Чем является сознание

Субъективный сознательный ум — это аналог того, что мы называем реальным миром. Он создается в словарном или лексическом поле, термы которого — аналоги или метафоры поведения в физическом мире. Реальность его того же порядка, что и математика. Он позволяет нам сократить поведенческие процессы и принять более адекватное решение.
Как и математика, это скорее оператор, чем вещь или хранилище. И он очень тесно связан с волей и решением.
Рассмотрим язык, который мы используем для описания сознательных процессов. Наиболее заметная группа слов, используемых для описания ментальных актов — визуальная. Мы «видим» решения проблем, лучшие из которых могут быть «блестящими», или «ясными», или может быть «смутными», «нечеткими», «туманными». Все эти слова — метафоры, и умственное пространство, к которым они применяются, создается из метафор реального пространства. В этом пространстве мы можем «подойти» к проблеме, вероятно, с какой-то «точки зрения», «столкнуться» с ее трудностями. Каждое слово, используемое для указания на ментальное событие, это метафора или аналог чего-то в области поведения. Прилагательные, которые мы используем для описания физического поведения в реальном пространстве, по аналогии применяются для описания психического поведения в пространстве умственном. Мы говорим о сознательном уме как о «быстром» или «медленном». Или о ком-то с «проворным» умом, «сильным умом»; или о «слабоумном»; или о человеке «широкого ума», «глубокого», «открытого» или «узкого» ума. И, как и в реальном пространстве, что-нибудь может быть в нашем уме «на периферии», или «таиться в глубине», или «быть выше» нашего ума. Но, напомните вы мне, метафора — это просто сравнение, и она не может производить новых сущностей наподобие сознания. Должный анализ метафор демонстрирует прямо противоположное. В каждой метафоре есть, по меньшей мере, два терма: то, что мы пытаемся выразить словами, метафранд (metaphrand); и терм, производимый с этой целью согласно струкции, метафаер (metaphier). Это близко к тому, что Ричардс (Richards, 1936) назвал «направлением» (tenor) и «средством передвижения» (vehicle) — терминами, более подходящими для поэзии, чем для психологического анализа. Вместо этого я выбрал «метафранд» и «метафаер», чтобы придать больше свойств оператора благодаря схожести с арифметическими терминами «множимое» (multiplicand) и «множитель» (multiplier). Если я говорю, что «корабль бороздит море», метафранд — это то, как судно движется в воде, а метафаер — плуг.
В качестве более подходящего примера, вообразите личность, во времена формирования нашего ментального словаря пытавшуюся решить некую проблему или научиться выполнять некую задачу. Чтобы выразить свой успех, он мог внезапно воскликнуть (на сво ем языке): «Ага! Я «вижу» решение». «Вижу» — это метафаер, берущий начало из физического поведения в физическом мире, который применен для этого, иным способом невыразимого, психического события – метафранда. Но метафаеры обычно имеют ассоциации, называемые парафаерами (paraphiers), которые проецируются обратно на метафранд, образуя то, что называется парафрандами (paraphrands) и, разумеется, создавая новые сущности. Слово «вижу» обладает ассоциациями видения в физическом мире и, следовательно, в пространстве, и это пространство, таким образом, становится парафрандом, поскольку объединено с подразумеваемым ментальным событием, называемым метафрандом.

