Часть четвертая 5 страница

Она прекрасно знала, как исправить Потюне настроение. Требовалось или его разговорить, или дать возможность пощелкать камерой. Так как фотографировать пока было нечего, оставалось первое.

За язык Веню тянуть не пришлось. Через несколько минут от его угрюмого вида не осталось и следа. Он не просто пересказывал истории и события, а, как хороший актер, еще и проигрывал — мимикой, жестами, голосом. Бесконечные шутки и отступления, свежие анекдоты. Разве что танцами не изъяснялся — ограниченное пространство не позволяло.

Правда, запала Потюне хватило километров на сто, после чего он неожиданно умолк, а затем и вовсе стал посапывать. Катя улыбнулась. Пора включать музыку. Поставив спокойную инструменталку, под которую хорошо думалось, она глянула на приборную доску и забеспокоилась: во Франкфурте уже восемь утра, а Вадим не позвонил.

Спустя полчаса она уже не на шутку волновалась. Не может быть, чтобы он так долго спал! В половине десятого у него встреча с юристами. Определенно что-то случилось!

Чтобы как-то справиться с волнением, она даже закурила. А ведь с Нового года они с Вадимом решили сообща бороться с пагубной привычкой и ограничили количество сигарет до минимума: он — не более десяти, она — две-три. Да и то старалась приберечь их к вечеру.

Звонок раздался около одиннадцати, когда Катя с Потюней практически добрались до нужного места.

— Ну наконец-то! Подожди минутку!

Покосившись в сторону проснувшегося Венечки, Катя притормозила, остановилась на обочине и вышла из машины: чужие уши ей ни к чему.

— Доброе утро! Я уж решила, что-то случилось, раз не звонишь, — захлопнула она за спиной дверцу.

— Случилось… — убитым голосом подтвердил Вадим. — Сегодня ночью в госпитале умер Мартин.

В разговоре возникла тягостная пауза.

— Прими мои соболезнования, — глухо произнесла Катя. — Я знаю, кем для тебя был Флемакс. Жаль, что не успела с ним познакомиться.

— Вчера сразу после приезда мне удалось с ним поговорить в последний раз. Я рассказал ему о тебе.

— То есть… Как поговорить? Он пришел в сознание?!

— Нет, он больше месяца был без сознания. Но Хильда приезжала к нему каждый день и сообщала новости. Убеждала, что он все воспринимает. Вот и я поехал… Ты знаешь, она права: у меня тоже возникло ощущение его полного присутствия… Сложно объяснить, но я чувствовал: он рад моему приезду и с интересом слушает рассказ о тебе… А сегодня утром… — по частым паузам стало понятно, что Вадим борется с собой и с трудом преодолевает спазм в горле. — А утром позвонила Хильда — Мартин умер около четырех утра… Он будто ждал моего приезда.

— То есть по-нашему около пяти, — тут же прикинула Катя. — Теперь понятно, почему мне ночью не спалось. Очень жаль, Вадим… Когда похороны?

— Пока не решено, но кремацию назначили на пятницу. Час назад корпорация официально объявила о его кончине и взяла на себя расходы по организации похорон. Мартин был уважаемым человеком. Уже пошли телеграммы с соболезнованиями. Многие собираются приехать и проводить и последний путь. Думаю, сегодня определятся с датой.

— А как Хильда?

— Убита горем. Я с шести утра рядом с ней, в квартире. Ты знаешь, она ведь до последнего надеялась, что он поправится. Умом все понимала и продолжала верить. У нее никого из родных не осталось. Можно сказать, теперь я самый близкий для нее человек.

— Понимаю.

— Катя, мне придется задержаться во Франкфурте, — словно оправдываясь, произнес он.

— Да, конечно. В такой момент нельзя оставлять Хильду.

— Спасибо, что ты меня понимаешь… Теперь еще одно: и только что внес тебя в список лиц, приглашенных на траурную церемонию. Через час он будет в немецком посольстве и Минске. Мне пообещали, что это ускорит получение визы. Как некстати твоя командировка! Можно было бы сегодня успеть. Но даже если ты подъедешь туда завтра утром, уже и пятницу сможешь быть во Франкфурте.

