К. Маркс и Ф. Энгельс 3 страница. Ниже мы приводим из книг Шеню и Делаода некоторые наиболее характерные места о Коссидьере

Ниже мы приводим из книг Шеню и Делаода некоторые наиболее характерные места о Коссидьере.

Едва назначив Делаода генеральным секретарем префектуры, 24 февраля вечером, Коссидьер заявил ему:

«Мне нужны здесь надежные люди. В административном хозяйстве все как‑нибудь пойдет своим путем; я временно оставил старых чиновников; как только они обучат патриотов, мы от них отделаемся. Это вопрос второстепенный. Речь идет о том, чтобы превратить префектуру в цитадель революции. Проинструктируйте в этом духе наших людей; пусть они все явятся сюда. Если мы будем иметь здесь тысячу крепких товарищей, все будет в наших руках. Ледрю‑Роллен, Флокон, Альбер и я понимаем друг друга, и я надеюсь, что дело пойдет. Надо опрокинуть «National». После этого мы республиканизируем страну, хочет она того или нет».

Сейчас же вслед за этим явился с визитом Гарнье‑Пажес, мэр Парижа, под начальство которого «National» поставила полицию. Он предложил Коссидьеру вместо неприятной должности в префектуре пост коменданта замка Компьен. Коссидьер ответил ему своим тоненьким голоском, который поразительно не соответствует его широким плечам: «Я в Компьен? Это невозможно! Необходимо, чтобы я оставался здесь. У меня внизу несколько сот бравых молодцов, которые славно работают; я еще ожидаю пополнения в двойном количестве. Если у вас в ратуше почувствуется недостаток доброй воли или мужества, то я смогу вам помочь… Ха‑ха, lа revolution fera son petit bonhomme de chemin, il le faudra bien! {революция будет понемножку разворачиваться, это уж обязательно! Ред.} – Революция? Но она уже совершилась! – О, нет, она еще даже не начиналась! – Бедный мэр был совершенно ошеломлен» (Делаод, стр. 72).

Одна из самых веселых сцен, изображенных Шеню, это прием полицейских комиссаров и officiers de paix новым префектом, который был как раз за столом, когда о них было доложено.

«Пусть они подождут, – сказал Коссидьер, – префект работает». Он работал еще добрых полчаса, и только тогда подготовил мизансцену для приема господ комиссаров, которые между тем выстроились вдоль большой лестницы. Коссидьер величественно уселся в свое кресло, с большой саблей на боку. Два монтаньяра в растерзанном виде, со свирепыми физиономиями, с мушкетом у ноги, с трубкой в зубах, охраняли дверь. Два капитана с обнаженными саблями стояли по обе стороны его письменного стола. Кроме того, в зале кучками стояли все главари секций и республиканцы, которые составляли его генеральный штаб. Все были вооружены большими саблями и кавалерийскими пистолетами, карабинами и охотничьими ружьями. Все курили, и облако дыма, наполнявшее зал, делало лица еще более мрачными, придавая этой сцене действительно устрашающий вид. Посредине было оставлено свободное пространство для комиссаров. Все надели головные уборы, и Коссидьер отдал приказ ввести их. Бедняги‑комиссары только об этом и мечтали, так как они подвергались оскорблениям и угрозам со стороны монтаньяров, которые сулили им всевозможные пытки. «Банда негодяев! – ревели монтаньяры, – теперь вы, наконец, в наших руках! Вам не уйти отсюда, вы должны оставить здесь свою шкуру!» – Войдя в кабинет префекта, комиссары решили, что попали из огня да в полымя. Первый из них, переступив порог, казалось, на момент заколебался. Он не знал, идти ли ему вперед или назад, так мрачны были направленные на него взоры всех. Наконец, он решился, сделал шаг вперед и поклонился, еще один шаг и поклонился ниже, еще шаг и поклонился еще ниже. Все входили в зал, низко кланяясь страшному префекту, который холодно и молчаливо принимал эти знаки уважения, опершись рукой на эфес своей сабли. Комиссары с изумлением взирали на это странное зрелище. Некоторые, сбитые с толку от страха и желавшие, без сомнения, выслужиться перед нами, находили эту картину внушительной и величественной. – «Тише!» – приказал один монтаньяр замогильным голосом. Когда все они вошли, Коссидьер, сидевший до тех пор молча и неподвижно, нарушил тишину и заговорил самым грозным голосом:

