Лекции 1-35 30 страница. я попрошу вас только посмотреть наверх, не обнаружите ли вы там

я попрошу вас только посмотреть наверх, не обнаружите ли вы там

чего-нибудь. Так и студенту, который в первый раз смотрит в микроскоп,

преподаватель сообщает, что он должен увидеть, в противном случае он

вообще не видит этого, хотя все это там есть и его можно увидеть.

А теперь факт. В целом ряде форм нервного заболевания, при истериях,

состояниях страха, неврозах навязчивых состояний наше предположение

оправдывается. Благодаря таким поискам вытеснения, раскрытию

сопротивлений, толкованию вытесненного действительно удается решить

задачу, т. е. преодолеть сопротивления, уничтожить вытеснение и превратить

бессознательное в сознательное. При этом у нас складывается совершенно

ясное представление о том, как в душе пациента разыгрывается ожесточенная

борьба за преодоление каждого сопротивления, нормальная душевная борьба на

одной и той же психологической почве между мотивами, желающими сохранить

противодействие, и противоположными, готовыми от него отказаться. Первые -

это старые

мотивы, осуществившие в свое время вытеснение, среди последних находятся

вновь появившиеся, которые, будем надеяться, разрешат конфликт в

желательном для нас смысле. Нам удалось вновь оживить старый конфликт

вытеснения, подвергнув пересмотру завершившийся тогда процесс. В качестве

нового материала мы прибавляем, во-первых, предупреждение, что прежнее

решение привело к болезни, и обещание, что другое решение откроет путь к

выздоровлению, во-вторых, грандиозное изменение всех обстоятельств со

времени того первого вытеснения. Тогда Я было слабым, инфантильным и,

может быть, имело основание запретить требование либидо как опасное.

Теперь оно окрепло и приобрело опыт, а кроме того, имеет помощника в лице

врача. Так что мы можем надеяться, что приведем обновленный конфликт к

лучшему исходу, чем к вытеснению, и, как сказано, при истериях, неврозах

страха и навязчивых состояниях успех принципиально оправдывает нас.

Однако есть другие формы заболеваний, при которых, несмотря на сходство

условий, наши терапевтические меры никогда не приносят успеха. И в них

дело было в первоначальном конфликте между Я и либидо, который привел к

вытеснению, хотя топически его можно характеризовать иначе, и здесь можно

отыскать участки, где в жизни больного произошли вытеснения, [239]

в общем не затронутыми психоаналитической терапией и невосприимчивыми к

ней. Почему так получается? Не от недостатка интеллекта; известная степень

интеллектуальной работоспособности, конечно, требуется от наших пациентов,

но в ней определенно нет недостатка, например, у параноиков, способных на

весьма остроумные комбинации. Имеются и другие силы, способствующие

выздоровлению: меланхолики, например, в очень высокой степени осознают,

что больны и поэтому так тяжело страдают, что отсутствует у параноиков, но

от этого они не становятся доступнее. Мы имеем здесь непонятный факт,

вызывающий у нас поэтому сомнение в том, понимаем ли мы в действительности

все условия достижения успеха при других неврозах.

Если мы остановимся на наших занятиях с истеричными и больными неврозом

навязчивых состояний, то вскоре перед нами встает второй факт, к которому

мы совершенно не подготовлены. Через некоторое время мы замечаем, что эти

больные ведут себя весьма своеобразно по отношению к нам. Мы полагали, что

учли все силы, которые приходится принимать во внимание при лечении,

полностью продумали ситуацию между нами и пациентом, так что в ней все

предстало как в арифметической задаче, а затем оказывается, что в нее

вкралось что-то, не входившее в расчет. Это неожиданное новое само по себе

многообразно, сначала я опишу более частые и понятные формы его проявления.

Итак, мы замечаем, что пациент, которому следовало бы искать выхода из

своих болезненных конфликтов, проявляет особый интерес к личности врача.

Все, что связано с этой личностью, кажется ему значительнее, чем его

собственные дела, и отвлекает его от болезни. Общение с ним становится на

какое-то

время очень приятным; он особенно предупредителен, старается, где можно,

проявить благодарность, обнаруживает утонченность и положительные качества

своего существа, которые мы, может быть, и не стремились найти у него.

Врач тоже составляет себе благоприятное мнение о пациенте и благодарит

случай, давший ему возможность оказать помощь особо значимой личности.

