С высоты пятидесятого этажа 2 страница

За каких-нибудь полторы минуты Шерман, воодушевленный мощным рабочим гулом, сумел с успехом распалить в себе праведный гнев против той, из-за которой чувствовал себя виноватым.

Он поднял телефонную трубку, готовый с головой погрузиться в работу над «Жискаром», самым успешным начинанием в его молодой трудовой жизни, как вдруг краешком глаза заметил нечто немыслимое. Его праведный взор углядел на фоне извивающихся теней рук и торсов — преступление. Аргуэльо читал газету!

Фердинанд Аргуэльсо аргентинец лет двадцати пяти, работает в «Пирс-и-Пирсе» младшим оператором по размещению ценных бумаг. Сейчас он сидит, непринужденно откинувшись на спинку стула, и читает газету. Шерману даже видно со своего места, что это «Бюллетень скачек»! Парень и сам живая карикатура на южноамериканского жуира. Стройный, красивое лицо, черные волнистые волосы лоснятся. А через спину крестом — красные муаровые подтяжки. Это надо же! Муаровые подтяжки! Отдел операций с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса», он вроде боевой эскадрильи. Может быть, молодой латиноамериканец этого и не понимает, но для Шермана тут все ясно. У него нет официального звания специалиста номер один. Но морально он занимает пост довольно высокий, на нем лежит ответственность. Либо ты способен делать дело и готов посвятить ему себя на все сто процентов — либо тебе тут не место. Восемьдесят служащих отдела получают гарантированный минимум жалованья — 120000 в год, это своего рода страхующая сетка. Такая сумма здесь считается смехотворно маленькой. Остальную часть их доходов составляют комиссионные и доля участия в прибылях. 65% дохода, получаемого отделом, забирает фирма. Но 35% делятся между восьмьюдесятью сотрудниками. Все за одного и один за всех, тебе же лучше. Естественно поэтому, что праздность не допускается. Никаких бездельников, лоботрясов, тунеядцев! Утром явился — и прямо к себе за стол, к своему телефону и компьютеру. Здесь не начинают рабочий день с болтовни за чашечкой кофе, с просмотра «Уолл-стрит джорнэл» или финансового раздела «Нью-Йорк таймс». А «Бюллетеня скачек» и подавно. Хватай сразу телефонную трубку и начинай делать деньги! Если выходишь из здания, пусть даже идешь куда-то поесть в обеденный перерыв, ты должен сообщить помощнику, которые здесь, по сути, являются секретарями, где именно ты будешь, и оставить номер телефона, чтобы с тобой могли немедленно связаться, если вдруг поступит новая партия ценных бумаг (и надо их срочно продать). Коль скоро ты едешь обедать в городе, лучше пусть эта поездка будет тоже в интересах дела, для обсуждения за столом каких-нибудь вопросов, интересующих фирму. А нет, так сиди тут, при телефоне, и тебе принесут ланч из кулинарии, как и всем остальным членам эскадрильи.

Шерман подошел к Аргуэльо и встал прямо перед ним.

— Что ты делаешь, Ферди?

Когда Аргуэльо поднял голову, Шерман сразу понял, что он отлично знает, о чем его спрашивают, и сознает свою не правоту. Но в чем эти аргентинские аристократы превосходят всех, так это в наглости, Аргуэльо посмотрел на него как ни в чем не бывало и ответил разве что чуть громче, чем следовало:

— Читаю «Бюллетень скачек».

— Зачем?

— Зачем? Да вот сегодня бегут четыре наши лошади. В «Лафайете». Это ипподром на окраине Чикаго.

И снова сунул нос в газету.

Тут все дело было в слове «наши». «Наши» означало, что ты находишься в высочайшем присутствии отпрыска дома Аргуэльо, которому принадлежат пампасы. И мало того, эта гнида еще носит красные муаровые подтяжки,

— Слушай… лошадник, — проговорил Шерман. — Изволь убрать газету.

ТОТ С ВЫЗОВОМ:

— Что ты сказал?

— Что слышал. Я сказал, убери, к хреновой матери, газету!

