ВВЕДЕНИЕ 23 страница

Однако развитие освободительного движения, способствовавшее постоянному расширению читательской аудитории, рост демократического сознания широких народных масс создавали в России более благоприятные отношения между писателем и читателями, чем те, которые обычно складывались в XIX в. в странах с более зрелыми буржуазными общественными отношениями.

«Нельзя упрекать нашу публику в отсутствии сочувствия к литературе; нельзя упрекать ее в неразвитости вкуса, — писал Чернышевский о массе русских читателей XIX в. — Напротив,

158

от особого положения нашей литературы, составляющей самую живую сторону нашей духовной деятельности, и от состава нашей публики, к которой принадлежат все наиболее развитые люди, в других странах мало интересующиеся беллетристикою и поэзиею, — от этих особенностей происходит то, что ни одна в мире литература не возбуждает в образованной части своего народа такой горячей симпатии к себе, как русская литература в русской публике, и едва ли какая-нибудь публика так здраво и верно судит о достоинстве литературных произведений, как русская».

Передовой русский читатель XIX в., воспитанный Белинским и Добролюбовым, Герценом и Чернышевским, видел в русской литературе, и в особенности в русском романе, важнейшее национальное достояние, могучее орудие умственного и нравственного развития общества.

Говоря об общественно-исторических предпосылках, способствовавших созданию лучших образцов русской литературы XIX в. и их мировому значению, нельзя не вспомнить еще об одном важном факторе, сыгравшем заметную роль в его развитии. Этим фактором была русская демократическая критика, которая на всем протяжении XIX в. оказывала литературе огромную помощь, способствуя ее развитию на путях глубокой идейности, реализма и служения народу.

В лице лучших ее представителей русская критика поддерживала и направляла идейные и творческие искания русских писателей своей эпохи, помогая им подняться на ту историческую высоту, которая сделала их творчество шагом вперед в художественном развитии человечества.

Благодаря широкой постановке вечных вопросов бытия, жгучих проблем своего времени русская литература на всем протяжении XIX в. была не только могущественным средством эстетического воспитания русского общества, она стала также одним из важнейших орудий его просвещения и нравственно-революционного развития.

Русская литература XIX в. была насыщена суровым пафосом отрицания. В сатирических образах Щедрина, в гончаровском «Обломове», в драмах Островского, в романах Тургенева, Достоевского, Льва Толстого, в романах «Что делать?» и «Пролог» Чернышевского по-разному проявились свойственные русской литературе дух беспощадного критического анализа, осуждение быта, политики и культуры господствующих классов. Многие отрицательные образы и типы, созданные русскими романистами, повествователями, драматургами, приобрели международное значение благодаря силе и широте своего сатирического замысла.

При этом критическое отношение к социальным верхам сочеталось с вниманием к народным массам и стремлением содействовать своим творчеством их историческому пробуждению, выражавшимся в создании многочисленных незабываемых образов, раскрывавших социально-психологический облик пробуждавшейся «безымянной», народной России.

Критика застойного крепостнического мира сочеталась с неприятием шедших ему на смену антагонистических буржуазных форм прогресса; революционные настроения, порожденные борьбой с сословностью и крепостным правом, крепли благодаря разочарованию в либерально-буржуазных иллюзиях. Отсюда характерное для русской литературы сочетание исключительной широты социально-исторического кругозора, мощной обличительной, критической мысли и глубокого отражения сложнейших интеллектуальных и моральных исканий русского общества и всего человечества.

Рост мирового признания русской литературы в XIX в. был тесно связан с развитием русского освободительного движения, превратившегося в передовой отряд международного революционного движения. Вместе со сменой исторической обстановки в самой России, вместе с созреванием в ней могучих революционных сил и перемещением центра мирового революционного движения в Россию рос и постоянно увеличивался во второй половине XIX и в начале XX в. интерес к русской литературе и к русскому роману в Западной Европе и во всем мире.

«Если теперь вообще время читать романы, — писал в 1851 г. в рецензии на первый роман Герцена «Кто виноват?» один из немецких журналов, — то стоит читать одни русские... Этот народ открывает перед человеком новый мир. Русские романы с полнейшей интеллектуальной свободой раскрывают в своих художественных образах все вопросы, волнующие человечество».

