День шестой. Через три месяца 2 страница

Угробят они человечество, эти фанатики.

— Послушайте, Саша. Ведь это опасно — создавать такие машины. Улыбнулся.

— Я знаю. Но как можно удержаться? И это еще так далеко... даже для здоровых. Знаете, такое странное противоречие. Для управления обществом уже нельзя обойтись без машин.

— Обществом?

— Ну конечно. Возьмем экономику. Разнообразие современной техники столь велико, что нельзя удовлетворительно управлять экономической жизнью страны без машин. Никакие Госпланы не смогут. Машины нужны уже не только для экономии человеческого труда, они необходимы для самого существования системы, так же как без ЭВМ нельзя управлять спутником. Понимаете?

— Ну, на здоровье. Пусть считают граммы, метры, рубли. Какая же здесь угроза?

— Пока нет. Хотя, как только будет создана единая автоматическая система, управляющая экономикой, — это уже первая степень закабаления человека. Управляющий аппарат из людей будет уничтожен, и если представить себе, что автоматы откажутся работать, мир испытает колоссальные потрясения, люди не смогут обеспечить себе существование.

— Не пугайте. Это же невозможно — чтобы отказались. Нельзя же представить себе, чтобы электростанция отказалась вырабатывать ток. Тоже страшные последствия, но это нереально.

Во как я его поймал. Что скажешь?

— Учтите, что этой системой уже нельзя будет легко произвольно командовать. Будет задан общий алгоритм[35], критерии оценки эффективности, и вмешательство будет затруднено.

— Это даже хорошо — поменьше будет вредных экспериментов, все по науке.

Может быть, ему вредят эти споры? Возбуждение, адреналин? Но положительные эмоции полезны. Не знаю. Посмотрю.

— Вот‑вот. Но чтобы планировать экономику «по науке», нужно создавать научные задания для машины. Откуда эти задания? Потребности людей в одежде, пище, жилищах, предметах культуры. А как их определить? Причем не только на сегодняшний день, но и вперед, потому что планировать нужно и для будущего общества. Вот тут и возникают вопросы воспитания, социальной структуры общества, гигиены, оценки стимулов деятельности, компонентов счастья. Эти вопросы нельзя решить так, с кондачка, как раньше делалось. Нужна наука. Очень сложная наука, призванная учесть массу факторов — как они повлияют на человека. То есть нужна новая психология и социология. Не умозрительная, а количественная. Ну, в общем уже повторяюсь.

Конечно. Давно и много говорил. Разговор исчерпан. Нет. Слушай.

— Это все вот к чему: нужны модели человека и общества. Эти модели обязательно должны приближаться к оригиналу. Следовательно, в них нужно воссоздавать самые сложные программы человеческой психики — сознание, увлекаемость, творчество и прочее. Значит, нужны мыслящие машины. Они необходимы для обеспечения гармонического общества и в то же время таят в себе опасность бунта. Это и есть противоречие.

— Тогда не надо их делать. Будем жить по старинке.

— По старинке невозможно. Плохое управление человечеством может привести к катастрофе. Все было не опасно, пока ученые не сделали этих страшных бомб.

Молчу. Мрачную картину нарисовал.

— Нет, Саша, мне все еще не верится. Неужели это такой закономерный процесс, который нельзя остановить?

Смеется. Такая приятная физиономия. Наверное, в это время забывает, что он больной. Нравится дурачить меня.

— Я тоже не шибко уверен, но думаю, что будет так. Учтите все ту же увлеченность. Человек не может остановиться перед интересными задачами. Помните слова Ферми об испытании бомбы: «В конце концов это просто очень хорошая физика». И наши думают так же, мне приходилось беседовать.

— Интересно.

Неужели «общество машин» — не пустые бредни фантастов?

— У человека достаточно ума, чтобы изобретать всякие штуки, но мало, чтобы оценить их последствия... Так?

— Да, так... Вы скоро будете совсем кибернетик.

