Вера Иванова 1 страница

Любовь

Эпилог

Майя

Россия, Москва, 18 декабря 2618 года

Майя открывает глаза. Над ней – незнакомые лица. Все – среднего возраста, тридцать пять‑сорок лет, мужчины.

– Добрый день, госпожа Майя, – приветствует её один из них.

Он постарше, с седой аккуратно подстриженной бородкой.

Майя смотрит на себя: она одета в больничный комбинезон образца двадцать седьмого века. И ещё она чувствует непривычное зудение в ухе. Комм работает. Работает определитель координаты, у неё снова есть доступ к всемирной базе данных. Значит, она вернулась в своё время.

– Какое сегодня число?

– 18 декабря 2618 года, госпожа Майя. Общество хранителей времени выполнило свою миссию.

– Который час?

– Десять часов двадцать две минуты. После пробуждения вы пробыли без сознания порядка трёх часов. Мы намеренно разбудили вас чуть раньше указанного срока, чтобы было время адаптироваться.

– Где я?

– В Нижней Москве. Географически место соответствует тому, где вы засыпали. Сегодня этот район называется Улиткино.

Майя пытается сесть, но получается не сразу. Мужчина помогает ей.

– Меня зовут Владимир Санкевич, я исполняю обязанности руководителя общества хранителей времени. Точнее, исполнял до сегодняшнего дня. Наша функция выполнена, теперь мы вправе вернуться к нашим обыденным обязанностям.

Майя сидит на кровати.

– Вы хранили меня все шесть веков?

– Да. Все указания для нас были оставлены основателем общества Александром Волковским. Он был идейным центром общества и его первым руководителем. Хотя, насколько я понимаю, вы были знакомы с ним лично.

– Была… Почему мне не хочется есть?

– Мы ввели вам питательный раствор, вы будете сыты около суток.

Майя чуть улыбается.

– Я забываю, что снова нахожусь в своём времени.

И она понимает, что всё позади. Позади страшный Исии Сиро, жестокий Иосимура, спокойный и аккуратный Морозов, расчётливый Волковский. Все они давно умерли, а она снова в своём собственном времени. Она стала старше на год – телесно. И на пару десятков лет – духовно. Певзнер, Гречкин, вся эта компания представляется ей каким‑то детским садом.

Майя пытается встать. Ноги слушаются с трудом.

– Ничего, сейчас пройдёт, – говорит Санкевич, – все двигательные функции должны были восстановиться за время вашей искусственной комы. Когда анабиозис стал распространённой и доступной технологией, мы доработали систему. То есть не мы, – он обводит рукой присутствующих, – а наши деды.

В помещении, помимо Санкевича, ещё четверо мужчин.

– Сколько всего хранителей?

– Пятеро. Здесь мы все: я, Стас Самойлов, Патрик Кэннон, Николай Владимирский и Клаус Сколски.

Мужчины по очереди склоняют головы.

Майя чуть краснеет.

– Не беспокойтесь, Майя. Пока вы были в анабиозе, и тем более без сознания после пробуждения, вы выступали для нас только в качестве медицинского объекта.

Санкевич помогает девушке подняться. Майя вспоминает его слова о Волковском как об основателе общества. Хитрый, хитрый старик. Он каким‑то образом стёр даже память о настоящем основателе, Александре Войченко, который в середине двадцатого века привёз документы в СССР. Ну и ладно, какое ей теперь дело до событий давно минувших лет.

Они переходят в другую комнату. Она уже не напоминает медицинскую лабораторию – тут уютная обстановка, диваны для отдыха, столики, аудиосистема на стенах.

– Вы можете переодеться в той комнате, – Санкевич указывает на дверь в дальнем конце.

– Спасибо.

Это обычная маленькая спаленка с большим открытым одёжным шкафом во всю стену. Правда, одежды немного – два платья, несколько женских комбинезонов, брючные костюмы. И вдруг Майя понимает, что это её одежда. Та самая одежда, которую она носила, когда жила в этом времени. Она снимает больничный комбинезон, надевает нижнее бельё (довольно страшненькое – чувствуется, что выбирал мужчина), расклёшенные брюки (встроенная электроника выравнивает их по фигуре), свободную блузку. Да, вся верхняя одежда – точно такая же, какой она её запомнила.

Майя выходит из комнаты и с ходу спрашивает:

– А откуда…

Санкевич предвосхищает её вопрос.

