Формула любви 3 страница

Калиостро улыбнулся:

– Я смотрю, вы хорошо освоили русский язык, Лоренца. Даже чересчур… Но все равно это не дает вам права орать! Вас действительно никто не должен видеть до… – он засмеялся, ‑…до той сложной мистерии, которую я намерен здесь учинить.

– Опять «материализация»? – скривилась Лоренца. – Опять краситься, мазаться белилами? Тьфу! Надоело!

Калиостро с гневом обернулся к Маргадону:

– Это вы уже разболтали?

– Что вы, магистр? – испугался тот. – Я был нем как рыба…

– Лжете! И быть вам за это рыбой… Мерзкой скользкой рыбой на самом дне моря, в вечной темноте!

– Он не виноват, – засмеялась Лоренца. – Я научилась считывать мысли. Мы все понемногу овладеваем вашим искусством, Джузеппе… Однако еще одна мысль терзает мозг нашего Маргадоши: а на кой черт нам это надо?! Когда материализуешься в столице для какого‑нибудь князя или маркиза, это можно понять… Но здесь, в провинции? Ни денег, ни славы!… Неужели только для того, чтобы позабавить вашу русскую мадемуазель?

– Ты так думал?! – свирепо спросил Калиостро и схватил Маргадона за ворот. – Ты?!

– О нет! Магистр!… Быть мне рыбой!… – захрипел тот, но вдруг, вырвавшись и отбежав в сторону, крикнул: – Да! Чем бы это мне ни грозило: да! Это моя мысль!

– Так! – вздохнул Калиостро и обернулся к Жакобу. – И ваша тоже, Жакоб?

– Сэр, – невозмутимо ответил тот, – вы знаете: мои мысли всегда далеко‑далеко… в будущем. Но, сказать откровенно, если в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском? – я не буду знать, что ответить…

– Так! – снова повторил Калиостро, и в его голосе послышались металлические ноты. – Значит – бунт?! Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на некрепкие умы, но я не полагал, что это касается близких мне людей… Ничтожества! Вы требуете отчета от меня, дарующего богатство и вечную жизнь? Жалкие комедианты! Я бы мог вас испепелить, превратить в прах! Тайным заклинанием я бы мог обратить вас в насекомых и поместить в прозрачную склянку, дабы видеть, как вы там прыгаете и бьетесь о стенки… Но я не стану тратить на вас магическую энергию! Вы сего недостойны! Я поступлю с вами проще: сдам в участок. Вас станут судить за кражу серебряных ложек и неоплаченные счета в трактире! А потом публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь убирать снег!

– Весь? – ужаснулся Маргадон.

– Весь! – ответил Калиостро. – Он повернулся к слугам спиной, давая понять, что разговор окончен.

Маргадон и Жакоб переглянулись и растворились в темноте.

Калиостро сел рядом с Лоренцей в бричку, тронул вожжи. Лошадка медленно пошла по дороге, освещенной белым светом луны. Лоренца глянула на магистра, ее взгляд потеплел, она склонила ему голову на плечо…

– Ты опять колдуешь любовь, Джузеппе? – тихо спросила Лоренца.

Калиостро молча кивнул.

– Ну и как?

– Поначалу все шло по плану. Мы виделись, она согласилась поехать со мной. А теперь…

– Что теперь? Неужели соперник?

– Соперник? – Калиостро засмеялся. – Желторотый птенец! Слюнявый мечтатель…

– Ого! Ты уже ревнуешь? Бедный Джузеппе, – засмеялась Лоренца.

Калиостро резко остановил бричку.

– Не смей меня жалеть! В этот раз все получится! Я уверен! Не может быть, чтоб человек, открывший философский камень, постигший тайну перехода энергий, не смог бы понять столь нехитрую механику. Сие несправедливо! Тогда нарушаются все законы материи!

– Не кричи, я рядом, – улыбнулась Лоренца.