— Не смейтесь. Однако, дорогой друг, я все слышу рассуждения, «общие принципы» и так далее. Знаете, есть некоторое недоверие ко всяким общим декларациям. Их уже много выдавали за историю человечества. Как бы это все пощупать? Чтобы быть уверенным, что они правильные, эти принципы.

Задумался. Вот какую задачу задал. А может быть, просто соображает, как объяснить популярно. Все‑таки мой уровень не ахти какой. Нога выглядывает из‑под одеяла — отеки появились. Еще недавно не было. Шансы уменьшаются. А я?..

— Ваши сомнения мне понятны. Философов было много, все обещали... Но без «принципов» нельзя, как хотите. Мои — ничему не учат. Я же не говорю об управлении, пока только о понимании мира. Моделирование — это познание. И лишь как непременный компонент управления.

Наступать.

— Даже и так. Вы же сами писали: сходство между объектом и моделью может меняться от нуля до ста. Я так понял, что это касается любого этажа программы? (Кивает головой.) Принципы — это модель какого‑то верхнего этажа программы. Чтобы доказать их действенность, нужно проиллюстрировать примером. Так мне кажется.

— Все правильно. Я и собирался это делать, но, к сожалению... К сожалению, успел очень мало. Написал «Моделирование психических процессов», в котором дал общие алгоритмы психики. Не улыбайтесь, они не настолько общие, чтобы по ним нельзя создавать эвристические модели[36]. С тех пор дело не стояло на месте, и одну из наших моделей успешно программируют на машину. Правда, как она будет действовать, я не знаю.

И не узнаешь, боюсь... Он и сам об этом подумал.

— Дальше. Моделирование организма, так сказать, в приложении к медицине. Эти работы вы знаете. Ваши истории болезни, что Володя переводит на перфокарты, — это обобщенная модель больного человека. Правда, абстрагирование значительное, но я сказал ему, как быть дальше. Структурная модель человека — если это осуществится — другой пример реализации общей идеи.

Все это зависит и от меня. Я тоже должен это двигать...

— Ну и, наконец, последнее. Социология. Здесь я почти ничего не успел. Лишь кое‑что наметил. Вот тут написано. Суть в следующем. Создана обобщенная модель человека и разработаны принципы синтеза из таких моделей человеческих коллективов. К сожалению, опять только принципы!

Засмеялся. Самому смешно — насчет принципов. Видимо, его утомил разговор. Доказывать свою правоту оппоненту. Это всегда волнует, даже если противник не очень сведущ.

— Мои помощники, я надеюсь, сумеют реализовать многое из того, что намечено. Я еще забыл упомянуть о работе Ирины. (Он уже не прибавляет «Николаевны». Что от меня скрывать?)

— Конечно, если бы мне целый институт... да годы. Знаете, эта реализация принципов — ужасно трудоемкая штука. А без нее, конечно, не звучит. Понимаю.

Тема разговора иссякла. Очень интересно посмотреть бы эту «обобщенную модель человека», но он уже устал. А для чтения она не готова. Кому он оставит в случае смерти? Наверное, теперь уже не мне. Приходят к нему ребята, хотя бы этот аспирант Алик. Да и Ирина тоже... Ничего, они мне дадут. Нет, сам не попрошу — стыдно будет.

Они не простят, если что... Скажут: «Чего вы тянули?» Разве объяснишь: «Не мог». — «Обязан!» Но ведь это не он один — Саша. Есть еще Юля. Есть мальчик с рецидивом после тетрады... А все те, кому просто отказал?.. Нужно уходить... Он устал. Вон глаза даже прикрыл. Встаю.

— Молодец вы, Саша. Но я, пожалуй, пойду. Век роботов, слава Богу, еще далеко.

— Не так далеко, как вы думаете. Ваша Леночка и мой Сережа вполне могут дожить.

— Не знаю... Остановить все равно нельзя, как вы говорите. Я подумаю обо всем, Саша. До свидания. Пошел.