«Неделю тому назад вы едва ли ожидали увидеть меня здесь на этом месте, окруженного верными друзьями. Итак, теперь они ваши повелители, эти картонные республиканцы, как вы их некогда называли. Вы дрожите перед теми, с кем вы обращались самым недостойным образом. Вы, Вассаль, были самым гнусным и фанатичным приверженцем низвергнутого правительства, самым яростным преследователем республиканцев, а теперь вы попали в руки своих самых непримиримых врагов, потому что никто из присутствующих здесь не избежал ваших преследований. Если бы я послушался справедливых требований, обращенных ко мне, я применил бы репрессии, но я предпочитаю забыть. Возвращайтесь все к своим обязанностям; но если я когда‑либо узнаю, что вы принимаете участие в каких‑нибудь реакционных интригах, я раздавлю вас, как клопов. Идите!»

Комиссары прошли через все стадии страха и довольные тем, что отделались головомойкой префекта, весело удалились. Монтаньяры, ожидавшие их внизу на лестнице, проводили их со страшным гамом до конца улицы Жерюзалем. Едва исчез последний комиссар, как мы разразились громким хохотом. Коссидьер сиял и хохотал больше всех над великолепной шуткой, которую он сыграл со своими комиссарами» (Шеню, стр. 87–90).

После событий 17 марта, в которых Коссидьер принимал большое участие, он сказал Шеню: «Я могу по своему усмотрению поднимать массы в бросать их против буржуазии» (Шеню, стр. 140).

Вообще Коссидьер никогда не шел дальше игры в запугивание своих противников. Наконец, об отношении Коссидьера к монтаньярам Шеню пишет:

«Когда я говорил Коссидьеру об эксцессах, которым предавались его люди, он вздыхал, но у него были связаны руки. Большая часть из них проделала с ним жизненный путь, они делили с ним горе и радость, многие оказывали ему услуги. Если он не мог их сдержать, то это было следствием его собственного прошлого» (стр. 97).

Мы напоминаем нашим читателям, что обе эти книги были написаны во время предвыборной агитации к 10 марта[172]. Какое влияние они оказали, показывают результаты выборов – блестящая победа красных.

Написано в марте – апреле 1850 г.

Напечатано в журнале «Neue Rheinische Zeitung, Politisch‑okonomische Revue» № 4, 1850 г.

Печатается по тексту журнала

Перевод с немецкого

ЭМИЛЬ ДЕ ЖИРАРДЕН. «СОЦИАЛИЗМ И НАЛОГ». ПАРИЖ, 1850^{29}

Существует двоякого рода социализм: «хороший» социализм и «дурной» социализм.

Дурной социализм, это – «война труда против капитала». Ему приписываются все ужасы: уравнительный передел земли, уничтожение семейных уз, организованный грабеж и прочее.

Хороший социализм, это – «гармония между трудом и капиталом». Ему сопутствует уничтожение невежества, искоренение причин, порождающих пауперизм, организация кредита, приумножение собственности, реформа налоговой системы – одним словом, «режим, который больше всего приближается к тому, как человек представляет себе царство божие на земле».

Нужно воспользоваться хорошим социализмом, чтобы удушить дурной.

«Социализм имел рычаг; этим рычагом был бюджет. Но ему не хватало точки опоры, чтобы сдвинуть мир с его оси. Эту точку опоры дала ему революция 24 февраля: это – всеобщее избирательное право».

Источником бюджета являются налоги. Таким образом, воздействие всеобщего избирательного права на бюджет сводится к его воздействию на налоги. Благодаря этому воздействию на налоги осуществляется «хороший» социализм.

«Франция не может платить больше 1200 млн. фр. налогов в год. Что хотите вы предпринять, чтобы сократить расходы до этой суммы?»

«В течение тридцати пяти лет вы трижды записали, в двух хартиях и одной конституции, что все французы должны нести тяжесть государственных расходов пропорционально своему состоянию. В течение тридцати пяти лет это равенство обложения налогами остается ложью…»

Рассмотрим же французскую налоговую систему.

