История всемирной литературы 57 страница. По былине «алеша и Тугарин», герой едет в Киев со своим слугой — богатырем Екимом

По былине «Алеша и Тугарин», герой едет в Киев со своим слугой — богатырем Екимом. Они встречают Тугарина Змеевича (уже не Змея, но еще и не человека), и начинается первый бой. В отличие от старых суровых сюжетов эта былина оснащается авантюрным мотивом неузнавания: переодевшись в платье «калики перехожего», Алеша побеждает врага. Если образ древнего Змея не вызывал иронического отношения, то его эпический наследник Тугарин становится объектом эпической сатиры. Алеша побеждает его не символическим или феодальным оружием, как Добрыня, а «шелепугой подорожной». Тугарин уже убит (герой отрезал ему «буйну голову»), и, казалось бы, сюжет исчерпан. Но герой совершил только свой первый подвиг, по личному почину, а «служба» его еще не начиналась. От сюжета ждали привычной повторной ситуации. Поэтому никто не удивлялся, когда на пиру у Владимира Алеша заставал невредимого Тугарина, выступающего теперь в качестве личного врага князя: он сидит «в гридне» между Владимиром и его женой Апраксеевной, ей «руки в пазуху сует, целует во уста сахарные» (ведет себя сообразно своему эпическому предку Змею-соблазнителю). Но теперь он не уносит жертву в «пещеру», а действует во дворцовой обстановке с полного согласия княгини. Алеша становится защитником личной княжеской чести. Начинается второй бой. Подобно своим эпическим предкам, Тугарин хочет героя «огнем спалить», летает «по поднебесью». Здесь обнаруживается позднейшая деталь, наслоившаяся на сюжет для окончательного уничижения врага: крылья у него «бумажные». По молитве Алеши бог посылает дождь, крылья врага намокают, он падает, и тогда в обычном конном поединке герой окончательно одолевает его.

Господствовавшие ранее государственно-политические или патриотические основы действий героев оттесняются в былине мотивами личных отношений. Романтическая атмосфера былины позволяет завершить ее новеллистической развязкой. Владимир славит Алешу и оставляет его на «службе» у себя, а княгиня бранит его («деревенщина»), за то что он разлучил ее «с другом милым». Алеша же обзывает княгиню «сукою волочайкою», и таким образом старая драматическая ситуация змееборчества оборачивается в этом позднейшем развитии эпическим фарсом.

Этот новый характер толкования сюжета отвечал той более поздней феодально-придворной атмосфере — с критической ее оценкой в эпосе, которая возникла в Киеве к исходу XI в. Имя Тугарина эпически воспроизводило имя половецкого хана Тугоркана, который был тестем киевского князя Святополка, привел войска на Русь, был убит русскими в 1096 г. и с почестями похоронен под Киевом. Куртуазный мотив любовных отношений Тугарина с Апраксеевной был, по-видимому, навеян молвой о прославившейся своими романическими приключениями княгине Евпраксии (сестре Владимира Мономаха), жене сначала саксонского графа Штадена, а затем, видимо, Генриха IV, императора Священной Римской империи. Эта «королевская блудница» вернулась в Киев до 1097 г., как раз ко времени завершения столкновений с Тугорканом.

Киевская Русь по своему географическому, историческому, социальному и культурному положению и состоянию представляла такое феодальное новообразование, которое обусловило расцвет эпоса, определило его оригинальность и центральное место на перекрестке эпических путей Востока и Запада. Норманно-славянское торговое и политическое движение «из варяг в греки» локализовалось в Киевском ареале и вскоре столкнулось со встречным культурным и политическим византийско-болгарским движением, также растворившимся в русских просторах. По верхним слоям этих потоков перемещались в обоих направлениях международные эпические сюжеты, но направление с юга на север возобладало: это была волна раннефеодальной иноземной христианизации, пришедшей на смену своеземному и устаревшему язычеству. В такой обстановке, местной и архаичной, эпический сюжет, выросший из мифологических основ восточнославянской родовой идеологии, получал развитие за счет творческого освоения типологически близкого ему международного сюжета. Оба сюжета объединялись образом нового героя, появление которого было обусловлено впечатлениями от реальных и типичных для эпохи исторических обстоятельств (оборона границ, борьба религий, династические браки и др.). В атмосфере древнерусского двоеверия, сочетавшего христианский

