Ограниченный папаша Кабе» и господин Грюн

Господин Грюн заканчивает свой экскурс о школе Фурье и о г‑не Ребо следующими словами:

«Я хочу пробудить у организаторов труда сознание их сущности, я хочу показать им исторически, откуда они происходят… этим ублюдкам… которые не породили ни малейшей мысли из самих себя. А впоследствии я, может быть, буду иметь случай расправиться с г‑ном Ребо, и не только с г‑ном Ребо, но и с Жеем. В сущности говоря, первый не так уж плох, он только глуп; второй же более чем глуп – он учён.

Итак» (стр. 260).

Гладиаторская поза, которую принимает господин Грюн, его угрозы по адресу Ребо, его презрение к учёности, его громкие обещания – всё это верные признаки того, что он готовится вершить великие дела. Обладая полным «сознанием его сущности», мы догадались по этим симптомам, что господин Грюн подготовляет здесь один из самых чудовищных плагиатов. Для того, кто уразумел его тактику, его базарная крикливость теряет свой невинный характер и всегда оказывается делом хитрого расчёта.

«Итак»:

Следует глава с заголовком:

«Организация труда!» «Где зародилась эта мысль? – Во Франции. – Но как?» Опять подзаголовок:

«Ретроспективный взгляд на XVIII век». «Где зародилась эта» глава господина Грюна? – «Во Франции. – Но как?» Это читатель сейчас узнает.

Напомним ещё раз читателю, что господин Грюн собирается здесь будить у французских организаторов труда сознание их сущности при помощи основательной, выдержанной в немецком духе, исторической демонстрации.

Итак:

Когда господин Грюн заметил, – а заметил он это уже давно, – что Кабе «ограничен» и что его «миссия давно уже завершена», то это не означало, что «всё, естественно, пришло к концу». Наоборот, он возложил на Кабе новую миссию – с помощью нескольких произвольно выхваченных цитат создать французский «фон» для грюновской немецкой истории социалистического движения XVIII века.

С чего он начинает? – С «производительного» чтения.

Кабе в XII и XIII главах своего «Путешествия в Икарию» приводит довольно беспорядочно мнения новых и старых авторитетов в пользу коммунизма. Он отнюдь не задаётся целью дать картину целого исторического движения. Коммунизм представляется французскому буржуа какой‑то подозрительной особой. Хорошо, говорит Кабе, я приведу Вам свидетельства почтеннейших людей всех эпох, благоприятно высказывающихся о характере моего клиента; и Кабе поступает, как адвокат. Даже свидетельства, неблагоприятные для его клиента, он превращает в благоприятные. От адвокатской речи не приходится требовать исторической правды. Если какой‑нибудь знаменитый человек случайно обронил слово против денег, против неравенства, богатства, против социальных недугов, то Кабе подхватывает это слово, просит повторить его, делает из него символ веры данного лица, печатает его, хлопает в ладоши и с ироническим добродушием обращается к своему раздосадованному буржуа: «Послушайте, послушайте, разве он не был коммунистом?» Он не пропускает никого – ни Монтескьё, ни Сиейеса, ни Ламартина, ни даже Гизо; все – коммунисты malgre eux^{385}. Voila mon Communiste tout trouve!^{386}

Господин Грюн в припадке своего производительного настроения погружается в чтение цитат, собранных Кабе для характеристики XVIII века; ни на минуту не допускает он сомнения в правильности всего этого, он преподносит читателю свою фантазию о мистической связи между писателями, случайно встретившимися у Кабе на одной странице, и всю эту мешанину он поливает младогермански‑беллетристическим соусом, окрестив её вышеуказанным заглавием.

Итак:

_

Господин Грюн.

