Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Июнь 1917 г. 2 страница




Думаю, что разрешить эти сомнения может только большой опыт, который покажет также, какие приемы лучше всего соответствуют собственной личности для достижения наилучших терапевтических успехов. Из этого вытекает опять-таки необходимость подвергнуть себя психоанализу для того, чтобы в совершенстве познать самого себя. С первой (отрицательной) частью вашего определения анализа я вполне согласен: психоанализ не анамнез, не метод испытания вроде испытания степени интеллекта, не психокатарсис. Во второй же части (положительной) Вы говорите: «Психоанализ — метод для отыскания линии наименьшего сопротивления на пути к гармоничному развитию личности». Мне кажется, что тут Вы считаетесь лишь с леностью пациента, а не освобождением сублимированного либидо и направлением его к новой жизненной цели.

Вы считаете, что у невротика отсутствует одна, единая линия жизни, так как противоречивые тенденции мешают психическому приспособлению. Согласен, но разве психическое приспособление не будет различным, в зависимости от того, как излечившийся пациент устроит свою жизнь заново: будет ли он только избегать неудовольствий (линия

8 К. Юнг


наименьшего сопротивления) или стремиться к достижению наиболее полного удовлетворения? В первом случае он будет более пассивным и просто примирится с «трезвой действительностью» (Штекель, там же, стр 187). Во втором случае он «воодушевится» чем-нибудь или кем-нибудь. Но чем, по Вашему мнению, обусловится выбор пациента, будет ли он «в новой жизни» пассивен или активен? Определится ли его выбор самопроизвольно в течении анализа? Не следует ли врачу тщательно избегать того, чтобы чаша весов под его влиянием наклонялась в ту или другую сторону? Если же он позволит себе канализировать либидо пациента в известное русло, то не утратит ли он тогда право называться просто психоаналитиком, не будет ли он тогда «умеренным» или даже «диким»? (Futmuller, «Wandlungen in der Freudschen Schule», Zentralblatt fur Psychoanalyse, Heft 4—5, III. Jahrg., S. 191.) Думаю, что Вы уже заранее ответили на этот вопрос в Вашем последнем письме от 11 февраля 1913 г.: «Всякий умысел со стороны аналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Но эта фраза, вырванная из общего контекста, может быть, все-таки не вполне соответствует Вашей мысли.

Что касается психоаналитического просвещения пациента до качала анализа, то Вы, очевидно, согласны с Фрейдом и Штекелем: лучше немного, чем слишком много. Знание, которое дается пациенту, все-таки остается полузнанием, которое порождает «всезнаек», что только затрудняет ход анализа. Итак, после краткого ознакомления надо дать пациенту возможность высказываться, указывая кое-где на связь между явлениями; затем, после истощения сознательного материала, следует переходить к снам.

Но тут для меня опять возникает затруднение, на которое я уже указывал Вам в устной беседе: как избежать со стороны пациента, который желает приспособиться к тону или жаргону врача (в силу ли подражания или переноса на врача, или же назло ему, чтобы поразить врача его же оружием), как избежать воспроизведения фантазий, мнимых травм раннего детства, сновидений, как будто бы самопроизвольных, а на самом деле прямо, косвенно или невольно внушенных врачом?


Я говорил Вам в свое время, что пациенты Фореля (в Der Hypnotismus) видели во сне все, что он хотел; и мне эти опыты тоже легко удавались. Не должен ли аналитик, не желающий ничего внушать, больше молчать, давая выговориться анализирующемуся? Исключением являются, конечно, сны, где врач все-таки предлагает пациенту свое собственное толкование?

18 февраля 1923 г. (Юнг)

С Вашим замечанием относительно путаницы в психоаналитической литературе я согласен. В наше время развиваются разные точки зрения на теорию аналитических результатов, не говоря уже о множестве отдельных отклонений. Наряду с учением Фрейда, почти исключительно каузальном, развилось чисто финалистское воззрение Адлера, якобы абсолютно противоречащее Фрейду, на самом же деле существенно дополняющее теоретические взгляды Фрейда. Я же придерживаюсь скорее середины, допуская обе точки зрения. Не вызывает удивления наличие такого разногласия относительно конечных выводов психоанализа, ввиду сложности именно этих вопросов. Проблема терапевтического воздействия настолько трудна, что окончательный, ясный ответ пока еще невозможен.