I. Земельный налог. Земельный налог ложится на землевладельцев не пропорционально.

«Если два смежных земельных участка получили одинаковую оценку в кадастре, то оба земельных собственника платят одинаковый налог без различия между мнимым и действительным собственником», т. е. между собственником, обремененным ипотекой, и собственником, свободным от нее.

Далее: земельный налог непропорционален тем налогам, которые ложатся на другие виды собственности. Когда в 1790 г. Национальное собрание его ввело, оно находилось под влиянием школы физиократов, которая рассматривала землю как единственный источник чистого дохода, и поэтому переложило всю тяжесть налогов на землевладельцев. Таким образом, земельный налог покоится на экономической ошибке. При равном распределении налогов на землевладельца пало бы 20 % его дохода, между тем как теперь он платит 53 %.

Наконец, по своему первоначальному назначению земельный налог должен был бы ложиться только на собственника, но не на фермера или арендатора. Вместо этого, по словам г‑на Жирардена, он постоянно ложится на фермера и арендатора.

Здесь экономическую ошибку допускает г‑н Жирарден. Либо фермер является действительным фермером, и в таком случае земельный налог ложится на собственника или на потребителя, но никак не на фермера; или же под видом фермерства он является только работником у собственника, как это имеет место в Ирландии и часто во Франции, и тогда с него всегда будут взыскивать те налоги, которыми облагается собственник, как бы они ни назывались.

II. Личный налог на движимое имущество. Целью этого налога, также введенного в 1790 г. декретом Национального собрания, было непосредственное обложение движимого капитала. Масштабом для определения размеров капитала принята была квартирная плата. В действительности этот налог падает на землевладельца, крестьянина и промышленника, в то время как рантье он почти или совсем не затрагивает. Таким образом, этот налог оказывается полной противоположностью намерениям тех, которые его вводили. Кроме того, миллионер может жить в мансарде с двумя сломанными стульями – это несправедливо и т. д.

III. Налог на окна и двери. Покушение на здоровье народа. Фискальная мера против чистого воздуха и дневного света.

«Почти половина жилых помещений во Франции имеет только дверь и ни одного окна или максимум дверь и окно».

Этот налог был принят 24 вандемьера VII года (14 октября 1799 г.) ввиду крайней нужды в деньгах только как временная чрезвычайная мера, в принципе же он был отвергнут.

IV. Налог на патенты (промысловый налог). Налог не на прибыль, а на занятие определенным промыслом. Наказание за труд. Там, где этот налог должен задеть промышленника, он в большинстве случаев задевает потребителя. Вообще при введении этого налога в 1791 г. речь тоже шла только об удовлетворении временной потребности в деньгах.

V. Регистрационный и гербовый сборы. Droit d'enregistrement[173]был введен во времена Франциска I и вначале не имел фискальной цели (?). В 1790 г. принудительная регистрация контрактов, касающихся собственности, была расширена, а пошлина повышена. Налог установлен таким образом, что с покупки и продажи взимается больше, чем с дарений и наследств. Гербовый сбор есть чисто фискальное изобретение, которое равномерно облагает неравную прибыль.

VI. Налог на напитки. Это соединение всех несправедливостей, тормоз для производства, вызывающий ожесточение, самый дорогой по способам взимания налог (см., впрочем, в третьем номере журнала «1848–1849», «Последствия 13 июня»).

VII. Таможенные пошлины. Хаотическая груда наслоившихся по традиции таможенных ставок, которые противоречат друг другу, лишены смысла и приносят вред промышленности. Например, хлопок‑сырец облагается во Франции пошлиной в 22 фр. 50 сант. со 100 килограммов. Идем дальше.

VIII. Октруа [174]. Не имеет даже такого предлога, как защита национальной отрасли промышленности. Это – таможня внутри страны. Первоначально это был местный налог в пользу бедных, в настоящее же время он падает всей тяжестью главным образом на беднейшие классы и приводит к фальсификации предназначенных для них предметов питания. Он ставит национальной промышленности столько же преград, сколько существует городов.

