Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

H — O — C — C — C — H 46 страница




Когда; в какой именно вечности; или как? — эти вопросы всегда останутся без ответа, ибо человеческий разум не в состоянии раскрыть эту великую тайну. Но хотя духовная материя существовала всегда, она пребывала в латентном состоянии; эволюция же нашей видимой вселенной должна была иметь свое начало. Нашему слабому рассудку это начало может показаться таким отдаленным, как сама вечность — периодом, невыразимым ни числами, ни словами. Аристотель убеждал, что мир вечен и что он всегда будет таким; что одно поколение людей производило другое поколение, не имея какого-либо начала, которое мог бы установить наш интеллект. В экзотерическом значении это его учение противоречит учению Платона, который учил, что "было время, когда человечество не воспроизводило себя"; но по духу оба учения согласуются, так как Платон немедленно добавляет:

"За этим последовала земная человеческая раса, в которой первичная история была постепенно забыта, и человек погружался все глубже и глубже".

И Аристотель говорит:

"Если существовал первый человек, то он должен был родиться без отца или матери — что противоречит природе. Ибо не могло быть первого яйца, чтобы из него произошли птицы; или же должна была существовать птица, снесшая яйца, так птицы рождаются из яиц".

Такого же мнения он придерживался в отношении всех других видов, веря, как и Платон, что все, прежде чем появиться на земле, имело сперва существование в духе.

Тайна первого творения, которая всегда приводила в отчаяние науку, остается непостижимой, если мы не примем доктрины герметистов. Хотя материя совечна с духом, та материя, определенно, не есть наша видимая осязаемая и делящаяся материя, но ее высочайшая сублимация. Чистый дух только на одну ступень выше ее. Если мы не допустим, что человек развился из этой первичной духоматерии, как же тогда когда-либо дойдем до какой-нибудь разумной гипотезы, касающейся происхождения живых существ? Дарвин начинает свою эволюцию видов с нижайшей точки и прослеживает ее кверху, в восходящем направлении. Его единственная ошибка заключается в том, что свою систему он прикладывает не с того конца. Если бы он мог перенести свои искания из видимого мира в невидимый, он мог бы оказаться на правильном пути. Но тогда он следовал бы стопам герметистов.

Что наши философы — позитивисты — даже наиболее ученые между ними, никогда не понимали духа мистических доктрин преподаваемых философами древности — платониками — видно из содержания наиболее выдающегося современного труда "История конфликта между религией и наукой". Профессор Дрейпер начинает свою пятую главу с заявления, что

"язычники греки и римляне верили, что дух человека похож на его телесную форму, меняя свою внешность вместе с ней и вырастая с ростом ее".

Что об этом думали невежественные массы — не имеет значения, хотя даже и они не могли думать буквально так. Что касается греческих и римских философов школы Платона, то они ничего подобного не думали о духе человека, а относили вышеприведенное учение к его душе, или психической природе, которая, как мы уже ранее объяснили, не есть божественный дух.

Аристотель в своих философских выводах "О снах" очень ясно излагает доктрину двойной души или души и духа.

"Нам необходимо", — говорит он, — "выяснить, в какой части души появляются сны".

Все древние греки верили в существование в человеке не только двойной, но тройной души. И даже у Гомера мы находим термины животной или астральной души, которую Дрейпер называет "духом",?ύμος, θ единым божественным νούς — θмя, которым Платон обозначает высшего духа.

По представлению индийских джайнов душа, которую они называют джива, извечно соединена даже с двумя возвышенными эфирными телами, из которых одно неизменное и состоит из божественных сил высшего сознания; другое же изменчивое; в него входят грубые страсти человека, чувственные влечения и земные свойства. Когда душа очищается после смерти, она соединяется со своею вайкарикой, или божественным духом, и становится богом. Последователи Вед, ученые брахманы, излагают ту же самую доктрину в веданте. Душа, по их учению, будучи частью божественного вселенского духа или нематериального сознания, способна соединиться со своей высшей Сущностью. Учение это ясно и подробно сформулировано; Веданта утверждает, что всякий, кто достигает полного познания своего бога, становится богом, еще находясь в смертном теле, и приобретает власть над всем.

