Желательное для блага России устройство правительства 4 страница

По отношению к администрации мне следует для полноты высказаться о разделении министерств, о местном управлении областей, губерний и их частей и о годовом бюджете государства. Но я тут буду особо краток. По отношению к делению министерств это определяется тем, что о некоторых из них предполагаю говорить дальше, в особенности о министерстве промышленности, а при объединении всех министерств в канцлере, упомянутом выше, вовсе не особо важно отнесение дел к тому или иному министерству. По отношению к местному управлению губерний и их частей в совокупности скажу только, что теоретически склоняюсь к возможному расширению местной самостоятельности, но о мере и последовательности преобразований и надобностей, сюда относящихся, признаюсь, у меня не сложилось определенных и ждущих выражений пожеланий, а потому предпочитаю не распространяться об этом предмете, будучи уверен в том, что в Государственной думе будет большинство, которое с должной осторожностью приступит к вопросам, сюда относящимся, тем более что преобладающее большинство русских людей легко может усмотреть замашки сепаративных стремлений во всем том, что превзойдет первые, всеми желаемые меры для развития самостоятельности местного управления.

Скажу при этом откровенно, что, зарвавшись сразу далеко в требованиях, касающихся местной автономии, непрактические теоретики могут не только ничего не достичь, но и надолго повредить делу развития освободительных реформ, эпоха которых явно наступила. Скажу далее как постепеновец, что ждать много доброго можно от эволюционных изменений, а никак не от революцион-

ных, всегда и неизбежно со злом и всякими случайностями сопряженных.

Почти такие же, как выше, замечания должен сделать и по отношению к доходам и расходам государственным. Несомненно, что тут и можно, и должно сделать многое, но следует идти в изменениях осторожно и постепенно. Для меня очень желательно в отвлечении будущего прогрессивное подоходное обложение, но в нашей реальности на ближайшее время от его применения я жду только зла и обмана. Зло произойдет от того, что нам для развития благосостояния особо необходимо развитие промышленной предприимчивости, а она ныне не может обходиться без проявленных и приложенных больших капиталов и своих доходов. Их надо всемерно привлекать, а не страшить возрастающими обложениями.

Облагать прогрессивно полезно, быть может, только капитал пассивный, т. е. денежный и во всяких доходных бумагах, что уже отчасти делается, а всякий капитал, приложенный к делу, к торговле ли, земле ли или промышленности, облагать прогрессивно — значит задерживать рост промышленности. Расчесть сколько-нибудь правильно доход, выделяя из него расход, невозможно, а валовый доход (без вычета уплат) столь часто сопрягается с малым чистым доходом или прибылью, особенно для дел начинаемых, что исчисление одного валового дохода было бы злом несправедливости, задерживающим добро экономического роста России.

Обман при подоходном обложении, несомненно, особенно в таких условиях, как наши, легко возможен в крупных размерах, а обманщикам не следует выдавать заведомых премий. Добрые люди при подоходном обложении особенно зарятся на явные крупные оклады, преимущественно казенные. Но кому же не известно, что у нас оклады жалований, взятые в общем целом и по частям, ниже, чем где-нибудь, и если их не увеличивают, то косвенно вводится налог, потому что плюсы одной стороны становятся для другой минусами и обратно.

Те у нас многочисленные защитники подоходного налога, которые желают его усиления (считая обложение городских домов, квартир, купонов и акционерных предприятий началом подоходного налога) ради сбавки «косвенных», преимущественно акцизных доходов, все же ближе к постепеновскому способу действия, но те, кото-

рые обложение спирта или сахара считают полезным совершенно уничтожить или довести до такого же ничтожного размера, какой существует (и правильно), например, для ситца или гвоздей, не указывают источников возмещения ⁶³ и упускают из виду, что возвышение от акциза цены таких товаров, как спирт и сахар, имеет - совершенно иной смысл, чем обложение соли, потому что без последней никто обойтись не может, а без сахара, особенно же спирта обходятся многие, и своего рода подоходное обложение в них содержится.