— Боюсь, что нет, — замялась Катя.

Вот он, момент, о котором она опять не подумала. Ну почему вчера вечером она забыла ему сказать, что командировка продлится два дня? Теперь оставалось только сожалеть.

— Вадим, я не смогу завтра. Понимаешь, мы столько всего наметили, что не успеем за день, придется заночевать в Гомеле, — Катя тщательно подбирала слова. — Ты извини, что я вчера не предупредила.

— Понятно, — упавшим голосом ответил Вадим.

Разговор опять прервала пауза.

— Я тебе объясню, почему так получилось… — попробовала оправдаться Катя.

— Это уже неважно. После расскажешь.

По тону, каким он это произнес, было ясно, что известие о двухдневной командировке опечалило его ничуть не меньше, чем смерть Мартина.

— Вадим, прости меня. Поверь, я не собиралась от тебя ничего скрывать — просто элементарно забыла. Для меня не суть разговора была важной, а ты, твой голос. Я так скучаю по тебе! Ты не смотрел почту? Я вчера выслала тебе новое стихотворение… Ты даже не представляешь, как мне невыносимо плохо и грустно без тебя. Чтобы хоть как-то отвлечься, я и ухватилась за историю с бедной женщиной, о которой тебе рассказывала. А шанс встретиться с ней — только один. Во время концерта в колонии, а концерт — завтра… Ну хочешь я прямо сейчас развернусь и поеду в посольство?

— Не стоит, — произнес он в раздумье. — Поезжай. Если тебе удастся чем-то ей помочь, будет хорошо. Людям ведь надо помогать. Когда-нибудь это зачтется…

— Солнышко мое, пожалуйста, не расстраивайся, — едва не заплакала Катя. — Может, мне все-таки вернуться в Минск? Не это сейчас для меня главное.

— Никто не знает, что сейчас главное, — не согласился он и повторил: — Езжай в Гомель.

— Я прилечу в пятницу! Постараюсь попасть в посольство с самого утра и успеть на самолет! Если… Если, конечно, ты еще этого хочешь, — добавила она неуверенно.

— Хочу, — тихо признался он. — Мне тоже без тебя тяжело. Но, боюсь, ты не успеешь вылететь в пятницу. Самолет в два часа дня. Это нереально.

— Есть другие рейсы! — вспомнила Катя. — Я позвоню в агентство, попрошу билет до Франкфурта через любой другой аэропорт!

— Не стоит суетиться. Лучше сразу бронируй на субботу… Я тебя встречу, — окончательно совладал он с эмоциями. — Ты где сейчас?

— Только что подъехали, — оглянулась на машину Катя, — к деревне, в которой жила осужденная. Хочу поговорить с сельчанами.

— Как дорога?

— Обыкновенная зимняя дорога. Снега не было, так что чистая, укатанная, — попыталась она его успокоить.

— Ты сказала, что плохо спала, — вспомнил Вадим. — Почему? Что-то еще случилось?

— Да нет, просто рядом не было тебя… Помнишь, я как-то говорила о состоянии между небом и землей? Так вот, ты уехал — и я опять оказалась будто без почвы под ногами… Больше ничего не случилось, — постаралась уверить его Катя.

В последнюю секунду она твердо решила, что о позднем звонке какой-то Балай ему пока лучше не знать. В пятницу ей будет не до встречи с этой женщиной. Увидится с Вадимом во Франкфурте — расскажет.

— Хорошо, что ты не одна, — неожиданно сменил тему Надим.

— Ну да, а то был у меня легкий мандраж перед дорогой. Отвыкла далеко ездить. Ты только не волнуйся, все хорошо.

— А за кого мне теперь волноваться? Мартина больше нет. Остались ты, мама да Хильда. Береги себя.

— И ты себя береги. Я сразу прилечу, как только получу визу! Целую тебя. Держись!

— И я тебя целую.

