Очерк истории психоанализа

Юнг и Адлер

Мне приходится теперь упомянуть о двух отделившихся от психоанализа течениях среди сторонников психоанализа — первое из них появилось между основанием общества (1910) и Веймарским конгрессом (1911), второе после этого в Мюнхене (1913). Можно было бы избежать многих разочарований, которые они мне принесли, если больше обращать внимания на то, что происходит с лицами, подвергающимися психоаналитическому лечению. А именно: я очень хорошо знал, что при первом знакомстве с горькими истинами психоанализа можно обратиться в бегство, и сам всегда утверждал, что каждому мешают понимать его вытеснения (respective - сохраняющие их сопротивления), так что в своем отношении к анализу можно дойти только до определенного пункта. Но я не ожидал, чтобы при определенном глубоком понимании анализа можно было вновь отказаться от своего понимания и утерять его. И все-таки повседневный опыт на больных показал мне, что абсолютное отклонение аналитических истин может исходить из тех глубоких слоев, в которых имеется особенно сильное сопротивление; если тяжелым путем добиться у такого больного, чтобы он усвоил некоторую часть психоаналитического знания и научился бы пользоваться им, как собственным своим достоянием, то на нем же можно убедиться, что, очутившись во власти следующего сопротивления, он не находит поддержки во всей своей науке и начинает сопротивляться так же, как в те дни, когда он еще был совсем новичком. Мне пришлось убедиться, что с психоаналитиками дело обстоит так же, как и с больными при анализе.

Совсем нелегкая и незавидная задача - писать историю этих двух отколовшихся движений, потому что, с одной стороны, у меня нет на то достаточно сильных личных побуждений - я не жду благодарности и не в достаточной степени мстителен, - с другой стороны, я знаю, что тем самым навлекаю на себя позор в глазах не очень-то достойных противников и доставляю врагам страстно желанное зрелище, как психоаналитики терзают друг друга. Мне стоило много борьбы с собой, чтобы не иметь с противниками дел вне анализа, теперь же я вижу себя вынужденным начать борьбу с прежними сторонниками или с теми, которые и теперь желают ими именоваться. Но у меня нет другого выбора, молчать было бы ленью или трусостью и более повредило бы делу, чем открытое разоблачение существующих недостатков. Кто следил за другими научными движениями, тот знает, что вполне аналогичные разногласия и недоразумения, как правило, имеют место и там. Разве только в других местах их старательнее скрывают; психоанализ, отрицающий многие условности, и в этом отношении откровеннее.

Другое сильное неудобство заключается в том, что я не могу вполне избегнуть аналитического освещения обеих противных сторон. Анализ же не годится для полемических приемов. Он предполагает согласие анализируемого и подчинение его авторитету аналитика поэтому тот, кто прибегает к анализу в целях полемических, должен быть готов к тому, что и анализируемый обратит против него анализ, и эта дискуссия примет такую форму, что всякая возможность составить себе убеждение для беспристрастного третьего лица будет совершенно исключена. Я доведу поэтому до минимума анализ, и тем самым нескромность и агрессивность по отношению к своим противникам, и прибавлю к тому же, что научную критику я не обосновываю такими средствами. Я не касаюсь того, что, может быть, и истинно в отвергнутых мною учениях, не пытаюсь их и опровергать. Пусть это будет предоставлено другим работникам в области психоанализа; отчасти это уже и сделано. Я хочу только показать, что именно и в каких пунктах эти учения отрицают основные положения анализa и почему они не должны называться этим именем. Итак, я пользуюсь анализом только для того, чтобы объяснить, как могли возникнуть у аналитиков эти уклонения от анализа. Во всяком случае, в пунктах расхождения я должен и критическими замечаниями защищать права психоанализа.