Если врачу представился случай побеседовать с родственниками пациента, то

он с удовольствием слышит, что эта симпатия взаимна. Дома пациент без

устали расхваливает врача, превознося в нем все новые положительные

качества. "Он грезит вами, слепо доверяет вам; все, что вы говорите, для

него откровение", - рассказывают родственники. Иногда кто-нибудь из этого

хора выражается резче: "Просто надоело, он беспрестанно говорит только о

вас".

Хотим надеяться, что врач достаточно скромен, чтобы объяснять эту оценку

своей личности пациентом надеждами, которые он ему может подать, и

расширением его интеллектуального горизонта благодаря поразительным и

раскрепощающим открытиям, которые несет с собой [241]

Но не все время стоит такая ясная погода. Однажды небосклон заволакивается

тучами. В лечении обнаруживаются затруднения; пациент утверждает, что ему

ничего не приходит в голову. Возникает совершенно ясное впечатление, что

он больше не интересуется работой и что он с легким сердцем отказался от

данного ему предписания говорить все, что придет ему в голову, не

поддаваясь никаким критическим соображениям. Он находится как бы вне

лечения, как будто у него с врачом не было никакого уговора; он явно

чем-то увлечен, что хочет сохранить для себя. Это опасная для лечения

ситуация. Несомненно, что здесь имеет место сильное сопротивление. Но что

же произошло?

Если ты в состоянии снова выяснить ситуацию, то открываешь причину помехи

в том, что пациент перенес на врача интенсивные нежные чувства, не

оправданные ни поведением врача, ни сложившимися во время лечения

отношениями. В какой форме выражается эта нежность и какие цели она

преследует, конечно, зависит от личных отношений обоих участников. Если

дело касается молодой девушки и молодого человека, то у нас создается

впечатление нормальной влюбленности, мы найдем вполне понятным, что

девушка влюбляется в мужчину, с которым она может подолгу оставаться

наедине и обсуждать интимные дела и который занимает по отношению к ней

выгодную позицию превосходящего ее помощника, но тогда мы, вероятно,

упустим из виду то, что у невротической девушки скорее можно было бы

ожидать нарушение способности любить. Чем меньше личные отношения врача и

пациента будут походить на этот предполагаемый вариант, тем более странным

покажется нам, что, несмотря на это, мы постоянно будем находить то же

самое отношение в области чувств. Можно еще допустить, если молодая,

несчастная в браке женщина

кажется охваченной серьезной страстью к своему пока еще свободному врачу,

если она готова добиться развода, чтобы принадлежать ему, или в случае

социальных препятствий не останавливается перед тем, чтобы вступить с ним

в тайную любовную связь. Подобное случается и вне психоанализа. Но при

этих условиях с удивлением слышишь высказывания со стороны женщин и

девушек, указывающие на вполне определенное отношение к терапевтической

проблеме: они, мол, всегда знали, что их может вылечить только любовь, и с

самого начала лечения ожидали, что благодаря этим отношениям им, наконец,

будет подарено то, чего жизнь лишала их до сих пор. Только из-за этой

надежды они отдавали так много сил лечению и преодолевали затруднения при

разговорах о себе. Мы со своей стороны прибавим: и так легко понимали все,

чему обыкновенно трудно поверить. Но такое признание поражает нас; оно

опрокидывает все наши расчеты. Неужели мы упустили самое важное?

И в самом деле, чем больше у нас опыта, тем меньше мы в состоянии

сопротивляться внесению этого исправления, позорящего нашу ученость. В

первый раз можно было подумать, что аналитическое лечение наткнулось на

помеху вследствие случайного события, т. е. не входившего в его планы и не

им вызванного. Но если такая нежная привязанность пациента к врачу

повторяется закономерно в каждом новом случае, если она проявляется при

самых неблагоприятных условиях, с прямо-таки гротескными недоразумениями,

и даже у престарелых женщин, даже по отношению к седому мужчине, даже там,

где, по нашему мнению, нет никакого соблазна, то мы должны отказаться от

мысли о случайной помехе и признать, что дело идет о феномене, теснейшим

образом связанном с сущностью болезни.

