьмистах тысячах километров от Земли. По мере того как разрыв увеличивался, паника паразитов все более усугублялась. Теперь мне было ясно, что эти существа наделены разумом лишь в зачатке. Умей они мыслить логически, они б сообразили, что не позднее чем через две недели мы неизбежно возвратимся, а до этого срока можно как‑нибудь перебиться и без нас. Но их полонил страх – совершенно бессмысленный, какой бывает у малолетнего ребенка, боящегося покидать дом, к которому привык. Долгое время паразиты существовали на Земле, вольготно купаясь в океане человеческой жизненной энергии, и свободно переплывали от одного человека к другому, неизменно чувствуя вокруг себя избыток пищи. Теперь они чувствовали, что каждым новым километром соединяющая их с Землей ментальная связь теряет прочность, и пугались.

Некоторым из нас переносить подобное было не ахти как приятно. Страх паразитов мы по ошибке принимали за свой собственный, что было естественно – ведь, возникая в подсознательных глубинах мозга, он затем поднимался непосредственно в сознание. Более опытным из нас приходилось постоянно быть начеку, чтобы никто из числа новобранцев случайно не поддался панике. Мы понимали теперь природу синдрома «боязни космоса», сводившего до этой поры на нет все усилия человека проникнуть в космические дали.

Так шли дни, и мы убеждались, что победа у нас уже в руках и все измеряется лишь тем, сколько времени пройдет, прежде чем паразитов окончательно доконает паника. Отделяющее нас от Земли расстояние с каждым днем возрастало еще на сто девяносто тысяч километров. Вопрос теперь состоял лишь в том, сколько нам еще останется пройти, прежде чем они «сломаются».

Я обнаружил, что в сознание моту теперь опускаться с чрезвычайной легкостью. Я мог это проделывать, даже не закрывая глаз. Мне наконец стало ясно, что имел в виду Тейяр де Шарден, говоря, что подлинным домом для человека является ум. Я мог также опускаться через «детскую» и, снижаясь, вплывать в ареал «отсутствия». Но теперь мне было ясно, что «отсутствием» это никак не назовешь. Безусловно, этот слой имел определенные атрибуты пустого пространства: безмолвие, дремотный покой. Но такое безмолвие аналогично безмолвию на дне Тихого океана, где возникновению жизни мешает чудовищная сила давления. Это «отсутствие» есть здесь жизненная энергия в чистом виде (однако, вижу, смысл слов здесь настолько мельчает, что они толком ничего и не значат). В этом мире темного покоя я проводил порою по многу часов кряду – так просто парил, ничего при этом не делая. Все это трудно ухватить и осмыслить, потому что мы так сжились с привычкой к движению, а паразиты испокон вносили в наши мыслительные процессы такой хаос... А между тем безмолвие – безмолвие и абсолютный покой – естественны для человека. Это знакомо каждому поэту, ведь в безмолвии он начинает понимать величие своих собственных внутренних сил – «души», как сказал бы Уордсворт. Бросить камешек в бушующее море – от него не останется и следа. А вот бросить его в спокойный пруд – и можно будет различить каждый из разбегающихся кругов, расслышать, как они с легким шепотом касаются берега. Паразиты всегда намеренно держали ум человека во взбудораженном состоянии, насылая на него для этой цели рассредоточивающую энергию Луны; потому‑то человек никогда и не был способен использовать присущую ему силу во всю ее невиданную мощь. Поэты да те, кого именуют гениями, – вот кто, единственно, хотя бы смутно подозревал у себя существование таких сил.

Подошел момент, требующий бесповоротного решения. С той поры как мы оставили Землю, прошло уже десять суток. Топлива у нас хватало как раз на то, чтобы, развернувшись, долететь до ближайшего искусственного спутника. Паразиты мозга, чувствовалось, вот‑вот должны были от нас отстать. Можем ли мы пойти на риск и продолжать уноситься дальше в открытый космос? Случись что‑нибудь, и помощи там ждать будет неоткуда. Зная, что понадобится энергия, мы перестали пользоваться электрооборудованием. Корабль снабжен был гигантскими фотонными парусами, раскрывшимися сразу после того, как мы вышли за пределы земной атмосферы. Поступательное движение нам в какой‑то степени обеспечивало давление солнечного света; от Солнца же исходила и изрядная часть энергии, обеспечивающей работу двигателей. Но для возвращения на Землю фотонные паруса, похоже, не годились: управляться «оснасткой» космического корабля – далеко не то, что управляться с яхтой. Да, по мере продвижения мы действительно свели использование энергии к минимуму. В космос мы углублялись на «холостом» ходу, и единственно противостоящей этому силой была гравитация отдаленных планет и метеоритов, стремглав проносящихся мимо с интервалом две‑три штуки в час.

Дата добавления: 2015-06-04