Психоанализ поставил своей ближайшей задачей объяснение неврозов и взял за исходные пункты оба факта - сопротивления и перенесения и, принимая во внимание третий факт - амнезии, дал им объяснение в теориях о вытеснении, сексуальных двигательных силах невроза и о бессознательном. Он никогда не предъявлял претензий на то, чтобы вообще дать исчерпывающую теорию душевной жизни человека, но требовал только, чтобы применяли его положения для дополнения и корректуры нашего знания, приобретенного любым иным путем. Теория Alfred'a Adier'a идет гораздо дальше этой цели; она хочет поведение и характер людей объяснить тем же приемом, что и невротические и психические заболевания их; она, действительно, более соответствует всякой другой области, чем области невроза, которую она все-таки выставляет на первый план, вследствие истории своего возникновения. Я в течение многих лет имел возможность изучать доктора Adier'a и всегда отзывался о нем, как о крупном уме, особенно склонном к абстрактному мышлению. Как пример «преследований», которым, как он утверждал, он подвергался с моей стороны, я могу сослаться на то, что после основания общества я передал ему ведение венской группы. Только настоятельные требования всех членов общества побудили меня взять на себя снова председательство в научных заседаниях. Когда я убедился в его неспособности к оценке именно бессознательного материала, я стал ожидать, что он сумеет открыть связь психоанализа с психологией и биологическими основами процессов влечений (Trieb-vorgange), на что давали мне право, до известной степени, его интересные труды по малоценности органов. Он, действительно, создал нечто подобное, но его труд вышел таким, как будто бы (als ob), говоря на его жаргоне, он был предназначен для доказательства того, что психоанализ во всех отношениях неправ и отстаивает значение сексуальных факторов только благодаря легковерному отношению к рассказам невротиков. О чисто личных мотивах его деятельности также приходится говорить публично, так как он сам раскрыл их в небольшом кругу членов венской группы заявлением: «Не думаете ли вы, что для меня большое удовольствие всю жизнь стоять в вашей тени?». Я еще не вижу ничего недостойного, когда молодой человек открыто сознается в своем честолюбии, которое и без того можно предполагать как один из рычагов его работы. Но и находясь во власти такого мотива, надо избегать стать тем, что англичане, при их деликатном общественном такте, называют «u n fair» - понятие, для которого у немцев куда более грубое выражение. Как мало это удалось Adier'y, показывает масса мелочной злобы, которая искажает его труды, и черты необузданной страсти в претензиях на первенство, которые скрываются в них. В венском психоаналитическом обществе нам пришлось однажды прямо услышать, что он претендует на первенство в деле выяснения взгляда об «единстве неврозов» и о «динамическом» понимании их. Это было для меня большим сюрпризом, так как я всегда полагал, что я отстаивал оба эти принципа еще до моего знакомства с Ad ler'oм.

Это стремление Adier'a к «месту под солнцем» имело еще одно следствие, которое психоанализ должен ощущать как благодетельное. Когда я, по выяснении непримиримых научных противоречий, заставил Adier 'a выйти из состава редакции Z e n t r a 1-blatt'a, он оставил и Общество, основав новое общество, которому дал красивое название «Общество для свободного психоанализа». Но люди, стоящие в стороне от анализа, очевидно, так же мало способны разобраться в различии воззрений двух психоаналитиков, как и мы, европейцы, способны разобраться в нюансах, которыми лицо одного китайца отличается от другого. «Свободный» психоанализ продолжал оставаться в тени «официального», «ортодоксального» психоанализа и считаться толькo придатком последнего. Тогда A die r сделал заслуживающий благодарности шаг, порвав всякую связь с психоанализом, отграничив от него свое учение «индивидуальную психологию». В Божьем мире так много места, что всякий, кто только может, имеет право без стеснений бродить по белу свету, но нежелательно жить под одной кровлей, когда уже более не понимают и не переносят друг друга. «Индивидуальная психология» Adier'a в настоящее время составляет одно из многочисленных психологических течений, враждебных психоанализу, дальнейшее развитие которых лежит вне круга его интересов.

Теория A d I e r'a с самого начала была системой, чего психоанализ старательно избегал. Она также - превосходный пример «вторичной обработки», которую проделывает над материалом сновидений наше бодрствующее мышление. Материал сновидений в этом случае заменяется вновь приобретенным материалом психоаналитических исследований, но воспринимается обычно с точки зрения собственного «Я», подводится под обычные для этого «Я» категории, подвергается изменениям и точно так же ложно и неправильно истолковывается, как это бывает и при образовании сновидений. Теория Adier'a характеризуется не столько тем, что она утверждает, сколько тем, что отрицает; она состоит из трех неравноценных элементов: довольно приличных вкладов в психологию «Я», излишних, но приемлемых переводов установленных психоанализом фактов на новый жаргон и из искажения и запутывания последних, поскольку они не соответствуют предпосылкам «Я». Психоанализ всегда признавал элементы первого рода, хотя и не обязан был уделять им особого внимания. Гораздо интереснее было показать, что ко всем стремлениям «Я» примешиваются либидозные компоненты. В противоположность этому учение Adier'a подчеркивает эгоистические добавления к либидозным влечениям. Это было бы значительным выигрышем, если бы A die r не пользовался этим, чтобы отрицать из-за компонентов влечений «Я» либидозные душевные движения. В данном случае его теория проделывает то же самое, что делают все больные и что происходит и с нашим сознательным мышлением вообще, а именно - рационализацию, как называет ее Jones для прикрытия бессознательного мотива. При этом A die r настолько последователен, что даже считает самым сильным мотивом полового акта желание указать женщине свое превосходство, быть сверху. Я не знаю, защищает ли он эту нелепость и в своих трудах.

