Слой 3. Общедоступная современная западная философия 6 страница

Пленка научного языка, подобно пленке языка математического, обволакивает наше сознание и отделяет нас от настоящей жизни еще одним слоем. Причем, тем страшнее, чем очевиднее кажутся образы этого языка. Назад к вещам! Вот такой призыв, который провозглашает Хайдеггер, находясь с Гуссерлем. Очевидно, именно из-за этой ловушки возмущались и другие ученики Гуссерля. Ведь изначально казалось, что с помощью феноменологии можно начать видеть мир таковым, каков он есть в действительности. И они очень расстраивались, когда чувствовали, что этот дополнительный слой очевидностей не приближает их к миру и его вещам, а ловит точно в паутину научного языка, из которого нет возможности вырваться.

Война Богов. Возможно, я не прав. Или не совсем прав. Но феноменология и аналитическая философия очень сходны и обе лежат в основаниях современного языка. А из экзистенциализма родился бунт человека-художника против порабощающей его государственно-научной машины. Из него же, во многом, рождается и гуманистическая наука, наука, имеющая смыслом вернуть человеку его душу. Так развивался мир после Хайдеггеровского бунта.

Мне очень симпатичен и Хайдеггер, и его борьба. И, в сущности, моя книга посвящена именно тому, что он искал, — прорыву сквозь пленки общественного сознания к своей истинной природе. Но это разные пути. Хайдеггер — буревестник, а я хочу понять, что такое сознание. Весь экзистенциализм посвящен сознанию человека, но сознание его не интересует. Единственное, чему мы можем поучиться у экзистенциализма — это как не клевать мертвечину, как гореть и жить на полную. Это очень много. Но что же такое сознание?

Когда я говорю, что Хайдеггера не интересовало сознание и он был занят только бытием, я исхожу из того, что сознание действительно не рассматривалось им само по себе ни в одной из известных мне работ. И особенно показательны для меня две работы, посвященные исходным понятиям его рассуждений. Первая из них — «Основные проблемы феноменологии», созданная в 1927 году. Это, своего рода, введение в курс, который он собирался отчитать в университете Марбурга. И в этом курсе не предполагалось разговора о сознании.

Точно так же не оказалось сознания и среди тех оснований, которые Хайдеггер рассматривает в своих лекциях 1955—1956 годов во Фрайбургском Университете под названием «Положение об основании». Основании чего? Безусловно, философии. Но это на поверхности. Скорее, всей «рациональной деятельности человека». А что это такое?

Хайдеггер-философ был постоянно глубочайше, как поэт, погружен в ту часть сознания, которую можно назвать языковой средой. Переводчики, а в России сложилась великолепная школа переводов Хайдеггера, вынуждены постоянно «извиняться» за свои переводы:

«Трудность текстов Хайдеггера давно стала общим местом. Для переводчика эта трудность усугубляется тем, что он сталкивается как с задачей понимания мысли философа, так и с задачей как можно более точного ее воспроизведения на чужом ей языке, что в случае Хайдеггера особенно важно, ибо

Основное— Море сознания— Слои философии — Слой 3 — Часть 2

его мысль настолько укоренена в родном для него, а следовательно, и для нее (или наоборот) языке, что любое перенесение ее в иную языковую стихию неизбежно и безжалостно наносит невосполнимый урон ее полноте и цельности. <...>

...мышление Хайдеггера в известном смысле само является переводом, переводом мысли с привычного и устоявшегося языка западноевропейской метафизики, языка понятного и в этой понятности упускающего нечто чрезвычайно важное (а именно саму мысль) на язык самой мысли, язык, хранящий и сберегающий ее, язык, в котором живут» (Коваль О. От переводчика // Хайдеггер. Положение об основании, с. 224).

Иными словами, Хайдеггер все время обыгрывает дополнительные смыслы слов, чуточку меняя их звучание из-за чего рождаются слова-новоделы, неведомые в современном немецком, но соответствующие его законам. Это похоже на то, как родится новое русское слово, если мы всего лишь вставим черточку между со- и знание: со-знание. За счет этого удается направить внимание на то, что такое привычное слово, если его начать рассматривать, оказывается, состоит не только из двух частей, но и из двух значений или смыслов. А значит, рождается как их сумма.