415

культ с языческими пережитками, прочно удерживались и переплетались социальные идеи и эстетические нормы прошлого и настоящего. Двоеверие было той духовной средой, в которой боролся за свою поэтическую жизнь и заново расцветал старый эпос. Потребность в устном эпосе как в одной из форм патриотически ориентированной идеологии раннефеодального периода возросла, поэзия эпоса сохранила свое очарование, поэтика его начала видоизменяться, но в основе своей оставалась устойчиво архаичной.

415

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ КИЕВСКОЙ РУСИ

Первоначальное развитие древнерусской литературы, как и развитие устного эпоса, если рассматривать их в самом общем плане, основывалось на творческом сочетании оригинально русских и международных культурных традиций, преобладающим руслом распространения которых были постоянно расширявшиеся контакты с Византией, а также со славянскими странами.

По своим политическим и литературным связям Киевская Русь в наибольшей мере тяготела к Византийской империи, которая была средоточием наивысших ценностей восточносредиземноморского культурного мира. Ко времени образования славянских государств в самой Византии (с середины IX в.) наступил период феодализации общества (при Македонской династии), усиления городской сановной знати, укрепления общественно-политической роли церкви, в особенности во времена деятельности патриарха Фотия (IX в.).

Киевская Русь приняла вместе с христианской рукописной книжностью кириллицу (славянскую азбуку, основанную на греческой) и литературный старославянский язык, в основу которого славянские первоучители-солуняне, Константин (в монашестве Кирилл) и его старший брат Мефодий, положили (в 863—864 гг.) солунскую городскую речь (г. Солунь — Фессалоники) славян. Излагая западнославянское «Сказание о преложении книг» Кириллом и Мефодием, древнерусский летописец Нестор в начале XII в. отметил то большое впечатление, которое произвел на славянские народы сам факт введения богослужения на «славянском» языке: «И ради быша словени, яко слышиша величья божья своимь языкомь», «а словеньскый язык и рускый одно есть». Овладение письменностью на литературном «славянском» языке, родственном родному языку, произошло, очевидно, одновременно с христианизацией Руси. Первым памятником такой письменности была, по-видимому, проповедь грека-«философа» как христианского миссионера, с которой он, по летописному преданию, в 986 г. обратился к Владимиру Святославичу, в то время еще язычнику. Первоначальное распространение этого книжного (церковного) языка в среде восточных славян не встретило существенных затруднений и в то же время сразу обеспечило их культурное и литературное общение с южнославянскими и — частично — западнославянскими народами, облегчило начавшееся еще до принятия христианства формирование в сфере деловой письменности (договоры с греками 911, 944, 971 г.) собственно древнерусского литературного языка. Эти благоприятные условия способствовали образованию в Киевской Руси двух типов литературного языка: книжно-славянского языка, обслуживавшего кроме каноническо-церковной письменности преимущественно церковно-учительную и агиографическую литературу, и народно-литературного, близкого к живой речи, как языка главным образом деловой переписки, юридических документов («Русская правда», XI—XII вв.), летописания, памятников светской литературы. Оба эти типа литературного языка находились в процессе постоянного взаимообогащения.

Овладение славянской книжностью считалось в Киевской Руси задачей государственного значения. Владимир сразу же после своего крещения учредил в Киеве школу: «нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти на ученье книжное» («Повесть временных лет», 988 г.). При Ярославе интенсивное развитие литературной и переводческой деятельности стало во многом напоминать по своему типу «золотой век», пережитый болгарской литературой при царе Симеоне (893—927). Как и Симеон, Ярослав, по словам летописца, «книгам прилежа, и почитая е часто в нощи и в дне. И собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо. И списаша книги многы...» (1037). К этому времени летописец приурочивает свой панегирик книгам: «Се бо суть рекы, напаяюще вселеную, се суть исходищя мудрости; книгам бо есть неищетная глубина...» (1037).

