Толкование сновидений

Сергей Гандлевский 1952

Когда я жил на этом свете

И этим воздухом дышал,

И совершал поступки эти,

Другие, нет, не совершал;

Когда помалкивал и вякал,

Мотал и запасался впрок,

Храбрился, зубоскалил, плакал —

И ничего не уберег;

И вот теперь, когда я умер

И превратился в вещество,

Никто — ни Кьеркегор, ни Бубер

Не объяснит мне, для чего,

С какой — не растолкуют — стати

И то сказать, с какой-такой

Я жил и в собственной кровати

Садился вдруг во тьме ночной...

Здесь как в изъяснении снов, где един­ственный критерий безошибочен: если внезапно чувствуешь, что истол­ковано верно, — это оно! Значит, пси­хоаналитик тонкий и понимающий. То, что он тебе рассказывает, на деле и присни­лось, а не тот запутанный мультфильм, который запечатлелся в памяти.

Мне-то ничего не снится — то есть по-научному так не бывает, считается, что снится всем и всегда — вероятно, просто не запоминается. А когда запоминается — всё ничтожно до обидно­го. Мои знакомые в своих сновидениях и Чеховы­ми случаются, Антон Палычами, и президентами разных стран, и кинозвездами, и диковинными животными, а мое высшее достижение, в конце 90-х — член какой-то украинской делегации на переговорах с российской. Ведь задолго до "оран­жевой революции". Посмотрел бы я на этого Фрейда.

Сновидческая тупость, мне кажется, каким-то образом восполняется острой чувствительно­стью к языку, который тоже — необъяснимая, неуправляемая, во многом подсознательная стихия. Болезненно трогают языковые проявления — фонетика, морфология, синтаксис, да и вообще все то, что бессмысленно проходили в школе, не подозревая, что это и есть гамма жизни, сама жизнь. Непосредственнее и ощутимее всего действует звучание улицы, но и литературный язык тоже: прозы, еще приближеннее — стихов.

Лексикон Гандлевского — первого порядка, без поиска экзотики. Но выбор слов и словосочетаний таков, что ощущение новизны — непреходяще. Вот в этом стихотворении ощущение "настоящести", истины возникает в первую очередь от безукориз­ненного подбора глаголов действия-состояния: ага, соображаешь, всем этим и я занимался, и еще как. Еще — от искусно выстроенного косноязычия, простонародного лепета, интонации неуверенно­сти, в которой только и выступает правда: "С ка­кой — не растолкуют — стати, / И то сказать, с какой-такой..." Потому, наверное, мне мешают в этих стихах Кьеркегор и Бубер — нечего знакам культуры делать в путаной искренней исповеди. Но раз поэт поставил — значит, надо.

В конце концов, без таких знаков не был бы самим собой Гандлевский, который настаивает на том, что литература есть важнейший источ­ник литературы. И тут, в "Когда я жил...", от­звук — ритм, слог — его любимого Ходасевича: "Когда б я долго жил на свете, / Должно быть, на исходе дней / Упали бы соблазнов сети / С не­счастной совести моей". Слышен какой-то очень нынешний голос, да еще с употреблением сегодняшнего паразита "на самом деле", другого рус­ского парижанина, Анатолия Штейгера (знает его стихи Гандлевский или то нередкая в поэзии заочная перекличка через расстояния и време­на?): "И ты вдруг сядешь ночью на постели / И правду всю увидишь без прикрас / И жизнь — какой она, на самом деле..."

Коренное отличие: у Гандлевского — метафи­зика, а не психология. Взгляд оттуда. Шаг впе­ред? Страшновато так обозначать. Но — шаг.

Наверное, есть другие методы, и жизнь учит разному, но у меня уже иного не будет: по слово изъявлению определяется человек.

Дата добавления: 2015-06-26