Цитируя из ведической теологии стих, в котором говорится:

"В действительности существует только одно божество, верховный дух; он той же самой природы, что и душа человека",

— мистер Дрейпер стремится показать, что эти буддийские доктрины пришли в восточную Европу через Аристотеля. Такое утверждение мы считаем недоказанным, так как Пифагор и после него Платон преподавали их задолго до Аристотеля. Если впоследствии платоники приняли в свою диалектику аристотелевые аргументы по эманированию, то это только потому, что его взгляды совпадали в некоторых отношениях со взглядами ориентальных философов. Пифагорейское число гармонии и эзотерические доктрины Платона о творении неотделимы от буддистской доктрины об эманировании; а великая цель пифагорейской философии, именно, — освобождение астральной души от уз материи и чувств, чтобы сделать этим ее достойной вечно созерцать духовное, — представляет теорию, идентичную с буддийской доктриной о конечном слиянии. Это и есть нирвана, истолкованная в ее правильном значении; это — метафизическое учение, о существовании которого только что начинают подозревать наши санскритологи современности.

Если доктрины Аристотеля оказали на более поздних неоплатоников такое "доминирующее влияние", то почему ни Плотин, ни Порфирий, ни Прокл никогда не признавали его теорий по поводу сновидений и пророческих видений духа? В то время как Аристотель придерживался мнения, что большинство тех, кто пророчествует, "больны безумием" [ 237, sect. 21] — снабдив тем самым некоторых американских плагиаторов и специалистов несколькими разумными идеями для искажения, — взгляды Порфирия, а, следовательно, и Плотина, совершенно противоречили этому. По наиболее жизненным вопросам метафизических спекуляций неоплатоники постоянно возражают Аристотелю. Кроме того, или буддийская нирвана не есть то нигилистское учение, каким его теперь изображают, или же неоплатоники не принимали его в этом значении. Наверно, мистер Дрейпер не возьмется утверждать, что Плотин, Порфирий, Ямвлих, или кто-либо другой из их мистической школы не верил в бессмертие души? Сказать, что тот или другой из них стремился к экстазу, как к "предвкушению слияния со вселенской душой", в том смысле, в каком буддийскую нирвану понимает каждый ученый санскритолог, означает допустить несправедливость по отношению к этим философам. Нирвана не есть, как Дрейпер излагает, "поглощение во вселенскую энергию, вечный покой и блаженство"; но если ее понимать буквально, как ее понимают упомянутые ученые, она означает погашение, полное уничтожение, а не поглощение [ 303 ]. Никто еще, насколько нам известно, не взялся за труд удостовериться в истинном значении этого слова, в значении, которое нельзя найти даже в "Ланкаватаре" [ 306, с. 514], дающей различные толкования нирваны брахманами-тиртаками. Поэтому человек, который будет читать эту выдержку из труда профессора Дрейпера, помня обычное принятое толкование слова нирвана, придет к заключению, что Плотин и Порфирий были нигилистами. Страница из "Истории конфликта" с этим содержанием дает нам некоторое право предполагать одно из двух: 1. или ученый автор захотел поместить Порфирия и Плотина на одну и ту же доску с Джордано Бруно, причем из последнего он, весьма-таки ошибочно, делает атеиста; или же 2. он никогда не давал себе труда изучить их жизни и их взгляды.

Но для каждого, кто знает профессора Дрейпера, хотя бы понаслышке, последнее предположение просто абсурдно. Поэтому, с глубоким сожалением, нам приходится думать, что в его желание входило ложно истолковать их религиозные взгляды. Решительно нелепо со стороны современных философов, чьею единственною целью кажется уничтожение и удаление идеи Бога и бессмертного духа из сознания человечества, — трактовать с исторической беспристрастностью наиболее знаменитых языческих платоников. Быть вынужденным признавать, с одной стороны, их глубокую ученость, их гений, их достижения по наиболее затемненным и запутанным философским вопросам и, следовательно, их мудрость, а с другой стороны, знать их безоговорочную приверженность к доктрине бессмертия духа и окончательного восторжествования духа над материей, их полную веру в Бога и богов, или духов; в возвращение умерших, в привидения и в другие "духовные" явления, — это дилемма, от которой нельзя ожидать, что человеческая академическая натура с нею легко справится.

