Сербская и черногорская литературы 7 страница

Повышалась, однако, и художественная конкретность идеала, который представал в образах со вкусом, с увлечением выписанных деятельных и удачливых людей из народа или же идущих своим крестным жизненным путем дворянских просветителей и разночинных интеллигентов. Цельные в своей преданности идее, они показывались в гуще исторических событий, которые героев побуждали действовать, а писателя — объективно мотивировать и аналитично обрисовывать их переживания. В романе «Когда мы состаримся», например, подобное действие — это разоблачение подлеца, который выдал властям своего антиавстрийски настроенного однокашника. Разоблачение ведет младший брат преданного, отчитываясь перед собой (в форме дневника) в сделанном и в своих связанных с главной целью чувствах, мыслях, которые в силу этой живой связи приобретают неведомую прежде Йокаи свежесть и непосредственность, воссоздавая облик молодого человека с чистым сердцем и добрыми стремлениями, младшего товарища реформаторов и революционеров 1848 г. Несколько бледнее, внутренне однолинейней Матяш Раби («Узник Раби»), этот напоминающий Сильвестра из «Апостола» Петефи гонимый и остающийся непонятым, одиноким народный заступник. Все же Йокаи многого добился в психологической прорисовке характеров, будь то самодурствующие и тиранствующие венгерские «царьки», «набобы», столпы косных установлений или горящие правдолюбием ревнители более справедливых порядков. Наброски тех и других — как бы передаточное звено между высокими заветами романтизма и зрелым реализмом, так как фигуры эти помещаются не «над» обстоятельствами, а включены в них, в типическую обстановку, поддерживает она их или губит.

Гуманизм Йокаи, его тяготение к жизненной правде унаследовал другой крупнейший венгерский прозаик, с большим правом уже могущий быть названный реалистом, Кальман Миксат (1847—1910). В ранних рассказах и повестях его о прикарпатских крестьянах («Добрые палоцы», 1882; «Лохинская травка», 1886; «Говорящий

523

кафтан», 1889), о добром старом дворянском прошлом («Всемилостивейшие государи») много еще благодушного комизма, безмятежного любования стариной. Однако очень скоро над мягкой, скрашенной юмором идеализацией самобытности, славных былых времен возобладало критическое осознание настоящего. Современный, большей частью уже городской мир — банков и акционерных обществ, газет и курортов, обывательских гостиных и парламентских кулуаров, дерзких афер и выгодных местечек — то в ироническом, то почти в опереточно-комическом освещении встал со страниц зрелого Миксата. Он, этот современный — капитализирующийся и загнивающий — мир стал почвой, на которой вызрело особое, воспринятое у Йокаи и усовершенствованное в социально-аналитическом направлении миксатовское искусство анекдота.

Воспитанного в добрых старых либерально-просветительских традициях писателя этот новый мир на каждом шагу наталкивал на превращение великого в смешное; на грустное для него, а по исторической сути кричаще-фарсовое несоответствие слова и дела, затверженного и общепринятого, идеала и «пользы», на почти карикатурную девальвацию всех подлинных ценностей. И, строя по стопам Йокаи свои полуанекдотические истории, Миксат стал резче оттенять их серьезную, возмущающую и ранящую сердце общественную подоплеку. Одна из его главных тем — человеческое измельчание, разоблачение входящих в быт, в порядок вещей стяжательских страстишек, лишь прикрытых «приличиями», звонкой фразой. И дворянство не исключение. Прежние «исторические» классы, отпрыски славных родов, не так давно сражавшихся за независимость, «наследники» просветительских традиций наперегонки устремляются за выгодой, за эгоистическим счастьем, выбрасывая, как старый хлам, идеалы отцов. Газетчики без совести и чести, прожженные дворяне-бургомистры и графы-губернаторы, расчетливые и беспринципные политиканы с громкими фамилиями, лицедействующие на высшем форуме гражданского лицемерия — в парламенте, проходят через романы «Выборы в Венгрии» (1893—1897), «Новая Зриниада» (1898).