Новый факт, который мы, таким образом, нехотя признаем, мы называем

перенесением (Ubertragung). Мы имеем в виду перенесение чувств на личность

врача, потому что не считаем, что ситуация лечения могла оправдать

возникновение таких чувств. Скорее мы предположим, что вся готовность

испытывать чувства происходит из чего-то другого, назрела в больной и при

аналитическом лечении переносится на личность врача. Перенесение может

проявиться в бурном требовании любви или в более умеренных формах; вместо

желания быть возлюбленной у молодой девушки может возникнуть желание стать

любимой дочерью старого мужчины, либидозное стремление может смягчиться до

предложения неразрывной, но идеальной, нечувственной дружбы. Некоторые

женщины умеют сублимировать перенесение и изменять его, пока оно не

приобретет определенную жизнеспособность; другие вынуждены проявлять его в

грубом, первичном, по большей части невозможном виде. Но, в сущности, это

всегда одно и то же, причем никогда нельзя ошибиться в его происхождении

из того же самого источника.

Прежде чем задаваться вопросом, куда нам отнести новый факт перенесения,

дополним его описание. Как обстоит дело с пациентами-мужчинами? Уж тут-то

можно было бы надеяться избежать докучливого вмешательства различия полов

и взаимного их влечения. Однако ответ гласит: ненамного иначе, чем у

пациентов-женщин. Та же привязанность к врачу, та же переоценка его

качеств, та же поглощенность его интересами, та же ревность по отношению

ко всем, близким ему в жизни. Сублимированные формы перенесения между

мужчиной и мужчиной встречаются постольку чаще, а непосредственное

сексуальное требование постольку реже, поскольку открытая гомо-

сексуальность отступает перед другими способами использования этих

компонентов влечения. У своих пациентов-мужчин врач также чаще, чем у

женщин, наблюдает форму перенесения, которая на первый взгляд, кажется,

противоречит всему вышеописанному, - враждебное или негативное перенесение.

Уясним себе прежде всего, что перенесение имеется у больного с самого

начала лечения и некоторое время представляет собой самую мощную

способствующую работе силу. Его совершенно не чувствуешь, и о нем нечего и

беспокоиться, пока оно благоприятно воздействует на совместно проводимый

анализ. Но когда оно превращается в сопротивление, на него следует

обратить внимание и признать, что оно изменило отношение к лечению при

двух различных и противоположных условиях: во-первых, если оно в виде

нежной склонности настолько усилилось, настолько ясно выдает признаки

своего происхождения из сексуальной потребности, что вызвало против себя

внутреннее сопротивление, и, во-вторых, если оно состоит из враждебных, а

не из нежных побуждений. Как правило, враждебные чувства проявляются

позже, чем нежные, и после них; их одновременное существование хорошо

отражает амбивалентность чувств, господствующую в большинстве наших

интимных отношений к другим людям. Враждебные чувства, так же как и

нежные, означают чувственную привязанность, подобно тому как упрямство

означает ту же зависимость, что и послушание, хотя и с противоположным

знаком. Для нас не может быть сомнения в том, что враждебные чувства к

врачу заслуживают названия "перенесения", потому что ситуация лечения

представляет собой совершенно недостаточный повод для их возникновения;

необходимое понимание негативного перенесения убеждает нас, таким образом,

что мы не ошиблись в суждении о положительном или нежном перенесении.