Из косвенных обложений, по моему мнению, всего нерациональнее обложение нефтяных продуктов, но я не стою за уничтожение и этого обложения, а только за его понижение и вообще полагаю, что косвенные обложения следует пересмотреть в подробностях, но сохранить как такой основной вид обложения, к которому народ привык и который ныне у нас едва ли возможно по размерам заменить каким-либо иным.

III. Суд, составляя третью из первичных функций правительства, как повсюду, так и у нас после введения суда присяжных возбуждает наименее существенных общих разноречий, и по отношению к нему отчасти по указанной причине мне нет надобности долго останавливаться, тем более что даже такие в глаза бросающиеся требования судебного свойства, как «непротивление злу», повсюду, сколько я знаю, у нас разбираются исключительно лишь с теоретической стороны, без настояния на немедленном осуществлении.

Становится это понятным только тогда, когда вспомнишь, что судить «с плеча» и осудить «гуртом» не только действия, но и мнения свойственно такому количеству людей, какого не подыскать для терпеливого обсуждения, а тем паче для одобрения и содействия.

По отношению к правительственному суду разных форм и порядков в моих «Заветных мыслях» более всего выделяются следующие пять пожеланий: 1. судебное ведомство желательно совершенно обособить от остальной администрации, о чем упомянуто уже выше; 2. для

⁶³ Упомяну, однако, но больше для курьеза, что в одной из недавно вышедших брошюр предложено акциз с водки заменить у нас налогом на мясо, потому-де, что вредность его для здоровья научно доказана. Толкования тут излишни.

всех сословий и состояний, в том числе для крестьян и служащих на коронной службе, принципиально желателен один и тот же суд; 3. для разбора мелких споров или гражданских несогласий, для суда по мелким проступкам и для разбора мелких жалоб на незаконные действия чинов администрации желательно повсеместное распространение и развитие мирового суда; 4. желательно, чтобы в суждениях по преступлениям и проступкам важнейшее место занимали произведенные действия, а не побуждения, слова же или речи, а в том числе печатное слово, карались бы только тогда, когда они содержат личные оскорбления и неосновательные обвинения в действиях, запрещаемых законами, и 5. желательно, чтобы судьи всех степеней были несменяемыми лицами и учреждениями, их назначающими, но могли быть сменяемы или по обвинению в незаконных действиях, или по приговору Сената, члены которого назначались бы высочайшей властью из трех на каждое место кандидатов, представляемых Сенатом и баллотируемых в нем и в Государственном совете из числа лиц, предложенных в обоих этих учреждениях. Полагаю, что над мотивами выраженных пожеланий нет надобности особо останавливаться для их пояснения.

Высказавшись по отношению к трем первичным правительственным отправлениям, перейду теперь ко вторичным, считаемым мной за наиболее сложные, новые и трудные. Последнее потому, что уединенное государство Тюнена, которое еще можно было воображать в прошлом, даже для начальных эпох Греции, Рима и Китая, ныне представить себе уже нельзя, а можно вообразить государство с законодательством столь совершенным, и жителями, столь усвоившими и проникнутыми благими законами, что ни законодателям, ни администраторам, ни судьям не будет дел; и все же зло и добро может приходить извне, и от первого надо оградить, а второе надо развивать внутри, чтобы сохранить свою страну в ее относительном состоянии ко всему роду человеческому, иначе будет то же, что произошло с Китаем и Японией, когда они считали себя уединенными государствами.

Если первичные функции правительства (законодательство, администрация и суд) определяются стремлением оградиться от злых действий своих сограждан и дать перевес (не одно равенство, а перевес) добрым, то

вторичные функции правительств (охрана внешняя, заботы о просвещении и содействие экономическому преуспеянию) определяются существованием зла и добра вне своей страны, во всем человечестве и его высшим стремлением к преуспеянию или прогрессу. Добрым сыном своей страны быть ныне уже нельзя, имея в виду лишь первичные потребности страны, первичные функции своего правительства, и добрым правительствам уже нельзя ныне не принимать в первейшее внимание того, что совершается вокруг своей страны, потому что никакие стены и никакие таможни или запрещения не могут оградить от напора внешних сил, вооруженных орудиями, не имеющимися в своей стране, будь они в виде ружей, пушек, или в виде просвещения и промышленности, или учреждений и порядков.

