Знакомость и чуждость. 4 страница

В чем же состоит значение подобных идеально-типических по­нятий для эмпирической науки в нашем понимании? Прежде всего следует подчеркнуть, что надо полностью отказаться от мысли, будто эти «идеальные» в чисто логическом смысле мысленные об­разования, которыми мы здесь занимаемся, в какой бы то ни было мере носят характер долженствования, «образца». Речь идет о кон­струировании связей, которые представляются нашей фантазии достаточно мотивированными, следовательно, «объективно воз­можными», а нашему помологическому знанию — адекватными.

Тот, кто придерживается мнения, что знание исторической дей­ствительности должно или может быть «непредвзятым» отражени­ем «объективных» фактов, не увидит в идеальных типах никакого смысла. Даже тот, кто понял, что в реальной действительности нет «непредвзятости» в логическом смысле и что даже самые простые данные актов и грамот могут иметь какое бы то ни было научное значение лишь в сотнесении со «значимостью», а тем самым с цен­ностными идеями в качестве последней инстанции, все-таки сочтет, что смысл таких сконструированных исторических «утопий» состо­ит только в их наглядности, которая может представлять опасность для объективной исторической работы, а чаще увидит в них просто забаву. В самом деле, априорно вообще никогда нельзя установить, идет ли речь о чистой игре мыслей или о научно плодотворном образовании понятий; здесь также существует лишь один критерий: в какой мере это будет способствовать познанию конкретных явле­ний культуры в их взаимосвязи, в их причинной обусловленности и значении. Тем самым в образовании абстрактных идеальных типов следует видеть не цель, а средство. При внимательном рассмотре­нии понятийных элементов в историческом изображении действи­тельности сразу же обнаруживается следующее: как только историк делает попытку выйти за рамки простой констатации конкретных связей и установить культурное значение даже самого элементар­ного индивидуального события, «охарактеризовать» его, он опери­рует (и должен оперировать) понятиями, которые могут быть точно и однозначно определены только в идеальных типах. Разве мо­гут быть такие понятия, как «индивидуализм», «империализм», «феодализм», «меркантилизм», «конвенционально» и множество других понятийных образований подобного рода, с помощью кото­рых мы, мысля и постигая действительность, пытаемся подчинить ее себе, разве могут быть они определены по своему содержанию посредством «беспристрастного» описания какого-либо конкретно­го явления или посредством абстрагированного сочетания черт, общих многим конкретным явлениям? Сотни слов в языке историка содержат такие неопределенные мысленные образы, идущие от бе­зотчетной потребности выражения, значение которых лишь зримо ощущается, а не отчетливо мыслится. В бесконечном множестве слу­чаев, особенно в области политической истории, стремящейся к изображению событий, неопределенность их содержания, безуслов­но, не наносит ущерба ясности картины. Здесь достаточно того, что в каждом отдельном случае ощущается то, что представлялось ис­торику. Можно также удовлетвориться тем, что частичная опреде­ленность понятийного содержания мысленно представляется в его относительной значимости для данного случая. Однако чем отчет­ливее должна быть осознана значимость явления культуры, тем настоятельнее становится потребность пользоваться ясными поня­тиями, которые определены не только частично, но и всесторонне. «Дефиниция» такого синтеза в историческом мышлении по схеме genus proximus, differentia specifica*, конечно, просто бессмыслица;

*Общий род, видовые отличия (лат.). — Прим. перев.

