Религия. Центральными элементами любой культуры или цивилизации являются язык и религия

Язык

Центральными элементами любой культуры или цивилизации являются язык и религия. Если сейчас зарождается универсальная цивилизация, значит, должны иметь место тенденции к возникновению универсального языка и универсальной религии. Такие заявления часто делаются по отношению к языку. “Мировой язык – английский”, – как выразился редактор Wall Street Journal. Это может означать две вещи, лишь одна из которых может служить подтверждением в случае с универсальной цивилизацией. Это могло бы означать, что все увеличивающаяся доля мирового населения говорит по‑английски. Доказательств такой точки зрения не существует, и наиболее надежные из существующих источников, которые, вероятно, могут быть не очень точными, показывают обратное. Доступные данные за более чем три десятилетия (1958‑1992) показывают, что общее соотношение использования языков в мире кардинально не изменилось, а также что произошло значительное снижение доли людей, говорящих на английском, французском, немецком, русском и японском языках, чуть меньше снизилась доля носителей мандаринского диалекта, а вот доля использования хинди, малайско– индонезийского, [ c.80] арабского, бенгали, испанского, португальского, наоборот, увеличилась. Доля носителей английского языка в мире упала с 9,8% в 1958 году до 7,6% в 1992‑м (см. табл. 3.1). Процентное соотношение населения мира, говорящего на пяти крупнейших европейских языках (английский, французский, немецкий, португальский, испанский), снизилось с 24,1% в 1958 году до 20,8% в 1992‑м. В 1992 году примерно вдвое больше людей говорили на мандаринском (15,2% мирового населения), чем на английском, и еще 3,6% говорили на других диалектах китайского (см. табл. 3.2).

С одной стороны, язык, не являющийся родным для 92% мирового населения, не может быть мировым языком. С другой стороны, однако, его модно назвать именно так, если это язык, который используется людьми различных языковых групп и культур для общения друг с другом, если это мировая lingua franca, или, выражаясь лингвистическими [ c.81] терминами, универсальный язык широкого общения (УЯШО). Люди, которым необходимо общаться друг с другом, вынуждены искать способ сделать это. На одном уровне они полагаются на специально обученных профессионалов, которые свободно владеют двумя или более языками и работают устными или письменными переводчиками. Это, однако, неудобно, долго и дорого. Поэтому в течение всей истории возникали lingua franca: латынь во времена античности и Средневековья, французский на протяжении нескольких веков на Западе, суахили во многих частях Африки и английский во многих частях света во второй половине двадцатого столетия. Дипломаты, бизнесмены, ученые, туристы и обслуживающие их службы, пилоты авиалиний и авиадиспетчеры – все они нуждаются в каком‑нибудь средстве эффективного общения друг с другом, и сейчас они делают [ c.82] это преимущественно по‑английски. В этом смысле английский является средством межкультурного общения, точно как христианский календарь стал всемирным инструментом измерения времени, арабские цифры – всемирным способом счета, а метрическая система, большей частью, всемирной системой измерения. Использование английского языка тем не менее является межкультурным средством общения; здесь подразумевается существование различных культур. Это средство общения, а не источник идентичности или общности. Если японский банкир и индонезийский банкир говорят друг с другом по‑английски, то это не означает, что любой из них англизирован или вестернизирован. То же самое можно сказать о немецкоговорящих и франко‑говорящих швейцарцах, которые могут говорить друг с другом по‑английски с таким успехом, как и на любом из их родных языков. Аналогичным образом, поддержание роли английского как общего национального языка в Индии, несмотря на планы Неру о противоположном, свидетельствует о горячем желании народов Индии, не говорящих на хинди, сохранить свой родной язык и культуру, а также о том, что Индии необходимо оставаться многоязычным обществом.

Как заметил ведущий исследователь‑лингвист Джошуа Фишман, язык, скорее всего, будет принят в качестве lingua franca или УЯШО, если он не идентифицируется с конкретной этнической группой, религией и идеологией. В прошлом английский обладал многими из этих идентификаций. В последнее время английским стал “деэтнизиро‑ванным (или минимально этнизированным)”, как это случалось в прошлом с аккадским, арамейским, греческим или латынью. “Просто счастьем для судьбы английского как второго языка стало то, что ни британские, ни американские первоисточники не рассматривались ни широко, ни глубоко в этническом или идеологическом контексте примерно на протяжении последней четверти века [курсив Фишмана]. Использование английского в качестве [ c.83] средства межкультурного общения помогает, таким образом, поддерживать и даже усиливать различные культурные идентичности народов. Именно потому, что люди хотят сохранить свою собственную культуру, они пользуются английским для общения с людьми из других культур.