Господин Грюн начинает свой обзор следующими словами:

«Социальная идея не свалилась с неба, она возникла органически, т. е. путём постепенного развития. Я не могу здесь дать полную её историю, не могу начать с индусов и китайцев, перейти затем в Персию, Египет и Иудею, выведать у греков и римлян, каково их общественное сознание, допросить христианство, неоплатонизм и патристику, выслушать средние века и арабов, исследовать реформацию и пробуждающуюся философию и так добраться до XVIII века» (стр. 261).

Кабе.

Кабе начинает свои цитаты следующими словами:

«Вы, противники коллективности, утверждаете, что в её пользу имеются лишь случайные мнения, легковесные и не заслуживающие доверия. Так вот, я допрошу перед вами историю и всех философов: слушайте! Я не стану говорить вам о многочисленных древних народах, у которых была осуществлена общность имущества! Не стану также говорить ни о евреях… ни о египетских жрецах, ни о Миносе… Ликурге и Пифагоре… ни о Конфуции и Зороастре, из которых первый провозгласил этот принцип в Китае, а второй – в Персии» («Путешествие в Икарию», второе издание, стр. 470).

После приведённых нами мест Кабе переходит к греческой и римской истории, допрашивает христианство, неоплатонизм, патристику, средние века, реформацию, пробуждающуюся философию. Ср. Кабе, стр. 471–482. Списывание этих одиннадцати страниц господин Грюн предоставляет другим, «более терпеливым людям, если книжная пыль сохранила в их сердцах необходимый» (для списывания, конечно) «гуманизм». Грюн, стр. 261. Только упоминание о социальном сознании арабов принадлежит господину Грюну. Мы со страстным нетерпением ждём его откровений на этот счёт. «Я должен ограничиться XVIII веком». Последуем за господином Грюном в XVIII век и только предварительно заметим, что у Грюна подчёркнуты, почти сплошь, те же самые слова, что и у Кабе.

Господин Грюн: «Локк, основатель сенсуализма, говорит: тот, кто имеет больше, чем ему нужно для удовлетворения его потребностей, переступает границы разума и первоначальной справедливости и похищает достояние других. Всякий излишек есть узурпация, и вид терпящего нужду должен пробудить в душе богача угрызения совести. Развращённые люди, утопающие в роскоши и наслаждениях, трепещите при мысли, что наступит день, когда несчастный, лишённый необходимого, воистину познает права человека. Обман, вероломство, корысть создали имущественное неравенство, которое составляет несчастье человеческого рода, скопляя все страдания, на одной стороне – рядом с богатствами, а на другой – рядом с нищетой. Поэтому философ должен считать употребление денег одной из самых пагубных выдумок человеческой изобретательности» (стр. 266).

Кабе: «Но вот послушайте, что восклицает Локк в своей замечательной книге «Гражданское правление»: «Тот, кто имеет больше, чем ему нужно для удовлетворения его потребностей, переступает границы разума и первоначальной справедливости и похищает достояние других. Всякий излишек есть узурпация, и вид бедняка должен пробудить в душе богача угрызения совести. Развращённые люди, утопающие в роскоши и наслаждениях, трепещите при мысли, что наступит день, когда несчастный, лишённый необходимого, воистину познает права человека». И слушайте его дальше: «Обман, вероломство, корысть создали имущественное неравенство, которое составляет несчастье человеческого рода, скопляя на одной стороне все пороки вместе с богатством, а на другой – бедствия вместе о нищетой» (эту фразу господин Грюн превратил в бессмыслицу). «Поэтому философ должен считать употребление денег одной из самых пагубных выдумок человеческой изобретательности»» (стр. 485).

Господин Грюн заключает из этих цитат Кабе, что Локк был «противником денежной системы» (стр. 264), «просвещённейшим противником денег и всякого имущества, превышающего потребности» (стр. 266). К сожалению, этот самый Локк является одним из первых научных поборников денежной системы, ретивым сторонником бичевания бродяг и пауперов, одним из doyens^{387} современной политической экономии.