Ухожу.

Нарочно намекнул ему. Нужно как‑то поднимать настроение, дать надежду. Может быть, я решусь? Так надеялся на камеру...

Бреду по коридору, грустный. О больных узнать, на завтрашних взглянуть, и иди домой, именинник...

Посмотрел. Все хорошо. Поднимаюсь на третий этаж в кабинет.

Ого! Что это за сборище у дверей? Почему они без халатов?

Впереди Дима, Дмитрий Алексеевич.

— Михаил Иванович, просим вас разделить с нами маленькую компанию. Мы решили отпраздновать мою защиту...

Компанию. Что за компанию? Ах да, защита была... вскоре после того дня.

Петро:

— Раз вы отказались пойти в ресторан, то мы рискнули организовать здесь в зале. Очень скромно, очень!

Юбилейный банкет. Замаскированный. Начальство, слава Богу, поняло, что подследственных не чествуют, и сделало вид, словно не знает о моем шестидесятилетии. Я им благодарен за это. А в глубине души все‑таки плачет маленькая обида: «Хотя бы по телефону поздравили. Будто я и не сделан ничего в своей жизни». Придавить. Все правильно.

— Ребята, я вас просил ничего не делать. Вы понимаете, что мне не до того? Даже если отбросить все обстоятельства...

Галдят:

— Мы вас очень просим, очень просим. Марья:

— Тяжелых больных в клинике нет, все хорошо... посидим... немножко!

Все хорошо! Как быстро забывается...

Смутно в душе. Первый импульс: «Отказаться». Не хочется даже видеть веселых лиц. Потом: «Обидятся». Жалко их.

И так хочется, чтобы кто‑то поддержал, пожалел...

Стоят, ждут. Смотрят, очень хотят. Нельзя отказать, нельзя.

— Ладно.

Смех, аплодисменты. Они ничего не понимают. И они не были в том виноваты... Еще — молодость.

— Усаживайтесь, я сейчас.

Вхожу в кабинет. Один.

Нужно снять халат, надеть пиджак и туфли. Ни к чему сидеть в халате.

Не люблю я этих праздников в клинике: веселье, выпивка, а тут — больные. Поставь себя на их место — каково? Правда, в этом крыле нет палат и в общий коридор не слышно, но все равно отравляет само сознание соседства. Обычно не разрешаю. Есть рестораны. Но не прогонишь же их сегодня, раз уже все накрыто?..

Покурю и пойду.

Речь придется говорить. А что им скажешь? «Работайте честно»? «Дерзайте»? Вот — дерзнул. Ну их к черту, с этим празднеством... Когда чувствуешь себя слабым и изломанным, когда потеряна вера в себя... Где уж тут поучать?

А как было бы хорошо — если бы все одни удачи... Восседал бы эдакий почтенный юбиляр. Впрочем, на больших юбилеях тоже противно. «В расцвете творческих сил...», а старику семьдесят лет, песок сыплется. Но у тебя‑то не сыплется еще?

Ну ладно, нужно идти. Как‑нибудь переживу, раз уж ребятам так хочется. Надеюсь, прославлять не будут — знают, что не люблю.

Вхожу немного смущенный. Народу‑то сколько!

Конференц‑зал совсем необычный. Где это столько столов взяли? По всем трем стенам. Так странно видеть их всех «в гражданском». Девушки приоделись, даже не узнаешь. Вон Люба, Димина помощница, просто красотка. И Марина, будто королева, улыбается. Разве подумаешь, что такой ведьмой бывает в операционной?

— Михаил Иванович, вот сюда, пожалуйста, в центр.

Семен берет меня под локоть и ведет, как свадебного генерала. Все стоят и ждут. Ужасно неловко.

— Ну, садитесь же, садитесь, что вы на меня все уставились? Прошу, пожалуйста, не забывать правила игры!

— Как же, помним!