А вот это понятие «суммы» как способа говорить о смыслах стоит выделить особо. Играя языковыми смыслами, Хайдеггер точно парит в этой среде и, наверное, именно поэтому не замечает сознания, как птица воздуха. Но он замечает помехи своему естественному полету. И они в математизации нашего сознания, как это показал еще Гуссерль. Хайдеггер не поминает сознание среди оснований своей философии. И поэтому мы можем его опустить и не изучать. Но если все же кто-то не захочет выкинуть его из своей жизни, то думаю, не ошибусь, сказав, что и сама жизнь Хайдеггера и все, что он пишет, это пример очищения сознания, который надо просто уметь понять и применить к себе. Вот как завершается его поиск оснований.

«Бытие дается нам как основание. Основание толкуется как ratio, как отчет. Человек есть считающее живое существо. Все это остается действительным при самых различных изменениях и единой линией проходит сквозь всю историю западно-европейского мышления. Это мышление в качестве мышления европейского Нового времени привело мир в сегодняшнюю мировую эпоху, в атомный век.

Перед лицом этого простого и в то же время тревожного для Европы обстояния вещей мы спрашиваем:

"Исчерпывает ли вышеупомянутое определение, гласящее что человек является animal rationale, сущность человека?" <...> Или: "Не остается ли сущность человека... не остается ли сущность бытия, все более нас озадачивающая, все еще чем-то достойным мышления? Смеем ли мы, если уж дело должно обстоять таким образом, оставить на произвол судьбы это достойное мышления в угоду неистовству исключительно считающего мышления и его гигантских успехов?" <...>

Это вопрос. Это — мировой вопрос мышления. В ответе на него решается, что станет с Землей и что станет с Dasein человека на этой Земле» (Хайдеггер, Положение об основании, с. 212—213).

Глава 5. Экзистенциализм

Война Богов. Считающее мышление, ярче всего выраженное в Науке, сегодня оказалось мышлением мировой Империи. Когда Америка глядит на Азиатский Континент как на нефтяные поля, помеченные цифрами добычи и биржевыми индексами, — это оно. И когда Европейский союз делит Югославию и судит правителей независимых стран в своих судах — это тоже оно. Потому что, глядя на другого человека, европеец видит, не что он такое, а сколько он стоит. Точно так же видит он цифры, глядя на машину, лошадь или другую страну. Это очень облегчает жизнь. Жизнь, которой нет, вообще легче той, которую приходится жить.

Глава 5. Экзистенциализм

Следующей за феноменологией по времени, да и по значению, философией считается экзистенциализм. Правда, сами экзистенциалисты говорят, что выводят корни своего мировоззрения из Кьеркегора — датского философа начала XIX века. В каком-то смысле это верно, но не более, чем выводить корни идеализма XIX века из Платона, а феноменологию из Гегеля. Экзистенциализм XX века, безусловно, связан с философией Кьеркегора, но это явление вполне современное и в своей современной части так или иначе вырастающее из феноменологии Гуссерля.

Рассказывать об экзистенциализме трудно. Экзистенциалисты, во-первых, и сами не очень понимали, что такое экзистенциализм и экзистенция. Во-вторых, они то признавали себя экзистенциалистами, то отрекались. В общем, все это ярко, звучно и маловразумительно. Да еще и сказано не для простых умов.