чтобы удостовериться в этом, достаточно произвести проверку. Такого рода установление значения слова применяется лишь в дог­матических науках, оперирующих силлогизмами. Простого «опи­сательного разъединения» упомянутых понятий на их составные части также не существует; существовать может лишь видимость этого, так как все дело заключается в том, какую из составных ча­стей следует считать существенной. Попытка дать генетическую Дефиницию понятийного содержания приводит к тому, что сохра­няется только форма идеального типа в указанном выше смысле. Это — мысленный образ, не являющийся ни исторической, ни тем более «подлинной» реальностью. Еще менее он пригоден для того, чтобы служить схемой, в которую явление действительности может быть введено в качестве частного случая. По своему значению это чисто идеальное пограничное понятие, с которым действительность сопоставляется, сравнивается, для того чтобы сделать отчетливы­ми определенные значимые компоненты ее эмпирического содержа­ния. Подобные понятия являют собой конструкции; в них мы строим, используя категорию объективной возможности, связи, которые наша ориентированная на действительность, научно дисциплинированная фантазия рассматривает в своем суждении как адекватные.

Идеальный тип в данной его функции — прежде всего попытка охватить «исторические индивидуумы» или их отдельные компо­ненты генетическими понятиями. Возьмем, например, понятия «церковь» и «секта». Их можно, классифицируя, разъединить на комплексы признаков; тогда не только граница между ними, но и содержание обоих понятий окажутся размытыми. Если же мы хотим постигнуть понятие «секта» генетически, например в его соотноше­нии с известными важными культурными значениями, которые «сек­тантский дух» имел для современной культуры, то существенными станут определенные признаки обоих понятий, так как они находятся в адекватной причинной связи с тем воздействием, о котором шла речь. Тогда понятия станут идеально-типическими, поскольку в полной понятийной чистоте данные явления либо вообще не встречаются, либо встречаются очень редко; здесь, как и повсюду, каждое не чис­то классификационное понятие уводит нас от действительности. Однако дискурсивная природа нашего познания, то обстоятельство, что мы постигаем действительность только в сцеплении измененных представлений, постулирует подобное стенографирование понятий. Наша фантазия, безусловно, может часто обходиться без такого точ­ного понятийного формулирования в качестве средства исследова­ния', однако для изображения, которое стремится быть однозначным, применение его в области анализа культуры в ряде случаев совер­шенно необходимо. Тот, кто это полностью отвергает, должен ог­раничиться формальным, например историко-правовым, аспектом культурных явлений. Космос правовых норм может быть, конечно, отчетливо определен в понятиях и одновременно (в правовом смыс­ле!) сохранять значимость для исторической действительности. Однако социальная наука в нашем понимании занимается их прак­тическим значением. Очень часто это значение может быть ясно осознано только посредством соотнесения эмпирической данности с ее идеальным пограничным случаем. Если историк (в самом широ­ком значении данного слова) отказывается от попытки формулиро­вать такой идеальный тип, считая его «теоретической конструкци­ей», т. е. полагая, что для его конкретной познавательной цели он неприемлем или не нужен, то в результате, как правило, оказывает­ся, что этот историк, осознанно или неосознанно, пользуется други­ми подобными конструкциями, не формулируя их в определенных терминах и не разрабатывая их логически, или что он остается в сфере неопределенных «ощущений».

Однако ничто не может быть опаснее, чем коренящееся в натура­листических предубеждениях смешение теории и истории, в форме ли веры в то, что в теоретических построениях фиксировано «под­линное» содержание, «сущность» исторической реальности, или в использовании этих понятий в качестве прокрустова ложа, в которое втискивают историю, или, наконец, в гипостазировании «идей» в качестве стоящей за преходящими явлениями «подлинной» действи­тельности, в качестве реальных «сил», действующих в истории.