Откуда берется перенесение, какие трудности доставляет нам, как мы его

преодолеваем и какую пользу из него в конце концов извлекаем - все это

подробно обсуждается в техническом руководстве по анализу, и сегодня может

быть лишь слегка затронуто мною. Исключено, чтобы мы подчинились исходящим

из перенесения требованиям пациента, нелепо было бы недружелюбно или же

возмущенно отклонять их; мы преодолеваем перенесение, указывая больному,

что его чувства исходят не из настоящей ситуации и относятся не к личности

врача, а повторяют то, что с ним уже происходило раньше. Таким образом мы

вынуждаем его превратить повторение в воспоминание. Тогда перенесение,

безразлично, нежное или враждебное, которое казалось в любом случае самой

сильной угрозой лечению, становится лучшим его орудием, с помощью которого

открываются самые сокровенные тайники душевной жизни. Но я хотел бы

сказать вам несколько слов, чтобы рассеять недоумения по поводу

возникновения этого неожиданного феномена. Нам не следует забывать, что

болезнь пациента, анализ которого мы берем на себя, не является чем-то

законченным, застывшим, а продолжает расти и развиваться, как живое

существо. Начало лечения не прекращает этого развития, но как только

лечение завладело больным, оказывается, что вся новая деятельность болезни

направляется на одно, и именно на отношение к врачу. Перенесение можно

сравнить, таким образом, со слоем камбия между древесиной и корой дерева,

из которого возникают новообразования ткани и рост ствола в толщину. Как

только перенесение приобретает это значение, работа над воспоминаниями

больного отступает на задний план. Правильно было бы сказать, что имеешь

дело не с прежней болезнью пациента, а с заново созданным и переделанным

неврозом, заменившим первый. За этим новым вариантом старой болез-

ни следишь с самого начала, видишь его возникновение и развитие и особенно

хорошо в нем разбираешься, потому что сам находишься в его центре как

объект. Все симптомы больного лишились своего первоначального значения и

приспособились к новому смыслу, имеющему отношение к перенесению. Или

остались только такие симптомы, которым удалась подобная переработка. Но

преодоление этого нового искусственного невроза означает и освобождение от

болезни, которую мы начали лечить, решение нашей терапевтической задачи.

Человек, ставший нормальным по отношению к врачу и освободившийся от

действия вытесненных влечений, остается таким и в частной жизни, когда

врач опять отстранил себя.

Такое исключительное, центральное значение перенесение имеет при истериях,

истериях страха и неврозах навязчивых состояний, объединяемых поэтому по

праву под названием неврозов перенесения. Кто получил полное впечатление о

факте перенесения из аналитической работы, тот больше не может сомневаться

в том, какого характера были подавленные побуждения, которые нашли

выражение в симптомах этих неврозов, и не потребует более веского

доказательства их либидозной природы. Мы можем сказать, что наше убеждение

о значении симптомов как заместителей либидозного удовлетворения

окончательно укрепилось лишь благодаря введению перенесения.

Теперь у нас есть все основания исправить наше прежнее динамическое

понимание процесса выздоровления и согласовать его с нашими новыми

взглядами. Когда больной должен преодолеть нормальный конфликт с

сопротивлениями, которые мы ему открыли при анализе, он нуждается в мощном

стимуле, ведущем к выздоровлению. В противном случае могло бы случиться,

что он вновь решился бы на прежний ис-

ход и опять вытеснил бы то, что поднялось в сознание. Решающее значение в

этой борьбе имеет тогда не его интеллектуальное понимание - для такого

действия оно недостаточно глубоко и свободно, - а единственно его

отношение к врачу. Поскольку его перенесение носит положительный характер,

оно наделяет врача авторитетом, воплощается в вере его сообщениям и

мнениям. Без такого перенесения или если оно отрицательно, он бы и слушать

не стал врача и его аргументы. Вера при этом повторяет историю своего

возникновения: она является производной любви и сначала не нуждалась в

аргументах. Лишь позднее он уделяет аргументам столько места, что

подвергает их проверке, даже если они приводятся его любимым лицом.

Аргументы без такой поддержки ничего не значили и никогда ничего не значат

в жизни большинства людей. В общем человек и с интеллектуальной стороны

доступен воздействию лишь постольку, поскольку он способен на либидозную

привязанность к объекту, и у нас есть полное основание видеть в степени

его нарциссизма предел для возможности влияния на него даже при помощи

самой лучшей аналитической техники и опасаться этого ограничения.

Способность распространять либидозную привязанность к объектам также и на

лиц должна быть признана у всех нормальных людей. Склонность к перенесению

у вышеназванных невротиков является лишь чрезмерным преувеличением этого

присущего всем качества. Но было бы очень странно, если бы такая

распространенная и значительная черта характера людей никогда не была бы

замечена и использована. И это действительно произошло. Бернгейм с

необыкновенной проницательностью обосновал учение о гипнотических явлениях

положением, что всем людям каким-то образом свойственна способность к

внуше-

нию, "внушаемость". Его внушаемость не что иное, как склонность к

перенесению. Но Бернгейм никогда не мог сказать, что такое собственно

внушение и как оно осуществляется. Оно было для него основополагающим

фактом, происхождение которого он не мог доказать. Он не обнаружил

зависимости suggestibilite* от сексуальности, от проявления либидо. И мы

должны заметить, что в нашей технике мы отказались от гипноза только для

того, чтобы снова открыть внушение в виде перенесения.