Иные, правда, еще пытаются буйствовать, не понимая, что опоздали родиться на несколько столетий; ополчаются против наступающего отовсюду бесчестья (повесть «Осада Бестерце», 1895). Ситуация анекдотична: замшелый упрямец, ревнитель седой старины, затевает самую настоящую войну против властей. И грустна: он — лишь одинокий утес, обреченный обломок в мутных волнах непорядочности. Остальные же, а таких большинство, если не становятся жертвами мошенников половчее, сами пускаются во все тяжкие, вместо боевых и охотничьих подвигов былых времен выходя на охоту за богатыми невестами, за биржевой и прочей удачей. И тут место глубоко запрятанной лирической грусти занимала откровенная сатиричность. С сатирическим подчас блеском совлекалась политически благопристойная личина, например, с депутата Меньхерта Катанги, главного героя «Выборов в Венгрии», хотя история его сама по себе — начиная с брака, когда обе стороны обманываются в своих видах на богатство друг друга, и вплоть до подкупа хорошей сигарой влиятельнейшего сибарита-избирателя — сплошь анекдотическая. Миксатовский анекдотизм — искусство не одноплановое, не однолинейно развлекательное. В нем прорывается горькая досада на общественные установления, благоприятствующие негодяям и подлецам.

Миксат гораздо дальше Йокаи пошел в отсеве случайного, не обусловленного логикой образа, поведения и ситуации. Типизация у него уже всецело опирается на взаимосвязанное единство характера и среды, обстоятельств. И романы его уже в высокой мере заслуживают названия социально-бытовых и исторических, настолько ослабевают в них романтико-просветительские признаки. Пусть завоевания и дались ценою некоторых утрат, Миксат несравненно критичней, трезво-ироничней и проницательней Мора Йокаи, который рядом с ним выглядит куда добродушней и благодушней, даже восторженней. Но в широте, богатстве наблюдений — иногда хаотичных у Йокаи и вместе обаятельных, как сама пестрота, непрямое течение жизни, — он ему уступает. И теряет положительного героя, даже того полуромантического, который был у Йокаи. Равно развенчивая буржуазных и дворянских хищников, рисуя и столичное, и провинциальное поле их деятельности, Миксат не знал новых, не реакционных, но и не либеральных идеалов, которые устояли бы перед стяжательством. Это придавало его насмешке порой скептически-снисходительный, порой роднящий с литературой безвременья безрадостный оттенок. Народа как силы, призванной оздоровить жизнь, для писателя еще не существовало. В творчестве Миксата выступает народ-ребенок: непостоянная, простодушная или упрямая толпа, которой, пользуясь ее легковерием, вертят разные карьеристы. К народу как субъекту исторических перемен, опоре гуманистических надежд венгерская литература обратилась с новым его выходом на общественную арену, когда к концу века стала быстро складываться также разночинно-демократическая, нередко сочувствовавшая рабочему классу интеллигенция.

528

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Двадцать лет спустя после победного завершения национально-освободительной революции и признания независимости (1830) Греция оставалась отсталой феодальной страной, судьбу которой по-прежнему вершили великие державы-«покровительницы» — Англия, Франция и Россия. Ряд греческих территорий, включая Эпир и Фессалию, все еще находился под властью Оттоманской империи. В самой Греции продолжалось баварское засилье; греческим престолом владел (до 1862 г.) король-баварец Оттон.

О том, сколь бедственным было внутреннее положение молодого греческого государства, красноречиво повествует роман видного юриста и государственного деятеля Павлоса Каллигаса (1814—1896) «Танос Влекас» (1855). С большой достоверностью рассказывает он о разоренной, нищей, брошенной на произвол судьбы греческой провинции, о хищениях и злоупотреблениях власть имущих, об отсутствии правосудия, государственной законности. Этот акт суровой и острой социальной критики был единственным в своем роде. В целом же всеобщее недовольство положением в стране, разочарование и даже отчаяние чаще всего побуждали греческих литераторов не к критическому анализу действительности, а к бегству в стихию индивидуалистического самосознания или — еще чаще — в безопасную сферу сюжетов из недавнего героического прошлого, в идеализированное средневековье и т. д. На этом сложном социальном и психологическом фоне продолжал развиваться гипертрофированный культ античности и древнего языка — одна из болезненных форм национального самоутверждения.