Последнее представляет собой тем более реальную опасность, что под «идеями» эпохи мы привыкли понимать — и понимать в первую очередь — мысли и идеалы, которые господствовали над массами или над имевшими наибольшее историческое значение людьми рассматриваемой эпохи и тем самым были значимы в ка­честве компонентов ее культурного своеобразия. К этому присое­диняется еще следующее: прежде всего то, что между «идеей» в смысле практической или теоретической направленности и «иде­ей» в смысле конструированного нами в качестве понятийного вспомогательного средства идеального типа эпохи существует определенная связь. Идеальный тип определенного общественного состояния, сконструированный посредством абстрагирования ряда характерных социальных явлений эпохи, может — и это действи­тельно часто случается — представляться современникам практи­ческим идеалом, к которому надлежит стремиться, или, во всяком случае, максимой, регулирующей определенные социальные связи. Так обстоит дело с «идеей» «обеспечения продовольствием» и с ря­дом канонических теорий, в частности с теорией Фомы Аквинского, в их отношении к используемому теперь идеально-типическому по­нятию «городское хозяйство» средних веков, о котором шла речь выше. И прежде всего это относится к пресловутому «основному понятию» политической экономии, к понятию хозяйственной «цен­ности». От схоластики вплоть до Марксовой теории представление о чем-то «объективно» значимом, т. е. долженствующим быть, сли­вается с абстракцией, в основу которой положены элементы эмпи­рического процесса ценообразования. Эта идея, согласно которой «ценность» материальных благ должна регулироваться принципа­ми «естественного права», сыграла огромную роль в развитии куль­туры, отнюдь не только в средние века, и сохраняет свое значение и поныне. Она интенсивно влияла и на эмпирическое ценообразо­вание. Однако что понимают под таким теоретическим понятием и что может быть таким образом действительно понято, доступно ясному, однозначному постижению только с помощью строгих, что означает идеально-типических, понятий; об этом следовало бы за­думаться тем, кто иронизирует над «робинзонадами» абстрактной теории, и воздержаться от насмешек, хотя бы до той поры, когда они смогут предложить нечто лучшее, т. е. более очевидное.

Каузальное отношение между исторически констатируемой, гос­подствующей над умами идеей и теми компонентами исторической реальности, из которых может быть абстрагирован соответствующий данной идее идеальный тип, может, конечно, принимать самые раз­личные формы. Важно только в принципе помнить, что они со­вершенно различны по своей природе. Однако к этому присоеди­няется следующее: сами подобные «идеи», господствующие над людьми определенной эпохи, т. е. диффузно в них действующие, можно, если речь идет о каких-либо сложных мысленных образо­ваниях, постигнуть со всей понятийной строгостью только в виде идеального типа, так как эмпирически они живут в умах неопреде­ленного и все время меняющегося количества индивидов и обретают в них разнообразнейшие оттенки по форме и содержанию, ясности и смыслу. Так, компоненты духовной жизни отдельных индивидов, например в определенную эпоху средневековья, которые можно рассматривать как «христианскую веру» этих индивидов, состави­ли бы, конечно, если бы мы могли их полностью воспроизвести, хаос бесконечно дифференцированных и весьма противоречивых связей мыслей и чувств, несмотря на то, что средневековая церковь сумела достичь высокой степени единства веры и нравов. Однако когда встает вопрос, что же в этом хаосе было подлинным «христи­анством» средних веков, которым мы вынуждены постоянно оперировать как неким твердо установленным понятием, в чем же сос­тоит то подлинно «христианское», которое мы обнаруживаем в средневековых институтах, то оказывается, что и здесь мы в каж­дом отдельном случае пользуемся созданным нами чисто мыслен­ным образованием. Оно являет собой сочетание догматов веры, норм церковного права и нравственности, правил образа жизни и бесчисленных отдельных связей, объединенных нами в «идею»-синтез, достичь которой без применения идеально-типических по­нятий мы вообще бы не могли.