Это должно было прозвучать спокойно и твердо, но из души выплеснулось все зло — и на Джуди, и на Полларда Браунинга, и на швейцара, и на хулигана, который мог напасть на него за темным углом.

Аргентинец онемел.

— Если я еще раз увижу тебя здесь с «Бюллетенем скачек», то и дуй на окраину Чикаго зашибать монету! Сиди себе под трибуной и заполняй «перфекты». Здесь «Пирс-и-Пирс», а не тотализатор.

Аргуэльо побагровел от ярости. Остолбенел. И только устремил на Шермана пламенный ненавидящий взор. Шерман, исполненный праведного гнева, повернулся и отошел, но успел, к своему удовлетворению, заметить, как молодой человек медленно складывает газету.

Праведный гнев! Шерман ликовал. На них смотрели. И прекрасно! Праздность — грех не против самого себя и Господа Бога, а против Маммоны и «Пирс-и-Пирса». Раз некому, кроме него, поставить на место этого мулатистого молодчика… Но он тут же раскаялся, что обозвал его мулатистым молодчиком, пусть даже и мысленно. Он считал себя представителем новой эры, человеком новой породы, исповедующим уолл-стритовское равноправие, Властителем Вселенной, который уважает только одно: хорошую работу. Уолл-стрит, «Пирс-и-Пирс» не означают уже больше обязательно добропорядочного протестантского происхождения. Среди банкиров, занимающихся ценными бумагами, сколько угодно евреев. Сам Лопвитц — еврей. И сколько угодно ирландцев, греков, славян. Что в числе восьмидесяти служащих отдела нет ни одного негра и ни одной женщины, Шермана нисколько не смущало. Какое это имеет значение? Как правильно говорит Лопвитц, Отдел реализации ценных бумаг в «Пирс-и-Пирсе» — не место для символических жестов.

— Привет, Шерман.

Шерман проходил мимо стола, за которым работает Роли Торп. Роли совершенно лыс, только сзади — жиденькая бахрома волос, и однако же выглядит довольно моложаво. Всегда носит рубашки с воротничками на пуговицах. И воротнички лежат как влитые, не коробятся.

— Что там у вас было? — спросил Роли.

— Представляешь? — ответил Шерман. — Сидел, гад, над «Бюллетенем скачек» и ставки изучал.

Почему-то захотелось немного сгустить краски. Роли рассмеялся.

— Что ты хочешь? Молодой парень. Осточертели небось электронные бублики.

— Какие еще бублики?

Роли поднял телефонную трубку и показал на микрофон.

— Видал? Чем не бублик?

Действительно, похоже на бублик с несколькими маленькими дырками вместо одной большой.

— Это мне сегодня в голову пришло, — сказал Роли. — Я весь день напролет разговариваю с электронными бубликами. Сейчас только кончил переговоры с одним парнем из Дрексела. Продал ему полтора миллиона облигаций Джошуа Три. — На Уолл-стрит говорят не «облигации на полтора миллиона долларов», а «полтора миллиона облигаций». — Это какая-то вшивая контора в Аризоне. Парня зовут Эрл. Я даже фамилии не знаю. За последние два года я заключил с ним добрых две дюжины сделок, не меньше, на пятьдесят, а то и на шестьдесят миллионов облигаций, но я даже не знаю его фамилии и никогда его в глаза не видел и не увижу. Так, просто электронный бублик.

Шерман ничего забавного в этом не нашел. Просто попытка поставить под сомнение его победу над нерадивым аргентинцем. Циничное отрицание его моральной правоты. Роли, конечно, веселый малый, но после развода сильно переменился. Возможно, что и он тоже теперь уже не такой ценный член эскадрильи.

— М-да, — промычал Шерман и вполрта улыбнулся старому другу. — Ну, пойду. Надо и мне позвонить одному бублику.

У себя за столом Шерман сразу же погрузился в работу. Внимательно пригляделся к рядам зеленых значков, бегущих по дисплею. Поднял телефонную трубку. Французский золотой заем… Очень своеобразная, многообещающая ситуация. Наткнулся он на нее случайно, один приятель походя упомянул как-то вечером «У Генри».