Это пути истории, это способы объединения человечества; государства — только станции этого пути, а «благо народное» ныне уже немыслимо помимо общечеловеческого, для которого отдельное лицо в одно и то же время — как это ни покажется неверным рационалистам, особенно юным — и цель и средство, и все и ничего. Понимая всю трудность ясного, но в то же время и краткого изложения своих мыслей о современных вторичных потребностях своей страны, я все же не уклонюсь от предмета, потому что очень давно почитаю его важнейшим и, зная, что вторичное много зависит от первичного, полагаю, что у нас при существующих задатках народа совершенствование вторичного понимается народом живее первичного, его определит скорее и вернее и само по сe6e для всех нас, для всего «блага народного» влиятельнее и настоятельнее.

Да притом и соглашение воззрений разных оттенков в одно единодушное желание даже для крайних партий в отношении к вторичным функциям правительства легче достижимо, чем в чем-либо ином, т. е. том первичном, на чем ломались более всего древние царства. Читайте лирическую драму «Два мира», которую покойный друг А. Н. Майков писал для своих современников, и в этих образах много лучше, чем в моих систематических соображениях, вы почувствуете причину гибели латинско-классического мира от недостатка одних первичных правительственных отправлений, соединенных с сильнейшими воинско-охранительными.

Разума и рационализма, блестящего прошлого и всякой современной гордости, силы воинской и даже внешнего порядка, соединенного со снисходительной «порядочностью», оказалось и всегда будет оказываться мало для народа, перешедшего известную грань исторического возраста, ту грань, которую Россия перешла в последней половине XIX столетия. Широкое слово «любовь», относясь исключительно к отдельным лицам, становится неясным и даже непонятным, когда речь идет о таких высших правительственных отправлениях, каковы заботы о просвещении юношества и об экономических нуждах среднего жителя страны.

Одно устранение препятствий отнюдь тут недостаточно, потому что стремление как к общему просвещению, так и к общему экономическому благоустройству, во-первых, вовсе не определяется одними личными инстинктами, вызывающими лишь превосходство одних над другими и «контрактное» (взаимообязательное) соглашение, а никак не общий строй дел этого рода; во-вторых, влияние дел этих на «общее благо» становится понятным лишь с той высоты, на которую должны подниматься современные правительства, а в частной жизни складывается или даже доводит до желания «опроститься» опять до крестьянства и, в-третьих, отдельные усилия тут ничего сделать не могут. Цель всей этой книги сводится к уразумению того, что современное «благо народное» определяется не столько «правами граждан» (поймите, что я за них, а не против), сколько пониманием значения и усилиями для развития просвещения и промышленности.

Единство и все значение правительства как высшего людского изобретения не может быть правильно понятым без уразумения того, что у правительства есть вторичные функции. Оттого они выделены мною особо и явно. Латынь до этого еще не додумалась, а «здравому уму» русских людей, думается мне, охватить это легко. Тогда и на труд, и на всякие обязанности, из прав вытекающие, и на «порядок», и на «Contract sociale» получается новая и ясная точка зрения, даже на историю. В том, что названо выше вторичными отправлениями, между царем и народом, между простым современным крестьянином и сколько-нибудь сознательным интеллигентом, не зараженным латинскими предрассудками, уже теперь, наверное, есть

основное единомыслие, а «благо народное» без него невозможно. Тут и содержится надлежащий вывод.

IV. Охрана внешняя состоит из сношений с иностранными правительствами и государственной обороны, морской и сухопутной, и в составе правительства выражается министерствами иностранных дел, военным и морским.