Люди, которые говорят на английском в разных частях света, все больше говорят на разных английских. Английский приобретает местный колорит, который отличает его от британского или американского варианта английского, и различия доходят до того, что люди, говорящие на этих английских, почти не понимают друг друга, точно как в случае с многочисленными диалектами китайского. Нигерийский пиджин‑инглиш, индийский английский и другие формы английского внедряются в соответствующие принимающие культуры, и они, по‑видимому, будут продолжать различаться, пока не станут схожи внутри отдельных культур, точно как романские языки эволюционировали из латыни. Однако в отличие от итальянского, французского и испанского эти выросшие из английского языки будут либо употребляться небольшой группой людей внутри одного общества, либо они будут использоваться в первую очередь для общения между определенными лингвистическими группами.

Все эти процессы можно наблюдать в Индии. В 1983 году, например, там было 18 миллионов людей, говорящих по‑английски, среди населения в 733 миллиона и 20 миллионов из 867 миллионов в 1990 году. Таким образом, доля говорящих по‑английски людей среди индийского населения остается относительно стабильной – от 2 до 4 процентов. За пределами узкой элиты, использующей англоязычную документацию, английский даже не играет роль lingua franca. “Приземленная реальность, – утверждают два профессора английского языка из университета в Нью‑Дели, – состоит в том, что если вы отправитесь в путешествие из самой южной конечности Кашмира в Каньякума‑ри, то общение вам будет намного лучше вести при помощи хинди, а не английского”. Кроме того, индийский английский [ c.84] приобретает все больше индивидуальных характеристик: он индинизируется, или, скорее, локализуется, поскольку возникают различия между английскими языками носителей разных локальных языков. Английский впитывается в индийскую культуру, точно как же, как санскрит и персидский были впитаны до этого.

В течение всей истории распределение языков в мире отражало распределение власти в мире. Наиболее широко употребляемые языки – английский, мандаринский, испанский, французский, арабский, русский – являются или были языками империалистических государств, которые активно поощряли использование своего языка другими народами. Сдвиги в распределении власти привели к сдвигам в распределении языков. “…Два столетия британского и американского колониального, коммерческого, индустриального, научного и финансового могущества оставили значительное наследство в высшем образовании, управлении, торговле и технологии во всем мире”. Британцы и французы настаивали на том, чтобы в их колониях пользовались их языком. После обретения независимости, однако, большинство бывших колоний попыталось в разной степени и с разным успехом заменить имперские языки своими местными. В пору когда влияние Советского Союза было в зените, русский был lingua franca от Праги до Ханоя. Спад советского могущества сопровождался параллельным снижением использования русского в качестве второго языка. Как и в случае с другими формами культуры, усиление могущества порождает как лингвистическую гордость носителей языка, так и стимул для других учить этот язык. В безумные дни сразу же после падения Берлинской стены, когда казалось, что объединенная Германия стала новым колоссом, возникла примечательная тенденция: немцы, бегло говорящие по‑английски, на международных встречах старались пользоваться немецким. Японское экономическое могущество стимулировало изучение японского не‑японцами, а экономическое развитие Китая [ c.85] порождает аналогичный бум в отношении китайского. В Гонконге китайский стремительно вытесняет английский с позиции доминирующего языка, и с учетом роли китайцев, живущих в других странах Юго‑Восточной Азии, китайский стал языком, на котором ведется большая часть международной торговли в данном регионе.

По мере того как могущество Запада по отношению к влиянию других цивилизаций постепенно снижается, использование английского и других европейских языков в них или для общения между странами также медленно сходит на нет. Если в какой‑то момент в отдаленном будущем Китай займет место Запада как доминирующей цивилизации, английский уступит место мандаринскому в качестве lingua franca.

Когда бывшие колонии шли к независимости и только добивались ее, поощрение развития и использования местных языков, как и борьба с языками империи, были одним из способов, при помощи которых национальные элиты отличали себя от западных колониалистов и определяли свою идентичность. После обретения независимости, однако, элитам этих обществ потребовалось отличаться от простого люда своих стран. Средство нашлось: свободное владение английским, французским и другими западными языками. В результате элитам не‑западных обществ зачастую намного проще общаться с жителями Запада и друг с другом, чем с народом из своих обществ (подобная ситуация имела место на Западе в семнадцатом‑восемнадцатом веках, когда аристократы из различных стран прекрасно общались друг с другом по‑французски, но не умели говорить на национальных языках своих стран). В не‑западных обществах сейчас налицо две противоположные тенденции. С одной стороны, английский все больше используется на университетском уровне, чтобы дать выпускникам возможность вести эффективную игру в глобальной гонке за капиталами и покупателями. С другой стороны, социальное и политическое давление вынуждает все больше использовать местные [ c.86] языки. Арабский вытесняет французский в Северной Африке, урду занимает место английского как языка управления и образования в Пакистане, а СМИ, использующие местные языки, заменяют англоязычные в Индии. Такое развитие ситуации предвидела Индийская комиссия по образованию в 1948 году, когда было заявлено, что “использование английского… делит людей на две нации, тех немногих, кто правит, и многих, которыми правят, кто не может говорить на чужом языке, и эти две нации не понимают друг друга”. Сорок лет спустя живучесть английского как языка элиты подкрепила это предсказание и создала “противоестественную ситуацию в рабочей демократии, основанной на праве голоса у взрослого населения… Англоговорящая Индия и политически сознательная Индия все больше отделяются друг от друга”, стимулируя “напряжение… между меньшинством на самом верху, которое знает английский, и миллионами – имеющими право голоса, – которые не знают его”. В той мере, в которой не‑западные общества устанавливают демократические институты, а народ принимает активную роль в управлении этими обществами, использование английского снижается и все более употребительными становятся местные языки.