Вот все, что говорит Жирарден об отдельных налогах. Читатель уже, конечно, заметил, что его критика плоска в такой же мере, в какой она справедлива. Она сводится к трем аргументам:

1) ни один налог никогда не ложится на тот класс, который он должен был бы облагать по замыслу вводивших его, а перекладывается на плечи другого класса;

2) каждый временный налог закрепляется и увековечивается;

3) ни один налог не бывает пропорционален имуществу, не бывает справедливым, равномерным, разумным.

Эти общие экономические возражения против существующих налогов повторяются во всех странах. Но французская налоговая система имеет одно характерное свойство. Подобно тому как англичане являются типичными представителями публичного и частного права, так французы, которые во всех других областях, исходя из общей точки зрения, кодифицировали, упростили и порвали с традицией, в налоговой системе являются подлинно историческим народом. Жирарден по этому поводу говорит:

«Во Франции мы живем под гнетом почти всех фискальных приемов старого порядка. Taille {Талия (прямой налог, падавший главным образом на крестьянство). Ред.}, подушная подать, aides {косвенные налоги. Ред.}, таможенные пошлины, соляной налог, пошлины за контроль, за регистрацию актов, за выдачу копий, табачная монополия, чрезмерные доходы от почтовой службы и торговли порохом, устройство лотереи, общинная или государственная барщина, плата за освобождение от постоев, октруа, речная и дорожная пошлина, чрезвычайные обложения, – все это могло изменить свое название, но все это в действительности продолжает существовать и не стало ни менее тягостным для народа, ни более прибыльным для государственной казны. Наша финансовая система не имеет под собой никакого научного фундамента. Она отражает исключительно средневековые традиции, которые, в свою очередь, являются наследием невежественного и грабительского римского фиска».

Тем не менее наши отцы заявляли уже в Национальном собрании первой революции: «Мы совершили революцию лишь для того, чтобы самим распоряжаться налогами».

Но если это положение могло продолжать существовать при Империи, при Реставрации, при Июльской монархии, то теперь его час пробил:

«Отмена избирательных привилегий необходимо влечет за собой отмену всякого фискального неравенства. Таким образом, нельзя терять ни минуты, надо тотчас же приступить к финансовой реформе, если мы не хотим, чтобы насилие заняло место науки… Налог является почти единственным основанием, на котором покоится наше общество… Мы усиленно ищем вдали и в заоблачной выси социальные и политические реформы: важнейшие содержатся в налогах. Ищите, да обрящете».

Итак, что же мы обретаем?

«Налоги, как мы понимаем, должны служить страховой премией, уплачиваемой имущими, чтобы застраховать себя от всякого риска, который мог бы им помешать в их владении и пользовании… Эта премия должна быть пропорциональной и совершенно точной. Всякий налог, который не является ни гарантией от риска, ни ценой за товар, ни эквивалентом за услугу, должен быть отменен; мы допускаем только два исключения: налог на заграничные товары (douane) и налог на смерть (enregistrement)… Таким образом, вместо плательщика налогов выступает застрахованный…

Всякий, кто заинтересован в том, чтобы платить, платит, и притом только соответственно своему интересу… Мы идем еще дальше и говорим: всякий налог осужден уж тем, что он носит название налога, обложения. Все налоги должны быть отменены, так как отличительным признаком налога является его принудительность, страхование же добровольно по своему характеру».

Не следует смешивать эту страховую премию с подоходным налогом, она скорее является налогом на капитал, ибо страховая премия гарантирует не доход, а все имущество в целом. Государство поступает так же, как страховые компании, которые при страховке интересуются стоимостью имущества, а не тем, сколько оно приносит дохода.

«Актив национального богатства Франции оценивается в 134 млрд., из которого надо вычесть пассив в 28 миллиардов. Если расходный бюджет сократится до 1200 млн., то достаточно будет взимать с капитала 1 % ежегодно, чтобы довести государство до уровня колоссальной компании взаимного страхования».

И с этого момента – «нет больше революций».

«На место слова власть становится слово солидарность; общий интерес становится связующим элементом для членов общества».

Г‑н Жирарден не удовлетворяется этим общим предложением, но дает нам одновременно и схему страхового полиса или записи, которую каждый гражданин должен получить от государства.