Психоанализ давно открыл, что невротический симптом обязан своим существованием компромиссу. Поэтому он должен так или иначе пойти навстречу требованиям «Я», от которого исходит вытеснение; он должен давать некоторые преимущества, допускать полезное применение, иначе он подвергся бы той участи, что и первоначально отклоненное влечение. Термин «достижение благодаря болезни» считался с этим фактом; правильно было бы различать первичное достижение «Я», действительное уже при возникновении симптома, от «вторичных» достижении, которые присоединяются к остальным намерениям «Я» в случае, если симптом оказывается длительно стойким. Также давно уже известно анализу, что лишение этого достижения вследствие болезни или совершенное прекращение его вследствие изменения реальной жизни, является одним из моментов освобождения от симптома. В учении Adier'a подчеркиваются; главным образом, именно вполне понятные отношения, которые всегда нетрудно установить. При этом совершенно упускается из виду, что «Я» бесчисленное множество раз просто поневоле мирится с нежелательным, навязанным ему симптомом из-за связанных с ним преимуществ, например, пользуясь страхом, как защитительным средством. «Я» играет при этом смешную роль глупого «рыжего» в цирке, которыи своими жестами думает внушить зрителям, что все перемены на арене совершаются только по его команде. Но этому верят только юнцы.

Вторую составную часть учения Adier'a психоанализу приходится отстаивать как свою собственность. Это психоаналитическое знание автор почерпнул из всевозможных доступных ему источников за время десятилетней совместной работы и затем, только изменив номенклатуру, объявил своей собственностью. Я сам, например, считаю слово «Sicherung» (обеспечение) более подходящим, чем употребленное мною «Schutzmassregel» (мера предосторожности), но я не нахожу в нем никакого нового содержания. Точно также в положениях Adier'a многое окажется давно известным, если, например, вместо «выдуманный, фиктивный, фикция» воспользоваться первоначальным термином «фантастический, фантазия». На тождественности этих понятий психоанализ настаивал бы даже и в том случае, если бы автор не участвовал в течение многих лет в общей работ.

Третья часть учения Ad 1 е г'а - перетолковывание и искажение неудобных аналитических фактов - содержит то, что окончательно отмежевывает от анализа нынешнюю индивидуальную психологию. Основная мысль системы Adier'a, как известно, гласит: цель самоутверждения индивидуума, его воля к власти, проявляется доминирующим образом в форме «мужского протеста», в образе его жизни, в образовании характера и в неврозе. Этот мужской протест - главный двигатель у Adier'a - есть, однако, не что иное, как отделенное от своего психологического механизма вытеснение, которое к тому же еще сексуализируется, что плохо согласуется со знаменитым отрицанием за сексуальностью ее роли в психической жизни. Мужской протест, наверное, существует, но когда понадобилось образовать из него основной двигатель психических процессов, тогда это наблюдение сыграло только роль трамплина, от которого нужно отделиться, чтобы подняться выше. Возьмем одну из основных ситуаций сексуального инфантильного желания - наблюдение ребенком полового акта между взрослыми. Анализ в таких случаях показывает у тех лиц, историей жизни которых впоследствии приходится заниматься нрачу, что в этот момент малолетними зрителями владеют два побуждения: одно, если это мальчик, стать на место активного мужчины и другое, противоположное стремление, отождествить себя со страдающей женщиной. Оба эти стремления в совокупности исчерпывают возможности наслаждения, которые дает эта ситуация. Только первое стремление можно подвести под мужской протест, если за этим понятием вообще следует сохранить какой-нибудь смысл. А второе стремление, о судьбе которого Ad 1 е г не беспокоится или которого он даже и не знает, и есть то, которое имеет куда большее значение для позднее наступающего невроза. A die r настолько целиком ушел в ревнивую ограниченность «Я», что считается только с теми влечениями, которые приемлемы для «Я» и поддерживаются им. Но именно такой случай невроза, где эти побуждения сопротивляются «Я», находится вне его поля зрения.

