Невеста лорда 2 страница

– Не судите его строго, ваше величество! – серьезно вступилась за Дэдлея Мария Сэйтон. – Он мог легко принять Филли за вас, так как вы с ней одинакового роста. Судя по всему тому, что я слышала, я нахожу, что его оклеветали. Лорд Лейстер умеет глубоко чувствовать.

– Вы заступаетесь за него? – удивленно спросила королева. – Неужели его защитницей является Мария Сэйтон, та самая Мария, которая опровергала все хорошее, что говорил Роберт Сэррей о своем друге?

– Не говорите мне о Сэррее, ваше величество! – попросила Мария Сэйтон. – Ни в ком не пришлось мне так разочароваться, как в этом господине.

– Я уже слышала это от вас неоднократно, – заметила королева, – но потом вы каждый раз брали свои слова обратно.

– Потому что я раньше не замечала в нем полнейшего отсутствия какого бы то ни было чувства! Не требуйте от меня, ваше величество, дальнейших объяснений и последуйте совету вашего самого преданнейшего друга: не играйте сердцем лорда Лейстера!… Лучше ушлите его отсюда… Вспомните о несчастном Кастеляре!

При упоминании этого имени Мария Стюарт смертельно побледнела. Она молча протянула руку своей фрейлине и направилась в спальню.

Глава десятая

Дэдлей вышел из апартаментов королевы и прошел через длинный коридор в отведенные для него комнаты; он не заметил, что одна из боковых дверей, примыкавших к коридору, тихонько открылась и чья‑то фигура, робко озираясь вокруг, последовала за ним, чуть слышно ступая на кончиках пальцев. Придя в свои покои, Дэдлей отпустил ожидавшего его лакея и, сев в кресло, начал вспоминать события прожитого дня.

Покорить сердце Марии Стюарт оказалось не так легко, как он прежде предполагал, но тем заманчивее была для него эта победа. Ужасная шутка, которую позволила себе Мария Стюарт, произвела на него очень неприятное впечатление, но за ужином это впечатление рассеялось под влиянием любезности и остроумия королевы. Лейстер был принужден сознаться, что никогда не встречал более обворожительной женщины, чем шотландская королева. Но, несмотря на все ее чары, образ Филли не покидал Дэдлея, ему все время казалось, что прекрасная маска спрашивает: «Разве я не лучше королевы? Разве мои объятия недостаточно горячи? Ведь мне от тебя ничего не нужно, кроме любви!» «Да, она любит меня, – подумал Лейстер, – болезненная ревность заставила ее согласиться на ужасную шутку! Но насмешка надо мной Марии Стюарт так подействовала на бедного ребенка, что она лишилась чувств».

– Филли! – со вздохом произнес он, и в его глазах загорелась страсть.

Вдруг дверь тихонько отворилась, стройная девушка проскользнула в комнату и упала к ногам Дэдлея.

Не видя еще ее лица, граф Лейстер догадался, что перед ним Филли. Он быстро поднял ее и заметил, что слезы блестели на ее прекрасных глазах, а гибкое, стройное тело трепетало от волнения.

– Филли, это ты? – воскликнул Дэдлей. – Зачем же ты обманула меня? Но как ты прекрасна! Отчего ты дрожишь? Ты плачешь, Филли? Я не сержусь на тебя! Я знаю, что тебя принудили к этой грубой шутке. Скажи хоть одно ласковое слово, Филли!… Скажи, что ты сожалеешь о своем обмане, и я стану перед тобой на колени, как во время танцев в зале. Поверь, что я не по ошибке преклонился перед тобой, принимая тебя за королеву, я поклонялся твоей красоте!

Филли заплакала еще сильнее прежнего. Ее горячие слезы падали на руки Дэдлея, а волнение ее молодой груди и пламенный румянец без слов говорили о ее чувстве к Лейстеру.