План, к которому прибег Лемприер [ 266 ], очутившись в таком затруднительном положении как описано выше, грубее, чем план профессора Дрейпера, но настолько же эффективный. Он обвиняет древних философов в умышленной лжи, трюкачестве и легковерии. После того, как он обрисовал перед читателями Пифагора, Плотина и Порфирия как чудо-людей по учености, нравственным качествам и достижениям, как людей, выдающихся по личному достоинству, чистоте жизни и самоотверженному устремлению к божественной истине, — он, не колеблясь, отводит место "этому прославленному философу" (Пифагору) среди обманщиков; тогда как Порфирию он приписывает "легковерие, недостаток рассудительности и нечестность". Будучи вынужден историческими фактами воздавать им должное в ходе своего повествования, он прибегает к вводным предложениям, чтобы изложить свои предвзятые и ханжеские комментарии. От этого старомодного писателя прошлого столетия мы узнаем, что человек в одно и то же время может быть и честным, и обманщиком, чистым, добродетельным великим философом, и все же, бесчестным лгуном и глупцом!

Мы уже указывали в другом месте, что тайная доктрина не признает бессмертия для всех людей одинаково.

"Глаз никогда бы не увидел солнца, если бы в нем самом не было естества солнца", — сказал Плотин. Только "через высочайшую чистоту и целомудренность можем мы приблизиться к Богу, и чрез созерцание Его получить истинное знание и проницательность", — пишет Порфирий.

Если человеческая душа в течение своей земной жизни пренебрегала получение своего просвещения от своего божественного Духа, нашего личного Бога, тогда трудно становится грубому, преданному чувственности, человеку выживать более продолжительный период времени после своей физической смерти. Точно так же, как физические уроды, рождающиеся иногда в нашем мире, долго не живут, так и души, если они стали чересчур материальными, не могут долго существовать после своего рождения в духовном мире. Жизнеспособность астральной формы такой души настолько слабая, что ее частицы теряют способность прочного сцепления одной с другой, как только выскользнули из плотной оболочки физического тела. Ее частицы, постепенно поддаваясь дезорганизирующему притяжению вселенского пространства, разлетаются в стороны без возможности снова воссоединиться. После происшествия такой катастрофы личность перестает существовать; его сияющий Аугоэйдес покинул его. В течение промежуточного периода между его телесной смертью и полным распадом его астральной формы последняя, будучи привязана магнетическим притяжением к своему телесному трупу, бродит вокруг и сосет жизненность у податливых жертв. Человек, замкнувшийся от каких бы то ни было лучей божественного света, обрекает на тьму себя и поэтому цепляется за землю и земное.

Никакая астральная душа, даже астральная душа чистого, хорошего и добродетельного человека, строго говоря, не бессмертна; "из элементов она была построена — к элементам она должна вернуться". Только, в то время как душа порочного человека исчезает, будучи поглощена безвозвратно, души всех других людей, даже лишь умеренно чистых, попросту обменивают свои эфирные частицы на еще более эфирные; и до тех пор, пока в душе остается искра божественного, индивидуальный человек или, вернее, его личное эго, не может умереть.

"После смерти", — говорит Прокл, — "душа (дух) продолжает существование в воздушном (астральном) теле до тех пор, пока совсем не очистится от всех гневных и чувственных страстей... затем сбрасывает с себя посредством вторичной смерти воздушное тело так же, как сбрасывала земное тело. После этого она пребывает, как древние говорят, в небесном теле, которое всегда соединено с душой, и которое бессмертно, светящееся и звездоподобно".