– Майя, вы родились в этом времени двадцать один год назад. Общество хранителей внимательно следило за вашим отцом, а затем за вами. Мы знаем, во что вы одеваетесь, какие духи предпочитаете и как причёсываетесь. Мы даже знаем, какую музыку вы слушаете и каких художников любите.

– С нижним бельём вышел прокол, – улыбается Майя.

– Вы правда хотели бы, чтобы мы знали и это?

– Нет, – ей весело.

– Кстати, Майя, у вас всё в порядке с чипом? С коммом?

– Да, всё хорошо. Всё работает.

Ей хочется танцевать. Прямо здесь и сейчас. Она пережила приключение, которое не переживал ни один житель планеты, ни в одном времени. Она жива, она выбралась из этого ада, в котором утонуло столько живых людей, в котором тысячи были сожжены напалмом, расстреляны, отравлены газом, раздроблены. Она здесь, в уюте и безопасности.

Более того, у неё есть ещё час абсолютного покоя, время на подготовку.

Остановить отца. Нужно остановить его.

– Мне нужна сеть, – говорит она.

Это произошло примерно в 12.15. Значит, в двадцать минут первого нужно позвонить Певзнеру. Или он сам позвонит – почему бы и нет? Скорее всего, предположит, что Майю могло перебросить только в пространстве, а не во времени. На часах – 11.17. Ещё час, за который нужно многое успеть. Потому что потом времени практически не будет.

Главное, чтобы комм не сбоил. Всё‑таки встроенная память чипа фиксирует её биологический возраст, который теперь заметно отличается от заданного во всемирной базе данных. Есть и другие точки, в которых возможны ошибки.

Она находит в сети текст закона об экспериментах на людях – именно в таком виде, в каком он представлен на рассмотрение Совета Европы. Вокруг текста – море обсуждений, ругани, споров. Но её не интересует общественное мнение, только текст.

Основным документом, регулирующим проведение опытов на людях, в течение уже шести веков служит Хельсинкская декларация Всемирной медицинской ассоциации, принятая в 1964 году. Её многократно дополняли и пересматривали – в 1975, 1983, 1989, 2026 и так далее. Всего тридцать четыре раза. И если верить этой декларации, «медицинский прогресс невозможен без исследований, которые на конечном этапе включают эксперименты с участием людей».

Более того, на некоторую часть пунктов Декларации можно опираться при защите интересов в Совете. Например: биомедицинские исследования, объектом которых являются люди, не могут выполняться, если значимость цели исследования непропорциональна степени сопряженного риска для исследуемого. В данном случае Варшавскому раз плюнуть доказать, что значимость цели исследования перевешивает даже смерть десятка подопытных.

Но вот дальше большая часть пунктов Декларации попросту отменяется законопроектом об опытах.

«Всегда должно соблюдаться право исследуемого на защиту его от вредных воздействий. Должны быть предприняты все возможные меры предосторожности, направленные на уважение личных свобод и интимных чувств и минимизацию влияния исследования на физическую и умственную целостность исследуемого и на его личность». Отменить.

«Врачи должны воздерживаться от проведения исследовательских программ, объектом которых являются люди, если у них отсутствует убежденность, что сопряженный риск можно считать предсказуемым. Врач должен прекратить любое исследование, если в ходе его выясняется, что риск превышает благоприятные результаты». Отменить.

«При любом исследовании на человеке потенциальный испытуемый должен быть предварительно достаточно информирован о целях, методах, ожидаемых положительных результатах и потенциальном риске исследования, а также неудобствах, которые могут быть с ним связаны. Ему или ей должно быть сообщено, что он(а) свободны воздержаться от исследования, а также в любой момент аннулировать свое согласие на участие». Отменить.

И так далее.

И снова возвращается 1945 год, снова перед Майей встают дети, вскрытые заживо, и женщины с отмороженными руками, которые разбивает молотком добрый сотрудник лаборатории пограничных состояний.

Майя понимает, что законодательно отца не остановить. Что он легко, точно нож сквозь масло, пройдёт через все эти утверждения и одобрения, и найдёт средство от вринкла, лишив жизни десятки людей. Которые даже не будут знать, что их убивают. Эвтаназия, помноженная на опыт. Морозов в совокупности с Иосимурой – это её отец.

Значит, нужно уговорить. Нужно взломать его защиту. Нужно. И у неё на это всего один день.