Логическая структура систем понятий, в которых мы выражаем подобные «идеи», и их отношение к тому, что нам непосредствен­но дано в эмпирической реальности, конечно, очень отличаются друг от друга. Сравнительно просто обстоит дело, если речь идет о тех случаях, когда над людьми властвуют и оказывают историче­ское воздействие какие-либо теоретические положения (или одно из них), которые легко могут быть выражены в формулах, как, напри­мер, учение Кальвина о предопределении или отчетливо формули­руемые нравственные постулаты; такую «идею» можно расчленить на иерархическую последовательность мыслей, которые логически выводятся из таких теоретических положений. Однако и здесь час­то игнорируется тот факт, что каким бы огромным по своему зна­чению ни было чисто логическое воздействие мысли в истории — ярчайшим примером этого может служить марксизм, — эмпириче­ски и исторически человеческое мышление следует толковать как психологически, а не как логически обусловленный процесс. Иде­ально-типический характер такого синтеза исторически действен­ных идей проявляется отчетливее, если упомянутые основные по­ложения и постулаты вообще не живут — или уже не живут — в умах индивидов, которые руководствуются мыслями, логически вы­веденными из этих постулатов или ассоциативно вызванными ими, поскольку некогда лежавшая в их основе «идея» либо отмерла, либо с самого начала воспринималась только в своих выводах. Еще от­четливее проявляется характер данного синтеза в качестве создан­ной нами «идеи» в тех случаях, когда упомянутые фундаментальные положения изначально либо неполно осознавались (или вообще не осознавались), либо не нашли своего выражения в виде отчетли­вых мысленных связей. Если же мы этот синтез осуществим, что очень часто происходит и должно происходить, то такая «идея» — например, «либерализма» определенного периода, «методизма» или какой-либо недостаточно продуманной разновидности «социализ­ма» — окажется чистым идеальным типом, совершенно таким же, как синтез «принципов» какой-либо хозяйственной эпохи, от кото­рого мы отправлялись. Чем шире связи, о выявлении которых идет речь, чем многограннее было их культурное значение, тем больше их сводное систематическое изображение в системе понятий и мыс­лей приближается по своему характеру к идеальному типу, тем в меньшей степени, можно обходиться одним понятием такого рода, тем естественнее и неизбежнее все повторяющиеся попытки осоз­навать новые стороны значимости посредством конструирования новых идеально-типических понятий. Все изображения «сущнос­ти» христианства, например, являют собой идеальные типы, всег­да и неизбежно весьма относительной и проблематической значи­мости, если рассматривать их как историческое воспроизведение эмпирической реальности; напротив, они обладают большой эврис­тической ценностью для исследования и большой систематической ценностью для изображения, если пользоваться ими как понятий­ными средствами для сравнения и сопоставления с ними действи­тельности. В этой их функции они совершенно необходимы. По­добным идеально-типическим изображениям обычно присущ еще более усложняющий их значение момент. Они хотят быть или нео­сознанно являются идеальными типами не только в логическом, но и в практическом смысле, а именно стремятся быть «образцами», которые, если вернуться к нашему примеру, указывают на то, ка­ким христианство, по мнению исследователя, должно быть, что исследователь считает в нем «существенным», сохраняющим по­стоянную ценность. Если это происходит осознанно или, что слу­чается чаще, неосознанно, то в идеальные типы вводятся идеалы, с которыми исследователь соотносит христианство как с ценностью. Задачи и цели, на которые данный исследователь ориентирует свою «идею» христианства, могут — и всегда будут — очень отличаться от тех ценностей, с которыми соотносили христианство ранние христиане, люди того времени, когда данное учение возникло. В этом своем значении «идеи», конечно, уже не чисто логические вспомогательные средства, не понятия, в сравнении с которыми со­поставляется и измеряется действительность, а идеалы, с высоты которых о ней выносится оценочное суждение. Речь идет уже не о чисто теоретической операции отнесения эмпирических явлений к ценностям, а об оценочных суждениях, введенных в «понятие» христианства. Именно потому, что идеальный тип претендует здесь на эмпирическую значимость, он вторгается в область оце­ночного толкования христианства — это уже не эмпирическая на­ука; перед нами личное признание человека, а не образование иде­ально-типического понятия. Несмотря на такое принципиальное различие, смешение двух в корне различных значений «идеи» очень часто встречается в историческом исследовании. Такое смешение уже вполне близко, как только историк начинает развивать свои «взгляды» на какое-либо историческое лицо или какую-либо эпоху. Если Шлоссер, следуя принципам рационализма, применял не знаю­щие изменения этические масштабы, то современный, воспитанный в духе релятивизма историк, стремясь, с одной стороны, понять изу­чаемую им эпоху «изнутри», с другой — вынести свое «суждение» о ней, испытывает потребность в том, чтобы вывести масштабы сво­его суждения из «материала», т. е. в том, чтобы «идея» в значении идеала выросла из «идеи» в значении «идеального типа». Эстети­ческая притягательность подобного способа приводит к тому, что граница между этими двумя сферами постоянно стирается, в ре­зультате чего возникает половинчатое решение, при котором исто­рик не может отказаться от оценочного суждения и одновременно пытается уклониться от ответственности за него. В такой ситуации элементарным долгом самоконтроля ученого и единственным сред­ством предотвратить подобные недоразумения является резкое раз­деление между сопоставительным соотнесением действительнос­ти с идеальными типами в логическом смысле слова и оценочным суждением о действительности, которое отправляется от идеалов. «Идеальный тип» в нашем понимании (мы вынуждены повторить это) есть нечто, в отличие от оценивающего суждения, совершенно индифферентное и не имеет ничего общего с каким-либо иным, не чисто логическим «совершенством». Есть идеальные типы борде­лей и идеальные типы религий, а что касается первых, то могут быть идеальные типы таких, которые с точки зрения современной полицейской этики технически «целесообразны», и таких, которые прямо противоположны этому.