Но теперь мы вернемся от нашего отклонения в сторону, к вопросу о рассудке и инстинкте. Последний, по данным древних, происходил из божественного, а первый чисто человеческого происхождения. Один (инстинкт) есть продукт чувств, прозорливости, долю которой имеют самые низшие животные, даже те, у кого нет никакого рассудка — это есть?ισντικον; β другом же есть продукт мыслительной способности —?οητικόν, ξзначающий рассудительность и человеческую интеллектуальность. Поэтому животное, лишенное рассудительной способности, обладает врожденным инстинктом, который есть искра божественности, скрывающейся в каждой частице неорганической материи, — которая сама есть материализованный дух. В еврейской Каббале вторая и третья главы "Книги Бытия" объяснены следующим образом:

Когда Адам Второй был создан "из праха", материя к тому времени стала настолько грубой, что она царствовала самодержавно над всем. Из ее похотей возникла женщина, и Лилит взяла верх над духом. Господь Бог, "расхаживая по саду в прохладе для" (на солнечном закате духа или божественного света, затемненного тенями материи), проклинал не только тех, кто совершил грех, но даже самую землю и все живущее, а соблазняющего змея-материю больше всего.

Кто, кроме каббалистов, в состоянии объяснить этот кажущийся таким несправедливым акт? Как должны мы понимать это проклинание всего живущего, которое ни в чем не повинно? Аллегория очевидна. Проклятие присуще самой материи. Отсюда вытекает, что она обречена на борьбу со своей собственной грубостью, чтобы очиститься; латентная искра божественного духа, хотя и заглушенная, все еще находится в ней; и ее неотразимое влечение кверху заставляет ее бороться, продираться с трудом и болью вперед, чтобы освободиться. Логика доказывает нам, что вся материя имела общий источник происхождения и должна обладать общими атрибутами, и так же, как жизненная и божественная искра имеется в материальном теле человека, она должна иметься и у каждого низшего вида. Латентная способность мышления, которая в низших царствах природы носит названия полусознательности, сознательности и инстинкта, значительно подчинена в человеке. Рассудок, отпрыск физического мозга, развивается за счет инстинкта, являющегося слабо мерцающим воспоминанием о когда-то имевшемся всезнании духа. Рассудок, этот признак превосходства физического человека над другими физическими организмами, иногда посрамляется инстинктом животного. Так как мозг человека более совершенен, чем у какой-либо другой твари, его эманации, естественно, должны производить более высокие результаты ментальной деятельности; но рассудок помогает разбираться только в материальном, он не способен помочь своему обладателю в познании духа. Теряя инстинкт, человек теряет свои интуитивные силы, являющиеся венцом и завершением инстинкта. Рассудок — это неуклюжее орудие ученого; интуиция — безошибочный руководитель провидца. Инстинкт указывает растению и животному, когда настало время для воспроизводства потомства; он также наставляет немого животного, как найти соответствующее лекарство в час заболевания. Рассудок, гордость человека, ошибается в оценке свойств собственной его материи и не накладывает на него ограничений в безудержном удовлетворении своих чувственных желаний. Будучи далеким от того, чтобы самому быть собственным врачом, рассудок своею тонкой софистикой слишком часто ведет человека к самоуничтожению.

Нет ничего легче, чем доказать наглядно, что совершенствование материи достигается ценою инстинкта. Зоофит, прикрепившийся к подводной скале и открывающий рот, чтобы привлечь проплывающий мимо корм, проявляет, пропорционально со своим физическим строением, больше инстинкта, чем кит. Муравей со своими удивительными архитектурными, социальными и политическими способностями невыразимо выше по этой шкале, чем коварный королевский тигр, подстерегающий свою добычу.

"С благоговением и удивлением", — восклицает Бойз-Реймонд, — "должен естествоиспытатель рассматривать ту микроскопическую молекулу нервной субстанции, которая является местом пребывания трудолюбивой, творческой, дисциплинированной, преданной и неустрашимой души муравья!"