Теперь я умолкаю и предоставляю слово вам. Я замечаю, что у вас так сильно

напрашивается одно возражение, что оно лишило бы вас способности слушать,

если вам не дать возможности его высказать: "Итак, вы наконец признались,

что работаете с помощью внушения, как гипнотизер. Мы давно это

предполагали. Но зачем же тогда был нужен обходной путь через воспоминания

прошлого, открытие бессознательного, толкование и обратный перевод

искажений, огромная затрата труда, времени и денег, если единственно

действенным является лишь внушение? Почему вы прямо не внушаете борьбу с

симптомами, как это делают другие, честные гипнотизеры? И далее, если вы

хотите оправдаться тем, что на пройденном обходном пути вы сделали много

значительных психологических открытий, скрытых при использовании

непосредственного внушения, кто теперь поручится за верность ваших

открытий? Не являются ли и они тоже результатом внушения и причем

непреднамеренного, не можете ли вы навязать больному и в этой области все,

что хотите и что кажется вам правильным?"

Все, что вы мне тут возражаете, невероятно интересно и не должно остаться

без ответа. Но сегодня я его дать не могу за недостатком времени. Так что

до следу-

- ---------------------------------------

* Внушаемости (франц.). - Прим. ред. перевода.

ющего раза. Вы увидите, я дам объяснения. А сегодня я должен закончить то,

что начал. Я обещал при помощи факта перенесения объяснить вам, почему

наши терапевтические усилия не имеют успеха при нарцисстических неврозах.

Я могу это сделать в нескольких словах, и вы увидите, как просто решается

загадка и как хорошо все согласуется. Наблюдение показывает, что

заболевшие нарцисстическим неврозом не имеют способности к перенесению или

обладают лишь ее недостаточными остатками. Они отказываются от врача не из

враждебности, а из равнодушия. Поэтому они и не поддаются его влиянию, то,

что он говорит, не трогает их, не производит на них никакого впечатления,

поэтому у них не может возникнуть тот механизм выздоровления, который мы

создаем при других неврозах, - обновления патогенного конфликта и

преодоления сопротивления вытеснения. Они остаются тем, что они есть. Они

уже не раз предпринимали самостоятельные попытки вылечиться, приведшие к

патологическим результатам, тут мы не в силах ничего изменить.

На основании наших клинических впечатлений от наблюдения за этими больными

мы утверждали, что у них должна отсутствовать привязанность к объектам, и

объект-либидо должно превратиться в Я-либидо. Вследствие этого

характерного признака мы отделили их от первой группы невротиков (истерия,

невроз страха и навязчивых состояний). Их поведение при терапевтических

попытках подтверждает наше предположение. Они не проявляют перенесения и

поэтому недоступны нашему воздействию, не могут быть вылечены нами.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Аналитическая терапия

Уважаемые дамы и господа! Вы знаете, о чем у нас сегодня будет беседа. Вы

спросили меня, почему мы не пользуемся в психоаналитической терапии прямым

внушением, если признаем, что наше влияние в значительной мере основано на

перенесении, т. е. на внушении, и в связи с этим выразили сомнение, можем

ли мы при таком преобладании внушения ручаться за объективность наших

психологических открытий. Я обещал вам подробный ответ.

Прямое внушение - это внушение, направленное против проявления симптомов,

борьба между вашим авторитетом и мотивами болезни. При этом вы не

беспокоитесь об этих мотивах, требуя от больного только того, чтобы он

подавлял их выражение в симптомах. Подвергаете ли вы больного гипнозу или

нет, принципиального различия не имеет. Бернгейм опять-таки со

свойственной ему проницательностью утверждал, что самое существенное в

явлениях гипноза - это внушение, а сам гипноз является уже результатом

внушения, внушенным состоянием, и он предпочитал проводить внушение в

состоянии бодрствования больного, что может давать те же результаты, что и

внушение при гипнозе.

Так что же вы хотите услышать сначала в ответ на этот вопрос: то, о чем

говорит опыт, или теоретические соображения?

Начнем с первого. Я был учеником Бернгейма, которого я посетил в 1889 г. в

Нанси и книгу которого о внушении перевел на немецкий язык (1). В течение

многих лет я лечил гипнозом, сначала внушением запрета, а позднее сочетая

его с расспросами пациента по Брейеру. Так что я могу судить об успехах

гипнотической или суггестивной терапии на основании большого опыта. Если,

согласно старинной врачебной формуле, идеальная терапия должна быть

быстрой, надежной и не вызывать неприязни у больного, то метод Бернгейма

отвечал, по крайней мере, двум из этих требований. Он проводился намного

быстрее, даже несравненно быстрее, чем аналитический, и не доставлял

больному ни хлопот, ни затруднений. Со временем для врача это становилось

монотонным занятием: каждый раз одинаково, при помощи одних и тех же

приемов запрещать проявляться самым различным симптомам, не имея

возможности понять их смысл и значение. Это была не научная деятельность,

а работа подмастерья, которая напоминала магию, заклинания и фокусы;

однако это не принималось во внимание в сравнении с интересами больного.