В поисках соответствующих документов она проводит почти час. До запланированного звонка Певзнеру остаётся около десяти минут, когда Майя вспоминает, что ещё она хотела найти в сети.

Она набирает имя и фамилию Димы.

Нет, таких имён слишком много. Она выбирает из базы данных родившихся с 1980 по 1990 годы (точнее она не знает). Всё равно слишком много. Ограничение города. Уже можно жить – около сотни человек. Запрашивает фотографии.

И через несколько секунд видит его улыбающееся лицо. Привет, Дима.

Публичные данные: годы жизни. 1985–2014. Что же с тобой случилось, милый мой мальчик? Двадцать девять лет. Автокатастрофа. Ещё публичные данные: записал два диска с песнями. Найти по названиям.

Нет информации, которую невозможно найти в сети. Сеть абсолютна.

Двадцать шесть песен.

Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом.

В этот момент Майю вызывает Певзнер.

– Ты где?! – Это первый его крик, исступлённый, похожий на поросячий визг.

– Всё в порядке, Марк, я жива, со мной всё нормально.

– Тебя перекинуло в пространстве?

– И в пространстве, и во времени. Но ненамного. Со мной правда всё в полном порядке. Я не вернулась на сто лет назад и не дожила до этого времени. Мне по‑прежнему двадцать один год, я молода и красива, – она улыбается. Нужно, чтобы он почувствовал улыбку даже через комм.

– Слава богу, – в его голосе колоссальное облегчение. – Сама доберёшься до лаборатории?

– Доберусь. Но позже, через пару часов, хорошо? Тут появилось дело.

– Какое может быть дело?..

– Марк! Дело – значит, дело. Правда. Я никуда больше не пропаду.

– Ладно, – он чуть успокаивается. – Тут Гречкин хочет с тобой поговорить. Перебросить на него?

– Давай.

– Майя, с тобой всё нормально? – это уже Гречкин.

– Да, Вась, правда. Всё в порядке.

– Это же я виноват! Я тут чуть с ума не сошёл!

– Гречкин, я прошу тебя. Никто не виноват!

Милый, глупый мальчик. Ты не представляешь, через что я прошла.

– Когда я смогу тебя увидеть? Давай, я приеду!

– Не надо, правда. Я сама сейчас приеду.

– А где ты?

– Я в Нижней Москве. Зашла к знакомому. Меня перебросило сюда, я тут же и зашла. Просто испугалась.

– К какому знакомому?

– Ты не знаешь, это отца знакомый.

– Отца? Ну, ладно…

– Буду чуть позже. Хорошо?

– Хорошо, мы ждём.

– Пока!

– Пока…

Она отсоединяется.

Раздаётся стук в дверь. Это Санкевич.

– Можно?

– Можно, конечно.

Ей приятен этот человек, потому что он напоминает Морозова. Не того Морозова, который покончил с собой в тюрьме, куда попал за многочисленные убийства беззащитных людей. А того Морозова, который правдами и неправдами перевозил её через границу, делал документы, обеспечил одеждой, деньгами, телефоном. От Санкевича веет надёжностью.

Но теперь Майя знает, что надёжности доверять тоже нельзя.

– Госпожа Майя, у меня к вам небольшой разговор.

– Да, Владимир, я слушаю.

– Называйте меня просто Володя.

– Тогда и меня зовите просто Майя, без этого «госпожа».

– Хорошо, Майя. Я хотел бы кратко рассказать, как обстоят дела, чтобы вы направили наше общество дальше.

– Я? – удивляется Майя. – Впрочем, кто, кроме меня…

– Именно. Итак, как я уже упоминал, Александр Волковский, основатель общества и создатель анабиозиса…

– Простите, Володя, а не фигурирует ли в истории общества такое имя как Алексей Морозов?

– Нет, мне это имя незнакомо. Может, если покопаться в архивах, посмотреть списки участников общества… На первых порах в обществе было довольно много участников, особенно до того, как появились вы.

– Спасибо, Володя, но не стоит. Думаю, если вы не знаете, значит, Морозова не будет и в списках.

– А кем он был?

– Неважно, правда. Говорите.

Вот так. Они и Морозова вычеркнули из всех списков. Они не знают, что место, где находится штаб общества, раньше было его дачей. Что именно он отправился в Харбин и привёз её в Москву, именно он начал конструировать анабиозис – остальные лишь дорабатывали. Именно он наряду с Волковским придал смысл их жизни. А они его вычеркнули, потому что он нарушил запрет, который нарушать нельзя.