Конец советской империи и “холодной войны” дал импульс к распространению и возрождению языков, которые либо подвергались гонениям, либо были забыты. В большинстве бывших советских республик были приняты значительные усилия по возрождению традиционных языков. Эстонский, литовский, латышский, украинский, грузинский и армянский стали теперь национальными языками независимых государств. В мусульманских странах произошло такое же лингвистическое самоутверждение, Азербайджан, Кыргызстан, Туркменистан и Узбекистан сменили кириллицу своих бывших советских господ на латинский алфавит турецких братьев, а говорящий по‑персидски Таджикистан позаимствовал арабскую письменность. Сербы, с другой стороны, теперь называют свой язык сербским, а не [ c.87] сербохорватским, и сменили западные буквы своих католических врагов на кириллицу российских друзей. Параллельно с этим хорваты переименовали свой язык в хорватский и стараются очистить его от турецких заимствований и других иностранных слов, в то время как “турецкие и арабские заимствования, лингвистический осадок, оставшийся после 450‑летнего пребывания Оттоманской империи на Балканах, вошли в моду” в Боснии. Язык преобразовывается и перестраивается, чтобы соответствовать новым идентичностям и контурам цивилизаций. По мере того как рассеивается власть, распространяется вавилонизация.

Универсальная религия имеет ненамного больше шансов возникнуть, чем универсальный язык. Конец двадцатого века стал свидетелем повсеместного возрождения религий (la Revanche de Dieu). Это возрождение заключалось в усилении религиозного сознания и подъеме фундаменталистских движений. Таким образом, различия между религиями усилились. Данные, касающиеся приверженцев различных религий, еще более отрывочны и ненадежны, чем информация по носителям языков. В таблице 3.3 даны цифры, взятые из одного широко используемого источника. Эти и другие данные показывают, что относительная (в численном выражении) сила мировых религий в этом столетии значительно не изменилась. Наибольшее изменение, зафиксированное этим источником, было увеличение доли людей, именующих себя “неверующими” или “атеистами”, – от 0,2% в 1900 году до 20,9% в 1980 году. Вероятно, это могло бы отражать значительный отход от религии, и в 1980 году религиозное возрождение еще только набиралось сил. И все же увеличение числа неверующих на 20,7% почти совпадает с девятнадцатипроцентным снижением адептов “китайских народных религий” с 23,5% в 1900 г. до 4,5% в 1980 г. Эти практически равные снижение и увеличение означают, [ c.88] что с приходом коммунистической власти внушительная часть населения Китая было просто переименована из приверженцев народных религий в неверующих.

О чем эти данные свидетельствуют, так это об увеличении доли приверженцев двух основных религий, стремящихся обратить других в свою веру – ислам и христианство – более чем за 80 лет. Западное христианство охватывало 26,9% мирового населения в 1900 году и 30 процентов в 1980 г. Мусульмане увеличили свой удельный вес более заметно– с 12,4% в 1900 году до 16,5% (по некоторым оценкам – 18%) в 1980 г. За последние несколько десятилетий двадцатого века ислам и христианство значительно увеличили число своих сторонников в Африке, а основной сдвиг в сторону христианства произошел в Южной Корее. Если традиционная религия в обществах со стремительной модернизацией неспособна адаптироваться к требованиям модернизации, создаются потенциальные возможности для распространения западного христианства и ислама. В таких обществах наиболее удачливые сторонники западной культуры – это не неоклассические экономисты, не демократы‑крестоносцы и не руководители транснациональных [ c.89] корпораций. Скорее всего, это есть и будут христианские миссионеры. Ни Адам Смит, ни Томас Джефферсон не могут отвечать психологическим, эмоциональным, моральным и социальным запросам выпускников средней школы в первом поколении. Иисус Христос тоже может не отвечать им, но у Него шансов побольше.

По большому счету, однако, побеждает Магомет. Христианство распространяется в первую очередь путем обращения приверженцев других религий, а ислам – за счет как обращения, так и воспроизводства. Процентное соотношение христиан в мире, которое достигло своего пика в 30% в восьмидесятые, выровнялось и сейчас снижается, и, скорее всего, будет равняться 25% от населения мира к 2025 году. В результате чрезвычайно высоких темпов прироста населения (см. главу 5), относительная доля мусульман в мире будет продолжать стремительно расти, достигнув на рубеже столетий 20 процентов мирового населения, превзойдя количество христиан в течение нескольких последующих лет, и, вероятно, может равняться 30% к 2025 году.

Дата добавления: 2015-06-26