– Я не для тебя кричу! – вновь крикнул Калиостро и поднял лицо к звездному небо. – И Тот, Кому я кричу сейчас, слышит меня! Несправедливо! Зачем было открывать тайны сложного, если неразрешимы загадки простого?!

– Бедный Джузеппе! – Лоренца погладила его по волосам. – Ты устал… Ты слишком долго живешь.

– Помоги мне, Лоренца! – страстно заговорил Калиостро. – Я на пороге величайшего открытия. Все лучшие умы мира вычерчивали формулу любви, и никому она не давалась. И только мне, кажется, суждено ее постичь… – Он достал бумагу, испещренную какими‑то знаками и цифрами. – Смотри! Здесь все учтено… Знакомство… Тайное влечение… Ревность… Отчаяние… Все это подлежит моделированию. И если в конце вспыхнет огонь чувств, то значит, не Бог его зажег, а человек. И стало быть, мы равны…

– Вот ты с кем соревнуешься, – покачала головой Лоренца.

– Да! – торжественно произнес Калиостро. – Другие соперники мне неинтересны…

Лоренца взяла бумагу, с любопытством оглядела ее:

– А где же тут я?

– Ты X! Ты воздействуешь на соперника своими чарами, и тогда он отпадет… из числителя в знаменатель…

– Хорошо! Сделаю все что захочешь, – засмеялась Лоренца. – Воздействую, убью, лишь бы ты не страдал, Джузеппе. Однако хватит сверять расчеты… смотри, как здесь красиво! Луна, поле… Словно у нас в Сицилии, помнишь?…

– Да, – кивнул Калиостро. – Только не хватает моря…

– Верно, – согласилась Лоренца. – Море бы не помешало…

Они тихо заговорили по‑итальянски, уже не ссорясь и не крича друг на друга, а покойно и мирно, как говорят родные люди на родном языке.

И тогда полилась музыка, и шум травы стал похож на шум морской волны.

А где‑то в другом конце поля появилась телега. На телеге стояла многострадальная статуя, которую приказано было водрузить на место.

За телегой шли Степан и Фимка. Степан что‑то негромко напевал, и эта русская песня сливалась с печальной итальянской мелодией…

Не мог уснуть в эту ночь и Алексей Федяшев. Сидя у раскрытого окна, при свече, он читал стихи.

В дверь тихо постучали. Вошла Федосья Ивановна в халате и ночном колпаке.

– Не спится, Алеша?

– Нет, тетушка… Готовлюсь. Вот послушайте, как великий пиит обращается к предмету сердца своего… – Алексей нараспев прочитал несколько строф. – Великолепно, не правда ли? Мне так самому никогда не изъясниться!

– Не нравится мне все это, Алеша, – вздохнула Федосья Ивановна.

– Как? Великий Петрарка и не нравится?!

– Бог с ним, с Петраркой, – отмахнулась Федосья Ивановна. – У него своя тетушка была, это ее заботы. А ты у меня один племянник, и я тебе так скажу: ежели ты человек, то и люби человека, а не мечту какую‑то бесплотную, прости Господи! Да и что за особу тебе сей чародей сотворит?! Это ведь не вилку сглотнуть, Алеша!

– Ах, тетушка, не травите душу! – Федяшев вскочил и начал нервно расхаживать по комнате. – Я и сам теперь в опасении! Слышали, что граф сказал: энергетические связи нарушены… Только по мыслям моим сможет он идеал воссоздать. А мысли мои сейчас сплошной туман.

– Ну и откажись! Скажи – передумал.

– Неловко, тетушка. Сам кашу заварил, а теперь в кусты? Не по‑мужски! Я вот что решил… Я во время материализации про Марию буду думать. Лицо ее буду вспоминать, глаза, руки…

– Час от часу не легче! – всплеснула руками Федосья Ивановна. Да что ж думать, когда все это рядом в натуральном виде ходит?

– Что ж вы такое говорите, тетушка? Сами же в детстве учили: на чужой каравай рот не разевай!

– Мало ли я глупостей говорю?! Да и потом, когда любят, разве советы слушают?!