Византийско-славянские (греческо-чешско-болгарско-русские) литературные связи IX—XIII вв. представляли собой весьма значительное

416

и своеобразное ответвление европейского литературного процесса.

На Русь были перенесены главным образом из Болгарии (с конца X — начала XI в.) старославянские переводы с греческого языка библейских книг, обширной церковно-учительной и житийной литературы, отдельных исторических сочинений («Хроника» Иоанна Малалы Антиохийского с повестью о Троянской войне), апокрифических памятников («Откровение» Мефодия Патарского), а также болгарские произведения: «Шестоднев» Иоанна Экзарха, восходящий по преимуществу к греческим шестодневам Василия Великого и Севериана Гевальского, религиозно-учительные сочинения Климента Охридского, Константина Преславского и др. Болгарская книжность сыграла большую роль в приобщении зарождающейся древнерусской письменности и литературы к культурному развитию всего раннефеодального православно-христианского мира.

До завоевания Болгарского царства Византийской империей оно успело передать Киевской Руси свои основные книжные богатства. Наступил длительный период (1018—1185) эллинизации болгар и македонцев; греческое духовенство стремилось уничтожить южнославянскую книжность. Приток новых южнославянских рукописных книг в Киевскую Русь сократился (XI—XII вв.). Однако Киевская Русь располагала к этому времени такими книжными фондами, которые сделали ее хранительницей почти всех письменных памятников, исчезнувших у болгар.

В это время (с середины XI до конца XII в.) в литературно-переводческой деятельности древнерусских книжников наступает перелом. Они продолжают лишь частично осваивать византийско-болгарские памятники, ранее не перенесенные на Русь. Пополняется естественнонаучная («Физиолог») и патристическая литература. Для отношения этих книжников к византийской патристической литературе показательна история возникновения знаменитых «Изборников», составленных по поручению князя Святослава Ярославича. Первый из них (1073) был повторением болгарского оригинала, который, в свою очередь, был переведен с греческого по приказанию царя Симеона. В этом «Изборнике» был помещен трактат греческого писателя Георгия Хиробоска (конец VI или начало VII в.) «О образех», впервые познакомивший русских с основами поэтики. Второй «Изборник» (1076) был составлен киевским книжником и содержал помимо переводных греческих памятников отдельные сочинения русских писателей.

В этот период древнерусская литература делает новый шаг в сторону сближения с литературным процессом византийского и восточного Средневековья. Русская церковь и письменность не нуждались в византийской церковной книжности на греческом языке. Тем более значительным был почин тех древнерусских книжников, которые овладели греческим языком, начали отбирать и переводить с греческого такие византийские и не только византийские памятники, которые отсутствовали в болгарской литературе и выходили за пределы общего греко-славянского фонда церковной книжности.

В этой деятельности древнерусские книжники обратились к архаичной, но популярной греческой историографии, к мировым литературным памятникам позднерабовладельческого и раннефеодального периодов.

Были переведены исторические сочинения; наиболее известная на Руси «Хроника» Георгия Амартола (IX в.), — возможно, при сотрудничестве книжников русского и болгарского, — «Хроника» Георгия Синкелла (VII в.), «Летописец вскоре» патриарха Никифора (IX в.), знаменитая «История иудейской войны» Иосифа Флавия (I в.). Важное место в древнерусской литературе заняли переводные повести-романы, обладавшие давней международной известностью: «Александрия» Псевдо-Каллисфена, «Повесть о Варлааме и Иоасафе» (христианизированное житие Будды), о гордом царе Адариане, переработка византийского эпоса «Девгениево деяние». Естественногеографическая литература пополнилась переводом «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова. Теперь уже не Болгария, а Византия становится посредником между зарождающейся древнерусской литературой и литературным процессом вне пределов Древней Руси.

Литературный кругозор древнерусских книжников продолжал расширяться и в направлении старинной восточной книжности. С сирийского языка была переведена древняя ассиро-вавилонская «Повесть об Акире Премудром», а с древнееврейского — библейская «Книга Есфирь», хронография «Иосиппон» и апокрифические сказания (о Соломоне, Моисее и др.).

