Это было в Бремене

РЫЦАРИ МЕЧИ ВОСТРЯТ

В узком переулке, выходящем на пристань города Бремена, медленно проходил бритый пожилой католический монах в белой сутане и черном плаще с капюшоном, ниспадающим на спину. Он спрашивал встречных, где кузнечная мастерская Бернгарда Брудегама. Целый день в переулке слышался непрерывный грохот кузнечных молотков, рабочие тащили на спине тяжелые мешки, пробегали вымазанные сажей подмастерья. Монах посматривал по сторонам и старательно обходил лужи и груды угля. Встречные указали монаху, где мастерская, которую он ищет. Сам владелец кузницы, с седыми космами волос, охваченных ремешком вокруг головы, в кожаном переднике, вышел, держа в длинных клещах кусок раскаленного железа.

— Что вам от меня нужно, почтенный отец? Я уже внес более чем достаточно капеллану нашей общинной церкви святой Бригитты, и только с ним я имею дело. Да-да, хватит с меня!

— Я пришел не за пожертвованиями, почтенный мастер Брудегам, а привез вам письмо от вашего сына Теодориха, да хранит его всевышний!

— Как! Он жив еще? Впрочем, это все равно: я давно уже отрекся от него и не хочу о нем слышать. Какое новое преступление он сделал? — И Брудегам прикрыл глаза выпачканной в саже рукой. — Новая ужасная весть!

— Не огорчайтесь, почтенный мастер. Ничего дурного ваш сын не сделал. Напротив: он занимается теперь очень почетным делом.

Кузнец с недоверием взглянул на монаха и швырнул раскаленное железо в кадку с водой, где оно зашипело.

А монах, не торопясь, расшнуровал висевшую через плечо кожаную сумку и достал письмо, зашитое в красный лоскуток.

Кузнец осторожно взял письмо.

— Я не силен в грамоте, и мне трудно будет прочесть то, что написал мой сын. Может быть, вы, достопочтенный отец, согласитесь пройти в мой дом — я живу совсем близко. Там мы с моей женой Матильдой будем рады узнать, что пишет наш легкомысленный блудный сын. А может быть, вы и сами еще нам расскажете, где и как вы с ним встретились. Много горя он доставлял нам до сих пор!

— Я очень тороплюсь, меня ждет наш епископ. Но если это недалеко, то я охотно пойду с вами.

В домах близ пристани жили купцы и ремесленники. Дома эти похожи один на другой: узкие, в два-три этажа, под черепичной остроконечной крышей. Под гребнем крыши висели на толстых канатах большие железные крюки, чтобы втаскивать товары на чердак. По узкой и крутой лестнице Брудегам и монах поднялись в третий этаж. Хозяин постучал висевшим на двери железным молотком. Дверь приоткрылась; и выглянуло лицо женщины в большом белом чепце:

— Входите, входите!

В комнате, куда они вошли, их встретила хозяйка в синем клетчатом переднике с двумя карманами, откуда торчали деревянные ложки.

— Опять сбор на церковь! О небо! — воскликнула она, всплеснув руками.

— Успокойся, Матильда! — сурово сказал кузнец. — Слушай и, прошу тебя, от изумления не упади на пол.

— Неужто опять наш Дорих?

— Письмо от вашего сына, — прошептал монах. — Я привез очень хорошие, радостные для вас вести.

— Ах, спаси вас милостивый господь! — воскликнула хозяйка и пошатнулась, едва не упав. Хозяин ее поддержал и усадил в кресло у окна.

Середину комнаты занимал квадратный стол; у одной стены протянулась скамья, покрытая полосатым одеялом, у другой стояла полка с посудой.

Монах осторожно вскрыл письмо, зашитое толстыми нитками, и вынул несколько сложенных пергаментных листков. — Где и как вы встретились с нашим сыном? Не томите меня! — простонала мамаша Брудегам.

— Я впервые увидел Теодориха на корабле, плывшем из Бремена. Меня поразил звучный голос одного из путников, сидевших в трюме. Он пел наши, германские песни. Я разговорился с ним и узнал, что он учился в Бремене.

— Совершенно верно, — подтвердила хозяйка. — Наш Дорих учился, и даже очень хорошо, у каноника при церкви святой Бригитты. Но он не кончил школы, спутавшись с очень плохими людьми, а потом... — Она остановилась, вытирая глаза концом передника.

— Одним словом, попал в тюрьму за воровство и грабеж! — сердито проворчал отец.