Тяжело вздохнув, Катя вернулась в машине. Венечке, пытавшемуся с помощью навигатора сориентироваться в довольно большой деревне, хватило одного взгляда на Катю, чтобы понять: что-то случилось.

— На тебе лица нет. Кто звонил?

— Умер один хороший человек, — положила она телефон на панель.

— Кто? — напрягся Потюня.

— Ты его не знаешь. В пятницу или в субботу полечу К Германию на похороны. Вот только не знаю, как объяснить Жоржсанд. Поторопилась я с выходом на работу.

— Так и объяснишь. Что она, не человек? А кто умер-то?

— Можно сказать, отец человека, которого я… которого я люблю, — набравшись смелости, произнесла Катя и задумалась.

Впервые она сказала эти слова вслух. Но первым их услышал совсем не тот, кому они предназначались.

«Почему я не сказала о своей любви Вадиму? — заныло сердце. — Это для него сейчас так важно. Такое горе… А я так его люблю…»

— Тогда надо лететь, — поддержал ее Потюня, наблюдая, как, схватив телефон, она снова открыла дверцу машины.

Набрав немецкий номер Ладышева, с которого ей только что звонили, Катя прижала трубку к уху. Автоматический женский голос, судя по всему, оповестил ее, что абонент в данный момент недоступен. Тогда Катя повторила попытку на другой номер. Тот же результат. Отрицательный.

«Жаль… Как жаль, что я ничем не могу сейчас ему помочь… Даже словом…»

В один момент чувство сострадания к Вадиму, к незнакомой Хильде и ее умершему мужу не просто захлестнуло, а затмило сознание: горло сдавил спазм, закружилась голова, ноги перестали держать ослабевшее тело, которое интуитивно принялось искать опору. Вокруг все поплыло…

— …Катя! Катя, очнись!.. Еще нашатырь… — словно сквозь вату в ушах, донеслись до нее голоса.

В нос ударил резкий запах. Кто-то изо всей силы тормошил тело, щеки обожгло чем-то шершавым и холодным.

— Катя, очнись! Катя…

— О! Глаза открыла!

— Надо бы «скорую» вызвать… А где здесь больница?

— В городе. Тридцать километров, — отчетливо прозвучал неприятно-сиплый незнакомый голос.

Взгляд довольно быстро сфокусировался, и она смогла рассмотреть не только склонившееся над ней лицо Венечки, но и незнакомого мужчину в милицейской форме. Неподалеку стоял УАЗик.

— Не надо «скорую», — пошевелила она непослушными губами. — Мне уже лучше. Сейчас, — попыталась она приподняться и только тогда сообразила, что лежит на коленях у Потюни.

Рядом валялась раскрытая аптечка.

Поняв ее намерения, милиционер ухватил Катю за плечи, поставил на ноги, дождался, пока она закрепится в вертикальном положении.

— Как вы себя чувствуете?

От мужчины пахнуло перегаром.

— Спасибо, уже лучше, — отстранившись, Катя перевела взгляд на штанины вставшего следом фотокора. — Только мутит почему-то. А что случилось?.. Авария? Не помню…

— Если бы авария! — отряхивая от снега джинсы, пробубнил Веня. — Стояла с телефоном, через минуту глянул — нет нигде. Выскочил из машины, а ты под дверью лежишь. Сразу растерялся, не понял, что к чему. Хорошо нот, товарищ милиционер мимо проезжал, — заботливо принялся он чистить Катину одежду. — Н-да… Куртка у тебя теперь хоть куда: всю грязь с двери собрала, никакой «Ариэль» не поможет.

— «Тайд» обещал прийти, — попыталась она пошутить.

— Может, все-таки в больницу? — пристально вглядываясь в ее лицо, уточнил Веня.

— Нет, — замотала Катя головой. — У нас дел уйма, и больница в планы никак не вписывается.

— Тогда будем считать, что все это нервы… Значит, так. Теперь я за рулем, а ты рядом, — не терпящим возражений юном заявил Венечка. — Товарищ милиционер меня поддержит.

— Не только поддержу. Рекомендую, — кивнул мужчина.