– Что ж вы мне предлагаете, право?! – совершенно растерялся Алексей. – Отбить ее у графа?!

– А хоть бы и отбить, – спокойно сказала тетушка. – Ты, Алеша, все только готовенькое хочешь. Придумал, видишь, идеал, и подай ему на блюдечке. Чужой мечте чужие стишки читать – не велика доблесть. Небось твой Петрарка за свою Лауру еще как бился…

Федяшев, раскрыв рот, смотрел на Федосью Ивановну, а затем рассмеялся:

– А вы, тетушка, не так глупы, как казались!

– Благодарю покорно, – обиженно ответила тетушка. – У человека, Алеша, есть два ума. Один на виду, а другой, главный, глубоко спрятан. Его по пустякам тратить негоже. Одно тебе скажу: не любит Маша этого Калиостру. Как уж он ее в сети поймал, не знаю, а только страдает она.

– Она сама говорила вам об этом?

– Когда говорят, тогда и страданий нет. А когда молчат, да плачут, да по ночам на пруд бегают… Это добром не кончается!

– Что?! Какой пруд?! Вы видели, как она пошла на пруд ночью?!!

– Доктор видел, – сказала тетушка. – Он мне и сказал… А я сразу к тебе…

– Да как же? Да что же? – Федяшев даже задохнулся от возмущения. – Жизнь человеческая в опасности, а вы молчите?

– Где ж молчу? – снова обиделась Федосья Ивановна. – Я тебе о чем полчаса толкую?

– Ну, тетушка! – крикнул Федяшев. – Не знаю, как второй ум… А первый у вас совсем плох!… – И стремглав выскочил из комнаты…

Начинало светать. Над тихим прудом поднимался белый пар. Запели птицы.

Мария подошла к самому краю воды, тронула ее босой ногой. Потом скинула платье, вошла в воду и поплыла к самой середине пруда, плавно разгребая зеленоватую воду руками. Скоро ее голова уже виднелась среди белых лилий, густо населявших пруд…

В этот момент в кустах раздался треск, и на берег, запыхавшись от бега, выскочил Федяшев.

– Мария! – крикнул он. – Я здесь! – И, не раздеваясь, прыгнул в воду…

Однако прыжок получился неудачным. Кто‑то подставил ногу, Федяшев зацепился и смешно шлепнулся у самого берега в густую тину.

Он тут же вскочил и гневно оглянулся. На берегу стоял Калиостро и с улыбкой глядел на него.

– Вы, кажется, упали, Алексис?

– Я? Почему?… С чего вы взяли? – растерянно забормотал Федяшев и выбрался на берег. – А если и упал, так что?

– Ничего, – сухо ответил Калиостро. – Если упали, примите сочувствие, а коли за купающейся девушкой подсматривали, так сие не галантно.

– Как вы смеете? – вспыхнул Алексей. Он обернулся к пруду и увидел, что Мария спокойной плавает между лилий. – Я подумал – она тонет.

– А хоть бы и тонет? – усмехнулся Калиостро. – Вам‑то что за печаль?! Вам о своем идеале надобно думать, а не на чужие засматриваться.

– Послушайте, граф! – сказал Федяшев, отряхиваясь и отжимая промокшую одежду. – Я… того… Всю ночь думал и решил… Я отказываюсь от материализации.

– То есть как? – нахмурил брови Калиостро.

– Передумал… Мое душевное состояние изменилось!

– Да вы что, сударь?! – зашипел Калиостро. – На базар пришли?! Я уже вступил во взаимодействие с силами магнетической субстанции. Я разбудил стихию, энергетический поток которой направлен на указанный предмет… А ну пошли! – Он схватил Федяшева за рукав и решительно потащил от пруда.

– Куда? Куда? – упирался Федяшев.

– Сами увидите! – зло сказал Калиостро, и поскольку был физически намного сильнее, то буквально проволок Федяшева сквозь кусты, по аллее парка, к месту, где некогда стояла злосчастная статуя.