Каждый год тот, кто выполняет функции прежнего сборщика налогов, дает застрахованному полис, состоящий «из четырех страниц величиною с паспорт». На первой странице находится имя застрахованного и его порядковый номер, вместе с сеткой для отметки взносов; на второй странице находятся точные сведения о личности застрахованного и его семье и заверенная по всем правилам подробная оценка всего его имущества, данная им самим; на третьей странице – государственный бюджет вместе с общим балансом Франции; на четвертой странице – различные более или менее полезные статистические сведения. Этот полис служит паспортом, удостоверением избирателю для участия в выборах, расчетной книжкой странствующего рабочего и т. д. Регистры этих полисов в свою очередь служат государству для составления четырех больших книг: большой книги населения, большой книги собственности, большой книги государственного долга и большой книги ипотечного долга, которые вместе содержат полную статистику всех источников доходов Франции.

Налог, таким образом, является скорее страховой премией, которую застрахованный платит, чтобы быть допущенным к пользованию следующими преимуществами: 1) правом на защиту со стороны общества, на бесплатное судопроизводство, на бесплатное отправление религиозных культов, на бесплатное обучение, возможность получения кредита под залог и пенсии от сберегательной кассы; 2) освобождением от военной службы в мирное время; 3) ограждением от нищеты; 4) возмещением убытков от пожара, наводнения, градобития, падежа скота, кораблекрушения.

Следует еще заметить, что г‑н Жирарден хочет покрыть суммы, которые государство должно выплачивать застрахованным в возмещение убытков, за счет различных денежных штрафов и т. д., за счет доходов от национальных имуществ и сохраняемых регистрационных и таможенных платежей, а также за счет государственных монополий.

Налоговая реформа, это – конек всех радикальных буржуа, это – специфический элемент всех буржуазно‑экономических реформ. Начиная с первых мещан средневековья и кончая современными английскими фритредерами, вся борьба вертится вокруг налогов.

Налоговая реформа имеет целью либо отмену старых, унаследованных по традиции налогов, мешающих развитию промышленности, и удешевление государственного управления, либо более равномерное распределение налогов. Буржуа тем настойчивее гонится за химерическим идеалом равного распределения налогов, чем более этот идеал на практике ускользает из его рук.

Отношения распределения, непосредственно покоящиеся на буржуазном производстве, – отношения между заработной платой и прибылью, прибылью и процентом, земельной рентой и прибылью, – могут быть изменены налогом в лучшем случае только во второстепенных пунктах, но никак не могут быть им поколеблены в своей основе. Все исследования и споры о налогах предполагают вечное существование этих буржуазных отношений. Даже уничтожение налогов могло бы только ускорить развитие буржуазной собственности и заложенных в ней противоречий.

Налоги могут ставить одни классы в привилегированное положение и особенно тяжело ложиться на плечи других классов, как это мы наблюдаем, например, при господстве финансовой аристократии. Они разоряют только стоящие между буржуазией и пролетариатом средние слои общества, положение которых не позволяет им свалить налоговое бремя на какой‑нибудь другой класс.

С каждым новым налогом пролетариат оттесняется на ступеньку ниже; отмена же какого‑нибудь старого налога повышает не заработную плату, а прибыль. Во время революции можно, увеличив до огромных размеров налог, использовать его как форму нападения на частную собственность, но и тогда он либо должен толкать дальше к новым революционным мероприятиям, либо в конце концов приведет к восстановлению старых буржуазных отношений.

Уменьшение налогов, их более справедливое распределение и т. д. – такова банальная буржуазная реформа. Отмена налогов – таков буржуазный социализм. Этот буржуазный социализм обращается главным образом к промышленным и торговым средним слоям и к крестьянам. Крупная буржуазия, которая уже теперь живет в своем наилучшем из миров, презирает, разумеется, утопию лучшего мира.