— А я и не собираюсь сопротивляться, — подняла на него взгляд Катя и улыбнулась. — Спасибо вам за помощь.

Лишь сейчас ей удалось его рассмотреть: за сорок, на полголовы выше Потюни. Упитан, круглое лицо, глубоко посаженные глаза — слегка опухшие или отекшие, похожие на маленькие щелочки. Но взгляд острый, цепкий. Специфика работы, что ли?

— А, собственно, вы здесь к кому? — неожиданно поинтересовался он, глянув на номера. — Из столицы… Каким ветром занесло?

— Да вот, ищем… — начал было Потюня.

— Магазин ищем, — перебила его Катя и посмотрела многозначительно. — Веня, ты нашел его на карте?

— Нету его там, — буркнул тот.

— Странно, зачем вам магазин за тридевять земель от трассы… Обычный сельмаг, — призадумался милиционер. — Вам только магазин нужен или конкретно кого-то ищете? Сами кто такие? Покажите ваши документы, — неожиданно сменил он тон, подступил ближе, дохнул перегаром и пронзил изучающе-неприятным взглядом.

Катя с Веней переглянулись.

— А вы, собственно говоря, кто? — возмутился фотокор. — На каком таком основании я должен показывать вам документы? Или вас не учили, что надо представиться?

— Михаил Кочин, — не скрывая недовольства, назвался милиционер. — Участковый. Ваши документы!

Опыт подсказывал, что перечить представителям правопорядка в такой глуши себе дороже. Запросто арестует — только время зря потеряешь. По сути он прав: имеет право знать, что за визитеры пожаловали на его территорию.

— Хорошо, — согласилась Катя. — Мы — журналисты «ВСЗ». Меня зовут Екатерина Проскурина, это Вениамин Потюня.

— А удостоверения есть?

— Конечно, есть. Подождите минутку, — подхватив со снега аптечку, Катя заглянула в салон и достала из сумочки документы.

Недовольно раздувая ноздри, протянул свои корочки и Веня.

— Все в порядке, — вернул документы участковый и, откашлявшись в сторону, снова спросил: — Так вы по какому делу в наши края?

— По заданию редакции, — буркнул Потюня, открыв дверь машины. — Катя, поехали.

— Могу вас сопроводить, — вдруг услышали они неожиданно любезное предложение.

— Спасибо, мы как-нибудь сами, — мягко отказалась Проскурина.

— Без сопровождения, — язвительно добавил фотокор.

— Тогда счастливой дороги, — козырнул участковый и направился к УАЗику. — Да, если вам нужен магазин, — обернулся он, — то, как въедете в деревню… сразу поверните налево в проулок… — то ли ухмыльнувшись, то ли улыбнувшись, подсказал он после небольшой паузы.

— Неприятный типус этот ментяра, — тронувшись с места, не удержался от комментария Веня. — Наверняка квасил вчера. Дух еще тот.

— Не придирайся, работа у него такая. Нервная и малоприятная, — миролюбиво заметила Катя и напомнила: — Он сказал: сразу налево. Давай сюда сворачивай.

— Что-то не нравится мне эта улица, — отъехав метров пятьдесят от перекрестка, засомневался Потюня.

И то верно. Если основная сельская дорога, по которой за их спинами пронесся милицейский УАЗик, была расчищена от снега, то здесь просматривалась лишь припорошенная снегом глубокая колея.

— Да уж, странно, — согласилась Катя. — Неужели к единственному в деревне магазину может вести такая дорога? Слышь, Веня, остановись-ка.

Но было уже поздно. «БМВ» успела не только увязнуть в снегу, но и сесть на брюхо.

Промучившись с полчаса, они поняли, что без помощи из снежного капкана им не выбраться.

— Бабушка, здравствуйте! У вас лопаты не найдется? — обрадовалась Катя, увидев приближавшуюся старушку.

— Ё, дзетачка, лапата, — кивнула та. — А чаго ж вы сюды звярнулі? — стала она сокрушаться. — Тут да вясны ніхто не ездзіць. Толькі Грышка Палавінкін на сваім трахтары.