«Правила» — это чтобы без подхалимства. Все садятся. Шум, оживление. Я оглядываюсь. Любопытно. Рядом — Марина. Хорошо. Операционная сестра — самый близкий человек для хирурга. Не зря они часто женятся или романы крутят. Но я не грешен. Давно не грешен, очень давно. С другой стороны — Петро. Скучный сосед! Потом Дима.

— Ти‑ше!

Это Петро. На правах старшего.

— Тише, товарищи! Хотя тосты в нашем обществе и не приняты, но все‑таки для порядка нужно бы тамаду выбрать? А?

— Семена! Семена!

Тот встает, раскланивается с претензиями. Артист.

— Благодарю за доверие! Гости дорогие, пейте, ешьте, не стесняйтесь.

Оглядываю стол. Еда — так себе, больше салатов, колбаса. На всех бутылках есть этикетки. Спирта брать не разрешаю. Но не уверен, что без обмана. Спирт в клинике — это валюта в экономических сношениях с внешним миром. Но самим — ни капли. А около меня — коньяк. Знают слабость, черти.

Олег встает.

— Можно тост толкнуть? Маленький? Братцы, давайте выпьем за Диму! Замочим диссертацию, чтобы ВАК не завалил!

Дима поднимается, такой длинный, худой. Домучил все‑таки свой труд. Олег кричит:

— Полный наливай, полный! Больше поздравлять не будем! Дима смеется.

— Больше нельзя. Доза рассчитана на квадратный метр поверхности тела!

— Так премедикации же не было!

Мне уже налита рюмка коньяку! Хочется выпить. Но нужно держаться. Пьяный шеф — уже не шеф. Встаю. Нужно чокнуться.

— Ну, Дима, чтобы АИКи шли хорошо! Олег протестует:

— И тут АИКи. Жизни от них нет...

Это и есть наша жизнь.

Выпил. Фу, горечь. Лимон.

Шум какой. Все тянутся к Диме, чокаются. А Оксана почему‑то на другом конце стола. Чего бы? Говорили — невеста. Марина подкладывает мне на тарелку еду.

— Ешьте, Михаил Иванович. Вот с маслом.

Боится, что опьянею. Операционная сестра — вторая жена. Заботится.

А как бы хорошо выпить, повеселиться со своими, если бы не то дело... Не вернешь.

Нужно поесть в самом деле. Аппетит появляется после рюмки.

Смотрю на всех. Маленькое затишье — рты заняты, жуют. Всегда все съедается подчистую.

Какие они — мои помощники? Как все люди — хорошие и плохие. Я не заблуждаюсь — просто люди. Но если измерить добро и зло, то больше хорошего. Почему бы? Неужели все наши люди такие? Нет. Пока нет. Просто у нас большой отсев. Каждый год три‑четыре врача приходят и уходят. Джентльменское соглашение действует без осечки. Плохие уходят, а хорошие остаются. Таланты? Нет. Пока нет. Одни — поярче, другие — бледнее. Может быть, развернутся, если попадут на самостоятельную работу.

Что‑то не торопятся. Вот Петро — шел бы заведовать кафедрой. Был бы хорошим профессором, передовым. Нет, не хочет. «Если будете выгонять, тогда...» Не буду выгонять, не за что. Хотя звезд не хватает и хирургию не двинет. Зато если Семен будет доктором — уйдет. Есть честолюбивая жилка. Правильно. Лишь бы честно. Марья, та никуда не денется. И докторской не будет, зря только планы составляем... Она — врач. Милосердие. Как отбрила меня сегодня! Не смотрит — смущена или сердится. «Противно слушать...»

Теперь Семен:

— Товарищи, налейте рюмки.

Сейчас обо мне небось. Лишь бы меру соблюли. Все почувствовали, поглядывают на меня. Вижу свою принужденную улыбку — очень глупое положение, когда тебя поздравляют. Вот продолжает...

— Давайте выпьем за шефа. Только без подхалимства!

