Доброта вредит нераскаянному человеку

— Геронда, помню, как-то Вы меня так отругали...

— Если понадобится, я тебя еще раз отругаю, чтобы мы все вместе пошли в Рай. Но уж на этот раз я приму драконовые меры!.. Ведь у меня какой типикон: сперва даю человеку понять, что он нуждается в том, чтобы его отругали, а уже потом снимаю с него стружку. Правда, хороший метод? Я вижу, как человек совершает какой-нибудь серьезный проступок, ругаю его за это и — понятное дело — становлюсь "злюкой". Но что я могу поделать? Успокаивать каждого в его страсти, чтобы казаться добреньким, а потом всей честной компанией оказаться в аду? Когда человек, которого я отругал или же сделал замечание, расстраивается, то меня за это никогда не мучает совесть, потому что я ругаю человека от любви к нему, для его же собственного блага. Я вижу, что человек не понимает, насколько он ранил Христа тем, что сделал, и поэтому ругаю его. Ругая человека, я испытываю боль, переутомляюсь, однако моя совесть не мучает меня за это. Потом я могу спокойно — без исповеди — идти ко Святому Причастию. Я испытываю в себе утешение, радость. А утешение и радость для меня — спасение души.

— Геронда, иногда помысл говорит мне, что Вы говорите со мной утешительно потому, что строгость мне не по плечу, либо потому, что Вы уже много раз говорили мне о чем-то и, поскольку я этого не выполнила, решили махнуть на меня рукой.

— Вот благословенная душа! Ты что же думаешь, что я буду играть спасением твоей души? Это кто-то неопытный может ставить подобные эксперименты. А у зрелого человека есть способность к суждению, и он идет, не уклоняясь ни вправо, ни влево. Чувствуй себя в безопасности. Если я увижу в тебе непорядок, то будь я от тебя близко или далеко, я тебе о нем скажу. Ты имей в себе доверие и мир. Ах, вы меня еще совсем не поняли! Неужели ты думаешь, что я вот так легко буду успокаивать ваши помыслы? Что я, по-вашему, скажу человеку, видя, что его душа [чрезмерно] чувствительна или что она находится в потрясении от осознания своего греха? В этом случае я утешаю человека, чтобы он не впал в отчаяние. Однако, видя, что сердце человека жестко, как камень, я говорю с ним строго, чтобы расшатать этот камень и сдвинуть его с места. Ведь, если, видя идущего к пропасти, я буду говорить ему: "Иди-иди, ты на очень верном пути", разве это не будет преступлением с моей стороны? Но в некоторых людях есть следующая плохая черта: когда ты говоришь им, чтобы они не беспокоились, они не верят тебе и терзаются. Неужели, увидев в человеке что-то плохое, я ему об этом не скажу? Да разве я смогу не остановить того, кто направляется в адскую муку? Неся за человека ответственность, ты, когда это понадобится, станешь даже кричать [желая его спасти]. Понятно, что лично для меня лучше молчать, но я не могу молчать, потому что несу ответственность за других.

К примеру, ты делаешь мне какое-то зло, и я тебя прощаю. Ты снова делаешь мне еще какое-то зло, и я снова тебя прощаю. У меня-то все в порядке, но если ты не исправляешься от того, что я тебя прощаю, то твое состояние очень тяжелое. Другое дело, если ты [хочешь исправиться], но не можешь сделать это до конца. Однако ты должна постараться исправиться, насколько возможно. Ты не должна успокаивать свой помысл и говорить: "Раз он меня прощает, то у меня все замечательно и нет повода для беспокойства. Расстраиваться не нужно". Человек может грешить, однако, когда он кается, плачет, с сокрушением просит прощения, хочет исправиться, тогда у него есть осознание греха и духовник должен его прощать. А вот если человек не кается и продолжает свою тактику, то тот, кто несет ответственность за его душу, не может относиться к этому несерьезно, со смехом. Доброта вредит нераскаянному человеку.

Дата добавления: 2015-06-25