— Половинкин? — Катя не поверила своим ушам. — Это тот, у которого жену посадили?

— Ён самы, — кивнула старушка. — Калі ня п'е — залаты чалавек, ну а калі ужо пачаў — то нядзелі на дзве. Колькі з ім Марыйка напакутвалася, што ні рабіла, чым толькі ні загаворвала! А! — безнадежно махнула она рукой. — А цяпер вось, як жонка у турме ды дзяцей у дзетдом забралі дык навогул ніхто яму рады ня можа даць. Пойдзем, дзетачка, дахаты, дам я вам лапату. Толькі вернеце.

— Обязательно вернем, — кивнула Катя. — Веня, ты жди, я сейчас. И зря не газуй, бессмысленно. А вас как зовут? — обратилась она к старушке и предложила: — Давайте я вам помогу сумку донести.

— Ой, спасиба, дзетачка. Я сама як-небудзь. Баба Каця мяне завуць.

— И меня Катя. Давайте, давайте. Мне не тяжело, — настояла она, перехватила у бабы Кати авоську, непроизвольно заглянула внутрь: буханка хлеба, батон.

— Вы из магазина? Разве он не на этой улице? — удивилась она.

— Што ты, дзетачка! За Палавлінкінымі на гэтай вуліцы толькі кладбішча. А магазін, ён там, — обернувшись, махнула она рукой в сторону, куда поехал милицейский УАЗик.

— Странно. Нам сказали, что надо повернуть налево, — озадачилась Катя.

— І хто вам такое сказау?

— Участковый ваш. Михаил… Фамилия у него такая забавная. Кот… Корт… — призадумалась она. — Кочин! Он только что заехал в деревню.

— А, гэты, — хмыкнула старушка. — Гэты што хочаш скажа… Нябось да Галкі паехау.

— А кто такая Галка?

— Галка? Дык магазінам заведвае, — с удивлением, словно все на свете обязаны знать их заведующую Галку, сообщила старушка.

— В котором Половинкина работала? — уточнила Катя.

— Адзін у нас магазін, — баба Катя оказалась женщиной не очень многословной.

Ступив еще пару шагов, она остановилась и подозрительно посмотрела на следовавшую за ней Проскурину.

— А вы да каго? Хто такія будзеце?

— Мы — корреспонденты. Из Минска. Меня зовут Катя, там Вениамин остался, — показала она рукой на застрявшую в снегу машину.

— І якая нячыстая вас сюды занесла?

— Не нечистая, — вздохнула Проскурина и вдруг решилась: — Мы здесь из-за письма Марии Половинкиной. Она в газету из тюрьмы написала. По детям скучает. Вот мы и решили выяснить, что да как. Почему ее посадили?

— А што тут выясняць, — вздохнула старушка и продолжила движение по заснеженной улице. — Не магла адна Марыйка столькі украсці. Яна — дзеўка чэсная, у мяне на вачах расла. Ды толькі дурніца, — добавила она и умолкла.

— Что значит «дурніца»? — не выдержала Катя.

— А то і значыць.

Толкнув калитку во двор маленького покосившегося деревянного домика, баба Катя дошла до заснеженного крыльца, забрала авоську и показала рукой на деревянную лопату у стены.

— Во, бяры.

— Спасибо, — взявшись за древко, Проскурина переставила лопату поближе к себе. — Я верну, как только откопаемся. Только объясните, пожалуйста, что значит «дурніца»? Вы поймите, я же хочу помочь Марии. Мы специально приехали, чтобы расспросить, что она за человек. Почему никто из деревенских не вступился за нее?

— Праўда хочаш памоч? — недоверчиво покосилась старушка. — Гэта добра. Толькі зра вы сюды прыехалі. Ніхто нам нічога не скажа.

— Почему? Ведь если случилась несправедливость, надо с этим как-то бороться! У людей должна быть совесть.

— Можа, і далжна быць, — согласилась баба Катя. — Толькі вы дадому вернецеся, а нам тут жыць. Не, дзеўка, ехала б ты адсюль хутчэй.

— Почему?