Она и сейчас там стояла, только черты ее были не видны, поскольку сверху на нее накинули белое шелковое покрывало. Площадка перед статуей была очерчена магическими кругами и обнесена веревками. Здесь же была разбита небольшая палатка, служившая как бы магнетической лабораторией… В ней кипели какие‑то колбы, курился оранжевый дым.

Возле палатки горел костер, у костра сидели Маргадон и Жакоб, размешивая в ведрах какую‑то странную беловатую

смесь.

– Глядите! – Калиостро указал на траву. – Вот знаки зодиака! Вот двадцать четыре кабалистических символа… Вот ключ. Врата. И семь сфер. Все уже дышит и приведено в действие. – Он взмахнул рукой, и оранжевый дым начал подниматься клубами вокруг статуи…

– Ах, несчастный я человек! – заплакал Федяшев. – Но что же делать, господин Калиостро?! Я не о ней теперь грежу. Я полюбил другую…

– Другую? – усмехнулся Калиостро. – Когда же вы успели… другую? Вы и видели‑то ее всего два дня.

– Разве этого мало? Иногда и двух минут хватит… Одного взгляда… И все перевернется в душе! Вы же знаете, как это бывает!

– Не знаю, – холодно ответил Калиостро, – и знать не хочу! Все это мальчишество и воспаленный бред. Вы получите то, что желали… Согласно намеченным контурам…

– К черту! – неожиданно закричал Федяшев. – К черту контуры! Я их уже ненавижу! И если вы не можете остановить таинство, я сам разрушу это каменное изваяние!

Он оттолкнул Калиостро, бросился к костру, схватил огромное тлеющее полено и побежал к статуе…

Оторопевшие Маргадон и Жакоб вскочили. Раздался пронзительный женский визг. Покрывало дрогнуло, «статуя» присела от страха и вытянула вперед руки, как бы защищаясь от удара.

Федяшев обмер и выронил полено. От земли поднялось облако оранжевого дыма…

– Обман… – прошептал Федяшев. – Что же это, Господи? Да вы, сударь, обманщик и злодей! Я убью вас!

– Это вызов? – улыбнулся Калиостро…

В кузнице Степана пылал горн. Степан орудовал огромным молотом, дубася раскаленный кусок железа. По всему полу кузницы была разбросала разломанная карета: колеса, двери, поручни.

В дверь постучали. Вошел Жакоб.

– Здравствуйте, сэр! – учтиво сказал он.

– Здравия желаем! – ответил Степан, с интересом разглядывая гостя.

– Мой патрон, мистер Калиостро, интересуется: будет ли готова карета?

– Обязательно, ваше превосходительство. – Через неделю – как новенькая…

– А к завтрашнему дню?

– К завтрашнему – никак. Тут ось полетела, да спицы менять…

Жакоб с интересом оглядел разобранную карету:

– Простите мое любопытство, сэр, но, насколько я понимаю, вы к спицам пробираетесь через крышу?

– Так точно! – сказал Степан. – Так оно… сподручней. «Лабор ест этиам ипсе волюптас», что означает: «Труд – уже сам по себе есть наслаждение!»

Жакоб царственно кивнул:

– Я рад, что вы, сэр, изучаете латынь во время работы. Это достойный пример! Если б я был принцем, я бы вас повесил в назидание другим… Благодарю за интересную беседу! – Жакоб кивнул и удалился.

Степан крякнул от досады и со всего маху грохнул молотом по раскаленному железу…

Стрелялись днем в лесу, на небольшой полянке среди берез. Маргадон подал каждому по пистолету, противники разошлись на несколько шагов, потом начали сближаться…

Лицо Калиостро выражало бесстрастность и равнодушие.

Федяшев был взволнован.

Так они сближались до тех пор, пока не подошли друг к другу вплотную. Это их озадачило. Они помолчали, и Калиостро спросил:

– Что ж вы медлите, сударь?

– Вы – гость, – угрюмо ответил Федяшев. – Вам положено стрелять первым.

– У нас, сударь, дуэль, а не светский раут, – возразил Калиостро. – Повторим еще раз, и извольте стрелять, ежели вы не трус.