Еще в блаженном 1973 году, в преддверии резкого скачка цен, французское правительство выпустило заем, получивший название «Жискар» по имени французского президента Жискар д'Эстена, на номинальную сумму в шесть с половиной миллиардов долларов. У «Жискара» была одна интересная особенность: он имел золотое обеспечение. Так что когда цены на золото падали или поднимались, вместе с ними колебались и цены облигаций «Жискара». С тех пор цены на золото и на французский франк неоднократно проделывали такие головокружительные скачки, что американские инвесторы давно утратили к «Жискару» всякий интерес. Но в последние годы цены на золото твердо держались в районе 400 долларов, и при ближайшем рассмотрении Шерман обнаружил, что американский покупатель облигаций «Жискара» может рассчитывать на процент прибыли, в два или три раза более высокий, чем по любым государственным займам США, да плюс еще 30% по истечении заемного срока. Просто Спящая Красавица! Единственная опасность — это возможное падение франка. Но против него Шерман застраховался, приготовившись в случае нужды выбросить на рынок франки без покрытия.

Вот только сложновато все это выглядит, на поверхностный взгляд. Понять и оценить ситуацию могут только крупные и опытные инвесторы. Крупные и опытные и полностью доверяющие ему, Шерману. Какой-нибудь брокер-новичок без имени никого не соблазнит вложить миллионы в заем «Жискар». Для этого надо иметь репутацию. Надо быть одаренным человеком! — гением! — Властителем Вселенной! — как Шерман Мак-Кой, первый специалист по размещению ценных бумаг в фирме «Пирс-и-Пирс». Он убедил Джина Лопвитца выделить 600 миллионов из денег фирмы на покупку «Жискара». И осторожно, исподволь, пользуясь услугами подставных брокеров, чтобы не почувствовали могучую руку «Пирс-и-Пирса», скупил облигации у всевозможных европейских держателей займа. Теперь для Властителя Вселенной настал главный экзамен. На такие никому не ведомые бумаги в биржевом мире найдется всего дай бог дюжина потенциальных покупателей. С пятью из них Шерман уже завел переговоры. Это два кредитных банка «Трейдерс траст компани» (в обиходе — «Трейдерс т.») и «Метроленд»; два финансовых учреждения; и один из его самых надежных частных клиентов Оскар Сьюдер из Кливленда, который дал понять, что готов купить 10 миллионов. Но, конечно, самым крупным покупщиком должен стать «Трейдерс т.», там выразили намерение приобрести половину всего пакета, 300 миллионов. Сделка принесет «Пирс-и-Пирсу» законный 1% комиссионных, то есть 6 миллионов, за идею и за риск своим капиталом. Доля Шермана, включая комиссию, премии, участие в прибыли и оплату услуг по перепродаже, должна составить примерно 1 миллион 750 тысяч. Эти деньги он намерен употребить на погашение своего личного кошмарного долга в 1 миллион 800 тысяч, взятых на покупку квартиры.

Поэтому сейчас первым на очереди — звонок Бернару Леви, французу, который занимается этой сделкой со стороны «Трейдерс т.», — спокойный, дружеский звонок самого «производительного» специалиста по размещению ценных бумаг (Властителя Вселенной), чтобы напомнить, что хотя накануне вечером и сегодня с утра произошло падение золота и франка (на европейских биржах), это ровным счетом ничего не означает, все в полном порядке и беспокоиться не о чем. Правда, Шерман действительно видел Бернара Леви всего один раз, на презентации, а с тех пор они поддерживали связь исключительно по телефону… но электронный бублик? Цинизм — это заносчивость труса. Главный недостаток Роли Торпа. Роли исчерпал все свои возможности, без цинизма. Но если человек поднял лапки кверху, не справившись со своей женой, прискорбно, конечно, но это его проблема.

Шерман набрал номер и ждал, когда абонент ответит, а вокруг него с неослабевающей силой бушевали бури алчности. Через один стол впереди долговязый йейльский выпускник 77 года орал, выпучив глаза:

— Тридцать одну облигацию январских восемьдесят восьмого…

Из-за стола за спиной:

— Мне не хватает семидесяти миллионов десятилетних!