О министерствах тех у меня нет других заветных мыслей, кроме той, что они должны войти в строй всех других министерств, т. е. в тесную общую связь при помощи канцлера, и подлежать законам, проходящим через Государственную думу и Государственный совет, хотя бы после специального разбора в Военном совете и Адмиралтейств-совете, которые чрез соответственных министров должны быть в своей зависимости от канцлера и совета при нем, предполагаемого мной. Так должно быть по существу и отчасти по примерам, и я не считаю надобным вновь доказывать надобность и великую пользу общего административного единства.

Иностранные сношения не состоят только из дипломатического представительства, обставленного нотами, церемониями, разведками и интригами, как бывало прежде и для чего нужно было обладать преимущественно такой совокупностью свойств, которая приписывается «дипломатам» по преимуществу, но ныне сводятся главным образом на защиту частных интересов подданных своей державы и на возможно точное определение общих отношений государств, т. е. договоров, союзов и столкновений, потому что это в сильной мере влияет на «благо народное».

Умелую ловкость нашей дипломатии признали всюду, но у нас дома дипломаты имеют мало доброй славы, без сомнения, по той причине, что защитой частных интересов своих сограждан, попавших за границу, занимаются очень немного, так сказать, свысока. Понемногу это явно улучшается, и я вовсе не думаю над этим останавливаться, потому что мои заветные мысли касаются иностранных сношений исключительно со стороны союзов.

Уже в прошлых столетиях союзы государств сильно влияли на ход истории, а в будущем в союзах и будет суть истории, в идеале чудится же союз всеобщий, подготовку которого составляет Гаагская конференция. Пусть такое мнение составляет свой вид утопии, все же нельзя отри-

цать, не углубляясь во времени, что Тройственный союз (Германия, Австрия, Италия) и им вызванный Двойственный союз (Россия, Франция) глубоко повлияли в мире за весь конец XIX века, что союзный договор держав в китайских событиях 1900 года и англо-японский союз в событиях последней войны определили очень много такого, что едва достигалось ранее того жесточайшими войнами.

Союзы современные именно прежде всего и назначаются для предупреждения войн не только договаривающихся стран между собой, но и с другими странами, по крайней мере для их ограничения. Если еще доныне верен латинский совет: «Желая мира, будь готов к войне»,— то скоро в Германии и Англии формируется совет: «Хочешь мира — заключай союзы». Тут и логики, как хотите, больше. Великое значение союзов могло начаться и началось действительно с того времени, как мир обойден и вместо аппетитов завоевательного свойства явилось сознание опасности личной целости и нарушения войнами драгоценнейших приобретений, происходящих от взаимных сношений народов всего мира. Союзы современные, всегда сопряженные с уступками и сознательным отказом от излишней гордыни, составляют незаменимый проводник прогресса и приближения к признанию равенства государств, без которого все прочие порывы к идеалам свободы, равенства и братства чрезвычайно легко стушевываются перед общими, социальными и общечеловеческими.

Проникшись высказанными соображениями и убеждениями, невольно должно спросить: какие же союзы возможны и желательны для России в ее современном положении? Ответ в моих «Заветных мыслях» ясен и не расплывается в общих местах потому именно, что союз во все стороны невозможен сразу, а действовать надо сразу, неотложно, предвидя и предчувствуя.

Союз с Францией, составляющий зрелый плод миролюбия императора Александра Александровича, так желателен, понятен и полезен России и Франции, что над ним нет надобности останавливаться и можно только пожелать его продления до образования всеобщего союза. Переход к этому концу, реально выразившийся сокращением чрезмерных всеобщих военных расходов, мог бы хоть не наступить, а все же предвидеться, если бы Англия,

Германия и С.-А. С. Штаты с Россией и Францией, что называется, спелись по главным вопросам времени, отказавшись от каких-либо личных приобретений, а просто ввиду благ мира, равенства стран и порядка. Другие или остальные волей или неволей примкнут, если это сбудется.

Видимыми крупнейшими предметами соглашения, мне кажется, ныне должно считать Австрию, Балканский полуостров, Китай и Африку. Никого не насилуя или не трогая, ничего ни от кого и ни от чего не отнимая, тут, по видимости, можно согласиться, но я лично не думаю, что такое соглашение возможно в ближайшем будущем, а все же начаться сближение это должно, и всего желательнее, чтобы началось оно с Англии, которая ощутила уже неудобства совершенно «свободных рук», как видно из ее новейших договоров с Францией и Японией.