— А таму. і ў магазін няма чаго ехаць, калі Мішка туды падаўся. Бачыла я яго там… Едзь, дзеўка, ад граху далей. Нічога я табе больш не скажу, і так лішняга нагаварыла… Лапату толькі вярні.

С этими словами старушка открыла дверь и скрылась внутри.

— Я верну, обязательно, — пробормотала ей вслед Катя.

Спустя минут сорок им наконец удалось выбраться из снежного плена. Да и то с помощью проходивших мимо двух подвыпивших мужиков: сторговались на бутылку водки.

— Вы идите к магазину, а мы сейчас подъедем. Я только лопату отнесу, — успокоила их Катя, когда машина выехала на расчищенную главную дорогу.

Надеясь, что снова увидится со старушкой и задаст еще пару вопросов, она зашла во двор и постучала в окно. Тишина. Ни шороха, ни звука.

Все понятно. Разговаривать с ней здесь больше не хотят.

Их помощники уже топтались на крыльце магазина.

— Ну что? Пошли? — предложила она им.

— Зачынены, — шмыгнул красным носом один из них. — Калі да Грышкі ішлі — работаў, а цяпер зачынены.

— Так, может, перерыв?

Катя поднялась по ступенькам, подергала ручку двери, попыталась заглянуть в большое окно. Свет включен, но в торговом зале ни души. Никаких объявлений. Да и время вроде не обеденное. Странно.

— И часто у вас такое бывает? — спросила она у пригорюнившихся мужиков.

— Ды не. Хіба, можа, тавар прыймаюць? Трэба з двара глянуць, — предложил один из них.

Но во дворе тоже не оказалось ни машин, ни людей. Дверь заперта, судя по всему, изнутри.

— Ну и как теперь быть? — озадачилась Катя.

— Ну як… Грошы давайце. Угавор як-ніяк, — сощурил глаза второй мужичок. — Адчыніцца, нікуды не дзенецца. Мабыць, Галка з Мішкам дахаты паехала. Зранку ён сення заявіўся.

— А Галка — это заведующая?

— Яна самая.

— А Мишка — участковый? Михаил Кочин?

— Бачыш, вы усё ведаеце. Давайце грошы, — нетерпеливо хриплым голосом напомнил первый мужичок.

Катя задумалась.

— А были вы у Половинкина?

— Так. Толькі спіць ён п'яны. Хата нятопленая.

— Понятно… Будут вам деньги, даже на две бутылки будут, — неожиданно оживилась она. — Только сначала вы нам расскажите об этой Галке. А заодно о Марии Половинкиной, жене Григория.

— А навошта вам Машка? Сядзіць яна.

— А вот это и хотим знать: за что ее в тюрьму упекли?

Мужики обменялись взглядами, украдкой осмотрелись вокруг, нерешительно потоптались на месте. По всему было видно, что перспектива заполучить две бутылки водки вместо одной им нравилась. Но что-то усмиряло даже их хмельные головы.

— Не-е, — первым отказался тот, что был поменьше ростом. — Не. Хопіць з нас і адной.

— Почему?

— А па качану, — мрачно пробубнил второй. — Грошы давай.

— А если три бутылки? Или четыре? — не сдавалась Катя.

Мужики снова переглянулись. По загоревшимся глазам стало понятно, что от такого предложения им отказаться гораздо труднее.

— Дзесяць, — наконец выставил свою цену первый.

— Идет, — с ходу согласилась она. — Пошли в машину, холодно тут стоять.

— Не, у машыну не пойдзем, — дружно замотали головами аборигены. — Вы лепей едзьце назад, а за вёскай звярніце да вадакачкі. Там можна схавацца, і дарога чышчаная. А мы самі падыдзем, — понизив голос, предложил второй и оглянулся на окна магазина. — Едзьце, едзьце хутчэй, падглядаюць за намі. Мы ў другі бок пойдзем. Чакайце…

В Минск Катя с Веней вернулись на следующий день к полуночи. Голодные, усталые. Ко всем сюрпризам в пути добавилось еще и спущенное колесо. Хорошо хоть запаска оказалась полноценной, а не таблеткой, рассчитанной на расстояние до ближайшего шиномонтажа. Где же его найдешь ночью на наших дорогах?