Откуда-то, непонятно откуда:

— Ну, они теперь будут покупать и покупать, чтоб им!

— Беру!

— …долгосрочные по сто двадцать пять…

— …заказ на миллион четырехлетних из «Мидленда».

— Какая там сволочь тень наводит с гарантированным выпуском?

— Говорю же, я беру!

— Предлагают восемьдесят с половиной…

— …покупаю с надбавкой в шесть пунктов!

— …добавь две с половиной базисных…

— И не думай! Пустой номер.

В десять часов Шерман, Роли и еще пятеро собрались на совещание в конференц-зале при кабинете Юджина Лопвитца. Предстояло выработать стратегию «Пирс-и-Пирса» в главном событии дня на рынке ценных бумаг — аукционе 10 миллиардов облигаций федерального казначейства, выпускаемых сроком на 20 лет. О том, какое значение для фирмы имело размещение ценных бумаг, свидетельствовало то обстоятельство, что кабинет Лопвитца открывался прямо в операционный зал этого отдела.

В конференц-зале не было обычного стола посредине. И вообще он скорее походил на гостиную в английском отеле для обслуживания американцев, где в пять часов сервируют чай. Всюду понаставлены всякие старомодные столики и шкафчики, такие древние, хрупкие и полированные, кажется, щелкни пальцем по доске — и рассыпятся. И в то же время за широким, во всю стену, окном открывался грандиозный вид на Гудзон и заброшенные доки у джерсийского берега.

Шерман уселся в кресло времен Георга II. Рядом в старинном кресле со спинкой в виде щита — Роли Торп. Остальные подлинно — или поддельно — старинные стулья и кресла с придвинутыми шератоновскими или чиппендейловскими столиками заняли: главный посредник по правительственным операциям Джордж Коннор, на два года моложе Шермана, его заместитель Вик Скейзи, которому вообще всего двадцать восемь, главный рыночный аналитик Пол Файфер и Арнольд Парч, исполнительный вице-президент и правая рука Лопвитца.

Все сидят на антикварной мебели и не спускают глаз с пластмассовой коробки — телефона на старинном комоде с выгнутыми дверцами. Комод работы братьев Адам, изготовлен 220 лет назад и относится к тому периоду, когда они любили украшать плоскости своих изделий картинками и цветными бордюрами. У этого на средней дверце изображение греческой девы в овале, дева сидит у входа в грот, а на заднем плане курчавая древесная листва уходит, темнея, в сумеречную даль. Вещь стоила баснословных денег. Пластмассовая коробка, которая стоит на ней, размерами с прикроватный радиоприемник с часами. Но все смотрят на нее и ждут, когда раздастся голос Джина Лопвитца. Лопвитц в Лондоне, там сейчас 16 часов. Он будет проводить конференцию по телефону.

Из аппарата послышалось невнятное гудение. Не то человек что-то бормочет, не то самолет пролетел. Арнольд Парч встал с кресла, приблизился к адамовскому комоду и, глядя в пластмассовое жерло, спросил:

— Джин, слышишь меня хорошо?

И посмотрел вопросительно, выжидательно на коричневую коробку, словно она и есть Джин Лопвитц, только заколдованный, как в сказках бывают принцы, заколдованные в лягушек. Пластмассовая «лягушка» сначала ничего не ответила. И вдруг произнесла:

— Да, я тебя отлично слышу, Арни. Тут сейчас крик был большой. — Голос Лопвитца звучал словно из водосточной трубы, но вполне разборчиво.

— Ты где находишься, Джин?

— На крикетном матче, — и менее внятно, в сторону:

— Эй, как, вы говорили, у вас это место называется? — По-видимому, его окружали какие-то люди. — А, да. Тоттнем-парк. Сижу вроде как на такой террасе.

— А кто играет? — спросил Парч с улыбкой, которая должна была показать пластмассовой «лягушке», что вопрос этот задан в шутку.