Господин Грюн: «Уже Боссюэ, епископ Моский, говорит в своей «Политике, извлечённой из священного писания»: «Без правительств (без политики» – смешное добавление господина Грюна) «земля со всеми ее благами была бы таким же общим достоянием всех людей, как воздух и свет; по исконному праву природы никто не имеет особого права ни на что. Всё принадлежит всем, собственность же есть результат гражданского правления». Поп, живший в XVII веке, достаточно честен, чтобы высказывать подобные мысли, подобные воззрения! Также и немец Пуффендорф, который известен» (т. е. известен господину Грюну) «только по шиллеровской эпиграмме, говорил: «Нынешнее неравенство имуществ есть несправедливость, которая может повлечь за собой другие неравенства вследствие бесстыдства богачей и трусости бедняков»» (стр. 270). Господин Грюн к этому прибавляет: «Но не будем отклоняться в сторону, останемся во Франции».

Кабе: «Послушайте барона де Пуффендорфа, профессора естественного права в Германии и государственного советника в Стокгольме и Берлине; в своей книге о естественном и международном праве он опровергает учение Гоббса и Греция об абсолютной монархии, провозглашает естественное равенство, братство, общность имущества и признаёт, что собственность есть человеческий институт, что она возникала из полюбовного раздела, имевшего целью обеспечить каждому, и в особенности работнику, постоянное имущество, совместное или раздельное, и что, следовательно, нынешнее неравенство имуществ есть несправедливость, которая влечёт за собой другие неравенства» (бессмысленно переведено господином Грюном) «только вследствие бесстыдства богачей и трусости бедняков.

И Боссюэ, епископ Моский, наставник французского дофина, знаменитый Боссюэ – не признаёт ли и он в своей «Политике, извлечённой из священного писания», которую он составил для дофина, что без правительств земля и все блага были бы таким же общим достоянием всех людей, как воздух и свет; по исконному праву природы никто не имеет особого права ни на что; всё принадлежит всем, собственность есть результат гражданского правления» (стр. 486).

«Отклонение» господина Грюна от Франции состоит в том, что Кабе цитирует немца, а Грюн даже начертание немецкого имени даёт по неправильной орфографии француза. Не говоря уже о том, что он местами неверно переводит и делает пропуски, он поражает своими исправлениями. Кабе говорит сперва о Пуфендорфе, а затем о Боссюэ; господин Грюн говорит сперва о Боссюэ, а затем о Пуфендорфе. Кабе говорит о Боссюэ как о знаменитом человеке; господин Грюн называет его «попом». Кабе, цитируя Пуфендорфа, называет его титулы; господин Грюн откровенно заявляет, что Пуфендорф известен только по шиллеровской эпиграмме. Теперь он известен ему также по цитате Кабе, и оказывается, что ограниченный француз Кабе изучил основательнее, чем господин Грюн, не только своих земляков, но и немцев.

Кабе говорит: «Я спешу перейти к великим философам XVIII века и начинаю с Монтескьё» (стр. 487); господин Грюн, чтобы добраться до Монтескьё, начинает с изображения «законодательного гения XVIII века» (стр. 282). Сравните цитаты, приводимые тем и другим из Монтескьё, Мабли, Руссо, Тюрго. Нам здесь достаточно сравнить то, что пишут Кабе и господин Грюн о Руссо и Тюрго. Кабе переходит от Монтескьё к Руссо; господин Грюн конструирует этот переход следующим образом: «Руссо был радикальным политиком, подобно тому как Монтескьё был политиком конституционным».

Господин Грюн цитирует из Руссо: «Величайшее бедствие уже наступило, когда приходится защищать бедняков и держать в узде богачей и т. д.»……. (и кончает словами:) «откуда следует, что социальное состояние выгодно людям лишь тогда, когда все они имеют кое‑что и никто не имеет слишком много». Руссо, по словам господина Грюна, «путает и проявляет большие шатания мысли, когда ему приходится отвечать на вопрос: какие превращения претерпевает прежнее имущество, когда дикарь вступает в общество? Как Руссо отвечает на этот вопрос? Он отвечает: природа сделала все блага общими»… (Грюн кончает словами:) «в случае дележа, доля каждого становится его собственностью» (стр. 284, 285).