– Я не трус! – воскликнул Федяшев, поднял пистолет и выстрелил в воздух. – Не трус… – тихо повторил он, – но и не подлец. Пока вы в моем доме, я не могу причинить вам вреда.

– Но мы в лесу…

– И лес мой… – вздохнул Федяшев.

– Что же нам, за тысячу верст отъезжать, что ли? – удивился Калиостро.

– Жуткие нравы! – произнес Маргадон. – Уж где только не дуэлировали… и во Франции… и в Голландии… Быстро и четко, как принято у цивилизованных людей: рраз – и наповал!

– Коли вы своим оружием, милостивый государь, выбрали благородство, – насмешливо произнес Калиостро, – то я им тоже владею. Подозреваю, что у меня и рука тверже и глаз верней.

Он повернулся к Маргадону. Тот привычным жестом поставил себе на макушку яблоко. Калиостро выстрелил, яблоко разлетелось на куски…

– Уравняем шансы! – улыбнулся Калиостро, взял из рук Федяшева пистолет и вместе со своим протянул Маргадону. – Ну‑ка заряди только один!

Маргадон исполнил приказание, затем ловко перетасовал пистолеты, протянул их Федяшеву.

– Прошу! – улыбнулся Калиостро. – Сама судьба станет нашим арбитром. Надеюсь, застрелиться в присутствии гостя не противоречит вашим обычаям?

Федяшев глянул на Калиостро исподлобья, затем нерешительно потянулся к оружию…

– Страшно? – спросил Калиостро.

– Страшно! – признался Федяшев и взял один из пистолетов. – Тетушке, граф, ничего не говорите про дуэль. Просто скажите: дематериализовался Алеша, мол, и все! И Марии… – Он вдруг улыбнулся. – А вообще, граф, я вам благодарен. Обещали явить мне мою мечту и явили… За нее и жизнь отдать не жалко. Прощайте, мечта моя, Мария Ивановна! – Он зажмурил глаза, приставил пистолет к сердцу, нажал курок.

Раздался сухой щелчок.

У Федяшева вырвался непроизвольный вздох облегчения, и он открыл глаза.

– Поздравляю, – сухо произнес Калиостро и потянулся к футляру.

– Полно, граф, – Федяшев попытался остановить его. – Ну погорячились, и будет!… Я вас прощаю… Ничья!

– Пусть Бог прощает, сударь, это его забота, – твердо произнес Калиостро. – Мой выстрел! Извольте не мешать! – Он попятился и стал медленно подносить дуло к виску.

– Остановитесь! – вдруг произнес чей‑то громкий голос. Калиостро обернулся. Мария стояла в нескольких шагах

– Не делайте этого, – тихо попросила она и посмотрела на Калиостро глазами, полными слез. – Я люблю вас… правда! Ваш опыт удался, я полюбила вас и готова ехать с вами хоть на край света. Вы, граф, умный… нежный… а главное – несчастный. Вы без меня пропадете.

Федяшев хотел что‑то сказать, но Мария опередила его.

– Такова судьба, Лешенька, – улыбнулась она ему сквозь слезы. – Будем страдать. Страданиями душа совершенствуется. Папенька говорит: «Одни радости вкушать недостойно…»

– Да пропади он пропадом, ваш папенька с его советами! – в сердцах воскликнул Федяшев. – Без вас мне и жить незачем!

Резким движением он выхватил из рук Калиостро пистолет и, отскочив в сторону, приставил его к сердцу:

– Прощайте, госпожа Калиостро! Мария в ужасе вскрикнула.

Федяшев нажал курок, однако выстрела не последовало. В пистолете что‑то зашипело, и из него тоненькой струйкой вяло пополз дымок. Потрясенный Федяшев поднял шипящий пистолет к своему носу, потом перевел взгляд на смущенного Маргадона.

– Мерзавец! Хоть один‑то надо было зарядить! – И Федяшев что есть силы швырнул пистолет в Маргадона, который вовремя успел пригнуться. Пистолет ударился о ствол дерева и упал на землю. – Бесчестный человек!