– Так вот, – продолжает Санкевич, – Волковский определил цели общества. Более того, он предсказал многое; я так понимаю, благодаря вам. Он дал рекомендацию к модернизации анабиозиса, когда тот будет изобретён официально. И он категорически запретил попытки «изобрести» и запатентовать анабиозис самостоятельно. И мы не сделали этого. Никто этого не сделал, потому что базисом общества была идея, а не жажда наживы. Члены общества всегда были достаточно обеспеченными людьми; они не использовали идею анабиозиса в корыстных целях. Мы понимали, что это изобретение способно изменить человечество и решить огромное количество медицинских вопросов, но мы ждали. Мы знали, что его изобретут и без нас.

На некоторое время он замолкает.

– Мы хранили вас. Нам было указано, когда и как вас будить – 18 декабря 2618 года, в полдень. Мы решили разбудить вас чуть раньше, чтобы к двенадцати вы уже были в твёрдом рассудке. Как оказалось, мы поступили правильно. Итак, мы сделали всё, что должны. Сейчас нас немного – всего пять человек. А двести лет назад хранителей было всего двое. Они знали, что не доживут до вашего пробуждения и не знали, ради чего вас хранят. Мы – дожили. Более того, мы – новое поколение. Ещё пять лет назад был жив хранитель Максим Андреевский, которому исполнилось сто восемьдесят семь лет. Он надеялся дожить до вашего пробуждения, но не дожил.

И снова пауза.

– А теперь перейду к главному. С вашим пробуждением наша миссия закончилась, но не совсем. Волковский завещал нам, чтобы мы были готовы к новым указаниям. Он говорил, что, если вы прикажете идти в огонь, мы должны будем пойти, потому что это необходимо для спасения человечества. Для решения судеб мира. Вот и всё. Теперь я жду вашего ответа.

Майя смотрит в серые глаза Санкевича. Прекрасная дама и пять паладинов, ха‑ха.

– Да, – говорит она. – У меня есть одна цель. Я пока не знаю, насколько вы мне нужны для её претворения в жизнь.

– Я слушаю вас.

– Вы знаете о законопроекте, который завтра будет выносить на суд Совета мой отец?

– Да.

– Этот законопроект не должен быть принят. Любой ценой. На отца могу воздействовать только я. Возможно, у кого‑то из вас есть выход на Президента России? Или – что ещё важнеё – на Президента Европы?

Санкевич грустно улыбается.

– Это сложно. Это, я бы сказал, невозможно. За две‑три недели я бы мог найти такой выход. Но не за один день. Впрочем, мы попытаемся. Нам нужно поговорить с ними?

– Да. Лучше с Якобсеном. Он – единственный, кто может остановить отца. Всё будет зависеть от него. Если он поддержит законопроект, его примут. Если воздержится – пятьдесят на пятьдесят. Если будет против – проект не пройдёт.

– Мы постараемся.

– Спасибо, Владимир. Я надеюсь, новая миссия не покажется вам слишком скучной.

– Нет, Майя, – твёрдо говорит Санкевич. – Я не против этого законопроекта, но это моё личное мнение. Если его принятие действительно чревато чем‑то страшным, тогда я сделаю всё возможное, чтобы его предотвратить.

Паладины. Герои.

Ты становишься Жанной д’Арк, моя девочка.

– Па, нам нужно встретиться. Обязательно. Срочно, сегодня.

– Майя, ты же понимаешь…

– Па, это очень важно. Нет ничего важнее. Это касается твоего завтрашнего выступления. Твоего проекта.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты однажды спрашивал меня, что я об этом думаю. Я хочу дать тебе ответ. Важный ответ.

Господи, как это наивно выглядит: диалог с отцом. Что он даст? Кому он нужен?

– А отложить никак нельзя?

– Нет. Я приеду к тебе хоть сейчас. Это не займёт много времени.

– Ладно. Только не сейчас, а ближе к вечеру. Давай в восемь часов, я буду у себя.

– Хорошо, буду к восьми.

– Ладно.

– Пока.

Заготовить речь?