— Не рассказывайте мне, госпожа Брудегам. Ваш сын исповедовался у меня, и я отлично знаю всю его жизнь и все печальные ошибки, которые он совершил, и как он был сурово за это наказан. Но ведь теперь все уже в прошлом. Он стал пилигримом <Пилигрим — богомолец, ходивший на поклонение так называемым «святым местам».> и, кроме того, помогает мне в церковной службе — отлично поет молитвы. За это ему все простится.

— О милостивый господь! — шептала Матильда Брудегам. — Как вы нас обрадовали таким известием! Чем мы сможем отблагодарить вас?

— Мне ничего не нужно. На днях я покидаю Бремен, так как должен ехать к престолу его святейшества папы.

— Где же вы расстались с нашим сыном?

— В новом городе Риге, на большой реке Двине. Там он остался воином-меченосцем в крепости.

— Будьте добры, прочтите нам письмо сына. Мы сами не сумеем этого сделать.

— Охотно. Слушайте.

— Милый мой мальчик! — всхлипнула Матильда. — Он все же вспомнил о нас.

Монах стал читать:

— «Дорогие мои почтенные родители! Приезжайте ко мне в город Ригу. Я здесь уже не бродяга и не преступник, а пилигрим, меченосец и делаю важное дело: вместе с другими меченосцами из нашей славной Германии мы покоряем диких язычников — леттов, куронов и ливов — и обращаем их в наших старательных, покорных рабов. Вы, конечно, помните тот страшный день, когда меня вместе с другими заключенными вывели из бременской тюрьмы и когда половина из нас была в железных оковах, а другая половина шла со связанными руками. Мы все уже тогда думали, что нас ведут на площадь, чтобы повесить. Но стража с обнаженными мечами погнала всех в гавань, где нас погрузили в трюмы шести кораблей. Там было и сыро и темно. К нам спустились несколько монахов с зажженными свечами и спели молитвы, а каноник сказал проповедь о том, что мы едем на великое, святое дело — обращать в Христову католическую веру диких язычников. Каноник нам объявил также, что если мы поклянемся стать усердными пилигримами и пришьем на плечо и спину кресты, то нам простятся все наши самые тяжелые грехи и преступления: и прошедшие, и настоящие, и будущие. Конечно, все мы сейчас же объявили о своем согласии. Тогда нам принесли котел вареных бобов, хлеба и два ведра пива, так что мы в первый раз за много дней досыта поели.

Затем наши корабли отправились в путь. Нас сильно качало, пока мы не прибыли сперва на остров Готланд, а затем вошли в устье большой реки Двины. По ней мы поднялись вверх по течению до новой, теперь нашей, германской, крепости Риги. В ней уже выстроена высокая церковь святого Петра с недремлющим жестяным петухом на конце шпиля. В церкви состоялось торжественное богослужение по случаю нашего приезда и вступления в ряды меченосцев. А наши цепи пригодились: их надели на пленных туземцев, которых здесь много. Они строят дома, распахивают землю и вообще исполняют для нас всякие самые трудные работы.

Приезжайте сюда, дорогие родители. Отец, как опытный мастер, отлично будет здесь зарабатывать, изготовляя цепи, кандалы и оружие.

Ваш любящий сын пилигрим-меченосец Теодорих Брудегам». Монах сказал:

— Я тоже вам советую поехать в Ригу. Там вы окажетесь очень полезны. Старый Брудегам нахмурился и мрачно сказал:

— Я очень вас благодарю за привезенное письмо, но оно не доставило мне той радости, какую я ожидал, а наоборот. Я скромный и бедный кузнец, но всегда был честным немцем, и меня никто не сможет обвинить, что я дела») черное, постыдное дело. Я изготовляю плуги, лопаты, топоры, подковы, но до сих пор я никогда не ковал кандалов и цепей. Эти туземцы-ливы, насколько я понимаю, виновны лишь в том, что они не хотят принимать католическую веру. Положим, что они язычники, но это их воля... Я не хочу больше ничего слышать о моем блудном сыне. Нацепив на себя крест, он не стал от этого лучше.

И старый Брудегам быстро вышел из комнаты, оставив открытой дверь.

— О боже милостивый! — всхлипнула Матильда, вытирая концом передника глаза. — Простите моему старику его грубые слова! Он бешеный человек и очень огорчен, что наш Теодорих не сделался кузнецом, а стал усмирителем жителей того края. Вот, пожалуйста, возьмите от меня на нужды церкви.

— Бог милостив! Он наставит неразумного. Благодарю за ваше подаяние!

Дата добавления: 2015-06-26