Кабе: «Послушайте теперь Руссо, автора бессмертного «Общественного договора»… послушайте, что он говорит: «Люди равны по своим правам. Природа сделала все блага общими… в случае дележа доля каждого становится его собственностью. Во всех случаях общество всегда является единственным собственником всех благ»» (существенный пункт, опущенный господином Грюном). «Слушайте дальше:»… (Кабе кончает словами:) «откуда следует, что социальное состояние выгодно людям лишь тогда, когда все они имеют кое‑что и никто не имеет слишком много.

Послушайте, послушайте ещё, что говорит Руссо в своей «Политической экономии»: «Величайшее бедствие уже наступило, когда приходится защищать бедняков и держать в узде богачей»» и т. д. и т. д. (стр. 489, 490).

Гениальные новшества господина Грюна состоят здесь в том, что, во‑первых, он сваливает в одну кучу цитаты из «Общественного договора» и «Политической экономии» и что, во‑вторых, он начинает с того, чем кончает Кабе. Кабе приводит названия цитируемых им произведений Руссо, господин Грюн умалчивает о них. Мы объясняем эту тактику тем, что Кабе говорит о такой «Политической экономии» Руссо, с которой господин Грюн не мог познакомиться даже по шиллеровской эпиграмме. Для господина Грюна, уразумевшего все тайны «Энциклопедии» (ср. стр. 263), осталось тайной, что «Политическая экономия» Руссо есть не что иное, как статья в «Энциклопедии» о «политической экономии».

Перейдём теперь к Тюрго. Здесь господин Грюн уже не довольствуется простым списыванием цитат, – он списывает у Кабе и его характеристику Тюрго:

Господин Грюн: «Одна из благороднейших и бесполезнейших попыток насадить новое на почве старого, которое повсюду грозило крушением, была сделана Тюрго. Но тщетно. Аристократия вызывает искусственный голод, провоцирует бунты, строит козни и клевещет до тех пор, пока добродушный Людовик не увольняет своего министра. Аристократия не хотела слушать; значит, нужно было дать ей почувствовать. Развитие человечества всегда самым жестоким образом мстит тем добрым ангелам, которые делают последнее настойчивое предостережение перед катастрофой. Французский народ благословлял Тюрго; Вольтер перед смертью желал поцеловать ему руку; король называл его своим другом… Тюрго – барон, министр, один из последних феодалов – носился с мыслью о том, что необходимо изобрести домашний печатный станок для полного обеспечения свободы печати» (стр. 289, 290).

Кабе: «И всё‑таки, хотя король заявляет, что он и его министр (Тюрго) единственные при дворе друзья народа, хотя народ шлёт ему свои благословения, хотя философы восхищаются им и Вольтер желает перед смертью поцеловать руку, подписавшую столько указов на благо народа, – аристократия составляет заговоры, организует даже в обширных размерах голод и бунты, чтобы погубить его, и своими интригами и клеветой вызывает против реформатора ярость парижских салонов и губит самого Людовика XVI, заставив его дать отставку добродетельному министру, который мог бы его спасти (стр. 497). – Вернёмся к Тюрго, барону, министру Людовика XVI в первый год его царствования, – хотевшему уничтожить злоупотребления, проведшему множество реформ, мечтавшему о создании нового языка и ради обеспечения свободы печати лично работавшему над изобретением домашнего печатного станка» (стр. 495).