Смех. Встают, тянутся с рюмками чокнуться. Так рады. Неужели они меня еще любят? И у меня тепло стало там, внутри. Тоже сентиментальным становишься к старости.

Все выпили. Кричат:

— Еще!

— Нет, дудки. Хотите меня пьяным видеть? А выпить в самом деле хочется. Вот странное состояние — после первой хочется еще и еще. Но я удержусь. Лучше покурю.

— Дамы, можно курить?

Дамы разрешают. Мужчины рады — сразу все задымили.

Поскольку тостов нет, компания распалась на несколько кружков. Молодые ребята — Женя, Вася, Володя — около красивых сестричек. Дима, наконец, пошел к Оксане. Степа о чем‑то спорит с Ниной Николаевной. Нашла коса на камень — оба упрямы. А он ничего, Степа. Притерся.

Марина ухаживает за мной, угощает. Еда вкусная. Марья с Петром о чем‑то разговаривают через стол. А Виктор не пришел. После сегодняшнего разговора не захотел. И хорошо сделал.

Опять Семен встал:

— Товарищи, есть внеочередное сообщение! Сейчас Валя преподнесет шефу подарок!

Вот еще! Не может быть, знают, что не люблю. Но все почему‑то смеются. Валя входит и торжественно несет что‑то на кухонном подносе. Любопытно. Все тянутся, мешают пройти.

Тетрадь для рисования. Нет, альбом из листочков, перевязан красной ленточкой, как в школе девчонки для стишков делают. Невзрачно. Беру, читаю надпись:

ДОРОГОМУ МИХАИЛУ ИВАНОВИЧУ

В ДЕНЬ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТИЯ

ОТ СОТРУДНИКОВ

Открываю. Напирают сзади, заглядывают.

Рисунки.

Здорово нарисовано!

Я сижу под деревом и поливаю струей жидкости из клизменной кружки головы — фотографии моих помощников: одни еще глубоко в земле, другие распустились — головы в листьях.

Надпись: «Сама садик я садила, сама буду поливать...» Рядом валяются бутылки: «Эликсир самостоятельности», «Эликсир сообразительности». Выше всех — Петро, потом Марья. И есть такие, которые еще в земле сидят, не взошли...

Все хохочут.

— Смотрите, Володя Сизов еще только первый корешок пустил. Долго же!

Другая страница. Опять растения с человеческими головами, я стою между ними, выдернул один корешок и рассматриваю в раздумье: дескать, выбросить или оставить?

— Ребята, Степа! Степина физиономия!

Расцвели репей‑полынь в моем саду

На мое несчастье, на мою беду...

— А этот уже выброшен. Лежит Николай наш.

В самом деле, был такой, в этом году ушел. «Ушли».

Следующая — парад учеников. Где они только таких смешных фотографий наснимали! В левом углу — мой портрет, держу большие часы. «Ребята! Не Москва ль за нами!» Правильно.

Не поддаваться Москве.

Опять карикатура на отстающих диссертантов. Я, директор, Петро «тянем, потянем, вытянуть не можем» из земли за волосы головы незадачливых ученых с карикатурными телами.

Снова взрыв смеха.

— Смотрите, смотрите, Дима‑то какой! Виновник тоже смотрит и хохочет.

— Вы что, тайно делали? Петро?

— Конечно. Знают только Нина, Алла и Олег. Другим не показывали. И я только сегодня увидел.

— Молодцы. Вот уважили!

— Переплести только не успели... Смотрите дальше.

Опять я. В маске, лицо сердитое, ругаюсь. Стихи:

Хоть лицо закрыто

и не страшен вид,

каждому понятно,

что он говорит:

«...и не так уж много идиотов рождается на свете, но почему‑то все они попадают ко мне в клинику?..»

— Неужели я такое говорил?

— Вы еще и не такое говорили...

Ловко поддели. Все довольны. Они собирают такие сентенции. Стыдновато.