При ставшей благодаря психоанализу неизбежной попытке установить связь между основным принципом его учения и душевной жизнью ребенка у Adier'a имели место самые резкие, величайшие уклонения от действительных наблюдений и самая глубокая спутанность понятий. Биологический социальный и психологический смысл мужского и женского смешались самым безнадежным образом. Кажется совершенно невоможным и противоречит прямым наблюдениям, что-ребенок - мальчик или девочка - начертал план своей жизни, основываясь на первоначальном презрении к женскому полу, и руководящей жизненной линией своего поведения сделал бы желание: хочу стать настоящим мужчиной. Ребенок первоначально и не подозревает значения различия полов и исходит скорее из предположения, что у обоих полов одинаковые (мужские) гениталии; он начинает свои сексуальные исследования совсем не с проблемы различия полов и очень далек от низкой социальной оценки женщины. Существуют женщины, в неврозе которых желание быть мужчиной не играет никакой роли. Все то, что можно констатировать в мужском протесте, нетрудно свести к нарушению первоначального нарциссизма угрозой кастрации, respective к первым запретам половой деятельности. Всякий спор о психогенезе неврозов должен разрешиться на почве детских неврозов. Тщательный анализ невроза в раннем детстве кладет конец всем ошибкам в смысле этиологии неврозов и сомнениям о роли сексуальных влечений. Поэтому A die г в своей критике работы Jung'a «Konflikte der Kindlichen Seele» должен был прибегнуть к подтасовке, доказывая, что материал этого случая, вероятно, был односторонне подобран отцом.

Я не буду дальше останавливаться на биологической стороне теории Adier'a и не стану исследовать, действительно ли конкретная недостаточность органов или субъективное ощущение последней - неизвестно, что из двух, - в состоянии служить основой системы Adier'a. Уместно будет сделать замечание, что в таком случае невроз был бы только побочным результатом всеобщего вырождения, между тем как наблюдение нас учит, что огромное большинство безобразных, уродов, калек и убогих вовсе не реагируют на свои недостатки развитием невроза. Я не буду касаться интересной новости о перемещении чувства малоценности в детство. Она показывает нам, под какой маской подчеркнутый момент инфантилизма вновь всплывает в индивидуальной психологии. Но зато я обязан показать, как все психологические приобретения психоанализа бесцельно теряются у A d I e r'a. Бессознательное еще является в «нервном характере» как психологическая особенность, но без всякого отношения к системе. Позже он вполне последовательно объявил, что ему безразлично, сознательно ли представление или бессознательно. У Adier'a с самого начала не было никакого понятия для вытеснения. В реферате об одном докладе в Венском обществе (февраль 1911) значится: «На примере одного случая указывается на то, что пациент не вытеснил своего libido, от которого он постоянно старался защищаться». В одной венской дискуссии он вскоре после того высказал следующее: «Когда вы спрашиваете, откуда являлось вытеснение, то получаете ответ: от культуры. Когда же вы затем спрашиваете: откуда явилась культура?, то вам отвечают: от вытеснения. Вы видите, таким образом, что дело тут в игре слов». Маленькая искра остроумия, с которой А d 1 е г раскрыл искусство защиты своего «нервного характера», была бы вполне достаточна, чтобы указать ему выход из этого предательского аргумента. Тут скрывается только тот смысл, что культура покоится на результатах вытеснений прежних поколений и что каждому новому поколению приходится оберегать культуру, совершая те же самые вытеснения. Я слышал о ребенке, который считал себя одураченным и стал кричать только потому, что на вопрос: «Откуда берутся яйца?» - получил ответ: «От кур». На дальнейший вопрос: «Откуда берутся куры?» - получил ответ: «Из яиц». И все же тутне было игры словами, а ребенку говорили правду.

Также жалко и бессодержательно все, что A die г высказал о сновидении, этом пробном камне психоанализа. Сновидение было для него сначала поворотом с мужской на женскую линию, что означает не что иное, как переложение учения об осуществлении желаний в сновидении на язык «мужского протеста». Позднее он находит сущность сновидения в том, что посредством сновидения человек и бессознательном состоянии делает для себя возможным то, что сознательно запрещается. Также приоритет смешивания сновидения со скрытыми мыслями:, на котором покоится его понимание «проспективной тенденции» (предвидения), надо приписать Adier'y. М е d e r в этом отношении последовал за ним. При этом стараются не замечать того, что всякое толкование сновидения, явное содержание которого вообще недоступно пониманию, основывается на применении того самого толкования сновидений, предпосылки и выводы которого оспаривают. Сопротивление, по Adier'y, служит больному для того, чтобы он мог упорствовать на своем перед врачом. Конечно, это верно; но ведь это совершенно то же, что сказать: «Оно служит сопротивлению». Но откуда это сопротивление возникает, и каким образом получается, что больной может пользоваться его проявлениями в своих целях, об этом, как о безразличном для «Я» явлении, не дают никаких пояснений. Не принимаются во внимание ни детали механизма симптомов и феноменов, ни вообще обоснование разнообразия картин болезни и болезненных проявлений, так как все служит одинаково мужскому протесту, самоутверждению личности. Система готова, она получилась благодаря своеобразному перетолковыванию; но зато и не дала ни одного нового наблюдения. Я думаю, мне удалось показать, что система Adier'a не имеет ничего общего с психоанализом.