В 50—60-е годы революционная деятельность Герцена, возраставшие и крепнувшие связи между деятелями русского и славянского освободительного движения, пропаганда русской литературы за рубежом, осуществлявшаяся Тургеневым, его близкое общение с французскими и немецкими литераторами способствуют более широкому, объективному и всестороннему ознакомлению западноевропейского читателя с русской культурой и литературой. Возросший в годы Крымской войны и в особенности в период крестьянской реформы интерес широких слоев населения западноевропейских стран к России и к русской культуре стал предпосылкой для

159

оживления в 60-е годы изучения русского языка и переводческой деятельности с русского на западноевропейские языки.

В 60—70-е годы романы Тургенева завоевывают широкое признание на Западе и в США. «Чем более я изучаю вас, тем более глубоко изумляет меня ваш талант. Я восхищаюсь этой сдержанной страстностью, этим сочувствием к самым маленьким людям, одухотворенностью картин природы... Какое сочетание нежности и иронии, наблюдательности и красочности! И как все это согласованно! Какая уверенная рука!.. Но более всего заслуживает похвал ваше сердце, то есть постоянная взволнованность, какая-то особенная восприимчивость, глубокое и потаенное чувство», — писал Г. Флобер Тургеневу после знакомства с «Рудиным» и «Записками охотника». Позднее чтение романа «Новь» побуждает его воскликнуть: «Как он оригинален, как хорошо построен!.. ни одного лишнего слова! Какая неистовая, потаенная сила!»

По совету Тургенева Флобер, Мопассан, Доде, Э. Гонкур, Золя в 1877—1879 гг. знакомятся с «Войной и миром» — романом, вызвавшим у Флобера «возгласы восхищения». В этот же период западноевропейская революционная молодежь, деятели славянского национально-освободительного движения знакомятся с романом «Что делать?» Чернышевского. В 80—90-е годы переводы романов Толстого и Достоевского, а также других русских писателей — вплоть до многочисленных переводов произведений литераторов второго и третьего плана — довершают знакомство передового западноевропейского и вообще зарубежного читателя с творчеством русских романистов. Вслед за многочисленными рецензиями на русские романы, критическими статьями о Гоголе, Тургеневе, Толстом, появлявшимися на различных языках начиная с 50-х годов, в 80-е годы за рубежом выходят книги о русских писателях.

Широкую известность на Западе в 80—90-е годы приобрела книга французского критика Эжена Мельхиора де Вогюэ «Русский роман», переведенная на многие западноевропейские языки. Вогюэ с большой силой поставил здесь вопрос о реализме русского романа, указав на его связь с гуманизмом русской литературы, с ее этическим пафосом, отзывчивостью к человеческим страданиям, вниманием к внутреннему миру человека.

«Знаменитые английские романисты умерли, не оставив преемников. Господствующее положение, которое утратил французский роман, наследует не английский, а... русский роман, — писал известный английский критик М. Арнолд. — Последний приобрел сейчас величайшую славу, которую он заслуживает. Если новые литературные произведения поддержат и укрепят ее, то всем нам придется заняться изучением русского языка».

Наряду с гуманистическим пафосом, глубоким социальным и морально-этическим содержанием русской литературы восхищение зарубежных читателей вызвала созданная русскими писателями новаторская форма романа, свободная от привычных шаблонов и «романических» аксессуаров. Отрицательное отношение классиков русского романа к сложившимся литературным шаблонам, их стремление передать самое дыхание «живой жизни», подчинить все композиционные элементы наиболее полному ее выявлению, отказ от заданных догматических, отвлеченных моралистических критериев в оценке героев захватывали в романах Тургенева, Толстого и Достоевского передовых литераторов и читателей Западной Европы и США, представлялись им подлинной революцией в истории жанра.