Несколько страниц посвящены моим увлечениям кибернетикой. Одна хороша: я сижу с сигаретой в кресле перед большим пультом, а рядом один робот слушает испуганного голого толстого дядю, другие три делают операции. На экране телевизора показана палата, где робот‑нянька убирает судно. «Теперь можно бы и отдохнуть...»

— Ох, как хорошо бы дожить до такого времени! Не делали бы вы ошибок.

— Вы дальше, дальше смотрите!

Перелистываю. О! Сижу грустный, голову подпер рукой. Позади — парад роботов с гнусными мордами. Два из них дерутся.

Недолго музыка играла,

недолго тешился народ!

— И опять идиоты...

Общий смех.

— Нет, не заменить нас роботами, шеф!

— Отличный альбом. Никогда я не получал подобного подарка. Осторожнее, пожалуйста, не порвите!

Это его потянули по рукам. Всем интересно посмотреть, себя найти. Даже не думал, что в нашей клинике есть остроумные люди.

— Я его отдам переплести и буду хранить как самую дорогую вещь.

По‑честному, тронули меня ребята. И сами довольны, особенно авторы. Нужно их поблагодарить.

Тост:

— Давайте выпьем за авторов! Все с радостью наливают. У меня — третья рюмка.

— Ну, давайте чокнемся. Молодцы, спасибо.

Выпили. Хорошо! Но уже нужно приглядывать за собой. Рюмки — большие. Странная штука — вроде пьешь, себе кажется, что почти трезвый, а другие потом говорят — был пьян. Может, врут? Да нет, надежные товарищи.

Альбом идет по рукам. Его сопровождает хохот. Я посматриваю:

— Маслеными руками не цапайте! Очень он мне понравился. Марина шепчет:

— Все‑таки вы должны сказать нам что‑нибудь... пока танцы не начались... Отвечаю ей также шепотом:

— Что скажу, в моем положении?

— Нужно, очень нужно.

Не миновать. И потом — они стоят. И обстановка настраивает на торжественность, на лирику. И еще что‑то нужно сделать внутри, переломить себя... Осознать.

— Товарищи! Ти‑ше! Я хочу сказать речь. Зашикали:

— Тише! Тише!

— Я не хотел говорить. После всего случившегося мне трудно поучать. Но вот Марина шепчет — «нужно». На юбилеях всегда оглядываются назад. Такая уж психология юбиляров. Особенно когда впереди уже ничего нет... (Протестуют.) Нет, нет, не шумите, я еще трепыхаюсь, что‑то думаю сделать. Так вот, я порядочно прожил. Неплохо прожил. Вот только под конец подпортило. (Но ничего, я еще вылезу. Так, вдруг сам почувствовал, или после коньяка?) Что же все‑таки главное в жизни? Как быть хотя бы мало‑мальски счастливым? Есть: семья, общество, работа. Достаток или бедность. Семья, конечно, много значит. Инстинкты — вещь великая. К сожалению, редко кто достигает истинной гармонии... Даже дети, а это очень много, если понимать, даже дети потом уходят. Обижаться не надо — это закон. Нет, не может семья быть главным в жизни. Да и вы уже многие убедились. Я же знаю, что успели пережениться и развелись уже. Даже детей побросали... Осуждаю, но что сделаешь...

Бедность или достаток... Плохо — бедность. Сам все испытал, знаю. Конечно, нужно добиваться в жизни, чтобы не было бедности. Но только честными средствами. Нельзя размениваться на всякие там взятки, гонорары. Противно, когда больной доктора на деньги рассчитывает.

Общество. Убежден, что общественная работа хороша только при хорошей профессиональной деятельности. Если главное дело доктора — языком в месткоме болтать, а лечить этот доктор не умеет, тогда все ерунда. Остается самое главное — работа. Вот это верный якорь! Только тот получает стойкое счастье, кто нашел себя в работе. К ней не привыкнешь — все время новые загадки дает. Их решаешь и получаешь порцию счастья. Ну конечно, и неудач достаточно — так без них нельзя, без них и удачи не будут радовать. Адаптация — враг счастья. Ищите себе страсть в работе — будете счастливы. Не все время, но будете... Давайте нальем, у кого пустые. Налей и мне, Петро, полную.