Слова Штекеля, на которые Вы ссылаетесь, очень характерны. То, что он говорит относительно любви к врачу, разумеется, верно; но это лишь факт, а не цель и не руководство для психоаналитического лечения. Будь это целью, то мы видели бы множество исцелений; но видели бы и неудачи, которых можно было бы избежать. Цель же состоит в том, чтобы пациента путем воспитания довести до выздоровления ради него самого и его предназначения, а не ради врача. Конечно, с терапевтической точки зрения, было бы весьма неуместно запретить пациенту выздоровление, если он хочет этим доставить удовольствие врачу. Но пациент должен сознавать это — вот и все. Мы не должны предписывать ему пути выздороатения. Принуждать пациента выздоравливать из любви к врачу я считаю непозволительным воздействием и внушением (с психоаналитической точки зрения). Такое насилие часто горько мстит за себя. Вы знаете, что я не против-


ник внушения, я только противник сомнительных мотивировок. Если врач потребует, чтобы пациент выздоровел из любви к нему, то пациент будет, конечно, рассчитывать на услугу за услугу и будет ее требовать. Я предостерегаю от таких приемов. Гораздо более сильным, здоровым и этически ценным мотивом для выздоровления будет глубокое проникновение пациента в истинное положение и его понимание вещей, такими, как они являются и как они должны быть. Каждый сколько-нибудь полноценный человек поймет, что не следует застревать в болоте невроза. М) Я совсем не согласен с Вашим толкованием моих слов о врачующем действии личности. Я писал Вам*, что личность действует целительно потому, что пациент так сказать читает личность аналитика, а не потому, что он из любви к аналитику разыгрывает исцеление. Аналитик не может помешать пациенту проявлять свои конфликты так, как их проявляет он сам, ибо способность к эмпатии у невротика безмерно велика. Этой цели служит и каждый сильный перенос. Если аналитик в глазах больного станет достойным любви, то он попросту преодолевает этим ряд сопротивлений, которые пациент должен был бы преодолеть самостоятельно, что рано или поздно все равно приходится делать. Таким образом, этим техническим приемом ничего не достигается, разве что пациенту облегчается начало анализа; впрочем, в некоторых случаях это имеет смысл. Пролезать через колючее проволочное заграждение, не имея впереди заманчивой цели, может лишь человек с аскетической силой воли, которой, однако, нельзя ожидать ни от среднего человека, ни от невротика. Даже христианская религия, столь высокая в своих нравственных требованиях, не пренебрегла этим приемом и показала близость царствия небесного как цель и награду за земные труды. По-моему, и аналитик имеет право говорить о наградах за труд психоанализа. Но пусть он ни словом, ни намеком не обещает в награду себя самого или свою дружбу, если он серьезно не намерен сдержать своего слова.

* См. ссылку к пар. 587.


641 Что касается Вашей критики моего краткого определения того, что есть «психоанализ», то замечу, что перевал через крутую гору тоже соответствует линии наименьшего сопротивления в том случае, если на удобной дороге в долине рискуешь попасть быку на рога. Иными словами, линия наименьшего сопротивления есть компромисс со всеми его неизбежными последствиями, не только с леностью. Думать, что линия наименьшего сопротивления и леность есть одно и то же — предрассудок. (Так мы думали в то время, когда убегали с латинских уроков.) Леность, в общем, не лежит на пути наименьшего сопротивления, так как она приносит лишь мгновенное облегчение, а впоследствии приводит на путь наибольших сопротивлений. Жить по линии наименьшего сопротивления не значит также проявлять свою индивидуальность, не считаясь ни с кем и ни с чем. Тот, кто так поступает, скоро с болью поймет, что он находится не на линии наименьшего сопротивления, так как человек — не только пучок эгоистических побуждений, каким его иногда любят изображать, но и социальное существо. Лучше всего это наблюдается у первобытных людей и у стадных животных, у которых всегда сильно развито стадное чувство. Без этого чувства стадо вообще не могло бы существовать. Человек, как стадное животное, в принципе вовсе не должен подчиняться навязанным ему извне законам, так как социальный закон заложен в нем самом априорно, как врожденная необходимость. Как видите, я начинаю выступать против некоторых, по-моему, совершенно неверных представлений, высказываемых иногда и среди сторонников психоаналитической школы.