Итальянский философ Николо Аббаньяно, считавший себя, наравне с Хайдеггером и Ясперсом, одним из творцов экзистенциализма, в 1942 году дает такую картину этого движения:

«Термин "экзистенциализм "приобрел в обыденном языке сколь широкое, столь и расплывчатое значение. Он обозначает не только некоторые философские направления, которые, в свою очередь, трудно охарактеризовать в их целостности, но так же совокупность литературных и художественных позиций, нравов, моды и даже покроя одежды и снобистских манер. Среди всего этого довольно-таки трудно, если не невозможно, обнаружить общие черты; и все же можно понять обобщенное и обтекаемое употребление этого слова, если отметить, что в большинстве случаев оно служит для того, чтобы полемически привлечь внимание к самым неблагоприятным, негативным и обескураживающим сторонам современной жизни. <...>

И если рассматривать наиболее обыденные поведенческие установки, "экзистенциалистская "мода все более являет опустившихся молодых людей, которые принимают ее как "пропащие души " в вечном протесте против буржуазной респектабельности современного общества» (Аббаньяно, Введение в экзистенциализм, с. 56).

Экзистенциализм — это театр. Часто революционный, но из разряда бескровных революций, вроде сексуальной революции 60-х. Совершенно не

Основное — Море сознания— Слои философии— Слой 3 — Часть 2

случайно часть экзистенциалистов была богоискателями, а другая — марксистами и писателями пьес. Философия оказалась довольно ловко скрыта под слоем яркого вранья. Так ловко, что все считали экзистенциализм философией, но никто не понимал, какой. Это очень напоминает революционную демагогию ораторов, вроде Троцкого или Ленина. Главное — не смысл, главное, чтобы люди пошли и были управляемы. Экзистенциалисты — не философы. Они вожди и властители дум. Поэтому им нравится выглядеть парадоксальными и исключительными. И я бы выводил экзистенциализм не из Кьеркегора, а из Лермонтовского «Героя нашего времени», из Байронов-ского «Демона» или «Евгения Онегина».

В общем, я не смогу дать какой-то целостной картины экзистенциализма. Да он меня и не интересует. Мне лишь нужно понять, как экзистенциалисты понимают сознание и можно ли у них чему-нибудь поучиться. Поэтому я пойду очень простым путем. Сначала я дам самый общий очерк этого учения, как его обрисовывают самые общедоступные издания — словари и учебники философии.

Итак, экзистенциализм. Как название философии это слово было создано Хайдеггером в 1927 году в его главном труде «Бытие и время». В 1938 году Ясперс подхватил его в «Философии существования». После этого новорожденное понятие обрело жизнь. Само слово было произведено Хайдеггером из позднелатинского existentia — существование. Иными словами, экзистенциализм — это философия существования или бытия. Но вот что такое это самое бытие, это такой вопрос!

Ведь для большинства людей, например, для меня, бытие — это моя жизнь. И в русском оно вполне очевидно выводится из выражения жили-были-бытовали. Бытие мое такое, — может сказать любой обычный человек с полным правом. Но это пока рядом нет экзистенциалиста, который присвоил себе это слово, а этому слову присвоил особое значение.

То, что для нас с вами — бытие, то для экзистенциалиста — существование. Причем то, про которое в русском языке говорится: не живу, а так, влачу существование. Обычная жизнь, проживаемая, как бы мы сейчас сказали, машиноподобно, — главный враг экзистенциализма. Жизнь истинная необычна. Поэтому, чтобы показать ее необычной, Хайдеггер и придумал необычное слово. Необычная жизнь случается в жизни каждого на переломах, связанных с несчастьями, выбором пути и особенно когда мы вдруг задумываемся о смерти. Вот тогда человек может начать истинную жизнь, которую вполне можно назвать и экзистенцией. Главное в этой истинной жизни не название, а то, что человек начинает освобождаться от всего лишнего, что не унести с собой за ту черту, и, соответственно, живет лишь той частью себя, что может преодолеть смерть.

Война Богов. Как вы понимаете, это продолжение в философии линии Сократа, в противоположность линии Аристотеля или Науке. Кстати, экзистенциализм и называют неклассической философией, что на деле оказывается отсутствием наукообразности. В этом своем бунте против устоев современного математизированного мышления и буржуазного счетоводчества, экзистенциализм приближается к русскому

Глава 5. Экзистенциализм

бунту времен революции. Поэтому русские словари выводят экзистенциализм из философии Бердяева и Шестова (Шестмана).