Майя, почему ты не подготовилась к этому тогда, в двадцать первом веке? Потому что ты не знала, что изменилось за шесть веков. А, оказывается, действует всё та же декларация середины двадцатого столетия. Оказывается, отец решил попрать столп, на котором зиждется индивидуальная свобода человека. Один из столпов.

В любом случае, отец разбирается во всём этом лучше неё. Во всей этой бюрократии, формулировках, терминологии, законах. И только в одном он остаётся по сравнению с ней неразумным дитятей. Он ничего этого не видел. Для него это – чистая идея, святой дух, игрушка на Рождество. Она старше собственного отца. И мудрее.

Майя выходит из комнатки. Из участников общества тут только один. Кажется, Стас.

– Я остался, чтобы помочь вам, если это нужно.

– Поедем вместе, Стас. Мне и в самом деле нужна рука, которая поддержит меня. Кстати, где чертежи?

– Вот, – Стас открывает шкаф и достаёт папку. За шесть веков с ней ничего не произошло. Технологии изготовления сверхстойкого пластика дают себя знать.

– Раньше её хранили в сейфе, под стеклом, – говорит Стас. – Однажды хранители поняли, что это сверхстойкий пластик. Когда его изобрели два века тому назад, в смысле. И стали относиться к чертежам менее бережно. Хотя, я так понимаю, они отличаются от базовых чертежей подобной машины.

– Да, это лабораторные. А тетради с иероглифами и их переводы?

– Они в специальной камере. Достать?

– Нет, не нужно. Они представляют в основном историческую ценность и нам сейчас не нужны. Нам нужно только вернуть на место чертежи на пластике.

Они собираются и выходят на улицу. Когда Стас был ещё ребёнком, эта девушка лежала в анабиозе и была точно такой же, как теперь. Потом ему исполнилось десять, потом двадцать, потом тридцать, а потом он стал участником общества и впервые увидел её лицо на мониторе, встроенном в анабиозис при модернизации. Нет, он не влюбился в спящую красавицу. Но он никак не мог себе доказать, что она ориентируется в этом времени ничуть не хуже его самого.

Майя вызывает машину.

– У меня есть машина, – говорит Стас.

– Всё равно её у лифта оставлять.

Они садятся в такси и мчатся к лифтам.

– Куда мы?

– В лабораторию времени. Конечно, я обещала быть попозже, но раз уж так получается по времени, лучше съездить сейчас.

– Что вы им расскажете?

– Всё, Стас. Простите, но всё. Они – моя маленькая армия.

Стас хмурится, но молчит. Здесь главнокомандующий – она и никто иной.

Такси останавливается у лифтов. Майя идёт первой, Стас за ней.

Они молчат почти всё время, пока лифт движется вверх. Только у самой Верхней Москвы Стас спрашивает:

– Там было страшно?

– Да, Стас, – отвечает она. – Там было очень, очень страшно.

В этот момент звучит сигнал о прибытии.

Они выходят из лифта, Майя тут же вызывает такси и называет адрес лаборатории.

– Имейте в виду, Стас. Номинально лаборатория секретная, и вам там находиться нельзя. Кроме того, потом вам придётся подписать ряд документов о неразглашении. Или влиться в наши ряды.

– В любом случае я уже знаю о возможности путешествия во времени.

– Только поэтому я и даю вам допуск.

Такси прибывает на Верхнюю Волжскую. Они выходят из машины и идут к двери. Дактилоскопический идентификатор отзывается на прикосновение Майи.

Человеческий сканер проверяет сначала её, затем его.

«Объект 1. Майя Варшавская. Доступ разрешён».

«Объект 2. Стас Самойлов. Доступ запрещён».

Майя связывается с Певзнером.

– Марк, у меня нет индивидуального пропуска, а со мной ещё один человек. Впусти.

Дверь отъезжает в сторону.

– А вот и мы! – говорит Майя.

Все сбегаются к ней – Гречкин, Певзнер, Карл, Ник.

– Как ты? Где ты была? – Вопросы сыплются градом. Кажется, что их задают не четыре человека, а тысяча.

– Спокойно! – Майя поднимает руку. – Сначала я представлю вам одного человека. Это Стас, он сможет рассказать ту часть истории, которую я не знаю. Впрочем, это может и не понадобиться.

Стас кивает. Мужчины знакомятся.

– Кофе? – спрашивает Марк.

– Да, обоим, – отвечает Майя.

Она садится на диван.

– Ты успела даже переодеться, – замечает Карл.