Подобно всему тому, чье происхождение сокрыто в тайнах психологии, инстинктом слишком долго пренебрегали в царстве науки.

"Мы понимаем, что указывало дорогу человеку, чтобы он мог найти облегчение во всех своих физических недомоганиях и болезнях", — говорит Гиппократ. — "То был инстинкт ранних человеческих рас, когда холодный рассудок еще не затемнил внутреннего зрения человека... Его указаниями нельзя пренебрегать, ибо только ему одному мы обязаны нашими первыми лекарственными средствами" [ 302 ].

Являясь мгновенно действующим знанием всезнающего сознания, инстинкт ни в чем не похож на ограниченный рассудок; в медленном продвижении вперед рассудка, двигающегося только путем накопления опыта, часто поглощается богоподобное естество человека, стоит лишь ему отключить себя от божественного света интуиции. Один ползет, другой летит; рассудок — сила мужчины; интуиция — предвидение женщины!

Плотин, ученик великого Аммония Сакка, основателя школы неоплатоников, учил, что в человеческом познании имеются три восходящие ступени: мнение, наука и озарение. Он объясняет это тем, что

"орудиями или инструментами мнения являются чувства или восприятия; орудием науки — диалектика; орудием озарения — интуиция (или божественный инстинкт). И последней подчинен рассудок. Интуиция представляет собою абсолютное знание, обоснованное на отождествлении сознания с познаваемым объектом".

Молитва раскрывает духовное зрение, ибо молитва есть сильное желание, а желание развивает ВОЛЮ; магнетические эманации, исходящие из тела при каждом усилии — ментальном или физическом — производят самомагнетизацию и экстаз. Плотин рекомендовал одиночество для молитвы в качестве эффективного способа, чтобы получить то, о чем просят; а Платон советовал тем, кто молится,

"пребывать в молчании в присутствии божественных сил до тех пор, пока они не удалят облака с твоих глаз и не дадут тебе возможности увидеть посредством света, который исходит из них самих".

Аполлоний всегда изолировался от людей во время "бесед", которые он вел с Богом, и когда он ощущал необходимость в созерцании божественном и молитве, он весь с головою окутывался в свой белый шерстяной плащ.

"Когда будешь молиться, уединись в своей комнате, закрой дверь, и молись Отцу своему втайне" — говорит назареянин, ученик ессеев.

Каждое человеческое существо рождается с зачатками внутреннего чувства, называемого интуицией, которое может быть развито в то, что знают в Шотландии как "второе зрение". И все великие философы, которые, подобно Плотину, Порфирию и Ямвлиху пользовались этой способностью, учили этой доктрине.

"В человеческом сознании существует способность", — пишет Ямвлих, — "которая превышает все рожденное и зачатое. Чрез нее мы в состоянии соединиться с превосходящими нас высшими разумами, перенестись за пределы этого мира и участвовать в более высокой жизни с ее особыми небесными силами".

Если бы не было внутреннего прозрения или интуиции, то у евреев не было бы их Библии, и у христиан не было бы Иисуса. То, что Моисей и Иисус дали миру, то были плоды их интуиции или озарения. То, как после их смерти старейшины и учителя позволили миру понимать их учения, то было догматическим искажением и очень часто — кощунством.

Принять Библию, как "откровение" и пригвоздить свою веру к ее буквальному переводу — это хуже, чем абсурд, это кощунство против божественного величия "незримого". Если бы нам пришлось судить о божественном и о мире духов так, как они истолкованы толкователями человечества, то теперь, когда филология совершает гигантские шаги в область сравнительного познания религий, вера в Бога и в бессмертие души не могла бы выстоять против атак рассудка даже и столетие. То, что поддерживает в человеке веру в Бога и в жизнь духа после смерти, есть интуиция; это результат знания нашего внутреннего "Я", которое бросает вызов маскарадам римско-католического священнослужителя и его смешным идолам; тысячу и одной церемонии брахмана и его идолам; иеремиадам протестантского проповедника и ее опустошенной и высохшей вере без идолов, но с беспредельным адом и проклятием, прицепленном на конце. Если бы не это интуитивное знание, неумирающая, хотя часто колеблющаяся, так как слишком засорена материей, — то человеческая жизнь была бы пародией, и человечество — обманщиками. Это неистребимое чувство чьего-то присутствия вне и внутри нас таково, что никакие догматические возражения ни внешние формы поклонения не могут его уничтожить в человечестве, пусть ученые и духовенство делают, что хотят. Движимый такими мыслями о беспредельности и безличности божества, Гаутама Будда, индийский Христос, воскликнул:

"Как четыре реки, которые впадают в Ганг, теряют свои имена, как только они смешиваются с водами священной реки, точно так же все, кто верят в Будду, перестают быть брахманами, кшатриями, вайшьями и шудрами!".

Ветхий Завет был составлен с устных преданий. Массы никогда не знали его действительного значения, ибо Моисею было приказано сообщить "сокровенную истину" только своим семидесяти старейшинам, которым "Господь" дал из того же духа, который был на законодателе. Маймонид, чей авторитет и знание священной истории едва ли могут отвергаться, говорит:

"Кто бы ни узнал истинный смысл "Книги Бытия", он не должен разглашать его... Если какой-либо человек сам открыл бы его истинное значение, или же сделал бы это с помощью другого человека, он должен молчать: или же, если он говорит, то должен говорить только затемненно, загадками".

Это признание, что то что написано в Священном писании, только аллегория, было сделано и другими еврейскими авторитетами, кроме Маймонида, у Иосифа мы находим сообщение, что Моисей "философствовал" (говорил загадками и образными аллегориями), когда писал "Книгу Бытия". Поэтому современная наука, пренебрегающая разгадкой истинного смысла Библии и позволяющая всему христианству продолжать верить в мертвую букву еврейского богословия, тем самым молчаливо становится сообщницей фанатичного духовенства. Она не имеет права высмеивать записи народа, который писал, не зная, что они получат такое странное истолкование в руках одной враждебной религии и что их священнейшие тексты обернутся против собственного народа, и что кости мертвых заглушат дух истины, — это грустная черта христианства!

"Боги существуют", — говорит Эпикур, — "но они не то, что о них думает толпа,?ι πολλοι".

И все-таки Эпикур, в рассмотрении поверхностных, как обычно, критиков, дает им резкий отпор и выставляет их, как материалистов.

Но ни великая Первопричина, ни ее эманация — человеческий бессмертный дух — не остались "без свидетельств". Месмеризм и спиритуализм в наличии, чтобы засвидетельствовать великие истины. В течение более чем 15 веков, благодаря проводимым со слепою яростью зверским преследованиям великих вандалов раннехристианской истории, — Константина и Юстиниана, — древняя мудрость медленно дегенерировала, пока, наконец, постепенно потонула в глубочайшей трясине монашеского суеверия и невежества. Пифагорово "познание вещей, как они есть"; глубокая эрудиция гностиков; освященные временем всеохватывающие учения великих философов; все отвергалось, как учения Антихриста и языческие, и предавалось пламени. Вместе с последними семью мудрецами Востока, оставшейся группой неоплатоников: Гермиасом, Присцианом, Диогеном, Евлалием, Дамасцием, Симплицием и Исидором, которые бежали в Персию от фанатического преследования Юстиниана, царствование мудрости закончилось. Книги Тота (или Гермеса Трисмегиста), которые на своих священных страницах содержали духовную и физическую историю творения и эволюции нашего мира, были на века предоставлены плесневению в забвении и в презрении. В христианской Европе им не нашлось толкователей; не было больше филалетийцев, "любителей истины"; они были заменены светом ненавистников, монахами папского Рима, с тонзурами и капюшонами, которые страшатся истины, в каком бы виде и откуда она ни появилась бы, если только она противоречит хотя бы малейшей из их догм.