642 Идти по линии наименьшего сопротивления не значит тем самым избегать неудовольствия: это значит создавать равновесие между удовольствием и неудовольствием. Деятельность, дающая только неудовольствие, ведет к истощению, а не к успеху. Человеку необходима радость жизни, иначе жизненные усилия не стоили бы труда.

643 Как и куда пациент направит в будущем свою жизнь, об этом судить не нам. Если бы мы воображали, что мы знаем это лучше природы самого пациента, то были бы очень плохими воспитателями. (Изложение подобных же


основных мыслей Вы найдете в воспитательном методе Монтессори*.) Психоанализ лишь средство, которое очищает природе путь от камней, а не метод (на что часто притязает гипноз), который вкладывает в пациента то, чего в нем раньше не было. Поэтому мы, скорее, отказываемся от всяких напутствий и лишь стараемся показать пациенту по возможности рельефно и ясно то, что обнаружил психоанализ, для того, чтобы пациент сам мог сделать из этого пригодные для себя выводы. Тому, что он приобрел не сам, он все равно поверит не надолго: вера, основанная на авторитете, только удержит его в состоянии детскости, тогда как мы стремимся довести пациента до того, чтобы он сам управлял своей жизнью. Искусство анализа состоит именно в том, чтобы без предрассудков идти за пациентом, даже по так называемым ложным путям, собирая его заблудившихся и разбежавшихся овец. Работая по предвзятой схеме, мы только испортим лучшие воздействия психоанализа. Поэтому я остаюсь при своем мнении, которое Вы оспариваете: «Все умышленное со стороны психоаналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа».

644 Знаете, мы все еще не можем отрешиться от схоластического предрассудка, от желания исправить природу, навязывая ей наши ограниченные «истины». В терапии неврозов мы наталкиваемся на такое большое количество удивительных, непредвиденных и непредвидимых фактов, что нам, наученным таким опытом, пора бы отбросить надежду на возможность положительного знания и предписывания путей. Окольные и ложные пути необходимы. Отрицая это, пришлось бы отрицать и неизбежность ошибок во всемирной истории. Это было бы мировоззрение школьного учителя-педанта, непригодное для психоанализа.

645 Весьма трудно установить, сколько психоаналитик, помимо своей воли, внушает пациенту. Безусловно, это явление играет более значительную роль, чем до сих пор

* Д-р Мария Монтессори (1870—1952) опубликовала работу «Метод Монтессори» в 1912 г.


признавали в психоанализе. Я по опыту знаю, что пациент тотчас же начинает пользоваться представлениями, почерпнутыми в психоанализе, что обнаруживается и при толковании сновидений. Вы можете почерпнуть много подобных примеров в книге Штекеля «Язык сновидений». В моей собственной практике был весьма поучительный случай. У одной очень интеллигентной пациентки с самого начала были очень широкие эротические фантазии, связанные с переносом на меня. Но она ни за что не хотела их допустить. Ее, понятно, выдавали сны, в которых моя личность скрывалась за другими, отчасти трудно узнаваемыми лицами. После целой серии таких снов я, наконец, сказал ей: «Видите ли, всегда бывает так, что то лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется и маскируется другим лицом». Ранее пациентка упорно отрицала этот механизм сновидений. На сей раз ей пришлось допустить это техническое правило, но лишь для того, чтобы побить меня моим же оружием. На другой день она рассказала мне сон, в котором мы с ней являлись в откровенно непристойной ситуации. Я, конечно, был поражен и тотчас же вспомнил о своем правиле. Первой ассоциацией ко сну был ехидный вопрос с ее стороны: «Не правда ли, всегда бывает так, что лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется другим?»

646 Пациентка воспользовалась опытом, нашла защитную формулу и возможность безнаказанно и открыто высказывать свои фантазии.

647 На этом примере видно, каким образом пациенты пользуются приобретенными в анализе знаниями. Они пользуются ими как символами. Кто верит в раз и навсегда твердо установленные символы, тот запутается в своих же собственных сетях. Это случалось со многими психоаналитиками. Объяснение некоторых теорем примерами из сновидений, взятых из аналитической практики, оказывается обманчивым и малонадежным. Доказательны в этом отношении только сновидения лиц, безусловно свободных от чужого влияния. В таких случаях надо было бы исключить разве еще чтение мыслей на расстоянии. Но если допускать такую возможность, то придется


подвергнуть строжайшему пересмотру еще многое другое, между прочим, множество судебных приговоров.