С конца XII до середины XIII в. наблюдается новое оживление в русско-южнославянских литературных связях, но теперь литературное движение происходит в обратном направлении. К этому времени возникает самостоятельное Второе Болгарское царство. Возрождение славянской литературной традиции на Балканах находит себе опору в литературе Киевской Руси. Многие литературные памятники были возвращены Русью южным славянам (болгарам и сербам). Это были, наряду с рукописями библейских книг, литургических и других церковных текстов («Кормчая», «Синодик»), дидактические

417

сборники («Пчела»), историографические памятники («Палея историческая»), отдельные светские произведения («Повесть об Акире Премудром»). Древнерусская литература передала южнославянским литературам несколько своих оригинальных произведений («Служба Борису и Глебу», «Слово о законе и благодати» Илариона, «Слово о вере варяжской» Феодосия Печерского и «Житие Феодосия», два поучения Кирилла Туровского).

Более ограниченный характер имели западно-славянско-русские литературные отношения. Старославянская книжная традиция со времен Кирилла и Мефодия продолжала существовать в Великой Моравии до ее разгрома венграми (с 863 по 906 г.), а затем в ее наследнице — Чехии до конца XI в., соперничая с латинской книжностью. На Русь были перенесены сделанные в Чехии (в конце X—XI в.) старославянские переводы с латинского языка ряда церковно-книжных памятников: «Беседа на Евангелие» папы Григория, апокрифическое «Никодимово евангелие», молитвы, несколько житий. На Руси стал известен цикл легенд о чешском князе Вацлаве (Вячеславе) Святом: «Книга о роде и страстях князя Вячеслава» (обработка латинского сочинения мантуанского епископа Гумпольда) и написанное в Чехии на старославянском языке «Житие Вячеслава». Было известно также проложное «Житие Людмилы», чешской княгини. Русская летопись восприняла из западнославянских источников «Сказание о преложении книг», представляющее собой рассказ о деятельности Кирилла и Мефодия. Однако в конце XI в. православно-старославянская традиция в Чехии была окончательно подавлена католической латинской, и культурно-литературное общение Чехии с Киевской Русью прекратилось.

Переводные (с латинского) памятники старославянско-чешской письменности в большей своей части были истреблены католическим духовенством, но некоторые из них сохранились, и только в древнерусских списках: таковы обработки гумпольдовой легенды о Вячеславе, «Беседа на Евангелие» Григория, жития св. Витта (патрона Саксонии), Аполлинария Равенского, Анастасии Римлянки, Хрисогона, Георгия, папы Климента. Оригинальные чешские жития Вячеслава и Людмилы уцелели только благодаря тому, что вошли в состав русской литературы. Киевская Русь оказалась такой же хранительницей известной доли старочешской литературы, какой она была по отношению к литературе болгарской, а отчасти и византийской («Девгениево деяние», греческий вариант «Повести об Акире Премудром»).

Таким образом, первоначальное развитие древнерусской литературы протекало в благоприятных для нее условиях тесного общения с родственными ей более старыми литературными традициями соседних народов.

Переводная литература, по мере осуществления и распространения таких переводов в XI—XIII вв., обогащала древнерусскую литературу множеством религиозно-философских и социально-политических идей, историко-географических и естественнонаучных сведений, облегчала русским книжникам освоение традиционных для всего средневековья жанров, распространенных сюжетов, эстетических представлений.

При сопоставлении древнерусской переводной литературы с переводами, которые делались в других славянских странах, обнаруживаются различия. Самостоятельная инициатива древнерусских книжников позволила им выйти за пределы церковно-учительного книжного обмена, наиболее принятого в границах греко-славянского культурного мира. Заинтересовавшись сюжетами средневековых повестей-романов, русские переводчики сумели удовлетворить потребности своих читателей и в занимательном чтении. Они ввели в древнерусскую литературу такие типы произведений (легендарно-исторических, сказочно-нравоучительных и др.), которых не было на Руси в оригинальной литературе.

