Величайший из художников

СКВЕРНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЛИРИКИ

Знаю, что только счастливый
Любим. Его голос
Радует всех. Он красив.

Уродливое дерево посреди двора
Говорит о скудости почвы, и все же
Прохожие бранят его уродцем,
И они правы.

Я не вижу на Зунде ни лодок зеленых,
Ни веселого паруса. Вижу
Только дырявую сеть рыбаков.
Почему я твержу лишь о том,
Что сорокалетняя батрачка бредет, со гнувшись?
Груди девушек
Теплы, как в прежние дни.
В моей песне рифма
Показалась бы мне щегольством.

Во мне вступили в борьбу
Восторг от яблонь цветущих
И ужас от речей маляра,
Но только второе
Властно усаживает меня за стол.

Конец 30-х годов

Расстелись, скатерть-самобранка!

Маленький старый континент снова содрогается от воинственных речей и парадного марша многотысячных армий. Народы ждут, что скажет им вождь второй германской республики - Байрейтской. Он перенес ежегодный театральный фестиваль в Нюрнберг, и там произносит речи. Первая речь - о культуре.
Как уже неоднократно упоминалось, он заново строит тысячелетний рейх со всеми его причиндалами, а следовательно, и с культурой. Разумеется, у него есть свои взгляды на этот предмет. Главным образом они касаются искусства, он ведь и сам художник - величайший, как заверяет его министр пропаганды.
Вот завтра он выступит перед рабочими. Тогда он будет, собственно говоря, рабочим, сегодня речь идет о культуре и искусстве - и он не кто иной, как художник. Признания он не получил: его затерли евреи - он ведь не декадент, и, чтобы свести счеты с евреями и попутно еще кое с кем, ему пришлось идти обходными путями. Но он все же остался художником, он любит поговорить об искусстве - теперь-то ему никто не может помешать, даже генералы. Он утверждает: все значительные эпохи рождают большое искусство.
Науки он касается мимоходом. Ученые - это люди, поставляющие нам эрзацы. Они могут сделать из дерева не только обеденный стол, но и обед. Теперь премиями по искусству награждают инженеров-строителей военных автострад и бомбардировщиков. Но этого он касается вскользь. И о втором после него художнике, о Шахте, он ничего не говорит (тот не получает премий, в последнее время он что-то сдает, переживает творческий спад).
Из искусств он меньше всего любит поэзию. О ней и говорить не стоит. Музыка, без которой он жить не может, должна - так он требует - обходиться без слов. Она не нуждается в словах. Каждый может сам придумать слова. Музыка должна воздействовать звуками. Он как оратор тоже ведь в конце концов воздействует больше звуками. Во всяком случае, когда в музыке появляются слова - это уже от лукавого. Одно неосторожное слово, и появляется определенный смысл, и тут уже нужно принимать меры. А музыка - это искусство, против которого не нужно принимать мер, ее можно только переживать. И он с удовольствием отмечает, что музыкальность и ум не обязательно сопутствуют друг другу. Музыканты - неплохие ребята - оставим их в покое. О живописи он на сей раз не распространяется. В прошлом году он уже сказал все, что мог. С критикой теперь покончено (можно уже не опасаться за этот фестиваль; никто не рискнет, к примеру, критиковать то, что он тут говорит); место критиков заняли врачи. Нынче не критикуют, а сразу стерилизуют. Критиканы, верно, призадумаются, прежде чем мазать все черной краской.
Даже против войны они в свое время подняли голос! У этих молодчиков нет ничего святого! Ну, а теперь - об архитектуре.
Архитектура - его любимое искусство. Никаких слов. Никаких слов, а как впечатляет! Вот этот камень переживет века. И он молчит. Строитель его дорог - он тоже художник, награжденный премией, - говорит, что из пыли, поднятой им во время земляных работ, получилось больше трех (а может, четырех?) пирамид Хеопса. Эти пирамиды, кстати, тоже созданы в почтенную эпоху. То было обеспечение работой огромного масштаба. Но то, что он делает теперь, в три (а может, и в четыре) раза значительнее, даже на одном этом поприще. Он строит казармы, гигантские сооружения. Грядущие поколения будут взирать на них с удивлением, как мы смотрим на средневековые соборы. Все произведения архитектуры отражают свою эпоху. Сейчас это казармы (и министерства). Церкви больше не строятся, это уже в прошлом. Там люди только бы и знали, что произносили слова.
Да, о его сооружениях потомки еще скажут свое слово. Об этом он позаботится. Его голос звучит уверенно. Но фразу, которая станет заключительной, фразу: "Какой художник погибнет со мной" - он еще, видимо, репетировать не начал.

ЛИТЕРАТУРА БУДЕТ ПРОВЕРЕНА

Мартину Андерсену Нексе

Будет время, и тех, кто пишет,
Сидя на стульях из золота,
Спросят о тех, кто ткал им одежду.
И будут тогда искать в их книгах
Не полет высоких мыслей,
А будут читать с интересом беглую фразу о тех,
Кто ткал им одежду, - в ней, в этой фразе,
Люди смогут увидеть
Черты знаменитых предков.
Целые литературы,
Со всем их отборным стилем,
Будут проверены, - нет ли в них где указанья,
что там,
Где был произвол, угнетение,
Были также мятежники.
И все мольбы к неземным созданиям
Докажут, что здесь, над земными, царили
Другие земные создания.
И дивная музыка слов лишь откроет,
Как много тут было голодных.

Но в то же время будут прославлены те,
кто писал,
Сидя на голой земле.
Кто сидел средь униженных.
Кто сидел бок о бок с борцами,
Кто писал о деяньях борцов
Благородным, возвышенным стилем,
Каким прославляли когда-то
Разве лишь королей.
Их описанья нужды, их призывы
Будут нести на себе отпечаток
Пальцев простых людей. Ибо им, этим людям,
их поручили,
И они их несли под своей пропотевшей рубахой,
Сквозь цепь полицейских кордонов,
К своим собратьям.
Да, настанет время,
И все эти мудрые, все эти добрые,
Гневные и радостно ждущие,
Те, кто писал, сидя на голой земле,
В тесном кругу борцов и униженных, -
Вот кто будет прославлен!

Дата добавления: 2015-06-25