Но третье требование не соблюдалось: этот метод не был надежным ни в каком

отношении. К одному больному его можно было применять, к другому - нет; в

одном случае удавалось достичь многого, в другом - очень малого,

неизвестно почему. Еще хуже, чем эта капризность метода, было отсутствие

длительного успеха. Через некоторое время, если вновь приходилось слышать о

- ---------------------------------------

(1) О Бернгейме см. выше. Фрейд перевел две книги Бернгейма: "О внушении и

его применении в терапии" (1886) и "Гипноз, внушение и психотерапия"

(1891).

больном, оказывалось, что прежний недуг вернулся или заменился новым.

Можно было снова начинать лечение гипнозом. А кроме того, опытные люди

предостерегали не лишать больного самостоятельности частым повторением

гипноза и не приучать его к этой терапии, как к наркотику. Согласен, что

иной раз все удавалось как нельзя лучше; небольшими усилиями достигался

полный и длительный успех. Но условия такого благоприятного исхода

оставались неизвестными. Однажды у меня произошел случай, когда тяжелое

состояние, полностью устраненное мной при помощи непродолжительного

лечения гипнозом, вернулось неизмененным после того, как больная

рассердилась на меня безо всякой моей вины; после примирения с ней я опять

и гораздо основательней уничтожил болезненное состояние, и все-таки оно

опять появилось, когда она во второй раз отдалилась от меня. В другой раз

я оказался в ситуации, когда больная, которой я неоднократно помогал

гипнозом избавиться от нервных состояний, неожиданно во время лечения

особенно трудного случая обвила руками мою шею. Это заставило бы любого,

хочет он того или нет, заняться вопросом о природе и происхождении своего

авторитета при внушении.

Таковы опытные данные. Они показывают, что, отказавшись от прямого

внушения, мы не потеряли ничего незаменимого. Теперь разрешите нам

прибавить к этому еще некоторые соображения. Проведение гипнотической

терапии требует от пациента и от врача лишь очень незначительных усилий.

Эта терапия прекрасно согласуется с оценкой неврозов, которой еще

придерживается большинство врачей. Врач говорит страдающему неврозом: да у

вас ведь ничего нет, это только нервы, а потому я несколькими словами за

несколько минут могу освободить вас от недуга.

Но такая способность передвигать большой груз, прилагая непосредственно

незначительные усилия, не используя при этом никаких соответствующих

приспособлений, противоречит нашему энергетическому образу мыслей.

Поскольку условия сравнимы, опыт показывает, что при неврозах этот фокус

не удается. Но я знаю, что этот довод не является неопровержимым: бывают и

"удачи".

В свете тех знаний, которые мы приобрели благодаря психоанализу, мы можем

описать различие между гипнотическим и психоаналитическим внушением

следующим образом: гипнотическая терапия старается что-то закрыть и

затушевать в душевной жизни, психоаналитическая - что-то раскрыть и

устранить. Первая работает как косметика, вторая - как хирургия. Первая

пользуется внушением, чтобы запрещать симптомы, она усиливает вытеснение,

оставляя неизмененными все процессы, которые привели к образованию

симптомов. Аналитическая терапия проникает дальше в сущность, в те

конфликты, которые привели к образованию симптомов, и пользуется

внушением, чтобы изменить исход этих конфликтов. Гипнотическая терапия

оставляет пациента бездеятельным и неизмененным, и потому столь же

неспособным к сопротивлению при всяком новом поводе к заболеванию.

Аналитическое лечение требует от врача и от больного тяжелого труда,

направленного на устранение внутренних сопротивлений. Благодаря

преодолению этих сопротивлений душевная жизнь больного надолго изменяется,

поднимается на более высокую ступень развития и остается защищенной от

новых поводов для заболевания. Эта работа по преодолению является

существенной частью аналитического лечения, больной должен ее выполнить, а

врач помогает ему в этом внушением, действующим в воспитательном смысле.

По-

этому правильно говорилось, что психоаналитическое лечение является чем-то

вроде довоспитания.

Надеюсь, что теперь я разъяснил вам, чем отличается наш способ

Дата добавления: 2015-06-04