Картина жизни, которая вырисовывается из системы Adier'a, основана целиком на агрессивном влечении; она не оставляет места для любви. Приходится удивляться, что столь безотрадное мировоззрение обратило на себя внимание; но не следует забывать, что стонущее под игом половой потребности человечество готово воспринять что угодно, если только в качестве приманки выставить преодоление сексуальности.

Отход Adier'a произошел до Веймарского конгресса 1911 г., после этого года началось отпадение ишейцарцев. Первыми признаками его были некоторые ныражения Riklin'a в популярных статьях швейцарской литературы, из которых окружающий мир узнал раньше, чем единомышленники-специалисты, что психоанализ преодолел некоторые печальные дискредигпровавшие его заблуждения. В 1912 г. Jung в письме из Америки хвастался тем, будто его видоизменения психоанализа преодолели сопротивление у многих лиц, которые до того не хотели о нем и слышать. Я ответил, что хвалиться, собственно, нечем и что чем больше он будет приносить в жертву добытые с таким трудом истины психоанализа, тем скорее убедится, как сопротивление будет исчезать. Видоизменение, введением которого швейцарцы так сильно гордились, было опять-таки не что иное, как теоретическое затушевывание сексуального момента. Сознаюсь, с самого начала я понимал этот «успех», как слишком далеко идущее приспособление к требованиям момента.

Оба регрессирующие, уходящие от психоанализа диижения, которые мне теперь приходится сравнивать, обнаруживают сходство и в том, что с помощью возвышенных принципов, словно с точки зрения предвечного, они отстаивают выгодные для них предрассудки. У Adier'a эту роль играет относительность всякого познания и право личности индивидуально при помощи художественных средств распоряжаться научным материалом. J u n g вопит о культурно-историческом праве молодежи сбросить с себя оковы, которые пожелала наложить на нее тираническая старость, застывшая в своих воззрениях.

Нельзя оставить без возражения эти аргументы. Относительность нашего познания - соображение, которое может быть противопоставлено любой научной дисциплине в такой же мере, как психоанализу. Оно исходит от известных реакционных, враждебных науке течений современной мысли и претендует на превосходство, которое в отношении к нам не имеет оправдания. Никто из нас не может предугадать, каково будет окончательное суждение человечества о наших теоретических исканиях. Имеются примеры того, что отрицание трех ближайших поколений исправлялось следующим непосредственно за ними и сменялось признанием. Каждому в отдельности исследователю остается только всеми силами отстаивать основанное на опыте убеждение после старательного прислушивания к голосу собственной критики и некоторой доли внимания к возражениям противников. Можно быть довольным, если честно ведешь свое дело и не берешь на себя роль судьи, которая принадлежит отдаленному будущему. Подчеркивание личного произвола в научных вопросах неуместно. Оно, очевидно, желает оспаривать научную ценность психоанализа, и без того уменьшенную предыдущим замечанием. Кто высоко ценит научное мышление, тот скорее будет искать средства и методы, чтобы по возможности ограничить фактор чисто личного художественного произвола в тех областях, где он играет еще слишком большую роль. Впрочем, следует своевременно вспомнить, что всякая ревностная защита здесь совершенно излишня. Эти аргументы Adier'a несерьезны: они применяются только по отношению к противникам, но щадят его собственные теории. Они не помешали сторонникам Ad ler'a чествовать в его лице Мессию, к появлению которого чающее его человечество готовилось длинным рядом предтеч. О! Мессия, конечно, не представляет из себя ничего относительного.

Аргумент Jung'a «ad captandam benevolent i a m» основывается на слишком оптимистическом предположении, что прогресс человечества, культуры, знания словно всегда совершался только по прямой линии. Как будто никогда не бывало эпигонов, реакций и реставраций после каждой революции, поколений, которые в своем регрессе отказывались от завоеваний прежних поколений. Приближение к точке зрения толпы, отказ от неприятного нововведения делают наперед невероятным, чтобы исправление психоанализа Jung'oм могло претендовать на роль освободительного юношеского подвига. В конце концов решающим является не возраст героя, а характер его подвига.