Мы вынуждены отказаться здесь от подробного рассмотрения самого сложного и интересного феномена — вопроса о логической структуре понятия государства. Заметим лишь следующее: если мы зададим вопрос, что в эмпирической действительности соответ­ствует идее «государства», то обнаружим бесконечное множество диффузных и дискретных действий и пассивных реакций, факти­чески и юридически упорядоченных связей, либо единичных по своему характеру, либо регулярно повторяющихся; связей, объеди­ненных идеей, которая является верой в действительно значимые нормы или долженствующие быть таковыми и в отношения господ­ства - подчинения между людьми. Эта вера отчасти являет собой мысленно развитое духовное достояние; отчасти же, смутно ощу­щаемая или пассивно воспринятая в самой разнообразной окраске, она существует в умах людей, которые, если бы они действительно ясно мыслили «идею» как таковую, не нуждались бы в «общем уче­нии о государстве», которое должно быть из нее выведено. Научное понятие государства, как бы оно ни было сформулировано, всегда является синтезом, который мы создаем для определенных целей познания. Однако вместе с тем этот синтез в какой-то мере абстраги­рован из малоотчетливых синтезов, обнаруживаемых в мышлении исторических людей. Впрочем, конкретное содержание, в котором находит свое выражение в этих синтезах современников историче­ское «государство», также может быть сделано зримым только посред­ством их ориентации на идеально-типические понятия. Не вызывает также ни малейшего сомнения, что первостепенное практическое значение имеет характер того, как всегда несовершенные по своей логической форме синтезы создаются современниками, каковы их идеи о государстве (так, например, немецкая метафизическая идея «органического» государства в ее отличии от «делового» американ­ского представления). Другими словами, и здесь долженствующая быть значимой или мыслимая значимой практическая идея и кон­струированный с познавательной целью теоретический идеальный тип движутся параллельно, постоянно проявляя склонность пере­ходить друг в друга.