У него кружилась голова от счастья и восторга, и он шепотом спросил девушку:

– Отчего ты ничего не говоришь, Филли? Клянусь тебе, что нисколько не сержусь на тебя!… Если бы ты даже вонзила кинжал в мое сердце, я не мог бы сердиться на тебя, а поцеловал бы твою руку. Скажи мне одно слово, Филли, одно‑единственное слово! Скажи мне, что ты не ненавидишь меня, и я буду торжествовать над ошибкой королевы, которая, желая осмеять меня, доставила мне величайшее счастье.

Филли указала пальцем на свой рот, и Лейстер вдруг вспомнил о тех страданиях, которые претерпела несчастная девушка по его милости.

– О, Боже, – воскликнул он, содрогаясь от ужаса. – Как я мог позабыть об этом? Но тем дороже ты для меня, – прибавил он, привлекая к себе молодую девушку. – Твои глаза говорят, твоя улыбка обворожительна. Филли, хочешь быть моей? Я предпочту твое сердце всем королевам в мире. Что может быть выше любви прекрасной, чистой женщины? До сих пор я не знал настоящей любви, так как принимал холодный отблеск за настоящее солнце. Ты для меня будешь храмом, я буду молиться на тебя, ты вернешь мне веру в добродетель! Когда мою душу будет соблазнять тщеславие, ты спасешь меня от соблазна, как уже спасла раз мою жизнь. Как добрый гений, ты появилась сегодня передо мной и не допустила, чтобы я принес в жертву ненасытному честолюбию собственное сердце. Несмотря на весь свой блеск, Мария Стюарт – ничто в сравнении с тобой! Своим обманом – заменив себя тобой – она отдала тебе целиком мою любовь, и никогда я не выпущу тебя из своих рук.

Филли отрицательно покачала головой, горькая улыбка скользнула по ее губам, и по этой улыбке и грустному выражению глаз можно было судить, как глубоко страдает молодая девушка от того, что не может ничего ответить Лейстеру.

– Ты не хочешь любить меня? – продолжал он. – Ты, может быть, боишься, что я изменю тебе, изменю той, которая по моей милости даже лишена возможности упрекнуть меня в чем‑нибудь? Или ты думаешь, что моими устами говорят благодарность, участие, сострадание, но не любовь? Филли, я сам перестал бы верить в себя, если бы мог назвать то чувство, которое питаю к тебе, каким‑нибудь другим именем, а не настоящей глубокой любовью! Я знаю, ты могла бы возразить мне, что я пылал страстью к Фаншон, что мое сердце усиленно билось в присутствии Елизаветы, что я опускался перед тобой на колени с нежной мольбой, думая, что танцую с Марией Стюарт. Все это, может быть, и правда, но уверяю тебя, что ни к кому из них я не ощущал такого блаженного благоговейного чувства, какое испытываю, обнимая тебя, мою бедную Филли. Все эти герцогини и королевы возбуждали желание нравиться, – на первом плане у меня всегда было честолюбие. Но теперь этого нет и в помине. Для меня не будет большего счастья, как сознание, что я любим тобой! Как я буду гордиться твоей любовью! Никогда еще я не видел так ясно, что гнался за каким‑то призраком, не находя настоящего пути к счастью; теперь же я нашел его. Я в своем тщеславии тешил себя несбыточными мечтами, строил воздушные замки и пропускал настоящую жизнь. Теперь мое неспокойное сердце найдет наконец приют, и его даст мне любовь женщины, не желающей ничего, кроме моего счастья, рисковавшей своей жизнью для моего спасения. Перед целым светом я признаю тебя королевой своей души и никогда не расстанусь с тобой.

Филли освободилась из объятий Дэдлея и со страхом смотрела на него.

– Ты, может быть, боишься, что на меня обрушится гнев Елизаветы, когда она узнает, что я увез тебя вместо того, чтобы домогаться руки Марии Стюарт? – спросил он. – Или, может быть, ты думаешь, что королева шотландская обидится, что ею пренебрегли? Что касается Елизаветы, то я очень радуюсь, представляя себе, как она огорчится, когда Мария Стюарт пошлет ей ироническое послание с уведомлением, что мой выбор пал на тебя. Это будет для нее достойной наградой за ее интригу. С королевой шотландской мне очень легко разойтись, нисколько не обидев ее, я даже могу уехать отсюда под тем предлогом, что оскорблен видимым предпочтением, которое Мария Стюарт оказывает лорду Дарнлею, не стесняясь моим присутствием.