Свойственное Толстому и другим великим русским романистам пренебрежение внешней эффектностью сюжетного развития, хитроумной и занимательной, искусно построенной и сознательно усложненной фабулой, стремление их строить свои романы так, чтобы их внешне «неправильная» и безыскусственная форма отвечала «неправильности» и безыскусственности самой изображаемой жизни в ее реальном, повседневном течении, с характерным для нее сложным переплетением индивидуальных и общественных судеб, вначале нередко ставили западноевропейских читателей и критику в тупик. Так, М. Арнолд, характеризуя «Анну Каренину» не как «роман» в традиционном смысле слова, а как «кусок жизни», именно в этом предельном стирании привычных граней между литературой и жизнью видел и главный недостаток творческой манеры Толстого. Подобные же упреки — в пренебрежении законами литературной архитектоники, в «недостатке архитектуры» — не раз раздавались на Западе не только по адресу Толстого и Достоевского, но даже по адресу Тургенева, хотя в общем произведения последнего быстрее и легче вошли в литературный обиход Запада, чем романы Толстого и Достоевского. Однако впоследствии за этой лишь кажущейся «бесформенностью» западноевропейская критика постигает (так же как в свое время романтики в драмах Шекспира) присутствие неизвестной ей прежде, но от этого не менее реальной и ощутимой архитектонической целесообразности. Созданная Толстым и Достоевским новая форма романа, с помощью которой писатель стремится как бы охватить и воспроизвести целиком движущийся широкий поток жизни человека и общества со всеми свойственными

160

ему «неправильностями», внезапными перебоями, замедлениями и ускорениями темпа, вызывает теперь горячее восхищение наиболее чутких и передовых представителей мирового искусства, становится для них исходным пунктом в их художественных исканиях.

Возрастающее влияние русского романа явилось, по свидетельству английского писателя Д. Голсуорси, «великим живительным течением в море современной литературы». Высокая идейность русской прозы, ее гуманизм, свойственный ей энциклопедический охват общественной жизни, ее публицистичность и политическая страстность — все эти черты производили огромное впечатление на передовых писателей и читательскую аудиторию Западной Европы. «Та страстная горячность, с которой русские писатели в своих романах стремятся решать проблемы, которые в Западной Европе обычно были достоянием ученого, политика или публициста, оказала живительное и освежающее действие на все литературы Запада» — такова была оценка значения русского романа для мировой литературы, сложившаяся к XX в.

Если Золя видел в Толстом прежде всего «мощного аналитика» и «глубокого психолога», то те зарубежные писатели и критики, которых не удовлетворял реализм Золя и его школы, указывали, что источником превосходства русского реализма над французским являются гуманизм русских романистов и их вера в творческую активность человека. По их мнению, в отличие от французских натуралистов, видевших свою задачу по преимуществу в изображении физической и духовной нищеты, русские романисты, напротив, стремились показать творческие возможности своих героев, их стремление к борьбе, умели вызвать в читателе (даже тогда, когда их герои не могут победить силы враждебных обстоятельств и вынуждены им уступать) гордость за людей, которые способны переносить свои страдания с такой нравственной высотой, стойкостью, не теряя отзывчивости к окружающим. «Он писал романы и драмы, — заметил в 1884 г. о Тургеневе один из его первых американских почитателей Г. Джеймс, — но настоящей, великой драмой его собственной жизни была борьба за лучшее будущее России».

Связь русской литературы с освободительным движением получила отражение в многочисленных отзывах о ней зарубежных писателей и критиков конца XIX в., в том числе в книге испанской писательницы Э. Пардо-Басан «Революция и роман в России» (1887). Отмечая значение литературы в России как передовой общественной силы, Э. Пардо-Басан писала о русском романе: «Русские предъявляют к роману гораздо большие требования, чем мы... Для нас роман — это средство убить время. Для русских это не так. Они требуют, чтобы романист был пророком нового будущего, вождем новых поколений, освободителем от крепостного рабства, борцом с тиранией».