Деятельность русских книжников отличалась творческим характером. Если церковную книжность они старались воспроизводить со всей возможной точностью, то в переводах светских произведений допускали значительную самостоятельность. При этом в одних случаях преобладало введение русских бытовых деталей в сказочно-нравоучительный сюжет (например, в «Повесть об Акире Премудром»), в других — военно-историческое повествование насыщалось русской феодальной терминологией и некоторыми художественными образами русских воинских повестей («История иудейской войны» Иосифа Флавия), в третьих — греческое эпическое в своей основе произведение («Девгениево деяние»), бытуя в древнерусской рукописной традиции, постепенно вновь фольклоризировалось приемами русской народной поэзии. Благодаря такой литературной обработке переводные памятники свободно вливались в русскую рукописную книжность, содействовали развитию русской оригинальной литературы, укрепляли ее связи с литературным процессом Средневековья.

Вместе с тем эти литературные связи Киевской Руси были ограничены возможностями ее литературного развития. Уже рассмотренные материалы показали, что идейно-тематический характер византийско-болгарско-русских литературных связей был односторонним. При отборе

418

для переводов памятников византийской литературы болгарские, а затем и русские книжники сосредоточили свое внимание главным образом на переводах «отцов церкви» — классиков греческой христианской литературы (IV—VI вв.) и не затронули современную им весьма богатую греческую художественную литературу (светскую прозу, поэзию). Славянские книжники исходили из повседневных церковно-феодальных нужд своих христианизируемых стран и действовали в пределах своего раннехристианского мировоззрения и просвещения, далеко не достигавшего образованности византийских писателей этого времени. Византийская литература XI—XII вв. начинала обращаться к предренессансным тенденциям с характерным для них стремлением к освобождению внутреннего религиозного мира человека от подавлявшего его церковно-догматического мировоззрения, к осознанию независимости личности от всепоглощающих интересов имперской государственности, к скептической снисходительности писателя по отношению к миру и к самому себе.

Убеждения же первых русских книжников основывались на еще не омраченной вере во всемогущество христианского учения и монархической государственности, призванных вознести Русь к вершинам мировой «славы» и обеспечить «вечное» блаженство всех исповедников веры, этих «новых людей», каковыми они сами себя считали и называли, следуя, впрочем, древнейшей апостольской традиции.

В такой патетической атмосфере мудрость «ветхих» византийцев и казалась, и действительно была враждебной настроениям славянских неофитов. Новейший литературный опыт старой культуры не мог быть положен в основу культуры зарождающейся.

Так, древнерусские книжники обратили главное внимание на публицистическую проповедь и на историографию в широком смысле, т. е. на осмысление истории человечества, народа и человека (переводные и оригинальные хроники, летописи, а также жития князей и монахов), как на жанры и темы, наиболее связанные с интересами государственности. Вместе с тем они почти совсем не восприняли религиозной лирической поэзии. Раннехристианская гимнография отбиралась и ограниченно распространялась на Руси преимущественно в той мере, в какой она была необходима для церковной службы. Оригинальное творчество в этом направлении развивалось мало и со значительным опозданием (например, канон и несколько молитв Кирилла Туровского XII в.). Обширная внецерковная византийская религиозная поэзия осталась в Киевской Руси неизвестной. Если древнерусские книжники весьма ценили учительные прозаические сочинения «отцов церкви» (их слова, проповеди, церковно-исторические произведения и др.), то они проходили мимо их же стихотворного наследия. Ефрем Сирин (IV в.), Григорий Назианзин (IV в.), Иоанн Дамаскин (VIII в.) были хорошо известны древнерусским читателям как проповедники и полемисты, но не как поэты. Христианская поэзия Нонна (поэма «Деяния Диониса», переложенное гекзаметром Евангелие от Иоанна; V в.), как и поэтическое творчество Романа Сладкопевца (VI в.), родственное народным духовным стихам, не были перенесены на Русь. Первые опыты христианизированного мифологическо-политического романа и трактата, например сочинения Синесия «Египетские рассказы, или О провидении», «Дион, или О жизни по его примеру» (конец IV — начало V в.), остались незамеченными у славян вообще. В древнерусском феодальном обществе не сложилось ни церковных, ни светских внелитературных условий, которые могли бы подготовить сначала заимствование иностранного, а затем и создание своего литературного стихотворства. С одной стороны, заимствование на Руси церковной поэзии было незначительным, а религиозная лирика отсутствовала, с другой — не было и светского рыцарского ритуала с культом дамы и связанной с ним лирической поэзией. Фольклорно-песенная лирика в литературу не проникла и оказала на нее, видимо, только локальное влияние (в «плачах»). В древнерусской литературе всегда господствовала проза, но и в ней лирическая, в особенности любовная, тема была представлена крайне ограниченно.