— К черту подробности, Арни. Откуда мне знать? Какие-то очень приличные молодые джентльмены в толстых свитерах и белых фланелевых брюках, вот все, что я могу сказать.

В конференц-зале этот остроумный ответ встретили одобрительным смехом, у Шермана губы тоже сами собой слегка растянулись в обязательную усмешку. Он посмотрел вокруг. Все ухмылялись, посмеивались, обращаясь к пластмассовой коробке, один Роли картинно закатил глаза к потолку. А потом наклонился к Шерману и громким шепотом сказал:

— Смотри, как эти болваны скалятся, верно, думают, что коробочка-то с глазами.

Шерман не нашел в этом ничего остроумного, поскольку и сам скалился вместе с остальными. Как бы преданный заместитель Лопвитца Парч не подумал, будто он с Роли заодно и тоже потешается над главным.

— Итак, мы здесь все в сборе, Джин, — сказал коробке Парч. — И сейчас я попрошу Джорджа доложить тебе, как обстоит дело с аукционом на текущий момент.

Он кивнул Джорджу Коннору, отошел и сел на свое прежнее место, а Коннор поднялся с кресла, приблизился к адамовскому комоду, устремил взгляд на коричневую коробку и произнес:

— Джин? Говорит Джордж.

— Да-да, здорово, Джордж, — отозвалась пластмассовая «лягушка». — Валяй, я слушаю.

— Докладываю ситуацию, Джин. — Коннор вытянулся перед антикварным комодом, не в силах отвести взор от коробки. — Положение благоприятное. Старые двадцатилетние идут по 8 процентов. Посредники заявляют, что новые пойдут по 8,05, но наше мнение: они хитрят. Мы считаем, что реализуем их по 8. Мое предложение: будем повышать от 8,01; 8,02; 8,03, предельно — 8,04. Я иду на 60 процентов от всего выпуска. — Что в переводе означало: он готов купить 6 миллиардов облигаций из предлагаемого на аукцион 10-миллиардного займа с ожиданием прибыли в 2/32, то есть 6,25 цента на каждую сотню долларов. Это называлось — «два пункта».

Шерман не удержался и опять посмотрел на Роли. У того на лице застыла язвительная полуулыбка, взгляд направлен на несколько градусов правее адамовского комода в направлении верфей Хобокена за окном. Своим видом Роли оказывал на Шермана действие, как выплеснутый в лицо стакан холодной воды. Шерман еще больше разозлился. Понятно, что Роли сейчас думает: мол, этот нахальный выскочка Лопвитц сидит на трибуне английского крикет-клуба и одновременно проводит в Нью-Йорке совещание на тему, следует ли фирме выложить два, или четыре, или даже шесть миллиардов на покупку облигаций государственного займа, который будет выпущен через три часа. Конечно, это игра на публику, и весь крикет-клуб почтительно внимает тому, как его решающее слово взмывает в эмпиреи, к спутнику связи, и оттуда, отраженное, падает на Уолл-стрит. Ну и что? Насмешничать легко. Но ведь Лопвитц действительно настоящий Властитель Вселенной. Ему сейчас сорок пять. Дай бог того же и Шерману через шесть лет. Стоять одной ногой по ту сторону Атлантики, другой — по эту… и ворочать миллиардами! А Роли пускай кривит нос… и впадает в ничтожество… Только подумать, сколько Лопвитц уже огреб, сколько он зашибает каждый год в одном «Пирс-и-Пирсе»… По меньшей мере, 25 миллионов! И какими благами пользуется в жизни! Тут Шерман, в первую голову, имеет в виду молодую жену Лопвитца, Белоснежку, как прозвал ее Роли. Волосы черные как вороново крыло, губы красные как кровь и кожа белая как снег… У Лопвитца она — четвертая жена, француженка, кажется, даже какая-то графиня, лет двадцати пяти самое большее, и говорит, как Катрин Денёв в рекламном клипе про пенное мыло для ванны. Да, это женщина… Шерман познакомился с ней на приеме у Питерсонов. Убеждая его в чем-то, она положила ладонь ему на локоть — и не отняла, а надавила и заглянула прямо в глаза, близко-близко придвинув лицо! Игривое молодое животное. Лопвитц получил, что хотел. Хотел иметь женой игривое молодое животное с губами красными как кровь и кожей белой как снег — и имеет. Что сталось с тремя предыдущими супругами Юджина Лопвитца, никто ему не рассказывал. Когда достигаешь таких высот, как Лопвитц, это уже не важно.