В прозе широкое распространение получил исторический роман («Господин Мореи» (1850) А. Рангависа; «Героиня греческой революции» (1852) С. Ксеноса; «Кацантонис» (1860) и «Последние дни Али-паши» (1862) К. Рамфоса). Как и рождающаяся греческая историография (в 1860—1874 гг. вышло в свет монументальное исследование Константиноса Папарригопулоса «История греческой нации от древнейших времен до наших дней»), исторические романы призваны были укрепить единство нации, попранное чувство национального достоинства.

В поэзии все еще сохраняла свои позиции романтическая афинская школа. Выступившее в 60-е годы поколение афинских романтиков — Д. Папарригопулос (1843—1877), С. Василиадис (1844—1874) — не испытывало уже тех кровных связей с интересами и задачами национальной жизни, которые вдохновляли предшествующие поколения. Их творчество исполнено трагического ощущения одиночества и душевной беззащитности, иронического, а порой и ожесточенного неприятия настоящего, которое столь далеко от идеала, что поэт испытывает искушение «разорвать бумагу и сломать перо» (Папарригопулос Д. Девятнадцатый век).

Состояние тупика, в который зашла в 60-е годы романтическая поэзия Греции, с язвительной беспощадностью передал Эммануил Роидис (1836—1904) в романе «Папесса Иоанна» (1866). Бичуя поэтическую вялость романтиков, надуманность их сюжетов, выспренность описаний, настолько «сонных», «избитых», что они «вызывают у читателя приступ морской болезни», автор провозгласил принципиально новую, по

529

сути своей реалистическую позицию, ориентированную на изображение правды, «обнаженной и непричесанной, такой, какой она появилась на свет».

Между тем в недрах романтизма постепенно пробиваются ростки новых тенденций. После воссоединения в 1864 г. Ионических островов с Грецией явственно намечается сближение афинской школы с ионической. Если афинская школа упорно культивировала архаичный язык — кафаревусу, то ионическая школа, продолжая традиции Д. Соломоса, сохранила верность народному языку — димотики. Именно эта традиция оказалась действенным фактором при подъеме новой волны национального возрождения 80-х годов. Проводниками влияния ионической школы в Афинах станут поэты, чье творчество заметно выходит за рамки романтической поэтики.

Романтическая сатира Андреаса Ласкаратоса (1811—1901) — непосредственный критический отклик на живую действительность Ионических островов, в первую очередь его родной Кефалонии, — значительный шаг литературы на пути к реализму. Ласкаратос считал, что преодолеть кризис можно, создавая «свидетельства сегодняшнего дня».

Поэтом, наводившим мосты между ионической и афинской школами, был также Аристотелис Валаоритис (1824—1879). Обращаясь к историческим сюжетам, к темам национально-патриотического звучания, он старался извлечь из прошлого уроки для настоящего (поэмы «Фросини», 1859; «Афанасиос Диакос», 1867; «Фотинос», 1870—1879). На поэзии Валаоритиса следующее литературное поколение училось не только народному языку и образности народной поэзии, но и умению эпически воспроизводить жизнь народа.

70-е годы чреваты для греческого общества важными экономическими и социальными сдвигами, подготавливавшими коренной поворот 80-х годов: оживляется национальная промышленность, растет удельный вес городского населения, заметно активизируется греческая буржуазия. В результате буржуазной революции 1862 г. была принята новая конституция, введен однопалатный парламент и всеобщее избирательное право. Но это не решило всех проблем общественной жизни. Многочисленные сатирические журналы, которые выходили в Афинах в 70—80-е годы, остро критиковали пороки греческого общества, ратовали за его демократическое преобразование. Поднимающаяся вторая волна национального возрождения должна была разрешить и культурные задачи полувековой давности — внедрить в литературу живой разговорный язык, освоить национальный фольклор, творчески осмыслить как отечественные традиции, так и эстетический опыт развитых европейских стран.