Выше мы намеренно рассматривали «идеальный тип» преиму­щественно (хотя и не исключительно) как мысленную конструкцию для измерения и систематической характеристики индивидуальных, т. е. значимых в своей единичности связей, таких, как христиан­ство, капитализм и пр. Это было сделано для того, чтобы устра­нить распространенное представление, будто в области явлений культуры абстрактно типическое идентично абстрактно родовому, что не соответствует истине. Не имея возможности дать здесь ана­лиз многократно обсуждаемого и в значительной степени дискре­дитированного неправильным применением понятия «типическое», мы полагаем — все наше предшествующее изложение свидетель­ствует об этом, — что образование типических понятий в смысле исключения «случайного» также происходит именно в сфере «ис­торических индивидуумов. Конечно, и те родовые понятия, которые мы постоянно обнаруживаем в качестве компонентов исторического изложения и конкретных исторических понятий, можно посред­ством абстракции и усиления определенных существенных для них понятийных элементов превратить в идеальные типы. Именно это чаще всего происходит на практике и являет собой наиболее важ­ное применение идеально-типических понятий; каждый индивиду­альный идеальный тип составляется из понятийных элементов, родовых по своей природе и превращенных в идеальные типы. И в этом случае обнаруживается специфически логическая функция иде­ально-типических понятий. Простым родовым понятием в смысле комплекса признаков, общих для ряда явлений, выступает, напри­мер, понятие «обмен», если отвлечься от значения понятийных ком­понентов, т. е. просто анализировать повседневное словоупотреб­ление. Если же соотнести данное понятие с «законом предельной полезности» и образовать понятие «экономический обмен» в каче­стве экономического рационального процесса, то последнее, как вообще любое полностью развитое понятие, будет содержать суж­дение о «типических» условиях обмена. Оно примет генетический характер и тем самым станет в логическом смысле идеально-типи­ческим, т. е. отойдет от эмпирической действительности, которую можно только сравнивать, соотносить с ним. То же самое относит­ся ко всем так называемым «основным понятиям» политической экономии: в генетической форме они могут быть развиты только в качестве идеальных типов. Противоположность между простыми родовыми понятиями, которые просто объединяют общие свойства эмпирических явлений, и родовыми идеальными типами, такими, например, как идеально-типическое понятие «сущности» ремесла, в каждом отдельном случае, конечно, стерта. Однако ни одно ро-Довое понятие как таковое не носит характер «типического», а чисто родового «среднего» типа вообще не существует. Во всех тех случаях, когда мы, например, при статистическом обследова­нии говорим о «типичных» величинах, речь идет о чем-то большем, чем средний тип. Чем в большей степени речь идет о простой клас­сификации процессов, которые встречаются в действительности как массовые явления, тем в большей степени речь идет о родовых понятиях; напротив, чем в большей степени создаются понятия сложных исторических связей, исходя из тех их компонентов, кото­рые лежат в основе их специфического культурного значения, тем в большей степени понятие — или система понятий — будет при­ближаться по своему характеру к идеальному типу. Ведь цель обра­зования идеально-типических понятий всегда состоит в том, чтобы полностью довести до сознания не родовые признаки, а своеобра­зие явлений культуры.

Тот факт, что идеальные типы, в том числе и родовые, могут быть использованы и используются, представляет особый методи­ческий интерес в связи с еще одним обстоятельством.