Отдавая должное роли внушения, все же не следует заходить слишком далеко в этом отношении. Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, которое упорно противится чужому влиянию и постоянно всплывает наружу. Аналитическое «внушение» искажает лишь выражение, а не содержание, в чем мне часто приходилось убеждаться. Выражения меняются неограниченно, содержание же твердо, устойчиво и меняется лишь со временем и с трудом. Будь это иначе, то внушение было бы во всех отношениях самым действенным, благодарным и легким лечением, настоящей панацеей от всех бед. К сожалению, это не так, в чем сознается каждый честный гипнотизер.

На Ваш вопрос, не злоупотребляют ли пациенты, быть может невольно, выражениями врача, для того, чтобы сбить его с толку, скажу, что это действительно очень серьезная проблема. Аналитик должен употреблять всевозможное внимание и самокритику, чтобы не дать себе возможность сбиться с пути, соблазнившись снами пациента. Пациент в своих снах всегда в той или иной степени употребляет выражения, приобретенные в анализе. Толкование прежних символов, в свою очередь, вносится в сновидение как самостоятельный символ. Так, например, нередко сексуальные ситуации, появлявшиеся в прежних снах в виде символов, в последующих снах появляются уже «открыто», но, заметьте, представляя собой опять-таки символы и подлежащие анализу выражения иных скрытых идей. Так например, инцест во сне является отнюдь не «явным» содержанием сновидения, а тоже символом, подлежащим анализу, как и все другие. Принять такой сон в буквальном смысле будет парадоксом, возможным только в том случае, если буквально придерживаться сексуальной теории неврозов. 650 Возможно, что пациент умышленными обманами и искажениями некоторое время сумеет вводить аналитика в заблуждение, что, впрочем, возможно и во всех остальных областях медицины. Но этим пациент вредит больше все-


го самому себе, платя за каждый обман или сокрытие усилением болезненных симптомов. Обманы так очевидно невыгодны, что пациент почти неизбежно рано или поздно прекращает их совершать.

Что касается техники анализа, то лучше отложим этот вопрос до устной беседы.

23 февраля 1913 г. (Лой)

Я хотел бы прежде всего поговорить о заключении Вашего письма от 18 февраля, в котором Вы так метко определяете роль внушения в психоанализе: «Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, с которым постоянно приходится считаться». С этим я совершенно согласен, так как мой собственный опыт подтверждает Ваши слова. Дальше Вы говорите: во время невольного аналитического внушения это содержание остается нетронутым, выражение же искажается неограниченно и многообразно. Получается нечто вроде мимикрии: анализируемый старается скрыться от наступающего на него аналитика, временно представляющегося ему врагом. Это продолжается до тех пор, пока в совместной работе пациента с аналитиком (пациент самопроизвольно открывает свою душу, аналитик интерпретирует и объясняет) не удастся настолько осветить мрак, царивший в больной душе, что пациент сам начинает различать настоящую связь между отдельными моментами (без предвзятого плана со стороны аналитика), делать верные выводы и применять их в будущем. Это будущее потечет по линии наименьшего сопротивления (или, лучше сказать, наименьших сопротивлений), как компромисс со всем необходимым в настоящем равновесии между удовольствием и неудовольствием. Не нам самовластно решать за пациента, что ему следует делать, это решает его собственная природа. Иными словами, наша роль — роль повивальной бабки, которая способна вывести на свет Божий только ребенка, действительно существующего, и должна при этом избегать целого ряда грубых ошибок, чтобы не отнять у ребенка жизнеспособности и не искалечить мать.