— Да, пожалуй, мысль неплоха, Джордж, — произнесла пластмассовая «лягушка-квакушка». — А что скажет Шерман? Шерман, ты меня слышишь?

— Привет, Джин, — откликнулся Шерман, вставая с кресла в стиле Георга II. Обращенный к пластмассовой коробке, его голос, даже на его собственный слух, прозвучал странновато. Не отваживаясь взглянуть на Роли, он приблизился к адамовскому комоду и подобострастно воззрился на аппарат.

— Джин, все мои клиенты называют 8,05. У меня такое чувство, что они на нашей стороне. Рынок в нашу пользу. Можно предлагать процент выше заказчика.

— О'кей, — сказала «лягушка». — Только смотрите не превысьте лимит торгово-операционных расходов. А то как бы еще Саломон или кто другой не вылез без прикрытия.

Шерман про себя подивился лягушачьей мудрости.

Из телефона донесся придушенный рев. Затем голос Лопвитца пояснил:

— Тут сейчас один как заедет по мячу!.. Но у них мяч какой-то непрыгучий. Ну, это так не объяснишь, надо видеть, — неопределенно заключил шеф. — Да, так вот, Джордж, Джордж, ты меня слышишь?

Коннор встрепенулся, вскочил с кресла, торопливо пробрался к адамовскому комоду.

— Да, я тебя слышу, Джин.

— Я хотел сказать, если вас тянет сегодня хватануть побольше, валяйте. Мне кажется, дело верное.

И все. Решение принято.

За сорок пять секунд до закрытия аукциона, а оно было назначено на час пополудни, Джордж Коннор, сидя в операционном зале, продиктовал по телефону представителю «Пирс-и-Пирса» в здании Федерального казначейства, где физически происходил аукцион, окончательные повышенные предложения. За каждые сто долларов облигаций по номиналу покупщик предлагал 99,62643 доллара. В час с секундами пополудни «Пирс-и-Пирс», как и было задумано, стал владельцем двадцатилетнего казначейского займа на номинальную сумму в 6 миллиардов. В распоряжении отдела реализации ценных бумаг оставалось четыре часа на то, чтобы создать благоприятный рынок сбыта. Атаку возглавил Вик Скейзи за своим рабочим столом в операционном зале, продавая облигации брокерским фирмам по телефону. Шерман и Роли продавали облигации страховым компаниям и сберегательным банкам — тоже по телефону. К двум часам слитный рев в операционном зале с ценными бумагами, порожденный больше страхом, чем алчностью, приобрел небывалую мощь. Каждый оператор орал благим матом, и проливал реки пота, и бранился черными словами, и вгрызался в свой электронный бублик.

К пяти часам было продано 40% — 2,4 миллиарда от 6 миллиардов приобретенного номинала по средней цене 99,75062 доллара за 100 долларов облигаций, то есть с доходом не в два, а в четыре пункта. Четыре пункта — это означало 12,5 цента с каждой сотни. Четыре пункта! Для того, кто в конечном итоге приобретет облигации, будь то отдельный человек, корпорация или учреждение, эта стотысячная дробь была неощутима. Но четыре пункта для «Пирс-и-Пирса» составляли почти три миллиона чистого дохода за половину рабочего дня. И это еще не конец. Рынок держался и проявлял тенденцию к росту. За предстоящую неделю, реализуя оставшиеся 3,6 миллиарда облигаций, они вполне могут получить еще от 5 до 10 миллионов долларов дохода. Вот что такое четыре пункта!