– Кабы я был честным, – отозвался Маргадон, – столько бы народу полегло, ужас!

Калиостро поднял пистолет, задумчиво осмотрел его, потом, направив дуло вверх, спустил курок. Раздался выстрел. Калиостро прицелился в ближайшую березу и вновь спустил курок…

Снова грохнул выстрел, посыпалась опаленная кора…

Федяшев и Мария изумленно смотрели на это чудо.

– Вот как? – улыбнулся Калиостро и посмотрел на небо. – Значит, ты все‑таки решил меня проверить? Думаешь, Калиостро страшно умереть? Да ничуть… Все равно умерли чувства и желания… Остался только разум… Разум, который Ты мне дал и который рвется взаперти. Что ж, забери и его…

Калиостро приставил дуло к виску и стал медленно отступать в глубь леса. Лицо его сделалось бледным и страшным…

Федяшев, Мария и даже Маргадон с ужасом наблюдали за ним.

Неожиданно за спиной Калиостро раздалось вежливое покашливание. Он резко обернулся.

Перед ним стоял доктор.

– У нас в уезде был аналогичный случай, – невозмутимо произнес доктор. – Вам, граф, напоследок это будет весьма интересно. Стрелялся, стало быть, некий помещик Кузякин…

Калиостро безумным взором оглядел доктора, пробормотал:

– Это невыносимо… – И спустил курок.

Из пистолета вырвался сноп огня и дыма…

Когда дым рассеялся, стал виден двор усадьбы, по которому, весело щебеча, бежала маленькая русоголовая девочка. Она подбежала к окну барского дома, встала на цыпочки, заглянула в окно. Здесь же собрались группа любопытных детей и местный художник Загосин с мольбертом и небольшим холстом, натянутым на раму…

Калиостро почувствовал на себе любопытные взгляды, покосился в сторону окна. Плотно перебинтованая голова его покоилась на подушке. Сверху бинтов был кем‑то напялен ночной колпак. Выглядел магистр довольно жалко и беспомощно.

– Ну вот, – раздался скрипучий голос доктора, сидевшего рядом у постели, – так я дорасскажу… Стрелялся, стало быть, у нас некий помещик Кузякин. Приставил пистолет ко лбу, стрельнул – осечка! Стрельнул другой раз – осечка! Э, думает, видно не судьба! И точно! Продал пистолет, а он у него дорогой был, с каменьями… Продал пистолет и на радостях напился… а уж потом спьяну в сугроб упал да замерз…

Калиостро с ужасом посмотрел на доктора.

– Это он к тому говорит, – пояснила Федосья Ивановна, – что каждому свой час установлен и торопить не надо!

– Абсолютно верно, – кивнул доктор, приставив деревянную трубку к груди Калиостро, – тем более что организм ваш, батенька, совсем расстроен неправильным образом жизни… Дышите!… Печень вялая, сердечко шалит… – Он отложил трубку. – Как вы с ним две тыщи лет протянули, не пойму! Кончать надо с хиромантией, дружок! Пальцем искрить, вилки глотать в нашем возрасте уже не годится. И с барышнями поаккуратней! Мраморные они, не мраморные – наше дело сторона! Сиди на солнышке, грейся!

– Травами бы хорошо подлечиться, – добавила тетушка. – Отвар ромашки, мяты… У вас в Италии мята есть?

– Ну откуда в Италии мята? – возразил доктор. – Видел я их Италию на карте, сапог сапогом, и все!

В дверь заглянула смущенная Мария.

– А вот и Галатея наша, – радостно объявила Федосья Ивановна. – Подойди к магистру, не бойся…

Мария потянула за собой упирающегося Федяшева.

– Вы же обещали, Алеша, – шепотом укорила она его.

– Мы, граф, – пояснила Федосья Ивановна, – соседям‑то сказали, что материализация состоялась. Да‑с! Вчистую! Вот, мол, было изваяние, а теперь стала Мария Ивановна. Многие верят.