653 Все достаточно понятно — это общеизвестный принцип, приложенный к психоанализу: никогда не насиловать природу! Я понимаю, что психоаналитику приходится следовать за пациентом и по так называемым «ложным путям», для того, чтобы пациент дошел до собственных убеждений, освобождающих его раз и навсегда от инфантильной веры в авторитет; как отдельный индивид только по ложным путям может дойти до понимания того, как избежать этих ложных путей, так же и человечество в целом не всегда двигалось по прямой дороге, а лишь путем частых ошибок создало условия для своего настоящего и будущего развития. Не знаю, согласитесь ли Вы со мной, что нередко частичной причиной невроза является крушение инфантильной веры в авторитет./Невротик стоит над развалинами своей веры, гиТатгётттог'ней и боится, не находя замены ей и не видя, куда направить свой жизненный путь. Он защемлен между инфантилизмом, от которого не хочет отказаться, и серьезными задачами жизни в настоящем и будущем. (Моральный конфликт.) В таких именно случаях я особенно ясно вижу, насколько Вы правы: было бы грубой ошибкой заменять утраченную веру в авторитет верой в новый авторитет, помогающий лишь до тех пор, пока он в силе. Это является приговором желанию внушать в анализе, приговором расчету на «перенос» как на цель аналитического лечения. Теперь я вполне принимаю Ваше суждение: «Всякий умысел со стороны психоаналитика — грубая ошибка. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Я также совершенно согласен с Вами, что альтруизм присущ человеку с рождения, как стадному животному. Обратное было бы неестественно.

654 Я очень склонен думать, что первичны именно альтруистические, а не эгоистические побуждения. Любовь и доверие ребенка к матери, кормящей, взращивающей, защищающей и ласкающей его; любовь мужчины к женщине как растворение в чужой личности; любовь к потомству, забота о нем; любовь к соплеменникам и т. д. Эгоистические же побуждения создаются лишь благодаря желанию исключительного обладания предметом любви:


желанию владеть всецело матерью, не делясь ею с отцом и другими детьми; желанию исключительного обладания женщиной, драгоценностями, платьем и т. д. Вы, может быть, скажете мне, что это парадокс, что побуждения — эгоистические или альтруистические — одновременно пробуждаются в человеческом сердце и что каждое побуждение амбивалентно. Но спрашивается, действительно ли это так? Может быть, побуждения биполярны? Можно ли вообще сравнивать различные^чувства? Действительно ли любовь можно противопоставить ненависти?

Как бы то ни было, но можно считать счастьем, что в человека природой вложен социальный закон как внутренняя необходимость, иначе плохо пришлось бы нашему культурному человечеству, подчиненному лишь извне навязанным законам: с умиранием прежней религиозной веры в авторитет, оно неминуемо и быстро дошло бы до полной анархии. Тогда должен был бы возникнуть вопрос, не лучше ли поддерживать всеми возможными насильственными мерами исключительную веру в религиозный авторитет, как это делалось в средние века. Ведь благо культуры, стремящейся дать отдельной личности столько свободы, сколько возможно, не нарушая свободы других, стоит такой жертвы, как свобода исследования. Но времена противоестественного насилия прошли, культурное человечество оставило этот ложный путь, не по произволу, а по внутренней необходимости, и поэтому можно в радостном предвидении смотреть вперед: сознание человечества прогрессирует и, следуя своему внутреннему закону, найдет новый путь через развалины веры в авторитет к нравственной самостоятельности индивида.

Март 1913 г. (Юнг)

Я неоднократно замечаю в Ваших письмах, что проблема «переноса» представляется Вам особенно критической. Вы правы, перенос является в настоящее время центральной проблемой анализа. Вы знаете, что Фрейд понимает «перенос» в смысле проекции инфантильных фантазий на врача. Перенос является, таким образом, как бы инфантильно-эротическим отношением. При внешнем поверхностном наблюдении, однако, это отно-


шение не всегда кажется инфантильно-эротическим. При так называемом положительном переносе обычно очень ясно выражается инфантильно-эротический характер отношений. Но при так называемом отрицательном переносе мы видим лишь сильное сопротивление, выражающееся теоретически — в критике и скептицизме. Обычно эти отношения обуславливаются отношением пациента к авторитету, то есть, в конечном итоге, к отцу. Пациент относится к врачу положительно или отрицательно, нежно или строптиво, смотря по тому, каково его отношение к отцу. Поэтому «перенос» в анализе проявляется в форме сопротивления, если врачу приходится разрушать это инфантильное отношение. Между тем эту форму переноса необходимо разрушить, так как цель анализа — нравственная автономия пациента.