– Вынужденно, – отвечает Майя.

Стас садится рядом с ней. Остальные подтаскивают стулья. Точнее, командуют стульям подъехать поближе.

Майя осматривает их. Лица горят любопытством. Где ты была, Майя? Что ты чувствовала, когда тебя нёс поток времени?

Я ничего не чувствовала. Чувства пришли, лишь когда я очнулась в кустах близ Пинфаня. Тогда пришли чувства – голод, холод, страх.

Страх, чудовищный, давящий страх, сжимающий сердце и заставляющий кровь отбивать ритм в висках. Потом я испытывала страх перед толстяком капитаном Дяченко. Потом – перед ледяным взглядом доктора Иосимуры и обезьяньими повадками генерала Исии. Потом – перед всеми врачами и солдатами отряда 731, потому что в любой момент я могла стать «бревном» и погибнуть под их скальпелями. Или разорваться на части в коконе, откуда выкачивают давление, создавая вакуум. Потом я боялась свёртывания дислокации отряда, потому что меня могли убить вместе с остальными неяпонцами. И я боялась Накамуры, который заколол доктора Мики со спины. И всё это время я боялась не вернуться обратно. Лишь однажды страх прошёл – полностью, бесследно, точно его отрубило чем‑то, смяло, и мой разум очистился. Тогда я сбросила одежду перед малознакомым японским солдатом и сказала: спаси меня.

Потом новый виток страха. Я боялась, что меня задержат на границе. Боялась, что мне придётся прожить всю жизнь в двадцать первом веке. Боялась Волковского, потому что никогда не могла понять, что у него на уме. Потом страх проник в моё сердце, когда арестовали Морозова, и ещё больший страх – когда я узнала, за что его арестовали. Последний всплеск страха был, когда он покончил с собой. Это был страх не за себя и не за него. Это был аномальный, нечеловеческий страх, который невозможно объяснить. Он просто был – и всё.

Майя смотрит на лица сидящих перед ней людей и просит:

– Только не перебивайте. Слушайте всё, от самого начала до самого конца. Вам придётся поверить тому, что я расскажу. Просто поверить на слово.

И начинает рассказывать.

Они и в самом деле не перебивают. Перебивать тут нельзя: молчание – лучшая поддержка. Они смотрят на неё, и она по глазам каждого видит, что ей верят. Можно ли это придумать? Нет.

Только теперь все замечают, что Майя изменилась. Внешне – совсем чуть‑чуть. Чуть больше стали круги под глазами, сами глаза будто увеличились, заострились черты лица, отросли волосы (хотя не слишком сильно – Майя была у парикмахера в двадцать первом веке). Основные изменения – в её глазах, в её взгляде. Он стал взрослым. В нём нет детского задора и игры, нет желания делать всё весело, нет свободы. У неё появилось желание оценивать окружающий мир. Желание понимать его законы, а не просто жить по ним.

Когда она ставит точку и говорит последнюю фразу, Марк спрашивает:

– Что мы можем сделать для тебя?

Правильный вопрос. Он задан вовремя и к месту.

– Не знаю. Но вечером я буду говорить с отцом. Того, что он хочет сделать завтра, нельзя допустить.

Марк кивает.

– Да, ты права. Но сейчас все козыри – у тебя. Мы вряд ли можем повлиять на твоего отца больше, чем ты сама.

– Это верно. Но вы должны быть за моей спиной. Чтобы поддержать меня, если я буду падать. Слишком долго за моей спиной никого не было.

– Мы будем.

Марк протягивает руку. Карл кладёт сверху свою. За ним – Ник. Затем – Гречкин. Потом – Стас. Последней – Майя.

Часы показывают четыре. Рассказ занял около трёх часов.

– Перекусить? – спрашивает Карл. Все согласны.

Он заказывает еду. В ожидании доставки свою часть истории рассказывает Стас. Рассказывает про общество хранителей времени, про то, как они берегли Майю в течение шести веков, как сохраняли тайну анабиозиса.

– И что, – удивляется Ник, – никто не пытался использовать анабиозис себе во благо?

– Пытались, – говорит Стас. – Триста лет назад. Один из хранителей сделал фотокопии чертежей, оцифровал их и хотел продать кому‑то. Но его поймали.

– И что?

Глаза Стаса превращаются в лёд.

– Наказали. Больше он ничего никогда не воровал.