Г‑н Жирарден отменяет налоги, превратив их в страховую премию. Члены общества путем выплаты определенного процента взаимно страхуют друг другу, свое имущество от пожара, засухи, градобития, банкротства – словом, от всевозможного риска, которые в наше время мешают буржуазии спокойно наслаждаться жизнью. Ежегодные взносы устанавливаются но только всеми страхующимися, но и определяются каждым отдельным индивидом, который сам оценивает свое имущество. Благодаря этому исчезают торговые и земледельческие кризисы, массовые потери и банкротства, все колебания и перемены в буржуазном существовании, принявшие эпидемический характер со времени зарождения современной промышленности, – исчезает вся поэтическая сторона буржуазного общества. Осуществляется всеобщая уверенность и всеобщее страхование {Игра слов: «Sicherheit» – «уверенность», «Versicherung» – «страхование». Ред.}. Гражданин получает от государства письменную гарантию в том, что он ни при каких обстоятельствах не может разориться. Все теневые стороны существующего строя устранены, все его светлые стороны сохраняются в полном блеске – одним словом, осуществлен порядок, «больше всего приближающийся к тому, как буржуа представляет себе царство божие на земле». Вместо власти – солидарность, вместо принуждения – свобода, вместо государства – административная комиссия, и вот найдено колумбово яйцо: математически точный взнос каждого «страхуемого» соответственно его имуществу. Каждый «страхуемый» носит в себе целое конституционное государство, законченную двухпалатную систему. Опасение, как бы не переплатить государству – буржуазная оппозиция в палате депутатов – побуждает гражданина давать слишком низкую оценку своего имущества. Интерес к сохранению своего достояния – консервативный элемент палаты пэров – склоняет его к тому, чтобы давать слишком высокую оценку его. Из конституционной игры этих противоположных направлений вытекает с необходимостью истинное равновесие властей, точное и правильное указание имущественного положения, настоящая пропорциональность взносов.

Некий римлянин желал иметь дом из стекла, так чтобы каждый из его поступков был открыт взорам всех окружающих. Буржуа желает, чтобы не его дом, а дом его соседа был из стекла. И это желание также исполняется. Например, какой‑нибудь гражданин желает получить от меня аванс или же войти со мной в компанию. Я прошу его предъявить свой полис и нахожу в нем полную и подробную исповедь о всех его гражданских отношениях, гарантированную его правильно понятым интересом и скрепленную подписью административного совета страхового общества. Ко мне стучится нищий и просит милостыню. Предъявите полис! Гражданин должен быть уверен, что дает свою милостыню кому следует. Нанимается прислуга, ее вводят в дом и при этом полагаются на удачу; а теперь – предъявите полис!

«Как много заключается браков, в которых ни та, ни другая сторона не знает в точности, что думать о реальности приданого и не имеют ли место взаимно преувеличенные ожидания».

Предъявите полис! Обмен взаимными излияниями прекрасных душ будет в грядущем ограничиваться взаимным обменом полисами. Так исчезает обман, составляющий в настоящее время сладость и муку жизни, и осуществляется царство правды в подлинном смысле слова. Более того.

«При современных порядках суды обходятся государству в 7¹/₂ миллионов, при осуществлении же нашей системы правонарушения будут для него статьей дохода, а не расхода, ибо все они превращаются в штрафы и в вознаграждение за убытки».

Какая великолепная идея!

В этом лучшем из миров все приносит прибыль: преступления исчезают, а правонарушения приносят доход {Игра слов: «vergehen» – «исчезать», «Vergehen» – «правонарушение». Ред.}. Наконец, так как при этой системе собственность обеспечена от всякого риска, а государство существует только как общество всеобщего страхования всех интересов, то рабочие постоянно обеспечены работой. «Нет больше революций!»

Коль это честным гражданам не впрок,

То кто и чем им угодить бы мог?

Буржуазное государство – не что иное, как общество взаимного страхования буржуазного класса против отдельных своих членов, как и против эксплуатируемого класса, страхования, которое неизбежно становится все дороже и кажется все более самостоятельным по отношению к буржуазному обществу в силу того, что держать в подчинении эксплуатируемый класс становится все труднее. Изменение названия ничуть не изменяет условий этого страхования. Кажущуюся самостоятельность, которую г‑н Жирарден приписывает на минуту отдельным индивидам по отношению к страховому обществу, он сам же вынужден немедленно снова отвергнуть. Кто оценит слишком низко свое состояние, тот за это поплатится: страховая касса покупает у него его имущество за указанную им цену и обещанием наград даже толкает на путь доносов. Более того: кто предпочтет не страховать своего состояния, окажется стоящим вне общества и будет объявлен вне закона. Общество не может, разумеется, потерпеть того, чтобы внутри него образовалась категория людей, восстающих против условий его существования. Принуждение, власть, бюрократическое вмешательство в дела – т. е. именно то, что Жирарден хочет устранить, – снова появляются в обществе. Если он и отвлекся на мгновение от условий буржуазного общества, то лишь для того, чтобы вернуться к ним окольным путем.