Таким образом, пространственные качества мира вокруг нас вводятся в психологический факт решения проблемы (который, как я продемонстрировал, не требует сознания). И это ассоциированное пространственное качество, как результат использования языка для описания психологических событий, становится, при постоянном повторении, подобным пространственным качеством нашего сознания, или умственным пространством. Это умственное пространство я считаю главным свойством сознания. Это то пространство, которое вы можете преоптивно наблюдать в данный момент.
Но кто осуществляет это «видение»? Кто осуществляет самонаблюдение? Здесь мы вводим аналогию, которая отличается от метафоры тем, что схожесть тут скорее между отношениями, чем между вещами или действиями. Как тело с его органами чувств (на которое я ссылаюсь как на «Я» («I»)) видит физически, так автоматически развивается аналог «Я» для отношения к этому психическому типу «видения» в умственном пространстве. Аналог «Я» — это второе важнейшее свойство сознания. Его не надо путать с собственной личностью (self), которая является объектом сознания при дальнейшем развитии. Аналог «Я» бессодержателен, что, я думаю, имеет сходство с Кантовским (Kant, 1781) «трансцендентным эго». Как телесно я могу перемещаться в окружающем мире, осматривая то и это, так же аналог «Я» учится «перемещаться» в умственном пространстве, концентрируясь на той или иной вещи. Если вы «видите» себя плывущим, как в нашем предыдущем примере, именно ваш аналог «Я» осуществляет это «видение».
Третье свойство сознания — это нарратизация (narratization), аналогическая симуляция физического поведения. Это очевидный аспект сознания, который, кажется, не затрагивался в предыдущих обсуждениях сознания. Сознание постоянно помещает вещи в рассказ, ставя рядом с каждым событием «до» и «после». Это свойство аналогично физическим нам самим, двигающимся в физическом мире с его пространственной последовательностью, что становится последовательностью времени в умственном пространстве. И это выливается в сознательную концепцию времени, которое является опространствленным временем (spatialized time) в котором мы наделяем место положением со бытия и сами наши жизни. Невозможно осознав ать время другим способом, кроме пространственного.
Существуют другие свойства сознания, которые я просто упомяну: концентрация(concentration), «внутренний» аналог внимания внешнего восприятия; подавление(suppression), с помощью которого мы перестаем осознавать досаждающие нам вещи — аналог ухода от раздражителей в физическом мире; исключение(excerption), аналог того, как мы ощущаем только один аспект вещи в момент времени; и совпадение(consilience), аналог перцептивного усвоения (perceptive assimilation); а также другие. Я ни в коем случае не считаю этот список исчерпывающим. Основное правило здесь — то, что нет ни одной операции в сознании, которая прежде не была бы в поведении. Все они — выученные аналоги внешнего поведения.
Психологов иногда справедливо обвиняют в привычке заново изобретать колесо и делать его квадратным, а затем называть это первым приближением. Я бы возражал против того, чтобы считать это верным в отношении того подхода, который я только что набросал, но я определенно называю его первым приближением. Сознание это определенно не простой вопрос, и не стоит о нем говорить в таком ключе. Не упомянул я и различные способы нарратизации в сознании, такие, как вербальные, перцептуальные, телесные, музыкальные, каждый из которых отличается своими особенностями. Но я думаю, этого достаточно, чтобы позволить нам вернуться к эволюционной проблеме, как я поставил ее в начале, которая принесла столько проблем биологии, психологии и философии.
Когда начался этот «внутренний» мир? Здесь мы подходим к самому важному моменту нашего обсуждения. Говорить, что сознание развилось из языка, значит утверждать, что все, начиная с Дарвина, включая меня самого в ранние годы, ошибались в попытках проследить происхождение сознания биологически или нейрофизиологически. Это подразумевает, что мы должны взглянуть на историю человечества после возникновения языка и спросить, когда в истории появился нарратизирующий в умственном пространстве аналог «Я».
Когда появился язык? В других источниках (Jaynes, 1976a) я обрисовал идеи, как язык мог развиться из модифицированных сигналов, что было названо «модель Уахи, Уаху» (Wahee, Wahoo model) и сейчас соперничает с несколькими другими (Maxwell, 1984). Но это теоретически указывает на поздний плейстоцен или эпоху неандертальцев по нескольким причинам: (1) этот период совпадает с эволюционным давлением в последний ледниковый период, связанным с вербальным взаимодействием во время охоты на крупных животных; (2) совпадает с поразительным развитием отдельных частей мозга, вовлеченных в языковую деятельность; и (3), что уникально для этой теории, согласуется с археологическими записями о бурном развитии орудий труда, а мы знаем, что язык это не только коммуникация, но он также действует как орган восприятия, направляя внимание и удерживая внимание на отдельном объекте или задаче, делая во зможным усовершенствование изготовления орудий. Такая датировка подразумевает, что язык не старше 50 000 лет, что означает, что сознание развилось где-то между этой датой и настоящим временем.
Касательно этой проблемы, удачей является то, что к 3000 до н. э. люди овладели выдающейся способностью к письму. Следовательно, очевидно, что нашим первым шагом должно быть рассмотрение самых ранних записей человечества, чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь признаки нарратизирующего в умственном пространстве аналога «Я». Первые записи — это иероглифическое письмо и клинопись, очень трудные для перевода, особенно когда они ссылаются на что-либо психологическое. А следовательно, мы должны обратиться к языку, о котором у нас больше представления, и это, конечно, греческий. Самый ранний греческий текст существенного объема, чтобы задаться нашим вопросом, это Илиада. Нарратизируют ли герои Илиады, их аналоги «Я», в умственном пространстве, и принимают ли решения таким образом?

Дата добавления: 2015-06-04