– Ему плохо? – спросила Мария, приблизившись и держа за руку Федяшева.

– Ему хорошо, – ответил доктор. – Живым все хорошо… Пуля‑то, слава Богу, только кожу задела. Рука у вас, граф, выходит, умней головы… Та говорит: «Стреляй в меня», а эта не хочет.

– Куда едет Маргадон? – вдруг тихо спросил Калиостро.

– Я его в город послала, – Федосья Ивановна выглянула в окошко. – Говорят, какой‑то штабс‑капитан вас разыскивает. От князя Потемкина…

В это время Маргадон выходил из дома с дорожным баулом. Конюх держал под уздцы оседланного коня.

– Маргадон! – тихо позвал Калиостро. Маргадон вздрогнул, обернулся в сторону дома.

Мария незаметно подтолкнула Федяшева, и он тотчас произнес:

– Граф, я прошу вас погостить у нас еще несколько дней. В воскресенье помолвка. Я сделал Марии Ивановне предложение…

– Да погодите вы, – сказала Мария. – Я же сказала: без папеньки решиться не могу.

– Помогите нам, граф! – взмолился Федяшев. – На вас одна надежда… Мария Ивановна говорит: у вас с ним астральная связь. Спросите его благословения, умоляю!

– Ах, Алеша! – возмутилась Мария. – Ну до того ли сейчас господину Калиостро?

Все посмотрели на магистра.

Калиостро закрыл на мгновение глаза, напрягся, потом твердо произнес:

– Папенька согласен. – После этого он тихо попросил: – Теперь уйдите!

Все быстро проследовали к двери, где возник встревоженный Маргадон.

– Ты хотел бросить хозяина? – спросил Калиостро.

– Я подумал: хозяин умер. – Маргадон не спеша оглядел комнату. – А мертвым слуги не нужны… Вы всегда играли чужими жизнями, но не собственной. Вы изменили своему призванию! За вами гонятся, а вы лежите в халате и предаетесь мечтам.

– Ты думаешь, что мое призвание – уходить от погони?

– Конечно. Потому что, когда уходишь от погони, ни о чем другом уже не думаешь.

– Ты рассуждаешь как мыслящий человек, – кивнул Калиостро. – Карета готова?

– Конечно, нет.

– Тогда едем! – Калиостро резким движением сбросил одеяло. Как ни странно, под одеялом он лежал в дорожном костюме и сапогах со шпорами.

Он поднялся, сбросил колпак и повязку. Под повязкой оказалась совершенно седая голова. Рана в правой стороне лба зарубцевалась.

– Браво, магистр! – радостно произнес Маргадон. – Теперь я узнаю вас!

Калиостро выглянул в окно: от синеющего вдалеке леса через огромное поле медленно двигалась карета в сопровождении четырех вооруженных всадников.

Калиостро переглянулся с Маргадоном и тихо позвал:

– Жакоб!

Жакоб вздрогнул, поднял голову:

– Я здесь, сэр!

…Он лежал на сеновале, обнявшись с Фимкой. Фимка тоже вскочила, стала поспешно застегивать блузку…

– Мне пора, леди! – сурово произнес Жакоб.

– Но, синьор, но! – запричитала Фимка по‑итальянски. – Аморе… – сверкнула глазами, как учил Степан, потом запричитала уже по‑русски: – Жакобушка! Останься, сокол. Я тебе ребеночка рожу, заживем, как люди.

– Я вернусь! – тихо произнес Жакоб. – Вернусь… принцем.

– А сейчас ты кто? – заголосила Фимка. – Ты и есть принц, Жакобушка!

На глазах Жакоба навернулись слезы, но неведомая сила рванула его и вынесла прочь…

Во дворе Степан держал под уздцы лошадей, запряженных в карету. В карете сидели Лоренца и Маргадон. Жакоб прыгнул на козлы, свистнул. Карета объехала дом, остановившись с тыльной стороны, напротив окна спальни Калиостро.