В киевском храме Софии звучала роскошная торжественная проповедь, построенная по всем правилам виртуозной старовизантийской риторики, а софийская фреска даже изображала представление скоморохов. Но византийская церковная драма, разыгрывавшаяся в эти же времена в константинопольском храме Софии (изображение крещения Иоанна Предтечи, страстей Христовых и др.), оказалась для Руси неприемлемой.

Весьма обширная византийская историография подчинялась тем же принципам отбора со стороны древнерусских книжников. В их среде не привились не только новые и выдающиеся литературно-исторические монографии типа «Алексиады» Анны Комнин, повествовавшей о деяниях своего отца-императора (XII в.), но и старые исторически обстоятельные и стилистически изощренные труды Прокопия и Агафия Схоластика (VI в.) о царствовании Юстиниана. Зато на Руси получил признание перевод популярной среди византийцев хронографии, как, например, перенесенной из Болгарии «Хроники»

419

Иоанна Малалы (VI в.), которая основывалась на живом пересказе библейских преданий, легендарных историй Ассиро-Вавилонии, Египта, Греции, Рима и Византии. Этой хронике подражали и в Сирии, и в Западной Европе («Палатинская хроника» на латинском языке, VIII в.), ее перевод был сделан в Грузии (XI в.).

Такой исторически ограниченный, но целеустремленный и строгий отбор древнерусскими книжниками определенного фонда византийско-болгарско-чешской книжности даже в пределах собственно церковной и церковно-исторической традиций оказал влияние на идейную направленность, жанровый состав и общую структуру литературы Киевской Руси, как и последующей древнерусской литературы (до XVII в.).

419

ЛИТЕРАТУРА РАННЕФЕОДАЛЬНОГО ПЕРИОДА

Оригинальная древнерусская литература возникает как литература общественно-публицистическая, поставленная на службу интересам бурно развивающегося Киевского государства. Проблемы государственного единства и борьбы за независимость от церковно-политического византийского влияния, задачи укрепления власти киевского князя и ограничения власти других князей, принадлежавших к одному роду, возвышения международного престижа Киевской Руси, покорения соседних племен и отражения внешних врагов, необходимости всеобщего внедрения православного христианства и борьбы с язычеством в народных массах были центральными для русского раннефеодального общества конца X—XI в., и эти проблемы имели решающее значение для зарождавшейся русской литературы. Первоначально этим задачам служила переводная церковная письменность, но вскоре стала появляться и оригинальная литература. Литература Киевской Руси, как переводная, так и оригинальная, была литературой феодальной и в начальный период своего существования, наряду с религией и политикой, стала важнейшей идеологической формой раннефеодального процесса.

Первым образцом такой древнерусской литературы является «Слово о законе и благодати» Илариона, которого князь Ярослав поставил в 1051 г. первым митрополитом из русских (до и после него киевскими митрополитами были греки). В форме торжественной проповеди, структурно разделенной на три части, Иларион развивал три основные проблемы: о духовном превосходстве Нового Завета («благодати») над Ветхим Заветом («законом»), о мировом значении крещения Руси и высокой миссии великих князей Владимира и Ярослава, о величии Русской земли, занявшей равноправное место среди христианских народов.