Зарубежные словари, однако, стараются русское не замечать ни при его жизни, ни тем более после смерти. Поэтому они видят корни экзистенциализма в Унамуно, Кьеркегоре и Паскале. Точнее было бы сказать, в вопросах, которые они задали.

Немецкий «Философский атлас» Кунцмана, Буркхарда и Видмана так рассказывает о Кьеркегоре:

Серен Кьеркегор (1813—1855) «начинает с вопроса:

Как мне, существующему субъекту, вступить в отношение к Богу?

Для этого, прежде всего, необходимо понять конкретные обстоятельства существования отдельного человека, то есть "понять себя самого в ситуации существования ".

Но именно это, по Кьеркегору, было изгнано из мышления философией немецкого идеализма (особенно гегелевской), создавшей таким путем тип "абстрактного мыслителя", подвергнутый острой критике датским философом:

"Как раз потому, что абстрактное мышление стоит sub specie aetemi [на точке зрения вечного], оно упускает из виду конкретное, временное, становление существования, бедственное положение того, кто существует... "

Но поскольку абстрактно мыслящий и сам всегда наделен конкретным существованием, он становится "комичной фигурой", не желая признаться самому себе в этой основе своего бытия и мышления: он сам и его мышление превращаются в фантомы. В противовес этому необходимо стать субъективным, то есть

"...установить отношение познания к познающему, сущность которого — существование ", ибо "единственной действительностью, о которой существующий не просто знает, является его собственная действительность, то, что он существует; и эта действительность есть его абсолютный интерес ".

Если человеческое существование становится, таким образом, центром философского поиска, то возникает вопрос: что такое человек?» (Кунцман, с. 163).

Из этого вполне простого и понятного сократического вопроса экзистенциалисты выводили свои сложные и заумные построения. Вот, к примеру, развитие этого вопроса в Словаре Дидье Жулиа:

«Вовсе не представляя собой "существо" изначально данное и обязанное своим существованием разуму, человек вначале представляет собой небытие и сам факт существования "абсурден", то есть оторван от всякого значения. Одним словом, человек существует до того, как быть (о чем гласит знаменитая формула Сартра: "Существование предшествует сущности").

Следовательно, человек сам должен придать смысл своей жизни и стать в своей жизни разумным существом; человек — лишь то, что он из себя сделал» (Жулиа, Философский словарь, с. 515).

В общем, если бы экзистенциалисты не были театралами, а наши переводчики не играли в экзистенциальные игры исключительности, а жили

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 3— Часть 2

тем, о чем пишут, все было бы гораздо проще. На бытовом русском языке эти мысли звучали бы примерно так: жить растительной жизнью или стать Человеком с большой буквы.

При этом Человеком с большой буквы можно стать по-разному, например, прославившись. В данном случае речь идет о том, чтобы стать самим собой, познать себя и раскрыть свои скрытые способности. Например, способность познавать Бога.

В общем, сущность экзистенциализма проста и естественна, но вот подача, способ заявить о себе миру — это театральная форма. Наверное, экзистенциалисты были очень молодыми людьми, точнее, подростками, которые хотели привлечь внимание собственных родителей. Для простого ума весь экзистенциализм можно было бы перевести давно знакомым призывом: познай себя. Или стань собой. И на этом распрощаться, поскольку он есть всего лишь перевод этого изречения на язык середины XX века, который уже ушел.

Но некоторые экзистенциалисты думали о сознании. Поэтому о них стоит рассказать особо.

Глава 6. Серен Кьеркегор и прозрения поэта

Честно говоря, мне не хотелось заниматься Кьеркегором (1811—1855). Религиозный философ, который сознанием или самопознанием намеренно не интересовался... Какое-то понятие сознания в его работах, конечно, просматривается, да и как возможна философия без такого понятия?! Но какое-то понятие есть у любого пишущего человека. Не писать же обо всех.

Единственное явное оправдание этой главе можно увидеть в том, что это понятие сознания, так или иначе, лежит в основе всего экзистенциализма. Ведь экзистенциальные философы читали Кьеркегора, и его понятие сознания не вызывало у них сопротивления, а значит, принималось и передавалось дальше. К тому же за поэтом всегда может стоять тайна. Так как он понимает сознание?