1880 год — год выхода в свет двух поэтических сборников: «Стихи» Н. Камбаса (1857—1932) и «Паутина» Г. Дросиниса (1859—1951) — считается годом рождения «новой афинской школы». Как потом скажет Дросинис, их стихи были «веселой песней жизни, реакцией на романтическое уныние». Обращаясь к темам повседневности, молодые поэты поднимали пока еще не слишком глубокий, но вполне реальный пласт жизненного материала. И что очень важно, эта новая для греческой поэзии авторская позиция сопровождалась ориентацией на народный язык.

Теоретический фундамент «новой афинской школы» заложила деятельность крупного филолога и этнографа Н. Политиса (1852—1921), собирателя и исследователя народного творчества. Публикации Политиса открывали молодой греческой интеллигенции истоки народного самосознания, преодолевшего многовековые испытания национальной истории. В поэтическом сборнике Костиса Паламаса (1859—1943) «Песни моей родины» (1886) наиболее развернуто и полно выражено то новое, что внесло в греческую литературу поколение 80-х годов. Эта книга как бы аккумулировала его коллективный опыт.

Составляющие сборник циклы «Песни моей родины», «Песни озера», «Песни сердца и жизни», «Военные песни» свидетельствуют о стремлении поэта объять все многообразие жизни: и интимные чувства, и повседневность, и природу, и народный быт, и национальную историю и т. д. Четыре года спустя, говоря о патриотической теме в поэзии, Паламас назовет патриотическое чувство «самым благородным»; признавая, что короткая история новогреческого государства знает немало случаев злоупотребления патриотической темой, он, однако, считал, что «тема родины является неистощимым источником вдохновения», особенно для наций в период становления.

Творческим двигателем, стержнем основополагающих замыслов Паламаса стала идея преемственности греческой истории, непрерывной линии развития народа, носителя и хранителя духовных ценностей нации. Все лучшее, что составляло культурное наследие Греции — античность и Византия, Ренессанс критской поэзии, клефтский фольклор, певцы революции 1821 г. Соломос и Кальвос, эпос Валаоритиса, — своеобразно преломилось в поэзии Паламаса. Вместе с тем и Паламас, и другие молодые греческие поэты активно ассимилировали достижения современной западноевропейской поэзии

530

(главным образом французского Парнаса, а затем и символизма); более всего это проявилось в версификации.

Заново переживаемый пафос национального возрождения наделил творчество Паламаса и всю поэзию 80-х годов сильным импульсом романтизма. Высокий уровень символической обобщенности, поистине глобальная образность, яркость субъективного, личностного начала, патетический жизнеутверждающий характер — эти черты поэтики Паламаса придают его произведениям интенсивную романтическую окраску. Однако романтизм Паламаса обладает принципиально новым историческим качеством, и это прежде всего связано с новым историческим содержанием, которым наполняется его видение идеала — свободы не только национальной и духовной, но и социальной. Устремленность в будущее сопряжена у него с осознанием необходимости социальных перемен в судьбе народа, острым реалистическим видением всего косного, консервативного, что угнетало его. Идеальное становится для Паламаса критерием оценки реального, романтически окрашенный конфликт со старым миром строится на прочной базе социальных явлений, обозначенных с реалистической точностью.

Параллельное движение происходит в этот период и в прозе, которая переходит от романтического исторического романа к бытописательной повести и рассказу (повесть Д. Викеласа «Лукис Ларас», 1879; психологические рассказы Г. Визииноса и т. д.). Предметом писательского внимания становится не разработанная до тех пор тема деревни.

Эволюция бытописательного рассказа подготавливала разрешение языкового вопроса и в прозе — в поэзии он был практически решен с первых же шагов в литературе плеяды Паламаса. Мощным катализатором этого процесса послужила книга Янниса Психариса (1854—1929) «Мое путешествие» (1889). Автор, профессор филологии в Париже, излагал в ней свои впечатления от поездки в Константинополь и в Грецию, но взрывчатая сила книги заключалась не в характере этих впечатлений, а в использовании народного языка, последовательно, с лингвистической точностью выдержанного на протяжении всего повествования. С выходом «Моего путешествия» Психарис становится лидером движения за утверждение народного языка не только в литературе, но и в сфере общественной и политической жизни.