Что же касается скептиков, то вот что говорит о них и о их последователях профессор Александр Уайлдер в своих очерках по "Неоплатонизму и алхимии":

"Прошло столетие с тех пор, как составители французской "Энциклопедии" ввели скептицизм в кровь цивилизованного мира и сделали позорной всякую веру в существование чего бы то ни было, если этого нельзя продемонстрировать посредством тигля или критического рассуждения. Даже теперь требуется беспристрастность так же, как и мужество, чтобы отважиться трактовать о предмете, который долгие годы считался выброшенным за негодность и осужденным только потому, что не был правильно понят. Смелым должен быть тот человек, который будет рассматривать герметизм чем-то другим, а не псевдонаукой, и, следовательно, потребует ознакомления с ним и терпеливого выслушивания. И все же, провозглашатели и исповедники когда-то были князьями ученых исследований и героями среди обычных людей. Кроме того, ничто не должно быть презираемо, во что люди благоговейно верили; и пренебрежение к серьезным убеждениям других есть признак невежественного и неблагородного ума".

А теперь, воодушевившись этими словами ученого, который сам не является ни фанатиком, ни консерватором, мы припомним несколько происшествий, о которых рассказали путешественники, как они видели их в Тибете и в Индии; местные жители хранят, как сокровище, память об этих вещах, как практическое доказательство истинности философии и науки, переданных им предками.

Сперва мы можем рассматривать весьма замечательные феномены, наблюдавшиеся в храмах Тибета, описания которых поступили в Европу, от других очевидцев, а не миссионеров католицизма, свидетельства которых по понятным причинам мы исключаем. В начале нынешнего века одному флорентийскому ученому, скептику и корреспонденту Французского Института, было разрешено проникнуть переодетому в священные пределы буддийского храма, где в то время происходила наиболее торжественная изо всех церемония. Он повествует о нижеизложенном, как о виденном им самим. Алтарь в храме готов к приему перевоплотившегося Будды, найденного посвященным духовенством и опознанного по некоторым тайным признакам воплотившегося в новорожденном ребенке. Ребенка, которому исполнилось всего несколько дней от рождения, приносят к присутствующим и почтительно кладут на алтарь. Вдруг, приняв сидящую позу, ребенок начинает произносить громким мужским голосом: "Я — Будда; я — его дух; и я, Будда, ваш далай-лама, оставил мое старое, пришедшее в негодность тело в храме... и выбрал тело этого младенца в качестве следующего моего земного обиталища". Наш ученый, наконец, получив разрешение от присутствующих священнослужителей, берет с должной почтительностью младенца на руки и относит его на такое расстояние от них, которое вселяет в него уверенность, что никакой чревовещательный обман тут не был применен; при этом младенец смотрит на серьезного ученого таким взглядом, что у ученого, по его собственному выражению, "мороз по коже продирает", и повторяет ранее сказанные слова. Подробный отчет обо всем этом, удостоверенный подписью очевидца, был отправлен в Париж, но члены Института, вместо того, чтобы принять свидетельство ученого наблюдателя с заслуженным доверием, пришли к заключению, что флорентинец или пострадал от солнечного удара, или был обманут посредством ловкого акустического трюка.

Хотя по словам Станислава Жульена, французского переводчика китайских текстов, в "Лотосе" [ 307 ] имеется стих, в котором говорится, что "Будду так же трудно найти, как цветы Удумбара и Палача", — если мы должны поверить нескольким очевидцам, такой феномен случается. Разумеется, такие случаи редки, ибо они происходят только после смерти каждого великого далай-ламы, а эти уважаемые старые джентльмены обладают очень долгими жизнями.

Бедный аббат Хак, чьи труды о путешествии по Тибету и Китаю хорошо известны, рассказывает о том же самом факте нового воплощения Будды. Он еще добавляет то любопытное обстоятельство, что младенец — оракул доказал правдивость своего заявления, что он является старым сознанием в молодом теле тем, что давал "тем, кто знал его по прошлой жизни, самые точные подробности своего предыдущего земного существования".




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 398; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.036 сек.