Л. М. Леонидову. Глубокоуважаемый и дорогой Николай Александрович!

H. A. Семашко

16 февраля 1930

Глубокоуважаемый и дорогой Николай Александрович!

Спасибо за Ваше, как всегда, милое, ласковое письмо.

До сих пор я чувствовал себя неважно, но как будто бы за последнюю неделю наступило улучшение и я стал покрепче. Надеюсь, что с наступлением тепла я наконец оправлюсь настолько, чтоб быть способным работать.

Спасибо Вам и за то, что Вы не оставляете Оперного театра в качестве самого близкого нашего друга.

Пользуюсь теперь Вашим хорошим отношением, чтоб просить Вас похлопотать, где следует, о том, чтоб до моего приезда не допускали увольнения работников дела. Только те, кто, как я, близко знает сокровенные тайны того, чем и как движется художественная сторона дела, могут судить о том, кто необходим делу. Мы же не богаты людьми. По одному на каждую специальность. Не надо забывать, что молодое дело легко расшатать, но трудно, а может быть, и невозможно будет вновь поставить на ноги.

Заступитесь, если делу будет грозить беда.

Знаю Ваше доброе отношение и потому заранее благодарю.

Ничего не знаю о том, что за последнее время делается. Не имею давно писем. Как "Пиковая дама"? Очень сожалею, что ставят без меня "Петушка" ¹.

Не знаю, нашли ли новую, современную оперу. Конечно, она была бы чрезвычайно нужна нам. Одно единственное условие, чтоб она, хотя бы в минимальных условиях, удовлетворяла самым снисходительным художественным требованиям.

О нашем разделении с Музыкальной студией тоже ничего еще не слышал². Еще раз благодарю Вас за милое письмо и шлю сердечный привет и искренние уверения в почтении.

Примите мой искренний привет.

Жму крепко Вашу руку.

К. Станиславский

16--II -- 930. Ницца

Ницца, 24/II--1930 г.

24 февраля 1930

Дорогой Леонид Миронович!

Получил сейчас Ваше письмо от 17/II. Кстати подтверждаю получение писем от: 4/II, 28/I, 8/I, 24/ХII, 18/ХII.

Отвечаю Вам на два Ваши возражения.

На Кипре Вам хочется сразу придти и броситься к Дездемоне. Я же Вам советовал сначала принять депутацию, а потом уже выпустить и сыграть встречу с Дездемоной.

Мы с Вами хотим одного и того же, т. е. выделить сцену встречи с Дездемоной на первый план. Чтобы достигнуть этой цели, я рассуждал так. Вбежать, и обнять, и провести горячо сцену. Все так делают. Каждый зритель ждет именно этого. Поэтому в таком выходе нет неожиданности, а без нее нет и остроты.

Еще неудобство: как вести сцену приема после нежной встречи с Дездемоной. Эта встреча требует такого интима, после которого нужно итти домой и ложиться. Если же я увижу, что актер после этого охладился и вступил в исполнение генерал-губернаторских обязанностей, то это будет плохо для любви. Я, зритель, перестану мечтать о том, что после сцены, во время антракта, эта любовь разгорается.

Мне думалось, когда я писал эту сцену, что будет ярче, сильнее и выгоднее для любовной стороны сцены, чтоб Отелло выполнял свои губернаторские обязанности, все время волнуясь, ища, незаметно, где можно, озираясь в поисках Дездемоны. Окончив всю официальную часть, -- очень интимная сцена и уход.

Мне думается, что это передаст лучше то, что мне и Вам хочется. Без пробы этого вопроса решить невозможно.

Следующее Ваше возражение: Вы против восстания острова и даете объяснения своей правоты. Отчего же, можно объяснить и так. Теперь спросим Шекспира: чего хотят он и Яго? Смотри стр. 46¹, слова Яго {Пропуск цитаты в оригинале письма. -- Ред. }: "...потому что этим именно я возмущу киприотов, и для превращения бунта необходимо будет сместить Кассио".

Это настолько ясно сказано и поддерживает мои комментарии, что не требует дальнейших объяснений.

Конечно, режиссер может довести до конца план Яго или оборвать его раньше. Другими словами: показать бунт (это хорошо иллюстрирует план Яго) или скрыть от публики бунт, т. е. не подсказать зрителю того плана Яго, о котором думал Шекспир. В первом случае вся фигура Яго, страшное преступление Кассио, безумная любовь Отелло к Дездемоне, из-за которой он нарушает воинскую дисциплину, увеличиваются в своем масштабе.

Во втором случае все это суживается до размеров маленького уличного скандальчика пьяных, маленького, хитренького мерзавца-интригана Яго -- и почти никакой власти Дездемоны над Отелло. Вот это суживание масштаба всегда мне было нестерпимо при всех без исключения постановках "Отелло".

Раз только, в Охотничьем клубе, удалось поставить так, как мне мерещилось. Это было одним из самых сильных моментов спектакля (получившего одобрение Росси)². Вы не представляете себе, как этот пустяк увеличивает масштаб всего дальнейшего. Будь я с Вами, мне ничего бы не стоило доказать правоту моих слов, так сильно я это чувствую и наверное знаю. Но на расстоянии мне ничего не остается, как замолчать, предоставив Вам действовать так, как Вы можете и чувствуете; но предупреждаю Вас, что это очень вредно будет для пьесы. Она получит совсем другой масштаб.

Одно скверно -- приходится делать народную сцену в той пьесе, которую хотелось бы сделать интимной. Это большой минус, согласен. Со своей стороны я сделал все, чтоб его смягчить. Народную сцену я сузил до размеров ширины ворот, остальная игра перенесена на авансцену и отдана в руки десятку сотрудников. Я считаю, что Шекспира никогда нельзя суживать и всегда нужно расширять.

Спасибо Вам большое за Ваши письма. Они для меня большая поддержка. Понимаю, как Вы заняты и устаете, а потому еще более ценю Ваши ответы. Конечно, назначенный срок -- это кукольная комедия, если не просто интрига. Не сдавайтесь и не губите спектакля³. Лучше сделайте так: поскорее монтируйте "Отелло", разберитесь в мизансценах и отдайте сцену "Толстякам", а сами доделывайте то, что еще не созрело. В крайнем случае пусть "Толстяки" идут первыми ⁴. Неужели и в нашем театре наступило царство халтуры?!

Обнимаю Вас и люблю. Как тяжело быть сейчас не с Вами.

Ваш К. Станиславский

Дата добавления: 2015-06-04