Воссоздаваемая в бытописательной прозе картина народной жизни была преимущественно идиллической, но постепенно в недрах этой прозы намечаются реалистические тенденции. Они складываются (под влиянием западно-европейского опыта) в тесном взаимодействии с элементами натуралистической поэтики. Обостряя социальное видение действительности, писатели начинают отходить от патриархальных иллюзий. Первое развернутое изложение реалистической программы было сделано в Греции в связи с публикацией одного из самых характерных произведений французского натурализма — романа Золя «Нана». Предисловие к этому роману, написанное А. Яннопулосом, стало, по сути дела, «манифестом реализма».

Признавая ряд особенностей исторического пути Греции и специфику ее национальных задач, в частности национально-освободительных, Яннопулос вместе с тем выступал против духовной изоляции Греции. Урок, который греческая литература должна была извлечь из опыта развитых европейских литератур, заключался, по мнению Яннопулоса, в отказе от идеализации мира, в познании социальной жизни, в изображении человеческих характеров в развитии.

Программа, выдвинутая Яннопулосом, была встречена передовой творческой интеллигенцией с большим воодушевлением, однако претворение ее в жизнь началось лишь в 90-е годы, когда вторжение буржуазного уклада стало подрывать иллюзию патриархального мира. Именно тогда в греческую прозу приходит ощущение подлинной сложности социальной действительности. В этом направлении развивается художественный поиск А. Пападиамантиса (1851—1911), А. Каркавицаса (1866—1922), Г. Ксенопулоса (1867—1951).

Дебютировав в конце 70-х годов с серией исторических и приключенческих романов, А. Пападиамантис обращается затем к жанру рассказа. Зарабатывая на хлеб переводами, он держится в стороне от литературных афинских кругов и предпочитает общество бедняков, среди которых живет. В рассказах писателя оживает мир простых людей его родного острова Скиатос. Повествуя о тяжелых буднях и редких праздниках своих героев, автор стремится раскрыть и опоэтизировать их трудолюбие, бескорыстие, человечность, доброту, их стойкость перед бесконечными невзгодами. Тяжелый труд, нужда, заставляющая бедняков искать удачи на чужбине, отсталые нравы несут страдания, а порой и гибель его героям, и прежде всего самым обездоленным среди них — женщинам. Видит писатель и те разрушительные процессы, которыми сопровождалось вторжение буржуазных порядков в мир греческой провинции. Он выписывает образ ростовщика, извлекающего выгоду из беды своих односельчан. Мелкими, черствыми людьми, поглощенными лишь своими интересами и удовольствиями, представляет он чиновников — оплот нового

531

порядка. И уже совсем памфлетно, с откровенным сарказмом изображает Пападиамантис политиканство и продажную систему выборов.

С разработкой женской темы, привлекавшей писателя средоточием волнующих его проблем, связана повесть Пападиамантиса «Убийца» (1903). Героиня повести Хадула, всю жизнь служившая родителям, мужу, детям, не знавшая ничего, кроме лишений и горя, в минуту умопомрачения решает убить свою больную внучку, чтобы избавить ее от нынешних и будущих страданий, — ведь муки написаны женщинам на роду. И эта сцена, и сцены других убийств, которые совершает движимая маниакальной идеей Хадула, воссоздаются писателем с натуралистической тщательностью. Элементы натуралистического письма мобилизуются Пападиамантисом как наиболее сильные средства социального критицизма. Писатель стремится раскрыть механизм воздействия среды на характер героини, показать, что не наследственность, не физиологический инстинкт, а бесчеловечные общественные условия толкают Хадулу на преступления и приводят ее к гибели.

Можно предположить, что в углубленном социальном и психологическом анализе сказалось и некоторое влияние Достоевского, с творчеством которого Пападиамантис был хорошо знаком.