Упоминания сознания в работах Кьеркегора редки и невнятны. Чаще всего они к тому же своего рода заимствования из немецких идеалистов, Гегеля, Фихте и Шеллинга. Так, например, небольшая его работка «Несчастнейший» вся посвящена обсуждению гегелевского понятия «несчастного сознания».

«Среди систематических сочинений Гегеля есть глава, где говорится о несчастном сознании. К чтению такого рода исследований приступают всегда с глубоким беспокойством и с бьющимся сердцем, со страхом, что придется узнать или слишком много или слишком мало. Несчастное сознание — такое слово, что, всплыв в потоке речи лишь случайно, может почти заставить кровь застыть» (Киркегор, Несчастнейший, с. 8).

Кьеркегор — романтик. Ему нет дела до сознания, он философствует о несчастности. Он своего рода Ленский, вернувшийся из Геттингена и зах-

Глава 6. Серен Кьеркегор и прозрения поэта

ваченный чудесной возможностью говорить о жизни философски. Он и пишет-то все время под романтическими псевдонимами, точно восхитительный итальянский карбонарий в маске и с театральным кинжалом за поясом.

При этом его видение мира и его вопросы станут тем, вокруг чего действительно будет вращаться мысль многих философов. И это узнается:

«Несчастный всегда отторгнут от самого себя, никогда не слит с самим собой. Но отторгнутый от самого себя может, очевидно, жить либо в прошедшем, либо в будущем времени. Этим в достаточной степени очерчена вся область несчастного сознания» (Там же, с. 9).

Как эти мысли Кьеркегора будут развиваться в европейской философии, я оставлю за рамками моего исследования. А вот что касается сознания, то этого высказывания Кьеркегору достаточно. Он определяет границы, в которых обнаруживает себя несчастный человек, и далее рассказывает о его переживаниях. Следовательно, Кьеркегора здесь интересует не само сознание, а его содержание, еще точнее, проявления и переживания имеющиеся в сознании чувства или понимание собственной несчастности.

В другой работе — «Повторение», — переведенной на русский язык, очевидно, еще в начале прошлого века Петром Ганзеном, есть такое место:

«Бытие поэта как поэта начинается с его борьбы с целым миром, ему необходимо найти покой или оправдание... И тут душа его настраивается на религиозный лад... Мой поэт хранит это настроение в себе, носит его в душе, как заветную тайну, которую не может раскрыть; между тем тайна помогает ему поэтически осваивать действительность.

Он истолковывает общее как повторение, сам же, однако, понимает повторение иначе: в то время как действительность преображается в повторении, его собственное, удвоенное, сознание становится повторением» (Кьеркегор, Повторение, с. 119).

Понять это высказывание нельзя. Даже при том, что сам Кьеркегор постарался упростить современный ему философский язык и перевел гегелевское «опосредование» как «повторение»:

«"Опосредствование"— иностранное слово для датчан, "повторение" — слово родное, и можно только порадоваться, что и в нашем языке есть удачный философский термин» (Там же, с. 30).

Однако, философы любят говорить так, чтобы люди понимали не то, что они говорят, а то, что они говорят умно и особенно, а значит, что они вообще особенные люди. Поэтому Ганзен перевел эти слова Кьеркегора особым образом. Ну что такое удвоенное сознание? Которое к тому же становится то ли повторением, то ли опосредованием?

К счастью, современный переводчик и комментатор Кьеркегора Д. Лунгина доперевела это место, опираясь на дневниковую запись Кьеркегора. В итоге выражение «его собственное, удвоенное, сознание становится повторением», превращается вот в такое высказывание:

«Кьеркегор говорит: молодому человеку повторение открывается как новая способность его сознания, как сила, возносящая его над действительностью...

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 3— Часть 2

(Новая способность сознания— это повторение...)» (Лунгина, Комментарии // Кьеркегор. Повторение, с. 156—157).