К пяти часам Шерман парил в адреналиновой высоте. Ведь он — частица той могущественной силы, которую представляет собой фирма «Пирс-и-Пирс». Он — один из Властителей Вселенной. С какой захватывающей отвагой была проведена вся операция! Рискнуть шестью миллиардами в расчете на два пункта, то есть на прибыль в шесть с четвертью центов с каждых 100 долларов, и получить в результате четыре пункта — четыре пункта! Какая смелость! Какое бесстрашие! Есть ли на земле власть упоительнее? Пусть Лопвитц сколько влезет смотрит крикетные матчи — на здоровье! Пусть оборачивается пластмассовой «лягушкой». Властитель Вселенной!.. Исполнен отваги!.. Ощущение собственной доблести разливалось по телу Шермана, бежало по лимфатическим путям, разгоралось в паху. «Пирс-и-Пирс» — это мощь, и он, Шерман, подключен к этой мощи, она бежит, гудя и накаляясь, у него в жилах.

Джуди… О ней он не вспоминал уже несколько часов. Ну что такое один какой-то телефонный звонок, пусть и неудачный, на страницах приходно-расходной книги «Пирс-и-Пирса»? Пятидесятый этаж предназначен для тех, кто бесстрашно берет от жизни все, что хочет. И видит бог, не так уж он много и хочет в сравнении с тем, что полагается ему как Властителю Вселенной. Только порезвиться немного, когда придет охота, предаться простым удовольствиям, которые причитаются мужественному воину.

А она-то кто такая, чтобы так его мучить?

Если женщина средних лет желает, чтобы ее содержал и сопровождал Властитель Вселенной, пусть не скупится, не жалеет для него драгоценную монету, которую он заслужил, — младой красы и сочной плоти упоенья…

И вообще, разве это правильно? Неизвестно почему Джуди всегда смотрела на него сверху вниз — а с каких таких высот? Подумаешь, дочь профессора Миллера, Э. Рональда Миллера из университета в Тервиллиджере, штат Висконсин, грузного, дурно одетого профессора Миллера, прославившегося за всю жизнь разве что одной нашумевшей (Шерман даже читал) статьей в журнале «Эспектс» за 1955 год, в которой довольно кисло нападал на своего земляка, сенатора от Висконсина Джозефа Маккарти. И однако же тогда, в Гринич-Виллидж, Шерман признавал ее превосходство. Он с удовольствием говорил ей, что хотя и работает на Уолл-стрит, но душой свободен и на самом деле это Уолл-стрит работает на него. И радовался, когда Джуди со своих высот одобряла его пробуждающуюся сознательность. Она внушала ему, что, в отличие от ее отца, его отец, Джон Кэмпбелл Мак-Кой, Лев «Даннинг-Спонджета», — скорее все же обыватель, высококлассный хранитель чужих капиталов. Почему, собственно, это было для Шермана так важно, он никогда не задумывался, его интерес к психоанализу, изначально вполне умеренный, в одночасье совсем угас в Йейле, когда Роли Торп как-то назвал фрейдизм «еврейской наукой». (Именно такое отношение тревожило и сердило самого Фрейда еще за семьдесят пять лет до того.)

Впрочем, все это принадлежит прошлому — детству, проведенному на Семьдесят третьей улице Ист-Сайда, и юности в Гринич-Виллидж. Теперь другая эра. На Уолл-стрит — новая жизнь. А Джуди — это пережиток его детства… Но она живет, стареет… становится тощей, высушенной… очень приятной дамой.

Шерман откинулся на спинку вращающегося кресла и оглядывал зал операций с ценными бумагами. По экранам телевизоров все так же бегут зеленые фосфоресцирующие цепочки знаков, но гул поубавился, стал больше похож на гомон в спортивной раздевалке. У кресла Вика Скейзи стоит, руки в карманах, Джордж Коннор и непринужденно болтает, просто так. Вик выгнул спину, повел плечами, сейчас зевнет. Вон, отвалившись от стола, разговаривает по телефону Роли, а сам ухмыляется и поглаживает плешивую макушку. Воины-победители после битвы… Властители Вселенной…

А у нее хватает наглости причинять ему страдание из-за какого-то телефонного звонка!

Дата добавления: 2015-06-04