Филли утвердительно кивнула головой.

– Ты тоже заметила, что королева отдает предпочтение Дарнлею? – спросил Лейстер. – Ты думаешь, что это – не кокетство красивой женщины, а заранее обдуманный план?

Филли снова утвердительно кивнула головой. По ее лицу было видно, что она могла бы сказать еще очень многое и с нетерпением ждет дальнейших вопросов.

– Королева любит Дарнлея?

Филли кивнула головой и сделала Дэдлею знак говорить тише.

– А меня пригласили для того, чтобы посмеяться и позабавиться на мой счет?

На этот раз Филли сделала отрицательный жест головой.

Лейстер сначала удивленно взглянул на нее, а затем вдруг сообразил, в чем дело.

– Ах, понимаю, – воскликнул он, – ты хочешь сказать, что королева обратилась ко мне для того, чтобы обмануть кого‑то. Не лорда ли Мюррея?

Филли, улыбаясь, утвердительно кивнула головою.

– Теперь для меня все ясно! – продолжал Дэдлей. – Королева очень хитра и желает обратить посланника Елизаветы в марионетку. Благодарю тебя, Филли, за то, что ты избавила меня от глупейшей роли.

Филли приложила руку к губам и умоляюще смотрела на Лейстера. Он сейчас же угадал ее мысли и спросил:

– Ты хочешь, чтобы я молчал и продолжал делать вид, что ничего не замечаю, чтобы таким образом не выдать Мюррею тайного замысла его сестры?

Филли ласково обняла его, как бы желая вознаградить за ту жертву, которую у него просила.

– Разве я могу отказать тебе в чем‑нибудь? – нежно прошептал Дэдлей. – Я все сделаю так, как ты прикажешь, я согласен даже показаться смешным, если ты обещаешь мне уехать отсюда вместе со мной. Если ты согласишься быть моей, то мне не страшны ничьи насмешки.

Филли снова задрожала и попыталась освободиться из объятий Дэдлея.

– Ты отказываешь мне, Филли, ты боишься меня? – с упреком проговорил он. – Неужели я – такой скверный человек, что ты, пожертвовавшая для меня всем, не можешь верить моей чести и искренней любви к тебе?

Филли со слезами взглянула на Дэдлея и, схватив его за руку, крепко прижала к своим губам.

– Ты веришь мне? – радостно воскликнул он. – Чего же ты боишься? Тебя пугает королева? Если она не пустит тебя по доброй воле, то я все равно увезу тебя. Кто же страшит тебя еще? Вальтер Брай или Роберт Сэррей? Но какое они имеют право распоряжаться твоим сердцем? Или, может быть, тебя смущают толки и пересуд, которые подымутся в обществе, когда узнают, что я отдал тебе предпочтение перед королевой? Можно избежать этих толков, я не желаю оскорблять королеву и буду в этом отношении очень осторожен. Мой преданный слуга проводит тебя в Англию. Я найду в пределах моего графства почтенную семью, которой поручу хранить тебя, мое сокровище, до тех пор, пока я освобожусь от придворной службы. Там, на свободе, мы будем наслаждаться тихой семейной жизнью среди прекрасной природы. Еще до моего возвращения в Лондон мы повенчаемся, и никто не осмелится косо взглянуть на графиню Лейстер. Ты согласна на это, Филли? Хочешь сделать меня счастливым? Если ты прогонишь меня от себя, я опять пущусь в тщеславный свет, буду пить чтобы заглушить сердечную тоску, и с нетерпением ждать того момента, когда удар шпаги более удачно попадет в меня, чем тогда, когда ты спасла меня от преследований Медичи.