Из двух рассмотренных здесь движений, несомненно, более значительно учение Adier'a. Абсолютно ложное, оно все же отличается последовательностью и стройностью. Оно все еще основано на учении о влечениях. Видоизменение же Jung'a, напротив, ослабило связь видимых явлений с влечениями. К тому же, как указали его критики (Abraham, Ferenczi, Jones), оно настолько неясно, запутанно и туманно, что нелегко установить к нему отношение. С какой бы стороны ни подойти к нему, надо быть готовым выслушать, что неправильно понял его, и, в конце концов, не знаешь, как же добиться верного понимания. Оно находится в странном неустойчивом виде, то выдавая себя за самое невинное уклонение, которое не стоит шума, поднятого вокруг него, то за новое откровение, которое открывает в психоанализе новую эру и даже новое миросозерцание для всех.

Под впечатлением противоречий между отдельными частными и публичными заявлениями последователей направления J u n g'a возникает вопрос, какая доля в этом приходится, собственно, на неясность и какая на неискренность. Но нужно сознаться, что представители нового учения находятся в тяжелом положении. Они оспаривают то, что раньше защищали, и не на почве наблюдений, которые открыли бы им что-нибудь новое, а вследствие перетолковываний, благодаря которым те же самые вещи кажутся им теперь совсем не такими, какими они их видели раньше. Поэтому они не желают разрывать связь с психоанализом, так как они стали известны как его представители, но предпочитают заявить об изменениях в самом психоанализе. На Мюнхенском конгрессе я был вынужден рассеять этот полумрак и объявил, что не считаю новшества швейцарцев законным продолжением и дальнейшим развитием созданного мной психоанализа. Другие критики (как Furtmuller) еще раньше обратили внимание на этот факт, и Abraham совершенно верно заметил, что Jung уходит сам от психоанализа. Я, конечно, готов согласиться, что всякий имеет право думать и писать, что хочет, но он не имеет никакого права выдавать это за что-либо другое.

Подобно тому, как исследование Adier'a дало нечто новое психоанализу (часть психологии «Я») и хотело заплатить за этот дар слишком дорогой ценой, забросив все основы аналитического учения, так J u n g, и его приверженцы связали свою борьбу с психоанализом с новыми приобретениями для него. Они проследили в деталях (в чем их опередил Pfister), как материал сексуальных представлений из семейного комплекса и инцестуозного выбора объекта обращается на образование высших этических и религиозных интересов человечества, т. е. разъяснили важный процесс сублимирования эротических влечений и превращение их в стремления, которые уже нельзя называть эротическими. Это как нельзя лучше согласовалось с ожиданиями психоанализа и отличие могло ужиться с воззрением, что во сне и в неврозе можно видеть регрессивное разрешение как этих, так и всех прочих сублимирований. Но в таком случае мир в возмущении поднял бы шум, что сексуализировали этику и религию. Я не могу избежать того, чтоб не «доводить мысли до конца» и не думать, что люди, сделавшие это открытие, не чувствовали себя способными устоять перед этой бурей негодования. Возможно, она начала бушевать и в их собственной груди. Предшествующее теологическое направление многих швейцарцев оказалось не безразличным, как и социалистическое прошлое Adier'a, для развития его психологии. Вспоминается известный рассказ Марка Твена о судьбе его часов и удивление, которым он заканчивается: «-And he used to wonder what became of all the unsuccestui tinkers and gunsmiths, and shoemakers, and blacksmiths; but nobody could tell him».

Я хочу вступить на путь сравнения и допустить, что в некоем обществе живет выскочка, который хвастает своим происхождением от аристократического, но чужеземного рода. И вот ему доказывают, что его родители - люди низкого происхождения и живут поблизости. Тогда в его распоряжении имеется еще один выход, и он за него хватается. Не имея возможности отрекаться от своих родителей, он начинает утверждать, что они и в самом деле высокого происхождения, но впали в нужду, и он добывает для них в угодливом ведомстве документ об их благородном происхождении. Думаю, что поведение швейцарцев было похоже на что-то в этом же роде. Если нельзя было сексуализировать этику и религию и с самого начала они были чем-то высшим, тогда как происхождение этих представлений из семейного и Эдиповского комплекса казалось неопровержимым, то оставался только один выход: эти комплексы уже с самого начала не должны были иметь того значения, которое, казалось, в них заключается, а должны были иметь тот высший «анагогический», по номенклатуре Silberer'a, смысл, при котором их можно было бы применить к абстрактным рассуждениям этики и религиозной мистики.