Во многом параллельную Пападиамантису эволюцию претерпела и проза А. Каркавицаса. Врач по профессии, служивший сначала на флоте, потом в сухопутных войсках, он посвятил свое творчество людям из народа. Ранние его рассказы естественно вливаются в русло бытописательной прозы. Они написаны от первого лица, чаще всего от имени героя-моряка, с которым автор как бы отождествляет себя, растворяясь в его судьбе. В более поздних «Корабельных рассказах» (1899) морская романтика не заслоняет конкретных жизненных ситуаций и конфликтов, часто драматических.

Обратившись к деревенской теме, Каркавицас уже в первой повести «Лигери» (1890) запечатлел правдивую, весьма далекую от патриархальной идиллии картину жизни. Обостряющееся внимание писателя к социальной характеристике персонажей, сугубо критическое изображение распадающегося мира крестьянской общины с особой силой проявилось в повести «Нищий» (1896). Изображая в натуралистической традиции удручающий примитивизм всего уклада жизни греческой деревни, духовную убогость крестьян, их подверженность низменным инстинктам, автор далек, однако, от трактовки этих явлений в духе биологической детерминированности. Социальная критика Каркавицаса в повести «Нищий» явно выходит за рамки крестьянской темы, поднимается до широких обобщений подлинно реалистического искусства.

Открывателем городской темы был Григориос Ксепопулос. Он тоже начал с бытописательных рассказов о своем родном острове Закинф, но уже в них раскрыл назревающий конфликт старого и нового укладов. Действительность Закинфа, одного из Ионических островов, переходивших от венецианцев к французам, а от них к англичанам и значительно продвинувшихся в экономическом развитии по сравнению с материковой Грецией, давала ему материал для развернутых социальных наблюдений. Именно на этом материале создана «Маргарита Стефа» (1893) — первый социально-бытовой роман греческой литературы. Рассказы, романы, пьесы Ксенопулоса представляют читателю практически все слои греческого общества, в том числе новый для греческой литературы мир третьего сословия. Творчество Ксенопулоса отличает не только чуткое отношение к новым явлениям действительности, но и знакомство с западноевропейской литературой, использование ее опыта. Критические статьи, с которыми регулярно выступал Ксенопулос, подтверждают его рано определившуюся реалистическую программу.

Волна обновления захватила и театр. Наряду с трагедиями на античные сюжеты Д. Вернардакиса (1837—1907), которые пользовались неизменным успехом, в 80-е годы широкое распространение получил водевиль. Всеобщее увлечение народным творчеством усилило фольклорный колорит и в драматургии, но, как и в прозе, в 90-е годы здесь заявили о себе реалистические (с элементами натурализма) тенденции. В 1895 г. Ксенопулос поставил свою первую пьесу — реалистическую комедию «Опекун», в которой выведен новый литературный тип — представитель формирующейся буржуазии, предприимчивый, циничный, жестокий делец, прикрывающийся благопристойной маской радетеля за благо ближних.

90-е годы XIX в. были отмечены для Греции рядом потрясений. Банкротство страны в 1893 г., первые рабочие выступления в 1895 г., недолгий взлет национального энтузиазма, вызванный проведением в 1896 г. в Афинах Олимпийских игр, и воспринятое как национальный позор поражение в греко-турецкой войне 1897 г. — все это вело в литературе к усилению социальной критики, к укреплению позиций реализма. Вместе с тем в это же время в Греции наблюдается повышенный интерес к новейшим тенденциям европейской литературы. Новые процессы назревают в греческой поэзии, однако

532

их развитие выходит за хронологические рамки данного тома.

Последнее двадцатилетие XIX в. явилось для греческой литературы периодом интенсивного поиска и динамичного развития — можно сказать, стремительного рывка вперед. Словно наверстывая упущенное, срочно завершая задачи национального возрождения, преодолевая в стяженной форме стадии, отделенные в развитых литературах значительными промежутками времени, греческая литература выходит на общеевропейские рубежи эпохи.

532

АЛБАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Становление новой албанской литературы во второй половине XIX в. неразрывно связано с процессом формирования национального самосознания народа и отразило историческую специфику этого процесса.