Филли начала колебаться, а последнее напоминание отняло у нее силу сопротивления. Она позволила Дэдлею обнять ее и осушить ее слезы поцелуями.

Было уже около полуночи, когда Филли ушла от любимого человека и осторожно пробралась по коридору в свою комнату. Она вышла от него такой же чистой и непорочной, какой вошла к нему, но пламя страсти зажглось в ее крови и сердце забилось сладкой надеждой.

Лейстер тоже чувствовал себя счастливым, но как будто сам еще не верил тому, что произошло. Мысль, что Мария Стюарт хотела посмеяться над ним, глубоко оскорбила его. Елизавета послала его в Эдинбург, а шотландская королева предпочла ему лорда Дарнлея и заставила играть глупейшую роль. Теперь ему предстояло вернуться к Елизавете, сообщить ей о своем поражении и тешить себя вновь несбыточными честолюбивыми мечтами.

Лейстер получил почти отвращение к своему прежнему плану достичь высокого положения, пользуясь расположением женщин. Ему заманчиво рисовалась теперь простая, скромная жизнь в своем графстве вместе с очаровательной Филли.

На другое утро Лейстер призвал к себе своего доверенного слугу Томаса Кингтона.

Последний принадлежал к числу тех слуг, которые стремятся поступить в богатый дом, где изучают обычаи и привычки своих господ, и затем, нажив состояние, сами становятся барами. Кингтон прекрасно знал все слабые стороны своего господина, был посвящен в некоторые семейные тайны и потому пользовался большим доверием Дэдлея.

– Кинггон, – обратился к своему слуге Лейстер, когда тот вошел в его комнату, – я ищу человека, который был бы ловок, храбр, молчалив и настолько предан мне, что в случае нужды рискнул бы своей жизнью для меня.

– Милорд, если вы пожелаете осчастливить меня своим доверием… – начал Кингтон.

– Да, я подумал о тебе, – прервал его Дэдлей, – потому и позвал тебя. Я знаю, что ты достаточно ловок и умен для того дела, которое я хочу поручить тебе, но сомневаюсь, хватит ли у тебя храбрости…

– Испытайте меня, ваше сиятельство, – предложил Кинггон.

– Мне нужен человек, который не растерялся бы перед опасностью, старался бы умно обойти ее и ни в коем случае не скомпрометировал бы меня.

– Я понимаю, ваше сиятельство, вам нужен такой человек, который решился бы сделать за вас то, что в данную минуту вы сами не можете выполнить, причем никто не должен знать, что дело исполняется по вашему приказанию.

– Мне нравится твой образ мыслей, – улыбаясь, заметил Дэдлей, – скажи мне, что прочел бы настоящий слуга в моих глазах в этот момент? Какое у меня желание?

– Вы желали бы, милорд, чтобы я нашел двух или трех ловких наездников, которые не побоялись бы самого черта и смяли бы копытами своих лошадей всякого шотландского лорда, встретившегося на их пути. Я должен вместе с этими наездниками препроводить за границу молодую женщину и позволить себя повесить, если ее украдут по дороге.

– Ты, верно, находишься в сношении с дьяволом! – смущенно воскликнул Лейстер. – С чего ты взял, что я хочу увезти какую‑то женщину?

– Весь двор говорит о том, что вчера над вами пошутили, слуги Мюррея хохочут, и я знаю человека, у которого чешутся руки от желания разбить головы этим зубоскалам. Камер‑юнгфера королевы очень красива, она любит вас, ваше сиятельство, и вы, желая отомстить за глупую шутку, хотели бы увезти в Англию молодую девушку.

– Это ты все сам угадал? – недоверчиво спросил Дэдлей.

– Я слышал, милорд, как вчера вечером открылась дверь вашей комнаты, а через час я видел, как по коридору быстро промелькнула женская фигура и скрылась в апартаментах ее величества.

– Ты просто шпионил! – резко заметил Лейстер.