Эта цель очень высока, скажете Вы. Конечно, это высокая и далекая цель, но все-таки не совсем потусторонняя. Она соответствует тенденции, властно выдвигающейся в нашу культурную эпоху, а именно индивидуалистической тенденции, по которой должна была бы быть названа вся наша эпоха (сравните Мюллер-Лир, «Семья»). Кто не верит в такое направление к цели, а преклоняется перед научной теорией причинности, тот, конечно, будет стараться лишь преодолеть строптивость пациента и оставить его в любовном отношении к отцу, в соответствии с идеалами прошедшей культурной эпохи. Как известно, католическая церковь представляет собой одну из сильнейших организаций с такой тенденцией. Не сомневаюсь в том, что многие чувствуют себя значительно лучше в состоянии внешнего принуждения, чем в состоянии самопреодоления (ср. Шоу: «Человек и Сверхчеловек»). Но было бы крайне несправедливо втискивать всех наших пациентов-невротиков в категорию несвободных людей. Среди невротиков есть немало таких, которым не надо напоминать об их социальных обязанностях и причастности, которые, наоборот, рождены и предназначены для воплощения новых культурных идеалов. Они больны, пока сгибаются под авторитетом и отрекаются от предназначенной им свободы. Пока мы будем рассматривать жизнь ретроспективно, как это де-


лают в венских психоаналитических книгах, мы никогда не поймем вполне правильно таких индивидов и никогда не принесем им желаемого спасения. Мы только воспитаем их послушными детьми, поощряя именно то, что сделало их больными, то есть их консервативную запоздалость и их подчинение авторитету. До известной степени это верно лишь для инфантильно-строптивых, которые даже еще никогда не могли подчиниться авторитету. Сила же, заставляющая других стряхнуть с себя консервативное отношение к отцу, — вовсе не инфантильная строптивость, а властное стремление к утверждению собственной личности путем борьбы, являющейся для них неоспоримым жизненным долгом. Психология Адлера гораздо вернее оценивает эту постановку вопроса, чем психология Фрейда.

659 Для инфантильно-строптивой категории пациентов положительный перенос является вначале весьма существенным в вопросе исцеления; для другой же категории — инфантильно-послушных — то же самое является пагубным шагом назад, удобным уклонением от жизненных обязанностей. Отрицательный перенос у пациентов первой категории, увеличивая строптивость, является уклонением от исполнения долга, у пациентов же второй категории, наоборот, успехом, имеющим целительное значение (ср. Адлер, «Упрямство и послушание»).

660 Как видите, перенос следует оценивать в разных случаях совершенно различным образом.

661 Психологический процесс переноса — отрицательного или положительного — состоит в оккупации либидо личностью врача, представляющего для больного эмоциональную ценность. (Как Вам известно, я понимаю либидо приблизительно в том смысле, в котором древние понимали космогонический принцип Эроса, то есть, говоря современным языком, как «психическую энергию».) Притягивает ли его аналитик или отталкивает, но пациент привязан к нему и не может не следовать и не подражать аналитику. Он чутьем проникает в состояние аналитика, чему последний, при всем желании, помешать не может, ибо подобная эмпатия действует уверенно и инстинктивно, наперекор самому сильному созна-


тельному суждению. Если аналитик сам невротик, недостаточно приспособленный к требованиям современной жизни и собственного я, то пациент будет подражать этому недостатку и отражать его в себе. О последствиях Вы можете судить сами. 662 Поэтому в переносе я не могу усматривать только воспроизведение инфантильно-эротических фантазий, хотя с известной точки зрения оно, наверное, так и есть; я считаю перенос, как уже говорилось в одном из предыдущих писем, процессом приспособления и эмпатии. С этой точки зрения инфантильно-эротические фантазии, несмотря на их неоспоримую реальную ценность, являются не столько самостоятельными желаниями, сколько сравнительным материалом или аналогией чего-то еще не понятого. В этом, я думаю, кроется существенная причина их бессознательности. Пациент, не сознавая еще своего настоящего отношения, старается, путем аналогий и сравнений с детскими воспоминаниями и опытом, понять в общих чертах свое настоящее отношение к аналитику. Не удивительно, что пациент черпает материал именно из самых интимных отношений своей юности для того, чтобы найти подходящую формулу для своих отношений к аналитику: ведь и эти отношения очень интимны и настолько же несексуальны, как отношения ребенка к родителям. Это именно отношения, поставленные, впрочем, и христианством как символ чисто человеческих отношений — эти отношения должны вернуть больному непосредственное чувство человеческой общности, уничтоженное вторжением сексуальных и социальных оценок (оценок с точки зрения власти и т. д.). Чисто сексуальные и другие, более или менее древние и варварские, оценки радикально уничтожают непосредственные, чисто человеческие отношения; это влечет за собой закупорку либидо и, как следствие этого, невроз. Анализируя инфантильность своих фантазий в связи с переносом, больной вновь вспоминает свои детские отношения и, рассматривая их глазами взрослого, видит в них прекрасную и ясную картину человеческой непосредственности по ту сторону исключительно сексуальных (и прочих) оценок. Я считаю, что ошибочно толковать дет-