В условиях многовекового владычества военно-феодальной Турецкой империи формирование албанской нации оказалось замедленным. В XIX век Албания вступила экономически отсталой страной, не имевшей политического и культурного центра. Принадлежность населения к трем религиям — исламу, православию и католицизму — создавала известную разобщенность культурно-бытовых укладов. На албанском языке не существовало ни письменности, ни школ. Сокровищницей культуры народа в эти годы был богатейший поэтический фольклор, устное народное творчество.

Решающий шаг вперед в развитии национального движения был осуществлен в период деятельности Албанской лиги (1878—1881), которая переросла в широкое антитурецкое движение. Ликвидация лиги и последовавшие жестокие репрессии со стороны турецких властей уже не могли подавить у албанского народа чувства национального самосознания.

Движение национального возрождения получило название Рилиндье комбетаре. Новоалбанская литература начала свое развитие во второй половине XIX в. под лозунгами этого движения. Основной идеологической задачей деятелей Рилиндье было воспитание в албанцах национального самосознания. Их целями было введение единой системы письменности, организация книгопечатания, открытие школ с обучением на родном языке.

В 1879 г. вышла брошюра «Алфавит», предлагавшая систему письма на латинской основе. В том же году в Стамбуле было организовано культурно-просветительское Общество албанской печати. Однако деятельность Общества оказалась невозможной, особенно после разгрома Албанской лиги. Его организационный центр был перенесен в Бухарест, где с 1884 г. издавались журнал и книги на албанском языке, которые с большим трудом переправлялись в Албанию, Несколько позднее албанские национально-культурные объединения возникли в Болгарии и Египте.

Примечательной была многолетняя деятельность Константина Кристофориди из Эльбасана (1830—1895). Филолог с классическим образованием, полученным в Янине и позднее в Англии, Кристофориди в течение ряда лет собирал материал для большого албано-греческого словаря, изданного уже после смерти автора (Афины, 1904). Оставшийся в рукописи и опубликованный много лет спустя литературный текст «Охота горцев» явился опытом создания художественной прозы на албанском языке.

Во второй половине XIX в. появились первые албанские издания фольклора. В 50—60-е годы собиранием североалбанского фольклора занимался Зеф Юбани (1818—1880), широко образованный литератор и публицист. Небольшая часть его собрания народных песен опубликована в 1871 г. в Триесте. В 1878 г. в Александрии (Египет) вышел обширный фольклорный сборник «Албанская пчела», значительная часть материалов которого была собрана филологом-любителем Фими Митко (1820—1890).

Развитие албанской литературы началось с поэзии и публицистики. В первые десятилетия XIX в. в литературе большую роль играла шкодранская школа. Начало шкодранской линии новоалбанской литературы положило творчество монахов-францисканцев Пьетера Зариши (1806—1866) и Леонардо Де Мартино (1830—1923). Оба писали стихи в основном религиозного содержания, однако обращались также и к национальной тематике. Так, Де Мартино откликнулся на политические события аллегорическим стихотворением «Птица в клетке скупца» («птица» — Албания, «скупец» — Турция). Зариши и особенно Де Мартино много переводили с итальянского на албанский, влияние итальянской поэзии отразилось в их собственном творчестве.

В период нарастания национального движения (70—80-е годы) распространилась политическая поэзия, побуждавшая народ к объединению и борьбе. Собиратель фольклора Ф. Митко

533

еще в конце 60-х годов убеждал «братьев албанцев»: «Соберитесь вместе, турки и христиане, требуйте свободы...» Позже он переложил применительно к албанским событиям текст «Марсельезы» и опубликовал его в виде листовки. Значительным явлением было поэтическое творчество Васо Паши (1825—1892). Широко образованный уроженец Шкодры, он участвовал в революционных событиях 1848—1849 гг. в Италии, а в 70-е годы включился в албанское освободительное движение. Стихотворение В. Паши «О Албания, несчастная Албания!..» также распространялось в виде листовки в годы политической борьбы.

Подлинным началом новоалбанской литературы стала поэзия Наима Фрашери и публицистика его брата Сами Фрашери (известного в истории турецкой литературы как Шамседдин Сами).

Дата добавления: 2015-06-04