Кабе называет Тюрго бароном и министром, господин Грюн списывает у него это. Чтобы приукрасить вычитанное у Кабе, он превращает младшего сына prevot^{388} парижских купцов в «одного из древнейших феодалов». Кабе ошибается, считая голод и бунт 1775 г. делом рук аристократии. Ещё до сих пор не выяснен вопрос о виновниках шума, поднявшегося по поводу голода и связанного с этим движения. Во всяком случае парламенты и народные предрассудки сыграли здесь гораздо большую роль, чем аристократия. Конечно, вполне естественно, что господин Грюн списывает эту ошибку у «ограниченного папаши» Кабе. Он верит в него, как в евангелие. Опираясь на авторитет Кабе, господин Грюн зачисляет Тюрго в коммунисты – Тюрго, одного из вождей физиократической школы, решительнейшего сторонника свободной конкуренции, защитника процентов, учителя Адама Смита. Тюрго был великим человеком, ибо он соответствовал своему времени, а не выдумкам господина Грюна. Мы показали, как возникли эти последние.

Перейдём теперь к деятелям французской революции. Кабе ставит в крайне затруднительное положение своего буржуа, против которого он выступает, зачислив в предшественники коммунизма Сиейеса, на том именно основании, что Сиейес признаёт равенство прав и выводит собственность из государственной санкции (Кабе, стр. 499–502). Господин Грюн, которого «судьба обрекла на то, чтобы всякий раз, когда он наблюдает вблизи французский дух, видеть его недостаточность и поверхностность», смело списывает это, воображая, что такой старый глава партии, как Кабе, призван оберечь «гуманизм» господина Грюна «от книжной пыли». Кабе продолжает: «Послушайте знаменитого Мирабо!» (стр. 504). Господин Грюн на стр. 292 говорит: «Послушаем Мирабо!» и цитирует некоторые из приводимых у Кабе мест, где Мирабо высказывается в пользу равного раздела наследства между братьями и сёстрами. Господин Грюн восклицает: «Коммунизм для семьи!» (стр. 292). Следуя этому методу, господин Грюн мог бы перебрать все буржуазные институты и найти повсюду кусочки коммунизма, так что, взятые вместе, они должны были бы дать законченный коммунизм. Он может кодекс Наполеона окрестить Code de la communaute^{389} и усмотреть в публичных домах, казармах и тюрьмах коммунистические колонии.

Эти скучные цитаты мы закончим на Кондорсе. Сравнение двух книг особенно наглядно покажет читателю, как господин Грюн пропускает, смешивает, то цитирует названия, то не цитирует, выбрасывает хронологические даты, но при всём том точно следует порядку Кабе, даже когда последний не придерживается строго хронологии, и в конце концов не идёт дальше плохо и трусливо замаскированного извлечения из Кабе.

Господин Грюн: «Радикальным жирондистом является Кондорсе. Он понимает несправедливость распределения имущества, он снимает вину с бедного народа… если народ немного вороват по принципу, то вина за это лежит на учреждениях».

«В своём органе «Социальное образование»… он допускает существование даже крупных капиталистов…» и т. д.

Кабе: «Послушайте, как Кондорсе в своем ответе берлинской академии доказывает»… (здесь у Кабе длинная фраза; он кончает): «Стало быть, только вследствие негодности учреждений народ так часто бывает немного вороват по принципу».

«Послушайте, как в своём органе «L'Instruction sociale»… он терпит даже крупных капиталистов». И т. д.

«Кондорсе внес в Законодательное собрание предложение разделить сто миллионов – имущество трёх эмигрировавших принцев – на сто тысяч частей… Он организует просвещение и учреждения общественной помощи» (ср. текст оригинала).

«В своем докладе Законодательному собранию о народном воспитании Кондорсе говорит: «Доставить всем индивидам человеческого рода средства для удовлетворения своих потребностей… такова задача просвещения и обязанность государственной власти и т. д.»» (Здесь господин Грюн прекращает доклад комитета о плане Кондорсе в доклад самого Кондорсе.) (Грюн, стр. 293, 294.)

«Послушайте, что говорил 6 июля 1792 г. с трибуны Законодательного собрания один из жирондистских вождей, философ Кондорсе: Издайте декрет о немедленной распродаже имущества трёх французских принцев (Людовика XVIII. Карла X и принца Конде», – что господин Грюн опускает –)… «оно достигает почти ста миллионов, и вы получите вместо трёх принцев сто тысяч граждан… Организуйте просвещение и учреждения общественной помощи.