Жду, пока успокоятся. Маловато спиртного‑то. Но, наверное, есть резервы...

— Итак, за страсть! За честность!

Выпиваю. Четвертая уже. И все пьют — даже как‑то торжественно.

А может, это просто трепотня — о честности, страсти? Я‑то сам не сдался ли? Вот сегодня как подловато поступил, хорошо, что Марья одернула. И с больными тоже — с Сашей, с другими трудными, что повыписывали? Умирать выписал. Да‑с.

Пожалуй, нужно уходить. Пить больше нельзя, опьянею, негоже перед ребятами. А хочется! Нет, нельзя. Да и молодежь должна потанцевать, без меня они свободнее будут... Вот они жуют и что‑то притихли.

— Семен! Хоть бы музыку командовал!

— Музыку, музыку!

Оживились. Нужно предупредить...

— Только не дольше восьми. И не шуметь сильно.

Семен Иванович, на вашу ответственность. (Это уже приказ начальства.)

Началось раздвигание столов, толкотня. Теперь самое время уйти. Поднимаюсь. Тихонечко прощаюсь с ближайшими соседями. Петро и Марья пошли за мной.

— Чего вы‑то поднялись? Потанцуйте.

— Мы еще вернемся, нужно взглянуть больных.

Вышли в коридор. Прощаюсь. Вижу — чего‑то сказать хотят, мнутся.

— Ну, что еще? Петро:

— Так как же дальше будем жить, Михаил Иванович? Все вполсилы?

Ишь ты, упреки. Наговорил о честности, о страсти — осмелились. Что им скажешь?

— Я боюсь. И мне как‑то стыдно, — вдруг не будет получаться — и опять смерти. Я не могу сейчас их переносить.

Марья:

— Вы обязаны. Без смертей не будет. Но ведь мы научились, результаты теперь гораздо лучше. Нельзя же из‑за гибели самых тяжелых обрекать на смерть десятки. Что же, вы так и думаете доживать век на простеньких?

— Ах, вам легко говорить... Вы не виноваты... Теперь Петро наступает:

— Ничего нам не легко. Вся клиника переживает. Но ведь вы сами сказали — честь, совесть. Вы же нас учили — работать, несмотря ни на что. «Только в интересах дела, больных».

— Так вы думаете, что нужно пустить все как раньше? На всю железку? Тетрады, клапаны, тяжелые стенозы?

Оба просветлели. Сейчас Петро закруглит. Хитрый.

— Ну, конечно, с максимальной осторожностью, с некоторыми ограничениями, чтобы риск не очень велик. Мы уж будем смотреть во все глаза. Правда, Марья Васильевна?

Она тоже улыбается. «Сдвинулся шеф».

— Думать будем. «Эликсир сообразительности...»

Вы требуете от нас, но и мы ведь имеем права на вас. Тоже можем требовать...

— Ты уже сегодня потребовала, помню...

Молчу. Верно, конечно. Имеют право. И если призываешь — так тянись. Или уходи. На пенсию или еще куда. И тогда уже не трепись, речей не произноси... Кончать разговор.

— Хорошо, я подумаю. Наверное, вы правы, и я должен пересилить себя. До свиданья.

Повернулся. Марья потянула за рукав. Досада. Еще что?

— Вы меня извините за сегодняшнее... Не стерпела...

Вот, догадалась. Нет злости на тебя, Марья.

— Чего там. Я не обиделся. И к выходкам твоим привык... Пошел я, хватит на сегодня.

Никуда не денешься. Назвался груздем — полезай в кузов. Нельзя затормозить клинику, работу.

Ох, но это мне будет трудно: снова страшные операции, осложнения, смерти...

Все равно: нужно. До конца.

Дата добавления: 2015-06-26