За отменой налогов скрывается отмена государства. Отмена государства имеет у коммунистов только тот смысл, что она является необходимым результатом отмены классов, вместе с которыми отпадает сама собой потребность в организованной силе одного класса для удержания в подчинении других классов. В буржуазных странах отмена государства означает низведение государственной власти до уровня ее в Северной Америке. Здесь классовые противоречия не получили еще полного развития; классовые столкновения затушевываются всякий раз благодаря отливу избыточного пролетарского населения на Запад; вмешательство государственной власти, сведенное к минимуму на Востоке, на Западе вовсе отсутствует. В феодальных странах отмена государства означает отмену феодализма и установление обыкновенного буржуазного государства. В Германии за лозунгом отмены государства скрывается либо трусливое бегство от непосредственно происходящей борьбы, либо шарлатанское раздувание буржуазной свободы вплоть до абсолютной независимости и самостоятельности отдельного индивидуума, либо, наконец, равнодушие буржуа ко всякой форме государства, лишь бы она не задерживала развитие буржуазных интересов. И если эта отмена государства «в высшем смысле» проповедуется в столь нелепой форме, в этом, конечно, берлинские Штирнеры и Фаухеры неповинны. La plus belle fille de France ne peut donner que ce qu'elle a {Самая красивая девушка Франции может дать только то, что у нее есть. Ред.}.

Таким образом, от страхового общества г‑на Жирардена остается только налог на капитал в отличие от налога на доход и взамен всех прочих налогов. Капитал у г‑на Жирардена не ограничивается только вложенным в производство капиталом, он охватывает также все движимое и недвижимое имущество. Этот налог на капитал он всячески расхваливает:

«Это – колумбово яйцо, это – пирамида, стоящая на своем основании, а не на вершине, это – поток, который сам прокладывает себе русло, это – революция без революционеров, прогресс без регресса, движение без толчка, это, наконец, – простая идея и истинный закон».

Из всех шарлатанских реклам, сочиненных когда‑либо г‑ном Жирарденом, – а, как известно, имя им легион, – этот проспект налога на капитал является, несомненно, шедевром.

Впрочем, налог на капитал, в качестве единственного налога, обладает своими преимуществами. Все экономисты, в частности Рикардо, доказывали выгоды единого налога. Налог на капитал, в качестве единого налога, уничтожает одним ударом весь сложный и дорогостоящий аппарат налогового управления, меньше всего вторгается в нормальный ход производства, обращения и потребления и в отличие от всех других налогов распространяется и на капитал, вложенный в предметы роскоши.

Но у г‑на Жирардена налог на капитал не ограничивается этим; он имеет еще совершенно особенное благотворное действие.

Капиталы одинаковой величины должны платить государству одинаковые налоги, независимо от того, приносят ли они 6 %, 3 % дохода или вовсе не приносят никакого дохода. Следствием этого будет то, что незанятые капиталы будут пущены в оборот и таким образом увеличится масса производительных капиталов, а занятые уже капиталы станут работать еще интенсивнее, чтобы больше производить. Результатом того и Другого будет падение прибыли и уровня процента. Г‑н Жирарден, наоборот, утверждает, что в этом случае прибыль и процент поднимутся – настоящее экономическое чудо! Превращение непроизводительных капиталов в производительные и рост производительности капиталов вообще ускорили и усилили ход развития промышленных кризисов и привели к понижению прибыли и уровня процентной ставки. Налог на капитал может лишь ускорить этот процесс, обострить кризисы и, таким образом, усилить рост революционных элементов. «Нет больше революций!»

Дата добавления: 2015-06-04