– Понятно.

Робот доставляет еду примерно через десять минут. Они едят за большим столом в центре лаборатории. Майе не хочется есть – полученная утром доза питательного концентрата будет действовать ещё долго. Она вяло отщипывает кусочки от дымящегося мяса, приготовленного по какому‑то восточному рецепту.

– Что ты скажешь отцу? – спрашивает Гречкин.

– Что он не прав.

– Не думаю, что он откажется от дела всей жизни за день до его успешного завершения.

– Значит, скажу это как‑то иначе.

Гречкин замолкает. Он видит, что Майя не хочет говорить об этом.

Рядом с ней он чувствует себя ребёнком. Маленьким и неразумным. Он понимает, что между ними уже всё кончено. Бесповоротно. Более того, он понимает, что виноват сам.

Майя смотрит на него не как на мужчину, но как на сына. Как на воспитуемого. Ещё утром всё было иначе. Но для неё – в это невозможно поверить – прошёл год. Что для них – пять минут, для неё – год, чёрт побери.

Год жизни. Год страха.

– Во сколько ты встречаешься с отцом? – спрашивает Марк.

– В шесть.

– А если он не станет тебя слушать?

– Есть ещё надежда на хранителей времени. Они сейчас пытаются выйти на Якобсена. Если сумеют выйти – позвонят.

– Президента Европы?

– Да.

– Это ещё маловероятнее, чем успех с Варшавским.

Майя грустно кивает.

– Есть ещё один вариант, – говорит Гречкин.

Все поворачиваются к нему.

– Мы знаем, кто работает сегодня в «Антивринкле»? Кто ставит эксперименты на животных и ждёт, когда разрешат перейти на людей?

– Нет, – отвечает Майя. – Это тайна за семью печатями. В смысле, место, где находится лаборатория.

– Но мы знаем, где головной офис компании.

– Да.

– Значит, пока хранители ищут выход на Якобсена, мы можем попытаться выйти на лабораторию «Антивринкл».

– И что?

– И прощупать, как там дела.

– Даже если взорвать лабораторию вместе с врачами, это лишь отсрочит начало экспериментов, – вставляет Стас.

– Кстати, да, – тянет Гречкин. – Взорвать.

– Мы не террористы! – возмущается Марк.

– Мы – необходимое зло, – говорит Гречкин, в глазах у Майи уважение. Кажется, ещё не всё потеряно.

Некоторое время царит молчание.

– И как ты думаешь это провернуть? – спрашивает Ник.

– Просто, – отвечает Гречкин. – У нас есть доступ к антиматерии?

– Да, – говорит Марк.

– Значит, с помощью антиматерии. Это самая простая и доступная нам взрывчатка.

– Дистанционный доступ?

– Да.

– А как пронести антиматерию в лабораторию, если она хорошо охраняется?

– Если антиматерии достаточно, то вносить вещество внутрь не понадобится.

– Купол, – говорит Стас. – Антиматерию использовать нельзя – повредите купол, причём серьёзно.

– Нужен направленный взрыв.

– Ударное ядро из антиматерии?

– Да.

Майя смотрит на этих людей с изумлением. Утром они пытались построить машину времени и принести пользу науке, а к вечеру превратились в террористов.

– Стоп, – говорит она. – Давайте поступим так. У нас есть первая ступень – отец. Вторая – Якобсен. Третья – террор. Причём третья вряд ли станет решением, даже если мы найдём местоположение лаборатории «Антивринкл». Значит, сейчас ваша задача – просто поиск.

– И подготовка ударного ядра.

– Хорошо, Гречкин. Ты делаешь оружие. Остальные – ищут.

– Естественно, – в один голос отвечают Карл и Ник.

Майя встаёт.

– Мне ещё нужно подготовиться к встрече с отцом. Поэтому я поеду. Все новости – сразу мне.

– Только и я поеду с вами, – спокойно говорит Стас.

– И я, – присоединяется Марк.

Майя кивает.

– Да, наверное, так будет лучше. Твоему слову он должен поверить.

– Ну что ж, в бой, – на удивление печально и тихо произносит Марк.

Он прав: весёлого тут мало.

До встречи с отцом около полутора часов. Майя, Марк и Стас едут в такси. Стаса вызывают по комму. Майя слышит только «да», «да», «отлично», «посмотрим» и так далее.

Дата добавления: 2015-06-04