До сих пор мы, по существу, рассматривали идеальные типы толь­ко как абстрактные понятия тех связей, которые, пребывая в потоке событий, представляются нам «историческими индивидуумами» в их развитии. Теперь же здесь возникает осложнение, так как понятие «типического» сразу же вводит ложную натуралистическую идею, согласно которой цель социальных наук есть сведение элементов действительности к «законам». Дело в том, что идеальный тип раз­вития также может быть сконструирован, и конструкции такого рода обладают в ряде случаев большим эвристическим значением. Но при этом возникает серьезная опасность того, что грань между идеальным типом и действительностью будет стираться. Можно, например, прийти к такому теоретическому выводу, что при стро­го «ремесленной» организации общества единственным источни­ком накопления капитала является земельная рента. На этой основе можно, вероятно, конструировать (мы не будем здесь проверять правильность подобной конструкции) обусловленный совершенно определенными простыми факторами (такими, как ограниченная земельная территория, рост народонаселения, приток благородных металлов, рационализация образа жизни) идеальный тип преобра­зования ремесленного хозяйства в капиталистическое. Являлся ли исторический процесс развития эмпирически действительно таким, как он выражен в данной конструкции, можно установить с ее помощью в качестве эвристического средства — сравнивая идеаль­ный тип с «фактами». Если идеальный тип сконструирован «пра­вильно», но действительный процесс развития не соответствует идеально-типическому, мы тем самым обрели бы доказательство того, что средневековое общество в ряде определенных моментов не было строго «ремесленным» по своему характеру. Если же идеальный тип был сконструирован в эвристически «идеальной» манере (имело ли это место в нашем примере и каким образом, мы совершенно оставляем в стороне), то он приведет исследователя к более отчет­ливому постижению этих не связанных с ремеслом компонентов средневекового общества в их своеобразии и историческом значе­нии. Если идеальный тип приводит к такому выводу, можно счи­тать, что он выполнил свою логическую цель именно потому, что обнаружил свое несоответствие действительности. В этом случае он был проверкой гипотезы. Такой метод не вызывает сомнений ме­тодологического характера до тех пор, пока исследователь отчет­ливо осознает, что идеально-типическую конструкцию развития, с одной стороны, и историю — с другой, следует строго разделять, и что в данном случае упомянутая конструкция служила просто сред­ством совершить по заранее обдуманному намерению значимое све­дение исторического явления к его действительным причинам, воз­можное, как нам представляется, при существующем состоянии нашего знания.

Отчетливо видеть подобную грань затрудняет подчас, что нам известно из опыта, одно обстоятельство: конструируя идеальный тип или идеально-типическое развитие, исследователи часто пыта­ются придать им большую отчетливость посредством привлечения в качестве иллюстрации эмпирического материала исторической действительности. Опасность этого самого по себе вполне закон­ного метода заключается в том, что историческое знание служит здесь теории, тогда как должно быть наоборот. Теоретик легко склоняется к тому, чтобы рассматривать данное отношение как само собой разумеющееся или, что еще хуже, произвольно подго­нять теорию и историю друг к другу и просто не видеть различия между ними. Еще резче такие попытки дают о себе знать в том случае, если идеальная конструкция развития и понятийная класси­фикация идеальных типов определенных культурных образований насильственно объединяются в рамках генетической классификации.

(Например, формы ремесленного производства идут в такой класси­фикации от «замкнутого домашнего хозяйства», а религиозные по­нятия от «созданных на мгновение божков».) Последовательность типов, полученная посредством выбранных понятийных признаков, выступает тогда в качестве необходимой, соответствующей закону исторической последовательности. Логический строй понятий, с одной стороны, и эмпирическое упорядочение понятого в простран­стве, во времени и в причинной связи — с другой, оказываются тогда в столь тесном сцеплении друг с другом, что искушение со­вершить насилие над действительностью для упрочения реальной значимости конструкции в действительности становится почти не­преодолимым.

Мы сознательно отказались здесь от того, чтобы привести наи­более важный для нас пример идеально-типической конструкции — мы имеем в виду концепцию Маркса. Это сделано из тех соображе­ний, чтобы не усложнять еще больше наше исследование интерпре­тациями Марксова учения, чтобы не опережать события, так как наш журнал ставит перед собой задачу постоянно давать критический анализ всей литературы об этом великом мыслителе и всех работ, продолжающих его учение. Вот почему мы здесь только констати­руем то обстоятельство, что все специфические марксистские «за­коны» и конструкции процессов развития (в той мере, в какой они свободны от теоретических ошибок) идеально-типичны по своему характеру. Каждый, кто когда-либо работал с применением маркси­стских понятий, хорошо знает, как высоко неповторимое эвристи­ческое значение этих идеальных типов, если пользоваться ими для сравнения с действительностью, но в равной мере знает и то, на­сколько они могут быть опасны, если рассматривать их как эмпири­чески значимые или даже реальные (т. е. по существу метафизичес­кие) «действующие силы», «тенденции» и т. д.

Дата добавления: 2015-06-04