Однако, несмотря на все это, Проскурина с Потюней пребывали в приподнятом настроении. Справились! Даже больше: руководство женского исправительного учреждения позволило сделать небольшой фоторепортаж с концерта.

После разговора с деревенскими жителями и недолгого общения с Марией Половинкиной вырисовалась полная картина произошедшего. На признательное показание Марию и в самом деле уговорила заведующая Галка, которая состояла в давней любовной связи с участковым Кочиным. Он и арестовал Половинкину, как только та написала на себя бумагу. Он же «из лучших побуждений» и адвоката рекомендовал, которая в итоге ничем не помогла своей подзащитной.

С ней Проскуриной увидеться не удалось. В городской коллегии сказали, что та ушла с работы, заболела. А жаль, спросить хотелось о многом. К примеру, почему она лишь дважды встречалась с Марией? И то на первом же свидании дала ей указание помалкивать: мол, надо подождать, пока остальные признаются, тогда растрату разделят на всех и всем дадут условный срок. А вторая их встреча состоялась уже непосредственно в зале суда, где «вдруг» выяснилось, что признание написала одна Мария, а следовательно, вся вина ложится только на нее.

Необходимо было также найти ответ на вопрос, почему в положенный срок не было обжаловано решение суда. И почему адвокат так легко позволила «повесить» на бедную женщину многомиллионную сумму? Ведь из-за этого, несмотря на четверых детей, ей дали приличный срок с конфискацией имущества. Хотя что там конфисковывать-то было? Старый телевизор да холодильник?

Проконсультировавшись по телефону с Надеждой, Катя убедилась, что права: адвокат не только ничего не предприняла по делу, но еще и ввела в заблуждение подзащитную. И тут же заполучила номер телефона коллеги, специализирующегося на подобных делах. Созвонились, назначили встречу через неделю.

Прекрасно понимая, что не стоит торопить события и что все известное ей по делу Половинкиной не вынесешь на страницы газеты, по дороге назад Проскурина продумывала статью. Она уже знала, о чем будет писать. О нестерпимой тоске по детям, которая читалась в глазах многих женщин в колонии.

— Давай, Веня, к своему дому. Я оттуда сама доеду, — предложила Катя, когда они приблизились к городу.

Надо сказать, что после вчерашнего обморока Потюня так и не позволил ей сесть за руль. И пусть сознания она больше не теряла, все утро ее снова мутило, подкатывала тошнота, да и голова побаливала.

— Точно доедешь? — засомневался он. — Перепугала ты меня вчера. Сам чуть рядом не грохнулся, когда тебя на дороге увидел. Только что разговаривали и вдруг — бац, лежит! Подумал, сбил кто, а я и не заметил. Второй раз такого не переживу.

— Не будет второго раза, Венечка, не волнуйся.

— Слышь, Кать, а ты часом не беременна? — осенила его догадка. — Здесь одно из двух: или поймала вирус, как я на прошлой неделе, или залет.

— С чего ты взял? — удивилась она.

— Да насмотрелся я на эти штучки! Ты б сходила проверилась на всякий случай. Это я тебе как трижды отец говорю.

— Твои б слова — да Богу в уши. Вень, знал бы ты, сколько у меня с этим делом проблем! — Катя тяжело вздохнула. — Так что или вирус, или что другое. Давление, к примеру. Мама гипертоником была. Говорят, это передается по наследству.

— Час от часу не легче… Но, если честно, мне совсем не хочется потом добираться от тебя на такси. Ты и вправду в норме, голова не кружится?

— Ты меня триста раз за два дня об этом спросил. Доеду, не волнуйся! — успокоила Катя. — Ты же видишь: все нормально. Просто изнежилась за отпуск, расслабилась.

— Похоже на то, — согласился Веня, меняя на светофоре маршрут в сторону своего жилища. — Ладно, уговорила. Только одна просьба: не работай сегодня ночью, спать сразу ложись. Я ж тебя знаю: пока с диктофона все не снимешь — не успокоишься. Трудоголик несчастный!