Англичан не любят, как всем известно, нигде, что определилось их политикой всего прошлого столетия, но, во-первых, политика эта явно изменяется за последнее время, во-вторых, как бы то ни было, это передовой народ во всех отношениях и, в-третьих, точно для них и составлено латинское изречение: «Senatores boni viri, senatus autem mala bestia» («Сенаторы — мужи добрые, сенат же — злобный зверь».— Примеч. ред.), потому что всякий могший, как я сам, или могущий узнать англичан поближе невольно и непременно признает в их большинстве людей не только спокойно-рассудительных и честнейших, но и добродушных, прямых и благожелательных, а потому поймет, что бывшая английская политика не отвечает духу большинства современного английского народа.

Личные мои симпатии к англичанам, определившиеся опытным путем, о котором когда-нибудь предполагаю написать, не увлекают меня до забвения всего того, что препятствует скорому союзу России с Англией, и хотя я верю в то, что он осуществится в недалеком будущем, но говорить мне желательно не на тему европейских и вообще западных возможных и желательных наших союзов, а о настоятельности теснейшего союза России с Китаем. Для меня все настоящее и все предстоящее, даже все прошлое говорит в пользу такого союза; не знаешь даже, с чего и начать, но так как настоящее виднее, то им и воспользуюсь прежде всего.

В Китае 430 млн жителей, т. е. около четверти населения всей Земли и больше, чем у какой-либо иной державы, примерно в три раза более, чем в России. Граница России с Китаем длиннее, чем какая бы то ни была иная сухопутная грань двух государств. Россия — самая сильная из соседних Китаю стран. Китай и Россия в оконченной японской войне честно соблюли, сколько было возможно, давнюю дружбу, договорами закрепленную. У русского народа нет и тени того высокомерного отношения, с каким к китайцам относится большинство других европейцев, и китайцы, сколько пришлось узнать, когда различают «варваров», к русским дружат больше, чем к иным народам. Это потому, конечно, что русские по природе уживчивы, миролюбивы и благожелательны, как сами китайцы. Это все уже крупные задатки в деле союза, но прошлое и особенно неизбежное будущее содержит еще крупнейшие.

В прошлом между Россией и Китаем дружба господствовала даже больше, чем между Россией и Германией, и если за услуги 1859 г. Китай отдал России берег Амура, то это наверстано с лихвой благодушным возвратом Кульджи, а о чем-либо подобном войне между Россией и Китаем не было и помину. Было бы, конечно, еще лучше, если бы за Симоносекский мир Россия не заняла условным образом часть Маньчжурии и тем не вызвала невольной горечи у китайцев, так как за русским занятием Квантуна последовали английское и германское.

Но и это дело, составляющее очевидную ошибку русской политики, теперь благодаря разуму Портсмутского договора по возможности поправлено не без явных потерь, жертв и усилий русских и с явными выгодами для китайской целости, так что и этот неудачный инцидент прошлого надо считать законченным, и у мудрых китайцев должно существовать ясное сознание того, что без содействия России Китаю не уцелеть бы в его современном положении, а также и того, что в близком будущем без помощи России или без опоры на союз с ней Китаю многое грозит, в союзе же все это может быть обеспечено в большей мере, чем без него.

Но если в предстоящем у Китая есть поводы ожидать пользы от союза с Россией, то у нас они и подавно есть, и на первом плане стоит пресловутая «желтая опасность». Хотя по миролюбию, тысячелетием воспитанному Ки-

таем, мне кажутся невозможными события, предсказываемые покойным моим другом В. С. Соловьевым в его прекрасном произведении «Три разговора», тем не менее я склоняюсь к тому, что «желтая опасность» временно выплыть может, толкаемая японцами, а выполняемая преимущественно китайцами. А Россия тут первая, и пусть та опасность будет только преходящим взрывом, все же мы первые должны принять всю его силу, и, чем теснее будет наш союз с Китаем, тем менее вероятности в торжестве японского задора.