В раннехристианской Византии «Жизнеописание блаженного царя Константина» известного писателя Евсевия Памфила (IV в.) представляло собой похвальное слово, опиравшееся на античную риторику, но прославлявшее своего христианского монарха как непобедимого и боголюбивого «нового Моисея». В таком же типологически близком историософском соотношении «Слово» Илариона, опираясь на византийскую риторику, превозносило киевского князя Владимира, как «нового Константина». В византийской традиции император Константин Великий, принявший христианство, признавался «равноапостольным». А теперь Иларион объявил христианский подвиг Владимира равным деяниям апостолов. В обстановке борьбы Киевской Руси за политическую и церковную независимость уподобление Владимира императору Константину Великому и апостолам не могло быть воспринято в Византии иначе, как полемический выпад против нее. Владимир, по мысли автора, слышал о «благоверной» Греческой земле, но принял христианство самостоятельно — по божественному внушению. Иларион славил Владимира и за государственную деятельность, за военные успехи. Автор-христианин отдавал дань мужеству и славе предков Владимира — князей-язычников — «старого» Игоря и Святослава. Иларион намеренно обращался только к верхам феодального общества, к слушателям не «неведущим», а «преизлиха насыщьшемся сладости книжныя». Изощренный стиль «Слова» изобилует олицетворениями отвлеченных понятий, символическими параллелями, антитезами и другими приемами риторического красноречия.

Возникновение «Слова» как зрелого произведения, не подготовленного отечественной литературной традицией, оказалось возможным в условиях освоения развитого старославянского языка и византийской проповеди с целью борьбы русских писателей против византийского церковно-политического влияния. Высокие идейные и литературные достоинства «Слова» определили его воздействие на ряд позднейших памятников: на проложную «Похвалу» Владимиру (XII—XIII вв.), «Житие Леонтия Ростовского»

420

(XIV в.), «Житие Стефана Пермского» (XV в.). В XIII в. «Слово» стало известно южным славянам и повлияло на сербские жития Семиона и Саввы, написанные афонским хилендарским монахом Доментианом.

Подобно «Слову» Илариона, первоначальное русское летописание было проникнуто стремлением осознать государственные идеи своей современности путем обращения к прошлому Руси. Зарождение древнерусской историографии обнаруживает такое же типологическое соответствие со старинной византийской литературой, какое только что отмечалось в отношении торжественной проповеди. Если началом византийской историографии послужила «Церковная история» того же Евсевия, то древнерусское летописание возникло при киевской митрополии во времена Ярослава, как предполагает Д. С. Лихачев, в виде «Сказания о распространении христианства на Руси». Однако церковно-историческая тема летописания уступила место светской тематике, как только летопись обратилась к отечественной старине. Интерес монахов-летописцев к истории родины, как это наметилось уже и в «Слове» Илариона, побудил их прославить военные подвиги князей-язычников и даже их победы над православной Византией. Для этого летописцы обратились не только к византийско-литературным источникам, но и к древнерусскому фольклору. Когда во второй половине XI в. летописное дело было перенесено в Киево-Печерский монастырь, им занялся игумен Никон, который ввел в летопись дружинные предания о походах на Царьград (Константинополь) Аскольда и Дира, Олега и Игоря, о войнах Святослава с греками, болгарами, печенегами.

Новгородское летописание втягивалось со второй половины XI в. в сосредоточенный в Киеве процесс летописания общерусского. Объединение летописных сводов было предпринято киево-печерским монахом Нестором (ок. 1113), создателем крупнейшей летописи — «Повести временных лет».

Потребности развивающегося государственного самосознания ставили перед летописью проблемы, которые Нестор обозначил в ее заголовке: «...откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». Для определения происхождения Руси и ее места в мировой истории летописец должен был пересмотреть традиционную схему феодально-генеалогического древа народов, корни которого уходили в библейское предание. К решению этой проблемы Нестор пришел через осознание единства происхождения восточнославянских племен и их родства с теми народами, которые объединялись под именем «славян». Он создал «балканскую» теорию славянского этногенеза, которая в XIII—XIV вв. распространилась во всей славянской историографии, в том числе чешской и польской. Нестор добавил славян к балканским иллирийцам («Иллюрик, Словене...»), которые в составе европейских народов, согласно генеалогии, почерпнутой из «Хроники» Георгия Амартола, были потомками внука Ноева Иафета и после «вавилонского столпотворения» перешли из Малой Азии в Европу. Затем, по Нестору, «сели суть словене по Дунаеви», откуда и пошло их дальнейшее расселение.

Дата добавления: 2015-06-04