К Степану подбежал негодующий Федяшев:

– Куда они? Зачем? Почему карету починил, бездельник?

– Бес попутал, – сокрушенно вздохнул Степан. – Прости, барин. Уж так старался, так старался… А вечор с кумом посидел, выпил и… спьяну за час все собрал… «Хомо сум, эвон сум» – «Ничто человеческое нам не чуждо»!

В этот момент во двор усадьбы въехала карета и четверо вооруженных всадников. Из кареты выпрыгнул офицер, направился к Федяшеву:

– Где господин Калиостро, господа? Имею предписание на его арест…

Калиостро распахнул окно, легко перепрыгнул через подоконник.

Маргадон услужливо распахнул дверь кареты. Через секунду они уже ехали усадебным парком.

Калиостро угрюмо смотрел через стекло. Все напряженно молчали.

– Стоп! – вдруг тихо произнес Калиостро.

Карета резко остановилась. Калиостро вышел, сопровождаемый недоуменными взглядами попутчиков, быстро прошел по садовой дорожке и остановился у мраморного постамента, на котором когда‑то стояла злосчастная скульптура. Сама скульптура лежала здесь же, неподалеку, привалившись затылком к пеньку… Калиостро в задумчивости подошел к ней, тронул рукой. Сзади зашевелились кусты. Калиостро резко обернулся и увидел маленькую русоволосую девочку.

– Дедушка Калиостро, – тихо сказала она, – а вы правда мою бабушку оживлять будете?

– Ты кто? – спросил Калиостро.

– Прасковья Тулупова…

Калиостро вздрогнул, потом вдруг широко и весело улыбнулся, поднял девочку на руки.

– Магистр! – не выдержал Маргадон, выглянув из кареты. – Магистр!…

Калиостро даже не повернул головы в его сторону.

Из кустов появился запыхавшийся художник Загосин.

– Ваше сиятельство, – пробормотал он, явно стесняясь, – будучи местным жителем и имея пристрастие к живописи, покорнейше бы просил оказать честь и позволить написать ваш портрет… Ежели бы у вас выдалось время. Разумеется, не сейчас…

– Отчего ж не сейчас? – пожал плечами Калиостро.

– Благодарю! Сердечно благодарю! – разволновался Загосин, не веря в такую удачу. Он стал поспешно устанавливать мольберт, смешивать краски.

Калиостро водрузил девочку на пьедестал, сам присел рядом.

Маргадон печально посмотрел на хозяина, закрыл дверь кареты. Карета тронулась и поехала прочь по дороге…

Со стороны усадьбы появилась толпа людей, сопровождаемая офицером и солдатами. Увидев Калиостро и художника, толпа нерешительно остановилась. Офицер подошел к Калиостро, отдал честь, что‑то тихо сказал ему. Калиостро умиротворенно кивнул, что‑то тихо ответил, сделал знак офицеру, приглашая присесть рядом. Офицер, подумав, согласился.

Постепенно все жители усадьбы, включая Федяшева, Марию, тетушку, Степана и Фимку, обступили Калиостро и пьедестал, на котором улыбалась крохотная Прасковья Тулупова.

Счастливый художник вдохновенно наносил их лица на холст.

Неторопливый доктор, стоявший чуть поодаль, вдруг повернулся неизвестно к кому и произнес:

– В тысяча семьсот девяносто первом году Джузеппе Калиостро вернулся на родину в Рим, где неожиданно сдался в руки правосудия. Суд приговорил его к пожизненному заключению. Лоренца навещала его. Незадолго до его смерти она передала ему рисунок неизвестного художника, присланный из России. Кто был изображен на сем рисунке и что означали эти люди в судьбе великого магистра, историкам так и не удалось установить.

Сообщив эту информацию, доктор поспешил к сгрудившимся землякам и занял, как и положено, одно из центральных мест.

Лица людей обрели графическую четкость, затем растаяли ненужные детали, придавая полотну условность старинного рисунка, по которому медленно поплыли титры…

Дата добавления: 2015-06-04