Но послушайте, что говорит комитет народного образования в своем докладе Законодательному собранию о плане воспитания, составленном. Кондорсе, 20 апреля 1792 г.: «Народное воспитание должно доставить всем индивидам средства для удовлетворения своих потребностей… такова должна быть первая цель национального просвещения, с этой точки зрения оно является для политической власти долгом справедливости»» и т. д. и т. д. (стр. 502, 503, 505, 509).

Господин Грюн, который посредством такого бесстыдного списывания из Кабе, путём исторических экскурсов, собирается будить у французских организаторов труда сознание их сущности, поступает вдобавок по принципу: Divide et impera^{390}. Тут же между цитатами он выносит свой окончательный приговор людям, с которыми только что познакомился по какому‑нибудь отрывку, затем вплетает несколько фраз о французской революции и всё это делит на две половины с помощью нескольких цитат из Морелли, которого ввёл en vogue^{391} в Париже Вильгардель, что для господина Грюна пришлось как нельзя более кстати, и главные отрывки из которого задолго до господина Грюна были переведены в парижском «Vorwдrts»[152]. Чтобы показать неряшливость переводов господина Грюна, достаточно привести лишь несколько разительных примеров:

Морелли: «Интерес извращает сердца и пропитывает горечью самые сладостные узы, превращая их в тяжкие цепи; в нашем обществе супруги ненавидят эти цепи, ненавидя друг друга».

Господин Грюн: «Интерес делает сердца неестественными и пропитывает горечью самые сладостные узы, превращая их в тяжкие цепи; наши супруги ненавидят эти цепи и себя самих в придачу» (стр. 274).

Совершенная бессмыслица.

Морелли: «Наша душа… испытывает такую бешеную жажду, что она задыхается, чтобы утолить её».

Господин Грюн: «Наша душа… испытывает… такую бешеную жажду, что она удушает, чтобы утолить её» (там же).

Опять совершенная бессмыслица.

Морелли: «Лица, стремящиеся регулировать нравы и диктовать законы» и т. д.

Господин Грюн: «Те, которые выдают себя за лиц, регулирующих правы и диктующих законы» и т. д. (стр. 275).

Все три ошибки, относящиеся к одному только месту у Морелли, разместились у господина Грюна на четырнадцати строках. Там, где он излагает Морелли, встречаются также и основательные плагиаты из Вильгарделя.

Господин Грюн оказывается в состоянии резюмировать все свои мудрые мысли о XVIII веке и революции в следующих словах:

«Сенсуализм, деизм и теизм ринулись все вместе на штурм старого мира. Старый мир рухнул. В то время, когда должен был быть создан новый мир, деизм победил в Учредительном собрании, теизм в Конвенте, чистый же сенсуализм был обезглавлен или принуждён к молчанию» (стр. 263).

Мы видим, как философская манера расправляться с историей при помощи нескольких церковно‑исторических категорий находится у господина Грюна на самом низком уровне – на уровне голой беллетристической фразы и служит лишь арабеской к его плагиатам. Avis aux philosophes!^{392}

Мы опускаем рассуждения господина Грюна о коммунизме. Исторические сведения списаны им из брошюр Кабе. «Путешествие в Икарию» трактуется в соответствии с излюбленной манерой «истинного социализма» (ср. «Burgerbuch» и «Rheinische Jahrbucher»). Господин Грюн доказывает своё знание не только французских, но также и английских дел тем, что называет Кабе «коммунистическим О'Коннелом Франции» (стр. 382) и затем добавляет:

«Он был бы способен отправить меня на виселицу, если бы имел власть и знал, что я думаю и пишу о нём. Эти агитаторы опасны для нашего брата своей ограниченностью» (стр. 383).

Дата добавления: 2015-06-04