– Конечно, милорд, – спокойно согласился Кинггон. – Граф Мюррей и лорд Дарнлей следят за вами, и я должен был позаботиться о том, чтобы никто не узнал о посещении молодой девушки, иначе сегодня же донесли бы обо всем королеве.

– Вот как? Эти лорды следят за мной? – удивился Лейстер. – А ты уверен, что никто не заметил Филли?

– Я схватил бы всякого, кто осмелился бы показаться в коридоре, ваше сиятельство! – ответил Кинггон.

– Ты поступил бы правильно! – похвалил его Дэдлей.

– А ты слышал, о чем мы говорили?

– Нет, я не стараюсь проникнуть в те тайны, в которые меня не желают посвящать!

– И ты об этом не пожалеешь! – произнес Дэдлей. – Ты знаешь, королева предполагает не принять моего предложения, так как любит графа Дарнлея.

– Нет, милорд, она просто боится графа Мюррея и, чтобы освободиться от него, остановила свой выбор на лорде Дарнлее! – возразил Кингтон.

– Возможно! Во всяком случае меня она не хочет избрать своим мужем, а я не имею ни малейшего желания играть глупую роль. Я найду случай сказать королеве, что понимаю ее тактику, и постараюсь уехать раньше, чем ей вздумается отослать меня. Но прежде всего мне необходимо увезти отсюда Филли. Я люблю эту девушку и ничего не пожалею для тебя, если ты сумеешь выполнить тот план, который я задумал. Никто не должен знать, что я принимаю участие в побеге Филли, иначе меня с насмешкой и позором выпроводят из Шотландии. Филли знает, что ее увезут, ты должен сопровождать ее и благополучно доставить в Лейстер. Там ты найдешь для нее приличное жилье и будешь обращаться с ней, как с невестой твоего господина. Она ни в чем не должна терпеть недостатка, и каждое ее желание должно быть исполнено немедленно. Но самое главнее – это то, чтобы никто не нашел ее. Ни королевы, ни ее лордов нечего опасаться в этом отношении – их не особенно будет беспокоить отсутствие девушки; но есть двое господ, которые употребят все усилия для того, чтобы разыскать Филли. Я скажу им, что послал тебя по делу в Лейстер, и попрошу обратиться к тебе за справками, если у них явится подозрение, что Филли скрывается в Лейстере. Ты, конечно, так поведешь дело, что ни в коем случае не найдут Филли. Я дам тебе с собой письмо, в котором приказываю всем своим служащим беспрекословно повиноваться тебе.

– Все устроится по вашему желанию, – воскликнул Кингтон, – ручаюсь вам за успех своей головой. Однако я должен знать имена тех господ, от которых вы предостерегаете.

– Одного из них ты знаешь, это – лорд Сэррей, а другой – сэр Брай из Дэнсфорда, по происхождению шотландец…

– Я его тоже знаю, это – тот самый господин, который должен был вместе с вами представиться королеве английской и не мог сделать это, потому что графиня Гертфорд подлила ему яд в вино.

– Какой черт сообщает тебе все? – с удивлением вскрикнул Дэдлей.

– Я состою, ваше сиятельство, в дружбе с камердинером лорда Бэрлея! – спокойно ответил Кинггон.

– Я вижу, что ты для меня настоящее сокровище! Сто гиней будут в твоем распоряжении, если я найду Филли в Лейстере.

– Я заслужу эту награду, милорд. Не соблаговолите ли вы написать мне сейчас же обещанное полномочие, и я тогда возьмусь за дело, не медля ни минуты. Хорошо было бы, если бы вы отпустили меня поскорее. Не следует, чтобы мой отъезд отсюда совпал с моментом исчезновения девушки.