Со временем и японцы, конечно, угомонятся, но это будет едва ли скоро, а ближайшее время и будет, наверно, самым критическим для Китая, потому что Китай уже волей или неволей просыпается, свою новую подготовку начинает, свое войско организует. Япония пошла на уступки Портсмутского мира, без сомнения, не почему-либо иному, как потому, что победы достались ей недешево и в числе их потеря около сотни тысяч воинов; Китаю же и миллионная потеря нипочем, если он должен во что бы то ни стало выселять от себя массы избытка рабочих, на всякое дело способных. Физически китайцы более сильны и выносливы, чем японцы, духовно более самостоятельны и покорны и, если бы мудростью не были проникнуты, были бы превосходными воинами, какими их и хотят сделать японцы в своем увлечении нерасположением к «белым расам».

Науськивать противу нас китайцев не преминут, вероятно, и кое-какие другие народы, особенно если договорами обяжутся кое в чем помочь китайцам, денежки достанут. Будет хорошо, если мы успеем предупредить и тотчас к обоюдной выгоде новым разумным договором упрочим союз с Китаем.

Если всегда подражательная Япония лет в 20 — 30 доросла до той силы, которую выказала в войнах с Китаем и с нами, то всегда бывший оригинально самостоятельным Китай может вырасти еще более сильно, и нам это будет тем более пригодно, чем больше мы сдружимся с китайцами к тому времени. Китайцы и русские миролюбивы, семейственны, покладисты, выносливы, монархичны и к ученью склонны. У русских есть то преимущество, что они раньше китайцев прорубили окно в Европу, а у китайцев то, что они раньше и тверже всех народов стали следовать за мудрецами, проповедовавшими вели-

кое влияние добрых нравов, не заразившись никакой слащавостью, а потому твердо, даже до жестокости встречая зло и борясь с ним.

Когда Китай братски войдет в общую семью народов, тогда только догадаются по очевидности, какой мудрый и добрый реализм этого народа дал ему возможность размножиться до тесноты, нигде не встречающейся. Да, китайцы правда жестоки, но только там, где они видят зло, и хотя в «непротивлении злу» слышна гуманность, но еще неизвестно, можно ли зло извести гуманностью, если признать, что оно не выводится жестокими карами. Признаюсь, что согласен с китайцами, думающими, что зло имеет неистребимое и вечное существование, к размножению способно, и полагаю, что вход китайцев в мировой союз поможет господству добра больше, чем «непротивление злу», а миру больше, чем союзы двойственные или тройственные, именно потому, что китайцы многочисленнее, миролюбивее и морально мудрее всех других народов, а это говорит немало и без слащавости.

Союз России с Китаем будет предтечей общего мирного союза уже по той причине, что в нем было бы более трети всех людей и он не мог бы быть иным как чисто мирным и охранительным, тем более что у обоих союзников целая бездна настоятельных внутренних потребностей и столько ресурсов, сколько нет ни в одной паре остальных государств, а показывать кулаки оба таких союзника, как Россия с Китаем, и не хотят, и не привыкли. Думаю, что, служа в некотором смысле противовесом англо-японскому союзу, русско-китайский не только послужит не менее первого делу мира в Азии, но и повлияет на положение обоих союзников в Европе, особенно при вероятности доброго к нему отношения Франции и даже Германии. Только тут надо спешить, а то будет, пожалуй, поздно в разных смыслах.

Говоря о союзах, нельзя не упомянуть о том, что принципиальными нашими союзниками были и останутся южные и западные славяне, но в реальных отношениях охраны и мира союз этот ныне так малозначащ, что над ним при желании краткости изложения нельзя особо останавливаться, хотя забывать и не следует.