ские отношения ретроспективно и с исключительно сексуальной точки зрения, хотя известной доли сексуальности в них нельзя отрицать.

663 О положительном переносе я хотел бы сказать следующее. Либидо пациента окружает личность аналитика в форме ожидания, надежды, интереса, доверия, дружбы, любви. Сначала перенос вызывает проекцию на аналитика, проекцию инфантильных фантазий, часто густо насыщенных эротизмом. На этой стадии перенос бывает обычно, несомненно, сексуальным, хотя сексуальный элемент еще не вполне осознан. Но этот процесс служит мостом для чуткого проникновения и понимания, благодаря которому больной сознает несостоятельность своего отношения к жизни в сравнении с отношением аналитика, которое, надо полагать, приспособлено к жизни, то есть является нормальным. Анализ, вызывая в больном воспоминания детских отношений, указывает ему на выход из односторонней оценки человека, оценки с точки зрения только сексуальности или власти; эта оценка, приобретаемая в период половой зрелости, разрастается на почве общественных предрассудков; анализ же приводит к чисто человеческому отношению и близости, независимо от сексуальности или власти, а лишь в зависимости от личных ценностей каждого человека. Это тот путь к свободе, который аналитик должен указать своему пациенту.

664 Я должен сказать Вам, что мнение о важности сексуального момента, конечно, не укрепилось бы так глубоко, если бы этот момент не имел большого значения именно для того периода жизни, который важен прежде всего с точки зрения размножения. Оценка личности принадлежит более зрелому возрасту. Для молодых людей за поиском ценной личности зачастую кроется лишь бегство от биологических обязанностей. В зрелом возрасте, наоборот, преувеличенная тоска по сексуальным ценностям молодости часто не что иное, как трусливое, удобное уклонение от культурного долга, требующего, чтобы человек признал ценность личности и подчинился иерархии культурных ценностей. Юный невротик боится расширения своих жизненных обязанностей, пожи-


лой боится сужения и ограничения приобретенных жизненных благ.

65 Вы понимаете, что такая оценка «переноса» тесно связана с предположением биологических «обязанностей», то есть стремлений и предназначений, являющихся для человека таким же залогом культуры, как для птицы искусно свитое гнездо, для оленя — рога. Чисто каузальное, чтобы не сказать материалистическое, воззрение последних десятилетий стремится видеть в органических образованиях лишь реакции живой материи. С эвристической точки зрения такая постановка вопроса имеет несомненную ценность, но истинного объяснения она не дает, так как всегда склоняется лишь к более или менее искусственному умалению и отстранению проблемы. По этому вопросу могу указать Вам прекрасную критику Бергсона. Внешние причины действуют разве лишь наполовину, другая же половина зависит от своеобразных предназначений живой материи, без которых определенная реакция очевидно вовсе не могла бы произойти. Это основное положение мы должны применить в психологии. Психика не только и не просто реагирует; она, согласно своим качествам, отвечает на воздействия извне, и формы этих ответов образуются, по крайней мере наполовину, ею самой и вложенным в нее предназначением. Культуру никогда не следует понимать как реакцию на обстоятельства. Такое неглубокое объяснение мы смело можем оставить прошедшему столетию. Психологически же эти предназначения являются властными, непреклонными императивами, в чем мы можем ежедневно легко убеждаться. Эти предназначения тождественны тому, что я называю «биологическим долгом».




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 393; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.012 сек.