Дэдлей написал нужные бумаги; Кингтон простился с ним и через час выехал из Сент‑Эндрю, а еще через два часа вернулся, но уже в другие ворота и в совершенно неузнаваемом виде. Он сбрил бороду и так загримировался, что никто не узнал бы в нем камердинера графа Лейстера. Он вошел в один из кабачков самого низшего разбора, где сидели разного рода темные личности, среди которых Кингтон рассчитывал найти для себя подходящих помощников, и выдал себя за арендатора, желающего приобрести лошадей. Со всех сторон послышались советы, куда следует обратиться. Кингтон так щедро угостил своих советчиков пивом и вином, что через несколько часов многие из них свалились под стол. Только один из всей компании, несмотря на то, что выпил много, не поддавался действию алкоголя.

– Почему вы не выпьете еще пива? – предложил Кингтон, с интересом рассматривая этого человека.

– Потому что не хочу напиться допьяна и желаю знать, что заставляет вас быть щедрым! – ответил незнакомец.

– Я уже сказал вам, что я – арендатор; мне нужны лошади, и я угощаю в благодарность за совет, где найти хороших лошадей! – промолвил Кингтон.

– Рассказывайте это кому‑нибудь другому! – возразил незнакомец. – Вы – не арендатор нашего округа, так как наши арендаторы знают, что за лошадьми ни к чему приезжать в Сент‑Эндрю.

– В таком случае вы, может быть, считаете меня заговорщиком, желающим похитить королеву?

– Из‑за королевы ссорятся лорды, – смеясь, ответил шотландец, – но скоро все заржавленные кинжалы будут пущены в ход из‑за ее милости. Что касается вас, то вы, вероятно, преследуете какую‑нибудь девушку. Если это – не Бэтси Шмид, то я готов помочь вам, за приличную монету я даже не прочь продать свою голову.

– Тогда вам не придется сражаться с лордами! – шутливо сказал Кингтон. – Вы на чьей стороне? На стороне лорда Мюррея или католиков?

– Я всегда на стороне тех, кто мне лучше платит! – заявил шотландец.

– Это нечестно!

– Оскорбление было настолько неожиданным, что в первый момент шотландец не поверил своим ушам.

– Что вы, ссоры ищете, что ли? – воскликнул он, хватаясь за меч.

Кингтон, пожав плечами, презрительно сказал:

– Оставьте в покое этот вертел, или я почешу вам затылок своим клинком.

Шотландец встал, обнажил меч и смерил Кингтона вызывающим взглядом.

– Вы первый, – сказал он, – кому Ричард Пельдрам не обрезал на память уши за первое же оскорбление. Но я сделаю это сейчас.

Кингтон так же быстро обнажил свой меч, едва он успел выступить против Пельдрама, как тот бурно перешел в нападение, и его бешенство росло по мере того, как он все более и более убеждался, что противник в значительной степени искуснее его. Он слепо наносил удары, и Кингтон смеясь парировал их. Наконец, словно ему надоела эта забава, он ловким финтом вышиб у Пельдрама оружие из рук.

– Довольно! – улыбнулся Кингтон. – Я только хотел убедиться, можете ли вы и в пьяном виде как следует держать меч в руках. Я привык испытывать храбрость тех людей, которых приглашаю на службу. Хотите поступить ко мне?

Пельдрам был сильно сконфужен своим поражением, но неожиданное предложение так поразило его, что он забыл о ссоре.

– Сэр, – ответил он, – у вас довольно‑таки странная манера нанимать людей, и если ваш кошелек так же щедр, как и меч, то об этом стоит поговорить. Но я, Ричард Пельдрам из Обистипэля, не пойду на службу к первому встречному. Прежде чем я последую за вами, вам придется доказать мне, что вы принадлежите действительно к знати.

– Дурень, если вы последуете за мной, то будете носить цвета первого лорда Англии. Но какое вам дело до этого, раз вам будет щедро заплачено за труды?

– Ну, мне очень много дела до этого! Раз я буду носить чьи‑либо цвета, то хочу иметь возможность гордиться своим господином, иначе я предпочитаю драться за свой счет. Вы не лорд, так скажите же мне, кто ваш господин?

– Почему вы думаете, что я – не лорд? – спросил Кингтон.