Русский роман, повесть, рассказ, очерк в классических образах запечатлели для народов других стран, для современных и будущих поколений те особенности духовного склада русского народа и его лучших людей, которые в XIX в. способствовали превращению русского революционного движения в передовой отряд международной революции, а в XX в. поставили русский пролетариат и трудящиеся массы России во главе социалистического пролетариата и трудящихся всего мира. Именно эти особенности русской поэзии и художественной прозы сделали ее в глазах передовых умов Запада и Востока, в глазах широких читательских масс всего мира не только одним из самых выдающихся, бессмертных явлений художественной культуры человечества, но и огромной, могучей по своему воздействию на умы жизненной силой.

В конце XIX и в начале XX в. влияние русской литературы стало одним из важнейших факторов, способствовавших в этот период формированию тех писателей Западной Европы и США, которые боролись с идейным и художественным измельчанием современного им буржуазного искусства.

«Русский роман преобразовал роман французский», — писал в 1893 г. французский романист Э. Род. Гуманизм русского искусства, понимание великими русскими писателями своего творчества как «акта человеколюбия» помогли писателям его поколения, по признанию Э. Рода, найти путь к освобождению от эстетизма теории «искусства для искусства» и вместе с тем от бесстрастного объективизма натуралистов.

Огромное освободительное влияние русской литературы переживают в конце XIX и в начале XX в. не только уже сложившиеся писатели старшего поколения, но и молодые — Т. и Г. Манны, Р. Роллан, К. Мэнсфилд, Д. Голсуорси, Т. Драйзер, а позже Э. Хемингуэй, У. Фолкнер, Акутагава Рюнескэ, Г. Маркес и другие многочисленные представители гуманистической литературы Запада и Востока.

«Как эпический писатель, Толстой — наш общий учитель, — писал от имени поколения западноевропейских писателей перелома веков А. Франс, — он учит нас наблюдать человека и во внешних проявлениях, выражающих его природу, и в скрытых движениях его души; он учит нас богатством и силой образов, одушевляющих его творчество; он учит нас безошибочному выбору положений, которые могут

161

дать читателю ощущение жизни во всей ее бесконечной сложности... Толстой дает нам... пример непревзойденного интеллектуального благородства, мужества и великодушия. С героическим спокойствием, с суровой добротой он изобличал преступления общества, все законы которого преследуют только одну цель — освящение его несправедливости, его произвола». «Борцы и герои... мученики великой ответственности перед идеей человечества», по выражению Т. Манна, русские писатели-романисты в условиях того идеологического кризиса, который был вызван эпохой империализма, помогли укреплению линии новой демократической и гуманистической литературы на Западе и в США.

Творчество русских романистов помогло также писателям Китая, Индии и других стран Востока в поисках тех путей, которые вели в этих странах к созданию новой национальной литературы, — литературы, возникшей на основе ломки старых, средневековых литературных традиций, широкого приобщения художника слова к запросам современной социальной жизни своего народа и всего человечества.

«Русская литература, — писал Лу Синь, — раскрыла перед нами прекрасную душу угнетенного, его страдания, его борьбу; мы загорались надеждой, читая произведения сороковых годов. Мы горевали вместе с героями произведений шестидесятников». Из русского классического романа китайские писатели, по свидетельству Лу Синя, «поняли самое важное, что в мире существуют два класса — угнетатели и угнетенные».

В XX в. произведения русских прозаиков переводятся на все основные восточные языки, входят в широкий читательский обиход в Индии, Китае, Корее, Японии, в арабских странах и Латинской Америке. В переводах и популяризации русского классического романа активно участвуют крупнейшие писатели этих стран, в том числе Лу Синь, Премчанд, Р. Тагор.

Русский роман, становясь явлением общеевропейской и мировой культуры, в специфических условиях каждой страны и эпохи воспринимался неодинаково. Вокруг оценки творчества русских романистов на Западе и вообще за рубежом зачастую вспыхивала острая литературная полемика, напряженная идейная и эстетическая борьба, в которой сталкивались между собой передовая и реакционная литературно-эстетическая мысль. На творчество русских романистов, на их художественные принципы стремились по-своему опереться не только представители передовой гуманистической и демократической литературы, но и писатели идейно сложные, противоречивые, а нередко и прямо реакционные. Отсюда большая сложность и многообразие проблем, связанных с изучением судеб русского романа за рубежом, его многообразного влияния на творчество зарубежных писателей-романистов.