Независимо от того, что хочет сказать Кьеркегор, сознание оказывается чем-то, что имеет способности, а способности оказываются проявлениями сознания. Что же такое способность сознания к повторению, вряд ли можно понять без гегелевского опосредования. Как и упомянутый на следующей странице «факт сознания» не понять без Фихте.

Кстати, и в «Болезни к смерти» у Кьеркегора разговор о сознании начинается с того же Фихте:

«Воображение — это рефлексия, которая создает бесконечное, так что старик Фихте был прав, когда считал его источником всех прочих категорий, даже самого сознания» (Киркегор. Болезнь к смерти // Страх и трепет, с. 268).

Это высказывание дает большую определенность в понимании. Если воображение источник сознания, а воображение творит образы, то сознание состоит из образов. И это бесспорно, образы действительно являются содержанием сознания. Однако могут ли мыльные пузыри, заполнившие комнату, быть источником комнаты? Могут ли воздушные потоки, быть источником воздуха? Задумывался ли Кьеркегор о том, а что такое сознание? Скорее, он его понимал неосознанно, так, как впитал из быта и книг.

Однако не все так просто с бытовым пониманием, когда это бытовое понимание поэта и мистика. В той же «Болезни к смерти» в одной главе Кьеркегор говорит: «Теряя сознание, люди восклицают: воды! одеколона! гоф-манских капель!» (Там же, с. 275).

А уже следующую начинает так: «Сознание вырастает, и его развитие отмечает собою все более растущую напряженность отчаяния; чем более вырастает сознание, тем более напряженно отчаяние» (Там же, с. 277).

Если Кьеркегор задумывался о том, что такое сознание, которое можно потерять, то, безусловно, он должен бы связать его с тем содержанием, о котором, в сущности, говорит чуть раньше. Сознание, созданное воображением, — это одна и вполне определенная вещь. Вырастание такого сознания означает увеличение его объема, в каком бы смысле мы это ни понимали. Как увеличение объема сознания может быть связано с увеличением напряжения отчаяния?

Да никак! Просто Кьеркегор в поэтическом экстазе уже забыл, что сказал о сознании, и теперь понимает его как осознавание или сознательность, если, конечно, за него это не сделали переводчики. Далее это становится очевиднее, как очевиднее становится, и что такое сознание. Далее — самое главное:

«Отчаяние дьявола наиболее напряжено из всех, поскольку дьявол — это чистый дух и, как таковой, есть абсолютное сознание и прозрачность; в нем нет ничего темного, что могло бы послужить к его оправданию, смягчению отчаяния» (Там же, с. 278).

Глава 7. Психопатология Ясперса

Выражение «абсолютное сознание» бессмысленно в данном случае, если не понимать его как абсолютную сознательность. Дьявол как чистый дух, чье сознание прозрачно, не может спрятаться ни за какими замутнениями и поэтому вынужден осознавать отчаяние всей силой своей способности осознания.

Как видите, Кьеркегор совсем не задумывался о сознании. Но он поэт и мистик, и в силу этого он провидец. Путаясь в словах, он, тем не менее, видит то, что не дано философу-систематизатору. Увидеть сознание как духовную среду, которая, будучи замутнена, позволяет человеку спрятаться в себе самом от своей боли и даже от своей подлости, а значит, и от самого себя, — одно это видение оправдывает все его творчество. Я думаю, этот образ — одно из величайших прозрений и достижений человечества в изучении сознания. Из него-то и рождается экзистенциализм и его главные вопросы.

Глава 7. Психопатология Ясперса

Карл Ясперс (1883—1969) в своих экзистенциальных работах так же труден для понимания, как и другие экзистенциалисты. К счастью, свое понимание сознания он изложил в самой первой своей работе — «Общей психопатологии», которая написана еще вполне обычным языком. С нее я и начну.