– Это видно по всем ухваткам. Как бы вы ни швыряли деньги на ветер, а я головой ручаюсь, что вы никогда не носили пэрской короны.

Кингтон почувствовал себя уязвленным в своем самолюбии и решил понизить сумму жалованья, которую наметил дать Пельдраму.

– Вы правы, – сказал он, – я не лорд, но из ваших переговоров ничего не выйдет, если вы захотите узнать имя моего господина ранее того, как мы перемахнем за границу. Так вот, хотите поступить ко мне на службу или нет?

– Кто начинает с малого, доходит до большего. Если в качестве вашего слуги я окажусь слугой лорда, то я буду доволен.

В оплате Пельдрам оказался менее требовательным, чем ожидал Кингтон. Столковавшись с ним и приказав нанять надежного оруженосца и ждать за два часа до полуночи у Эдинбургских ворот перед Сент‑Эндрю, он вышел из шинка, чтобы дать знать графу, что для побега все приготовлено и он будет ждать даму в десятом часу вечера у выхода из дворца.

Филли покинула графа в состоянии такого блаженного опьянения, которое, рассеиваясь, оставляет в сердце тоску и переполняет его пламенным желанием. Для бедной немой любовь была растеньицем, которое тихо и нежно взращивалось тоской. Когда из пустынных болот, где она гонялась за дичью, Филли вывели на шум жизни, когда ее послали в дом той самой женщины, которая когда‑то валялась в подземелье, а теперь умывалась в тазах из червонного золота, когда родная мать брезгливо отшатнулась от уродца и при виде своего ребенка почувствовала только стыд и боязнь, как бы ребенок не обокрал и не скомпрометировал ее, – тогда в сердце Филли словно лопнула струна, жалобный звук которой истерзал ей душу. Старуха Гут приготовила ее к такому приему. Филли увидела, что ее презирают, подозревают, отталкивают. Бесконечное страдание переполнило ей душу, и когда бабушка Гут передала ее незнакомым мужчинам, Филли показалось, будто ее выталкивают в холодный, бездушный мир. Она должна принадлежать чужим, все узы, которые прежде связывали ее, теперь были порваны. Дрожа от страха, она подошла к этим мужчинам пугливо, недоверчиво и ждала самой злой судьбы, жестоких слов и холодного издевательства, а вместо всего этого встретила то, что никогда еще не доставалось ей в удел, а именно внимательность и любовь!

Серьезный Вальтер Брай обходился с ней как отец, во всей его суровости, во всем его замкнутом, наружно холодном существе было что‑то, что переполняло сердце Филли благоговением. И когда она разглядела всю его доброту и увидела, с какой искренней сердечностью он относится к ней, то поняла, что может верить в него, как в Бога. В Сэррее она полюбила благородство духа, глубину искреннего чувства, он стал для нее другом, братом, и в нем она видела идеал гордой мужественности и силы характера. К Браю и Сэррею она приближалась с неизменным почтительным страхом, но Дэдлей… тот был ей ближе всех.

В нем она видела юность, честолюбие, улыбку жизни. Брай и Сэррей следили за Дэдлеем, как за сыном, которого надо оберегать и приключения которого способны вызвать у серьезных людей только улыбку. И Филли чувствовала себя с этой неразлучной троицей так, как если бы выросла около них, она делила с ними их опасности, была их вестником, оружием, недремлющим оком. Как боялась она за Дэдлея, с какой радостью поставила она на карту свою жизнь, только чтобы спасти его! Благодарность переполняла душу Филли, а преданность делала счастливой, она сознавала, какую пользу приносит друзьям, и это было ее гордостью.

Она и не заметила, как в ее сердце прокралась любовь, Дэдлей почти не обращал на нее внимания, он был единственным, не догадывавшимся о том, что она девушка.

Филли пожертвовала собою для Дэдлея, и на одре страданий для нее было громадным утешением сознавать, что она страдает и терпит ради возлюбленного.