Как бы люди ни желали век вечный жить в добром согласии и какие бы союзы государства ни заключали, все же впереди, т. е. в близком к нам времени, или, точнее,

в XX веке, войн все же избежать нельзя, и, если правительства будут мирить, народы не прекратят воевать и требовать войн. Достаточно читать то, что пишется про отношение армян к татарам и вообще магометанам во многих областях, где эти народности соприкасаются с другими исповеданиями. Нас, очевидно, горсть армян надеется поссорить с магометанами, ведь люди-то деловитые.

Внутренние же нелады легко способны превращаться в войны внешние, чему многие примеры дает вся история последних времен. Быть готовым к войне надо и при союзах самых надежнейших. Нападение нравственно оправдывает охранительные военные действия. Нельзя, однако, отрицать и того, что наступательная война нередко внушается добрыми чувствами, что отлично выставлено в «Трех разговорах» В. Соловьевым. В прошлом, глядя пессимистически, было много войн, вызванных причинами, не находящими надлежащих нравственных оправданий: таковы религиозные войны и все династические, относя к ним, например, и наполеоновские, и нашу венгерскую кампанию.

Высокие, идеальные побуждения, начиная с религиозных, какими частью оправдываются войны с исстари и до сих пор, ничего общего с войной не имеют, потому что так или иначе преследуют всегда общее и положительное добро, а все, чего может достичь война как суд или поединок, сводится к отрицанию или запрещению да уступке земель и денег. Глядя с возможно оптимистической точки зрения, прошлые войны, даже чисто завоевательно-истребительные вроде отнятия от негров или индейцев их земель европейцами, велись преимущественно ради целей истории — развить на земле условия для возможности наибольшего размножения человечества и обладания соответственными для того средствами. Этим оправдывается преимущественно колониальная политика. Судить тут будут только будущие судьбы народов, а нам для настоящего времени не следует исходить из чего-либо иного, кроме того, что дано действительностью.

В отношении к самой России нельзя упускать из виду, что ее громадная величина получилась исключительно благодаря стечению обстоятельств, окружавших сравнительно небольшой сознательный союз центральных русских людей. Завоевателей у нас не было ни од-

ного, и завоевательных стремлений у нас не было и нет, да и быть по всему духу народному не может. Пришлось нам со всех-таки сторон только защищаться, а при защите нередко занимать места, из которых наши теснители сами вытеснялись. Нечего вспоминать тут половцев или татар, а достаточно указать на остзейцев, шведов, кавказцев, киргизов, крымцев и среднеазиатов. Огромные края Малороссии, Грузии и Сибири сами пристали к нам, поняв будущую силу России и невозможность держаться самостоятельно. Литва и Польша за свои многочисленные напоры на нашу страну поплатились покорением и разделом, потому что русский реализм выше и крепче ихних от латынщины навеянных начал.

Войн России пришлось в прошлом вести множество, но большинство их носило характер чисто оборонительный, и мое мнение скажется ясно, если выражу уверенность в том, что, несмотря ни на какие мирные наши усилия, впереди России предстоит еще много оборонительных войн, если Россия не оградится сильнейшим войском в такой мере, чтобы боязно было затевать с ней военную распрю в надежде отхватить от нее часть ее территории.

Что завоевательных войн Россия сама не затеет, в том уверены не только все мы, русские, но и все сколько-либо знающие Россию, которой у себя дома дел кучища, начиная с необходимости продолжить усиленно размножаться; но поползновения на нас самих, на наши земли и народы, на нашу целость и силу с татарами, поляками и Наполеонами не умерли, а развиваются и при стечении обстоятельств (их-то и должна дипломатия проследить) могут, если мы не будем сильны в военном смысле, дорасти до войны противу нас, подобной натиску Наполеона, и в этом смысле кроме полного соглашения с Китаем союз с Англией при посредстве Франции был бы сильным предохранителем. Делить нам с Англией нечего. Поход в Индию — бессмысленный в прошлом — просто нелеп для нас в будущем, а соглашение, особенно при полном открытии Дарданелл, не только возможно, но и очень желательно. Возможно же оно только тогда, когда мы в военном отношении будем готовы вполне, иначе с нами в союз не вступят.

Дата добавления: 2015-06-26