Как ни было значительно в конце XIX и начале XX в. влияние русской литературы на литературы других народов, значение ее для прогрессивной культуры человечества в этот период было бы неверно сводить только к этому. Не менее велико было значение ее для революционного движения, влияние на формирование умов передовой демократической и социалистической молодежи во всем мире. Эти стороны идейного и эстетического содержания русской литературы отражены в отзывах о нем крупнейших деятелей международного революционного движения.

Изучая экономическую и социально-политическую жизнь России второй половины XIX в., К. Маркс наряду с русской экономической литературой и публицистикой уделил пристальное внимание «Евгению Онегину» Пушкина, произведениям Гоголя и Тургенева, сатирическим циклам Щедрина. В 1885 г. Ф. Энгельс в письме к М. Каутской отметил идейные и художественные достоинства «превосходных» романов русских писателей — достоинства, ставшие особенно ощутимыми для зарубежного читателя в последней четверти XIX в. на фоне многочисленных симптомов реакционного перерождения и упадка буржуазной культуры в капиталистических странах Западной Европы. Высокую оценку русской литературе XIX в. дали Ф. Меринг, Р. Люксембург, К. Цеткин, Г. В. Плеханов, А. Грамши, Г. Димитров. Широкое и многостороннее освещение вопрос о мировом значении русской классической литературы в начале XX в. получил в работах В. И. Ленина, в особенности в «Что делать?» и в гениальных ленинских статьях о Толстом.

Наряду с творчеством Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Щедрина с конца XIX в. усиливается влияние на мировую литературу «Былого и дум» Герцена, «Что делать?» Чернышевского, «Записок революционера» П. А. Кропоткина, романов Степняка-Кравчинского и других художественных произведений русских писателей-демократов, в которых выражены идеалы русского революционного движения, образы его непосредственных героических участников. Особенно большое значение эти произведения имели на Западе для радикально настроенной молодежи, для тех писателей западных и южнославянских стран, стран Востока и США, которые в своем творчестве были непосредственно связаны с социалистическим движением.

162

Исключительно велико было значение творчества русских классиков для развития культуры, литературы, освободительного движения народов России, для культуры зарубежных славянских народов. Под идейным и эстетическим влиянием русской классической прозы в XIX и начале XX в. формировались украинская и белорусская проза, совершалось становление и развитие жанра романа в эстонской и латышской, грузинской и армянской литературах, а также в литературах Польши, Чехии, Болгарии. Г. Сенкевич, Б. Прус, Э. Ожешко в Польше, А. Ирасек в Чехии, И. Вазов в Болгарии сумели во многих своих произведениях живо и творчески воспринять принципы русского реалистического романа и развить их в национальном духе. Созданный Тургеневым образ болгарского революционера-патриота Инсарова — борца за освобождение своей родины от турецкого ига — сыграл исключительную роль в развитии нескольких поколений передовой болгарской (и вообще славянской) молодежи. Еще более глубокий след оставил, по свидетельству Г. Димитрова, в сознании деятелей последующего демократического и пролетарского движения славянских стран Запада образ героя «Что делать?» Чернышевского.

Великая Октябрьская социалистическая революция открыла новый период в истории мировой славы, мирового влияния и критического истолкования за рубежом русской классической литературы. В результате победы Октября значение ее для зарубежного читателя неизмеримо выросло.

Русская литература явилась после Октября для миллионов людей во всем мире одним из главных источников приобщения к истории, культурным и литературным традициям, духовным ценностям того народа, который первым совершил у себя на родине социалистическую революцию и открыл человечеству путь к социализму.

В. И. Ленин, говоря о задачах русской социал-демократии и определяя значение революционной теории для марксистской партии, писал в своей книге «Что делать?»: «... роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что́ это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература...» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 25).

В этих словах Ленина, позднее гениально развившего мысль о мировом значении русской литературы в своих статьях о Толстом, отразилось сознание живой исторической связи между наследием русских классиков XIX в. и мировой культурой XX в.

Развитие общероссийского литературного процесса [во второй половине XIX в.]

163

Дата добавления: 2015-06-04