«Общая психопатология» — огромная работа, защищенная Ясперсом в 1913 году как докторская диссертация. Писал он ее во время работы научным ассистентом в психиатрической и неврологической клинике Гейдель-берга. Считается, что «методологическую базу этой работы составили метод описательной психологии, как его развивал ранний Гуссерль (более позднего Гуссерля с его методом "созерцания сущностей"Ясперс не принял), и "понимающая психология " В. Дильтея» (П. Гайденко. Человек и история // Ясперс. Смысл и назначение истории, с. 6).

К словам Гайденко можно добавить, что Ясперс постоянно дорабатывал эту книгу, вплоть до ее последнего издания в 1959 году. Так что она, безусловно, отражает и его собственно экзистенциальные взгляды. Поэтому я сначала расскажу, как Ясперс видел сознание в «Общей психопатологии», а потом сравню это с некоторыми из его экзистенциальных работ.

Начну с того, что во Введении Ясперс однозначно заявляет: «Предметом исследования психопатологии служат действительные, осознанные события психической жизни» (Ясперс, Общая психопатология, с. 26).

Это довольно неясное заявление, несмотря на всю чеканность формулировки. Надо сразу отметить, что своей задачей при написании этой книги Ясперс, очевидно, считал создание из Психиатрии Науки. Пока же, как он говорил, Психиатрия больше искусство, «но там, где научный подход к психиатрической практике возможен, мы должны предпочесть его "искусству". Личностное, интуитивное знание (которое по природе своей не может быть свободно от ошибок) должно отступать на второй план везде, где предмет может быть познан научно» (Там же).

Основное — Море сознания — Слои философии — Слой 3 — Часть 2

Так что я вряд ли сильно ошибусь, если посчитаю, что Ясперс попытался написать «психофизическую механику» Психологии и стать ее Ньютоном. Именно поэтому и заходит речь о «действительных событиях» как предмете этой Науки.

Но что такое «действительное событие»*! Как вообще «событие» может быть тем, из чего составляется предмет? Ведь русское «событие» — это то, что случилось и было замечено. Если это увязать с Психиатрией и Психологией — то это наблюдение, то есть то, что наблюдает ученый. Так что должно быть предметом — опыт психиатра или психика пациента? Это первая неясность. И если мое замечание еще не очевидно, посмотрим дальше.

Вторая неясность — это осознанность. Выражение «действительные, осознанные события психической жизни» отчетливо показывает, что с помощью осознанности Ясперс уточняет и объясняет, что значит «действительное событие психической жизни». И получается, что действительным можно считать лишь осознанное «событие». Но кем осознанное? Ведь речь идет о психопатологии. Вряд ли возможно требовать этого осознавания от больного, ведь как раз он-то чаще всего и не осознает происходящего с ним, то есть событий своей психической жизни. Значит, осознавание должно быть у врача? Или же все-таки это осознавание события больным, но на каком-то ином уровне понимания того, что такое осознавание? Условно говоря, пусть больной во время психопатологии не понимает, что творит, но он осознает смену состояний и может чувствовать, что вот только что у него было одно состояние сознания, а теперь другое.

Это предположения, ответ на которые мог бы дать только Ясперс. Но некоторая невнятность в его «механике» есть. И, конечно же, не только в этом определении предмета. Его я использовал лишь для того, чтобы показать качество исходных оснований его рассуждений. На самом деле весь подход Ясперса к психиатрии ничем не отличается от общепринятого. А общепринятый, как вы помните, очень запутан, что означает одну простую вещь: Психиатрия и клиническая Психология не нашли того действительного основания, которое могло бы стать прочным и однозначным кирпичиком их Науки. Это не плохо и не хорошо. Это данность определенного этапа. Плохо то, что Психиатрия вообще и Ясперс в частности не замечают этого. И пытаются учить психиатрии вместо того, чтобы просто поставить вопрос о том, что же может считаться основанием их Науки. Рановато писать учебники тем, кто еще не произвел исследования. Думаю, именно поэтому «Психопатология» Ясперса и не стала настоящим учебником всех психиатров. Книга, конечно, толстая и умная... Но зачем же практичный человек — психиатр — будет тратить на нее свою жизнь?!

Дата добавления: 2015-06-04