Теперь я боюсь услышать, что я неверно понял содержание и цели неоцюрихского учения, но я заранее протестую, чтобы возражения против моего понимания, которое вытекает из сообщений этой школы, выдвигались как обвинение против меня, а не против них. Я не могу понять никоим образом нововведений Jung'a в целом и уловить между ними связь. Все изменения, которые J u n g предпринял в психоанализе, обнаруживают стремление устранить все предосудительное в семейном комплексе, дабы не обрести его вновь в религии и в этике. Либидо было заменено абстрактным понятием, о котором можно утверждать, что оно осталось одинаково таинственным и непонятным, как для мудрецов, так и для глупцов. Эдиповский комплекс понимался только «символически», мать в нем означала недостижимое, от которого надо отказаться в интересах культурного развития; отец, которого убивают в мифе об Эдипе, это «внутренний» отец, от которого надо освободиться, чтобы стать самостоятельным. Остальные части материала сексуальных представлений подверглись с течением времени такому же перетолкованию. На место конфликта между противными «Я» сексуальными стремлениями и самоутверждением «Я» выступил конфликт между «жизненной задачей» и «психической инертностью», - невротическое сознание вины соответствует упреку в невыполнении своей жизненной задачи. Так создана была новая религиозно-этическая система, которая совершенно так же, как и система Adier'a, должна была перетолковывать фактические данные психоанализа, исказить или устранить их. На самом же деле из симфонии мироздания выхватили несколько культурных обертонов и вновь прошли мимо первобытно мощной мелодии влечений.

Чтобы держаться этой системы, необходимо было совершенно уклониться от наблюдений и от техники психоанализа. В некоторых случаях воодушевление святым делом допускало даже пренебрежение к научной логике, например, когда Jung находит Эдипов комплекс достаточно «специфическим» для этиологии неврозов и признает эту специфичность за инертностью, т. е. за самым обычным свойством как одушевленных, так и о неодушевленных предметов. При этом следует заметить, что Эдипов комплекс представляет из себя только некоторое определенное содержание, которым измеряются душевные силы индивидуума, сам же он не является силой, какой является психическая инертность. Исследование каждого отдельного человека установило и всегда снова установит, что в нем живы сексуальные комплексы в их первичном смысле. Поэтому исследование индивидуума отошло на задний план и было заменено обсуждением по указаниям из области народоведения. Прежде всего грозила опасность натолкнуться в раннем детстве каждого отдельного человека на первоначальный и неприкрытый смысл перетолкованных комплексов; отсюда и возникло предписание для терапии по возможности меньше останавливаться на этом прошлом и главное внимание обратить на возвращение к актуальному конфликту, в котором, однако, самое существенное заключается не в случайном и личном, а в общем, - именно, в невыполнении жизненной задачи. Мы слышали, что актуальный конфликт невротика становится понятным и разрешенным только тогда, когда его сводят к прошлой истории больного, идут тем путем, который проделало его либидо при заболевании. Какой вид приняла неоцюрихская терапия при таких тенденциях, я могу сообщить со слов одного больного, который вынужден был испытать ее на самом себе. «На этот раз и помину не было о том, чтобы обратить внимание на прошлое и перенесение (Uebertragung). Там, где я полагал найти его, его выдавали за чистый символ libido. Моральные поучения были очень хороши, и я жил согласно им, но не подвинулся ни на шаг вперед. Мне это было еще неприятнее, чем ему, но что же мне было делать?.. Вместо того чтобы путем психоанализа освобождать, каждый сеанс приносил новые огромные требования, с выполнением которых было связано преодоление невроза, например, внутренней концентрации посредством интроверсии, религиозного самоуглубления, совместной жизни с моей женой в полной любви и преданности. Это было почти свыше сил, но ведь имелось в виду радикальное преображение всего внутреннего человека. Я уходил с аналитического сеанса с чувством сокрушенности и с лучшими намерениями, но в то же время и в состоянии глубокой безнадежности. То, что он рекомендовал мне, посоветовал бы любой священник, но откуда взять сил?..» Правда, пациент сообщает, что он слышал, что нужен предварительный анализ прошлого и перенесения. Ему было сказано, что такого анализа с него достаточно. Так как он, однако, не помог, то мне кажется правильным заключение, что пациент недостаточно подвергся анализу первого рода. Ни в коем случае не помогла больше последовавшая затем часть лечения, которая не имеет уже никаких прав на название психоанализа. Приходится удивляться, что понадобился цюрихцам долгий обходной путь через Вену, чтобы, наконец, попасть в столь близкий им Берн, где Дюбуа лечит неврозы этическим ободрением в мягкой форме.