— Не столько трудоголик, сколько есть одна причина: улечу во Франкфурт, там мне будет не до статьи. А за его время что-то выветрится из памяти, какие-то важные детали могут стереться. Скорее всего, завтра и улечу… Так что надо текст набросать. Можно подумать, ты спать уляжешься, не просмотрев фото на компьютере, — усмехнулась она.

— Я — другое дело, я в обморок не падаю. Вот сейчас позвоню и пожалуюсь твоему кавалеру. Расскажу, что с тобой в дороге приключилось, — недвусмысленно кивнул он на лежавший на панели мобильник Проскуриной.

— Только попробуй! — быстро схватила телефон Катя.

— Запросто! Раза три уже собирался его набрать. Кать, если без шуток… Пообещай, что ляжешь спать, ну пожалуйста! — едва не взмолился он.

— Ну хорошо… Я постараюсь.

— И на том спасибо… Ладно, садись руль, — остановившись у своего подъезда, милостиво разрешил Веня. — Только отзвонись, когда в квартиру войдешь! Иначе я такой тарарам подниму! — пригрозил он, забирая из салона свои вещи.

— Обязательно! Но можно я сначала своему кавалеру позвоню? — обойдя машину, чмокнула его в щеку Катя и уселась на водительское сиденье. — Спасибо!

— А то… — глядя вслед габаритным огням, пробубнил Венечка. — Может, и не беременная, — непонятно почему вздохнул он, поправил на плече рюкзак и скрылся в подъезде.

Переступив порог квартиры, Катя сразу же позвонила Вадиму. Выслушав ее краткий отчет об обратной дороге, он, как и Потюня, приказал немедленно ложиться спать. Этого, конечно же, Катя не могла себе позволить. Пришлось до пяти утра просидеть за компьютером. Еще и стихотворение написала. Как всегда, в последнее время: стоило только лечь в кровать, подумать о Вадиме, посчитать дни до встречи — и полилось:

Ты где-то здесь… Я где-то там…

Я где-то здесь… Но ты уехал…

Все стрелки замерли в часах…

И в пик веселья — не до смеха.

Ответы — часто невпопад.

Все мысли — как ты там, далеко?

Как оказалось, у души

Для светлой грусти места много.

Гораздо больше, чем могла

Она грустить о ком-то раньше:

Не терпит двойственность она,

Не допускает капли фальши.

Закрыта крепко на замок:

Не отдает и не впускает,

С ее желаньем «здесь» и «там»,

Хоть плачь, увы, не совпадает.

Просверлен взглядом циферблат,

В календаре поставлен крестик…

Скорей бы наступил тот день,

Где «здесь» и «там» сольются вместе!

Вскочила Катя в восемь и ровно в девять была у ворот немецкого посольства. Слава Богу, несмотря на явный недосып и насыщенные событиями два предыдущих дня, проблем со здоровьем не ощущалось. Разве что голова туго соображала.

Припарковавшись неподалеку, она переключила телефон в режим «без звука» и направилась к воротам. Но пройти в здание вдоль турникетов оказалось непросто. Угрюмый замерзший люд в очереди и знать ничего не желал о том, что она записана на прием к консулу. Пришлось идти прямо к охраннику.

Демонстративно выдержав довольно долгую паузу, соответствующую должности старшего привратника, тот в конце концов удосужился куда-то позвонить. В отсутствие паспорта страж порядка долго изучал ее документы, наконец нехотя, словно делая великое одолжение, нажал кнопку автоматических дверей.

Спокойно наблюдая за его действиями, Катя размышляла о том, что не мешало бы при случае поднять на страницах газеты и эту тему.

Почему у человека, заполучившего мизерное количество власти, начинаются необъяснимые изменения в психике, и он уже мнит себя столпом человечества? Правда, не гнушается при этом лебезить и пресмыкаться перед тем, у кого этой власти чуть больше. Неужели «столп» не понимает, что лишь демонстрирует собственную ущербность?

Дата добавления: 2015-06-04