Теперь она снова увидела его. Каким пламенем загорелась ее кровь, какой бурей заволновалась грудь, когда ее взгляд покорил его!… Но как она боялась, что, когда она снимет маску, он презрительно отвернется от служанки. Она не находила себе места, пока не бросилась к его ногам и не открыла ему обмана. А он?.. Он не оттолкнул ее, он узнал ее, обнял, поцеловал и позвал с собой: «Беги со мной, стань моей женой!»

И эти слова опьянением страсти вознесли Филли на седьмое небо, и когда, сидя в своей комнате, она погрузилась в сладкие воспоминания, то одна мысль: «Он любит меня!» – отгоняла прочь всякие сомнения. Какое дело было ей до того, лорд ли он или пастух? Для нее он был человеком, которого она любила, за которого была готова тысячу раз пожертвовать жизнью. За себя Филли нисколько не боялась. Что значила для нее ее жизнь, которую могла бы она потерять, если бы он отвернулся от нее? Вся ее жизнь была в его улыбке, теперь она была его собственностью. Кем бы ни собирался он сделать ее – женой или служанкой, она должна была повиноваться с радостью или слезами, блаженством или смертью в сердце!

Графский слуга подал ей записку:

«Будь в десятом часу у выхода парка и последуй за тем, кто назовет тебе мое имя!»

«Я должна бежать отсюда? – взволновалась Филли. – Но ведь королева была моей благодетельницей. Мария Сэйтон, Риччио – все обращались со мной с самой сердечной ласковостью, и всем им я несомненно покажусь неблагодарной и презренной, если я тайно покину замок».

Но этого хотел он, Дэдлей, а ведь только ему принадлежала ее душа. И эта душа с полным, слепым доверием отнеслась к приказанию Дэдлея.

Когда настал назначенный час, Филли выскользнула в парк и вышла за ворота. Кинггон уже ждал ее там, и едва только подал он ей знак, как она последовала за ним; через несколько минут они увидели за воротами Пельдрама с приготовленными лошадьми.

Кингтон помог Филли сесть в седло, и кавалькада тронулась в путь. Он напрасно пытался заглянуть в лицо своей спутнице – Филли подняла воротник и наглухо закрылась им.

Когда всадники проскакали бешеным карьером около двух часов и могли считать себя в безопасности от всякого преследования, Кингтон, сдерживая бег лошади, начал говорить комплименты Филли по поводу ее выносливости. Он во что бы то ни стало хотел завязать с нею разговор и, представившись новой возлюбленной своего господина преданнейшим слугой, приобрести влияние, которое очень легко дается в подобных случаях, но был немало разочарован, когда не получил ни малейшего ответа, и Филли только сделала знак, словно желая, чтобы лошади опять поскакали прежним быстрым карьером.

– Вам нечего бояться, леди, – сказал Кингтон. – Сэр Пельдрам, мой шталмейстер, ведет нас по такой дороге, мысль о которой не придет в голову нашим преследователям. А когда мы оставим позади замок Дугласа, тогда будем уже в совершеннейшей безопасности. Видите на горизонте башню? Эго – сторожевая башня Черного Дугласа. Авось мы доберемся до нее еще до восхода Солнца. Тогда мы спрячемся в недрах леса, который доведет нас до границы. Поэтому разрешите теперь дать отдохнуть лошадям; может случиться, что им понадобятся все их силы, чтобы быстро миновать сторожевую башню. У дугласовских дозорных острое зрение, а его всадники любят затевать ссору.

– Нам нечего бояться! – вмешался в разговор Пельдрам. – Мне будет очень жалко, если не подвернется случая обменяться в честь прекрасной леди парой ударов меча.

– Сэр Пельдрам, – возразил Кингтон, – мы постараемся избежать всякого столкновения, потому что дело заключается вовсе не в том, чтобы показывать свою отвагу, а в том, чтобы благополучно доставить эту леди в Лейстер. Леди, скажите ему сами, – обратился он к Филли, – что его задиристость нигде не могла бы повести к худшим последствиям, чем в этой скачке!

Дата добавления: 2015-06-04