Полное расхождение этого нового направления с психоанализом сказывается, конечно, также и в трактовании вытеснения, которое едва упоминается в трудах Jung'a, в недостаточной оценке сновидений, которые он, подобно Adier'y, отказавшись от психологии сновидений, смешивает со скрытыми мыслями сновидения, в отсутствии понимания бессознательного, короче говоря, во всех тех пунктах, с которыми связана сущность психоанализа. Когда слышишь от Jung'a, что инцесткомплекс надо понимать только символически, что ведь реально он не существует, ведь дикарь не чувствует никакого влечения к старухе, но предпочитает молодую и красивую женщину, то хочется допустить, что слова «символически» и «отсутствие реального существования» означают именно то, что в психоанализе называется «бессознательно существующим», если принять во внимание его проявления в виде патогенного действия; таким образом, т. е. прибегая к слову «символически», хотят разрешить кажущееся противоречие между бессознательно существующим комплексом и отсутствием его «реального существования» в сознании.

Если иметь в виду, что сновидениеесть не что иное, как скрытые мысли, которые оно перерабатывает, то не придется удивляться, что больные видят во сне то, чем заполнили их мысли во время лечения, будь то «жизненные задачи» или «положение сверху или снизу». Конечно, можно направлять сновидения анализируемых подобно тому, как можно влиять на сновидения экспериментально вызываемыми раздражениями. Можно заранее определить часть материала, который имеется в сновидении, сущность и механизм сновидения от этого не меняются. Не верю я также и тому, что так называемые «биографические» сны развиваются вне анализа. Напротив, если анализировать сновидения, которые имели место до лечения, или если обратить внимание на то, что видящий сны привносит к побуждениям, получаемым им во время лечения, или если, наконец, избегать ставить ему какие бы то ни было задачи, то можно убедиться, что сновидение не делает попыток разрешить жизненную задачу. Ведь сновидение есть только форма мышления. Понимания этой формы никогда нельзя вывести из содержания его мыслей, к этому ведет только оценка работы сновидения.

Фактическое опровержение недоразумений J u n g'a и его уклонений от психоанализа нетрудно. Каждый правильно проведенный анализ, особенно же анализ ребенка, укрепляет в убеждениях, на которых основывается теория психоанализа, и опровергает системы перетолковывания как Adier'a, так и Jung'a. Jung сам до своего «просветления» провел и опубликовал такой анализ ребенка, и остается выждать, не предпримет ли он нового толкования его с помощью «однородного направления фактов» (как гласит относящееся сюда выражение Adier'a).

Тот взгляд, что сексуальное изображение «высших» мыслей в сновидении и в неврозе есть не что иное, как архаическая форма выражения мыслей, конечно, несовместим с тем фактом, что эти сексуальные комплексы в неврозе являются носителями частей либидо, отнятых от реальной жизни. Если бы дело шло только о сексуальном жаргоне, то от этого в экономии либидо ничто не могло бы измениться. Jung сам признает еще в своей «Darstellung der psychoanalytischen Theories» и формулирует в качестве терапевтической задачи требование, чтобы от этих комплексов либидо было отторгнуто. Но этого никогда не удастся достигнуть затушевыванием их и требованием сублимирования, а только подробнейшим разбором их и приведением их в сознание в полном объеме. Первая частица реальности, с которой больному приходится считаться, это именно его болезнь. Старания отвлечь его от этой задачи указывают на неспособность врача помочь ему в преодолении сопротивлений или на страх врача перед результатами этой работы.

В заключение я хотел бы сказать, что Jung своей «модификацией» психоанализа дал нечто вроде знаменитого ножа Лихтенберга. Он переменил рукоятку и всадил в нее новый клинок; но должны ли мы считать этот инструмент прежним только потому, что на нем вырезано то же клеймо?

Я полагаю, что мне удалось доказать, что новое учение, которое претендует занять место психоанализа, означает отречение от анализа и отпадение от него. Может быть, явится опасение, что это отпадение будет более роковым для судьбы психоанализа, чем какое-либо другое, так как оно исходит от лиц, которые играли такую большую роль в движении и в столь значительной степени способствовали его развитию. Я не разделяю этого опасения.

Люди сильны, пока защищают великую идею; они становятся бессильными, когда идут против нее. Психоанализ перенесет эту потерю и взамен этих сторонников приобретет других. Закончу пожеланием, чтобы судьба даровала легкий подъем всем тем, кому стало неуютно пребывание в преисподней психоанализа, остальным же пусть будет свободно предоставлено довести работу до конца в его глубинах.

Дата добавления: 2015-06-04